К.Твардовский

ЭТИКА НАРЯДУ С ТЕОРИЕЙ ЭВОЛЮЦИИ

 Теория эволюции старше Карла Дарвина. Мысль, что все обитающие в настоящее время на Земле роды и виды органических существ являются чем-то постоянным, неизменным, что одни не преобразуются в другие, эту мысль, решительно защищаемую Кювье, уже в прошлом веке подвергали сомнению некоторые ученые, а среди них и дед Карла Дарвина, Эразм, который в произведении "Зоономия, или законы органической жизни" [Zoonomia, or the laws of organic life] (1794-1798) создал законченную систему возникновения видов. Его взгляды воспринял Жан Ламарк, о чем свидетельствует содержание его произведения с названием "Философская зоология" [Zoologie philosophique] (1809). Но оба этих ученых не оказали большого влияния даже на натуралистов. На их помыслы, которые они не сумели сделать правдоподобными, не обращали внимания. Это удалось лишь Карлу Дарвину. Тем самым высказывание мысли о происхождении видов не является ни его делом, ни его заслугой, но только выдвижением гипотез, на основе которых замысел о происхождении видов становится теорией, над которой следует задуматься, причем вовсе не исключено, что гипотезы Карла Дарвина окажутся — некоторые утверждают, что уже оказались — недостаточными для защиты теории эволюции и что происхождение видов придется объяснять при помощи иных гипотез.

Как бы там ни было, труды Карла Дарвина привели к тому, что теория эволюции в естественных науках решительно победила; но и те натуралисты, которые, как Вейсманн, воюют против Дарвина, не отрицают, по крайней мере, эволюции, но считают только недостаточным способ, которым ее объясняет Дарвин. 

 Однако влияние теории эволюции не ограничилось исключительно естественными науками. Сам Дарвин начал ее применять в сфере мышления, а Герберт Спенсер в своей системе философии впервые посмотрел самобытным взглядом на проявления духовной жизни с позиции эволюционизма. Это направление прежде всего наиболее выразительно проявляется в психологии; наряду с ней оно не вызвало ни в одном разделе философии столько новых взглядов, как в этике.

Правда, уже давно утверждается, что моральные предписания являются делом сугубо этикета, или же следствием общественного уклада. Греческие софисты и скептики охотно щеголяли такими утверждениями, ссылаясь на разнообразие и непостоянство этических взглядов у различных народов в разные эпохи. Но лишь дарвинизм сделал возможным представление этого взгляда в определенных научных формах, лишь дарвинизм позволил факты, известные уже древним мыслителям, подчинить более общим законам, усматривая в этих фактах не только отдельные проявления действующего во всем мире закона эволюции.

Ничего удивительного, что распространение законов эволюции в сфере морали вызвало много шумихи и немало опасений. Таким образом, провозглашалось, должно ли быть непостоянство суждений о том, что хорошо и что плохо, необходимо? Должно ли быть и оставаться различие между моральным и неморальным деянием относительным? Однако тогда гибнет вся этика, тогда утрачивается всякая норма действия и неизвестно, что следует делать, а от чего отказаться.

И среди философов возникло новое разделение. Одни продолжают утверждать, что чувство обязанности, различение добра и зла, моральные порывы присутствуют в человечестве как таковом, составляя априорный элемент его рационального уклада. Другие провозглашают новую науку, согласно которой совесть, альтруистические чувства, этические убеждения являются в такой же мере следствием полового отбора и прочих факторов, вызывающих эволюцию, как и отдельные популяции животных. Согласно их [взглядам] моральным является каждое действие, которое способствует поддержанию собственной жизни и поддержанию рода, к которому они принадлежат, но одновременно оно делает возможным такое состояние дел, согласно которому названые деяния отдельных личностей не вступают между собой в коллизию.

Поскольку каждой ступени развития, на которой в данный момент находится определенная совокупность существ, соответствует иная этика, постольку племена диких людей, живя в иных условиях, нежели цивилизованные люди, вынуждены, стремясь сохранить свое индивидуальное и общественное существование, иначе и поступать, нежели люди, стоящие на более высокой ступени развития. А мы, которые гордимся обладанием благородной этики, этики Христовой только потому считаем ее истинной этикой, что указуемые нею деяния лучше всего соответствуют условиям нашего существования. Придет время, а по мнению некоторых это время уже приходит, когда Христова этика должна будет уступить место иной этике, предписания которой будут лучше, чем евангелические соответствовать новым условиям существования, к которым стремятся вечно преображаемые мир и человечество. Апостолы этой новой этики живут среди нас и предводительствует ими Ницше.

