"Слово арата" - читать интересную книгу автора (Тока Салчак Калбакхорекович)

Глава 7 В черном доме

В один из вечеров, поздней осенью, прибежал дежурный цирик.

— С утра будешь стоять на часах в черном доме.

— Где он? Кто в нем живет?

— Выходи, покажу, — ответил цирик и вышел.

Я выбежал за ним.

— Вон тот каменный дом серого цвета видишь?

— Вижу, вижу — серенький, каменный.

— Это и есть черный дом.

Вернувшись назад, я узнал у Тостая, что «черным домом» называют тюрьму.

На другой день с рассветом я уже был там.

У дверей, где должен стоять часовой, — никого не было. Я обежал вокруг дома, но часового не увидел. Как это получилось? Я снова подошел к двери. Ни души. Или его пристукнули осужденные, а сами бежали? При этой мысли кровь прилила к вискам. Я дернул ручку входной двери — заперто изнутри. Изо всей силы ударил в дверь. В доме послышались шаги. Что-то звякнуло, и дверь распахнулась; из тьмы черного дома, потирая заспанное лицо, появился Кок.

— Малость переспал, — сказал он, зевая. — Давно стучишь-то?

— Разве можно, товарищ, сидеть вместе с преступниками? Да, я очень долго стучал!

— А то нельзя? Посмотрел бы я, как ты простоишь, не получая смены, день и ночь, натощак.

— Со сменой или без смены — все равно. Я думаю, мешать себя с преступниками нельзя.

— Что можно, чего нельзя — не тебе знать. Судья нашелся!

Кок, не оглядываясь, ушел.

Я распахнул дверь. На глиняном полу, разгребая угольки, копошились две тени. Когда я вошел, они повернулись ко мне:

— Мир вам, тарга.

— Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете, старики? Кто вы будете?

Один из заключенных — невысокого роста, с горбатой спиной и глубоко запавшими щеками — ответил за себя и своего товарища:

— Мы по имени-прозвищу лихие удальцы. Меня зовут Тарачи, а моего товарища — Базыр-оол, сынок.

— Очень хорошо. Коли вам требуется выйти, выходите. — Я вывел их, держа ружье наготове, как это делали в боевом охранении партизаны Сарыг-Сепа.

На вид мои «удальцы» совсем не удалые, проще сказать — калеки.

Оказывается, и калеки бывают похожи друг на друга — вроде близнецов: у обоих спины горбатые, ноги хромые, щеки у челюстей впалые, а подле скул покрыты темно-синими волдырями. Ой да лихие, ой да молодцы! Но — как знать? — на всякий случай я покрепче сжал ружье и посмотрел на своих удальцов построже.

Пригнав их назад и задвинув снаружи засов, я прислонился к двери и задремал. Очнулся я от стука. Открыл дверь.

— Ну, что вам?

Перебивая друг друга, они взволнованно заговорили:

— Ты нас по-своему не держи.

— У нас другой порядок.

— Смотри, как другие-то сторожа: выведут нас на двор, а назад не сразу гонят.

— Сначала выведут в лес по дрова.

— Потом на реку — за водой.

— А приготовим еду — едят с нами вместе.

— Тише! Тише! Вы погодите. Я подумаю, — сказал я.

Задвинув засов, я побежал домой посоветоваться; заключенные, дескать, так, мол, и так, а на самом деле какой порядок в черном доме?

Товарищи высмеяли меня:

— Потеха с тобой, Тывыкы! Разве может заключенный сделать что-нибудь? Он себе этого не позволит. Мы тоже раньше думали, как ты. Не бойся, веди на остров. Пусть собирают себе дрова, таскают воду. Потом опять посадишь в черный дом. А когда приготовят еду, их прямое дело накормить своего сторожа. А выдумывать тут нечего.

Вернувшись к черному дому, я смело отворил дверь и, держа ружье наготове, предупредил:

— Держитесь вместе. Кто отойдет в сторону, пусть никого не винит.

Пропустив их вперед, я пошел сзади, следя за каждым их движением.