Не поддающийся сомнению основной факт, на который ссылаются сторонники этой "относительной" или "прогрессивной" этики, тот факт, что этические взгляды у разных народов разные, и что даже с течением времени у одного и того же народа они меняются, существует. Есть народы, у которых убивают стариков и немощных, у которых ни воровство, ни рабство ни в ком не вызывают укоров совести. Этнология и антропология изобилуют примерами этого вида. Чтобы в этом факте убедиться не нужны глубокие штудии и далекие путешествия. Достаточно открыть глаза и посмотреть вокруг себя. Взволнованный своими идеями анархист без сомнений бросает бомбу в законодательное собрание и уверен, что совершает поступок, за который грядущие поколения его восславят. И в Европе есть люди, которые без малейших колебаний используют бедственное положение ближнего, обогащаясь его трудами, а превративши его чрезмерным трудом раньше времени в калеку, делают добычей нищеты и голодной смерти. И среди "порядочных" людей достаточно таких, что лишают жену и детей опекуна и кормильца, когда не в состоянии заплатить проигранную в карты сумму, поскольку так им говорит "честь", а совесть молчит. Какая же их отделяет пропасть от тех, кто обладает такой моральной силой, что может от чистого сердца простить то, что их оскорбляет либо очерняет, кто справедливо делится прибылью с теми, кто помог [получить] прибыль, кто скорее хотел бы быть оскорбленным, нежели оскорбить другого? Воистину среди нас самих возникают не меньшие противоречия моральных взглядов, чем между англичанином, набожно празднующим воскресение и негром-людоедом. И где же здесь искать повсеместно обязующую и всеобще признанную этическую норму? Где моральный закон, который управлял бы человечеством? Ничего, кроме индивидуальных пристрастей, кроме общественных правил поведения, освященных привычкой и традицией, то ли народной, то ли кастовой, правил поведения, которым нельзя противиться, не вызывая к себе неприязни, и которые только потому и соблюдаются.

Таковы следствия, которые по мнению эволюционистов возникают из сопоставления их теории с фактами обыденной жизни. А следствия эти важны не столько с теоретической точки зрения, сколько с точки зрения практической, ибо в конечном счете они равносильны этической анархии. Кому не по вкусу моральные предписания, на которых он воспитывался и вырос, тому с легкостью покажется, что провозглашая иное моральное мнение, он становится апостолом этики будущего. И он не будет считать себя преступником, но гением, у которого будет достаточно и сторонников, и теорий, заглушающих его совесть. Такие вещи случаются ежедневно.

Кажется, дилемма неизбежна: или же нужно расстаться с теорией эволюции, считая ее ошибочной, или же отречься от этики, обязательной одинаково для всех людей, полагая существование такой этики предубеждением и суеверием.

*    *

*

Спартанцам совесть подсказывала, что они поступают хорошо, лишаясь хилых детей; нам же совесть подсказывает, что каждый, кто сознательно становится причиной смерти ребенка, поступает плохо. Таков факт без примеси какого-либо рассуждения. Какие же выводы следует сделать из этого факта? Не желая предрешать этот вопрос нужно быть осторожным. Приведенный сам по себе факт не вызывает никаких следствий; зная больше таких фактов мы можем только охватить их общим утверждением, что один и тот же поступок одними считается плохим, другими хорошим. Но и это общее утверждение не может служить основанием для дальнейших утверждений, поскольку, например, говоря, что этические взгляды непостоянны, что в их отношении не господствует всеобщее согласие мы пользуемся только другими словами, но высказываем то же. Таким образом, сам факт нам не говорит ничего более того, что люди на основании некоторого состояния духовной способности сознания, которая обычно называется совестью, либо моральным чувством, судят о различных поступках, называя их плохими или хорошими, и что эти суждения между собой не согласуются.