Вскоре мы добрались до рощи. Старики быстро набрали сухих сучьев. Тарачи взвалил их на спину, а Базыр-оол из реки наполнил чайники. Первый удалец стал похож на вола с вьюком, второй — на стреноженную лошадь, которая уходит неровными, порывистыми прыжками, позвякивая путами и дергая головой. Подойдя к черному дому, они высморкались в обе стороны, вытерли ноги и вошли.

Я закрыл за ними дверь и, прислонив к стене ружье, присел на пороге. Довольно долго они не давали о себе знать… Но вот застучали. Открыв дверь, я спросил:

— Что вам?

На пороге стоял Тарачи. Он просительно произнес:

— Зайти бы вам, чаю бы отпили, мой младший брат. За день-то небось человек наголодается, сынок.

Всяко случается — в сказках и наяву. За мягким голосом, бывает, прячется лютый зверь. Чего доброго, заманят к себе — и готово.

— Уже попил, — ответил я. — Не гремите дверьми.

В тот день выводить заключенных пришлось еще два раза.

Наконец наступил вечер. «Ну, теперь до утра», — подумал я и наглухо задвинул засов. Но не успел я устроиться на пороге поудобнее, как в дверь опять застучали!

Я стоял, наведя ружье туда, где зияла раскрытая дверь, и недовольно закричал:

— Что?!

Откликнулся Тарачи:

— Тарга, отпили бы с нами чаю. Бояться не надо. Думаете: «Сбегут». А куда бежать? Посмотри, сынок, спина у нас не стоячая, ноги у нас не ходячие. Другие-то цирики непременно зайдут — и нам веселее. Ружье поставят стоять у входа, выпьют с полчашечки, посидят с полноченьки, поговорить с людьми не откажутся.

Меня еще утром тянуло расспросить, как живут заключенные. Но я опасался. Теперь отказаться было труднее. Я вошел, не выпуская из рук вверенного мне оружия, и сел у входа. Передо мной тотчас появилась жестяная посудина. Каша была сварена круто и наложена щедро, от всего сердца.

Я поднял обгорелую с одного края щепку и, сделав ее ложкой, начал есть кашу, придерживая на коленях винтовку. При этом я заметил, что Тарачи с любопытством осматривает меня. Потом он набил свою трубку и закурил.

— Вижу, ты молодой, — заговорил он трескучим голосом, немного растягивая слова, — нигде не бывал, ничего не видал. Я обошел халхасцев с дербетами [46] и другие страны. Меня бояться не нужно. Воды тебе на голову, поди, не налью. А в эту тюрьму попали мы не за лихость и не за удаль. Жили мы в Улуг-Хеме. Детей у меня — как муравьев. У Базыр-оола тоже пять человек. В ту зиму много соседей — старых и молодых — отлучилось навсегда. Унесло их, скажу, каким-то мором, вернее сказать — джутом [47]. Вот мы, чтобы не умереть с голоду, и забили издыхающую корову Сонам-Баира. Сонам-Баир в чине сайгырыкчи [48]. За это утром, когда от мороза поднялся белый, как снег, туман, мои руки протянули сквозь решетку юрты, а самого на колени поставили. В очаге пылает огонь. Мне горячо, а рук не чую, руки-то на дворе. Когда пальцы с ладонями пристыли, сынок, их отбили простой палкой, как сосульки. Потому у нас теперь не руки, а культяпки. У Базыра тоже. Спину сломали и все другое. Калеки мы. Подумай, сынок…

Тарачи развел руки и приблизил ко мне блестящие глаза; хотел сказать что-то доверительное, но не смог: закашлялся и замолчал. Базыр-оол, кивая, добавил:

— Про джут надо сказать: ко всем он приходит, всех с собой уносит, только одного нойона с баем обходит, у них милости просит. Мы тоже просили милости, вот и ходим теперь по-утиному, вперевалку…

Заключенные уснули. Я охранял их тут же, у рваных постелей, не выходя из тюрьмы. Ходил потихоньку взад и вперед и думал о том, что будет, если у власти останутся сайгырыкчи Сонам-Баир и нойон Ажикай?

Когда рассвело, я сдал черный дом моей смене.