Трудно не заметить подобного же состояния дел в другой сфере духовной деятельности. Восприятие прекрасного китайцами и их эстетическое чувство удовлетворяется музыкой бубнов и барабанов, являющейся пугалом для европейского уха. Европеец же усматривает достижения музыкальной красоты в произведениях Баха и Бетховена, Масканьи или Вагнера, Россини или Моцарта, но и в Европе в этих воззрениях господствует большое различие мнений. Между этими фактами из эстетики и предыдущими из этики заметна аналогия. Не только тогда, когда речь идет о морали и приличиях, но и тогда, когда она ведется о прекрасном и отвратительном люди выносят суждения, опираясь на состояния духа, называя его в этом случае восприятием прекрасного, эстетическим чувством или вкусом, причем об одном и том же произведении китаец говорит, что оно прекрасно, а европеец, что отвратительно.

Аналогия между этическими и эстетическими суждениями так выразительна, что на нее уже давно обратили внимание. Но обычно при этом, хотя и не всегда, не замечали, что существует еще одна область явлений подпадающих, под эту же аналогию. Наряду с противоположностями добра и зла, между прекрасным и отвратительным существует противоположность между истиной и ложью. Полная аналогия. Умерщвление хилых детей спартанец называл благом, мы это считаем злом; китаец свою музыку называет красивой, мы ее называем отвратительной; Птолемей свою теорию движения небесных тел считал истинной, мы же клеймим ее как ошибочную. И здесь мы судим на основании определенной духовной способности, которую называем разумом; и здесь про одно и то же утверждение одни говорят, что оно истинно, другие что ошибочно, чему, право же, не нужно приводить более примеров.

Мы все еще находимся в области фактов. Мы констатировали три вида фактов, между которыми имеется тесная зависимость. Во-первых, оценка вещи с этической позиции на основании совести; во-вторых, оценка вещи с эстетической позиции на основе вкуса, чувства прекрасного; в-третьих, оценка вещи с логической позиции, на основании разума. Каждая из этих трех видов оценок обращается между двумя крайностями: первая между добром и злом, вторая между прекрасным и отвратительным, третья между истиной и ложью.

Нетрудно заметить, что противоположности между истиной и ложью, между прекрасным и отвратительным, между добром и злом удается представить как отдельные виды одной общей противоположности; таковой является противоположность между тем, что мы называем  п р а в и л ь н ы м  и тем, что называем  н е п р а в и л ь н ы м. Когда кто-то утверждает, что дважды два четыре, мы говорим, что это верно; когда кто-то радуется видом красивой картины, мы называем его пристрастие правильным; когда кто-либо хочет помочь ближнему в нужде, мы равно считаем его поступок правильным. В первом случае мы руководствуемся разумом, во втором эстетическим вкусом, а в третьем случае совестью.

Представив и высветив таким образом "голые" факты, приступим к выводам, которые получают эволюционисты из этих фактов.   

*     *

*

 Сторонники эволюционистской этики, меняющей свои указания в меру прогресса и отрекающейся от везде и всюду обязывающих законов, рассуждают следующим образом: Почти каждый народ признает правильным иные принципы; это факт, в котором никто не сомневается. Если бы существовали общие нормы деяний, обязывающие всех без исключения, они были бы также признаваемы всеми как таковые. А, следовательно, таких норм, таких моральных предписаний, которым каждый должен подчинить свои действия, нет.

В этом рассуждении содержится ошибка, которую нетрудно обнаружить при помощи аналогии, указанной между областью наших этических и логических оценок, аналогии, возникающей между противоположностями того, что благо и зло с одной, и истина и ложь, с другой стороны. Известно, что логика предоставляет правила мышления, приписывая им силу, обязывающую всех людей. От правил логики нельзя освободиться, не попав в заблуждение. Так, история логики нас учит, что относительно норм мышления не всегда и не везде господствовало, и до сих пор не господствует согласие. Фрэнсис Бэкон приводил иные правила индуктивного мышления, нежели Джон Стюарт Милль. Разве кто-нибудь из этого положения вещей уже сделал вывод, что нормы логического мышления, которых каждый должен придерживаться, не существуют? Нисколько; этот факт, являющийся точной аналогией непостоянства этических принципов, трактовали, пожалуй, таким образом, что не сразу человеческое мышление сумело открыть и сформулировать ясно и убедительно нормы, согласно которым, мысля логично, оно поступает, причем ни на мгновенье не было сомнения, что придет время, когда удастся эти нормы выделить способом, не оставляющим желать лучшего. Но это непостоянство мнений о правилах логического мышления не ограничивалось только индуктивной логикой. Сегодня существует направление, которое правила вывода, всю систему силлогистики, созданную Аристотелем, считает ошибочной и стремится ее заменить иным способом доказательства. Таким образом, в этом случае имеется несогласие, касающееся основных правил мышления. И я опять спрашиваю, разве кто-нибудь из того факта, что не господствует согласие относительно общеобязательных логических правил делает загодя вывод, что таких правил нет? Ничуть. Более того, из факта , что не удалось всех убедить в правильности определенных правил одни делают вывод, что их нужно лучше обосновать, другие делают вывод, что истинные, настоящие правила нужно еще открыть, сформулировать. Но как одни, так и другие со всей силой убеждены в существовании таких правил.

Было время, когда человечество не знало логики. В Илиаде и Одиссее нет упоминаний о правилах мышления. А ведь герои и героини Гомера думали, но думая, иногда ошибались, а иногда мыслили правильно. Но и крестьянин в XIX в., более того, даже семилетний ребенок хотя бы и наиболее толкового современного философа столько же знает о логике, сколько сын Гектора, или же сам Гектор. А ведь и крестьянин, и ребенок философа, и Гектор думали и думают, и не всегда их мысли путаются. Просто они не умеют ни себе, ни другим дать отчет в том, почему временами их мысль правильна и истинна, а временами ложна и с истиной не в согласии. Но сегодня мы знаем, что и Гектор, и крестьянин, и ребенок, когда рассуждая приходят к правильным результатам, должны думать в согласии с логическими нормами, согласно общеобязательным правилам логики, но они думают неосознанно, не зная этих норм и правил. Ведь только относительно малая горстка людей обладает знаниями логики, но разве кто-нибудь на этом основании утверждает, что не существуют правила, которым каждый должен и вынужден, если хочет прийти к истине, подчинить свое мышление?

Следовательно, незнание всеобще обязательных правил, или отсутствие согласия с этими правилами не является доказательством, что таковых вообще нет. Если один считает такую норму верной, другой другую, то это только знак того, что эта ветвь человеческого знания, которая занимается открытием и формулированием этих норм, еще не достаточно развита, чтобы содержать всесторонне обоснованные и окончательно установленные результаты. Это относится как к логике, так и к этике. Поэтому, если некоторые правила действий не признаются всеми, то причины такого положения дел на основании указанной аналогии следует искать в тех же обстоятельствах, которые и вызвали это состояние в области логики. Ежели отсутствие всеобще признанных правил мышления проистекает не оттого, что таких правил нет, но от того, что наука, занимающаяся добыванием этих правил, т.е. логика еще недостаточна развита, чтобы приводить такие правила, тогда и отсутствие всеобще признанных правил морали очевидно тем объясняется, что этика, имеющая своей целью формулирование таких правил, еще не так развита, чтобы справиться со своими заданиями.

Поэтому выводы, полученные эволюционистами из непостоянства и разнообразия моральных оценок ошибочны, поскольку если бы они были верны, то относились бы равно и к логическому оцениванию, различающему истину от лжи, а тогда они вели бы к полному сомнению, отказывая человечеству в способности различения того, что действительно истинно и того, что действительно ошибочно. Правда, у эволюционной теории достаточно сторонников, которые подобным же образом, как и в вопросах этики, применяют эту теорию к теоретическим предложениям, провозглашая науку "относительной" истины. Но поступая так, они теряют под ногами почву. Ведь если все истины относительны, тогда и та истина, что все истины относительны, является лишь относительной. Но тогда трудно решительно утверждать, что истина относительна и ничего другого не остается, как или вернуться к безотносительной истине, или отказаться от какого-либо утверждения. Что же тогда должно значить, например, такое утверждение, что относительна истина, будто дважды два было четыре? Разве может когда-нибудь наступить время, когда человечество придет к убеждению, что это утверждение не абсолютно истинно. Разве могут быть иные существа, положим, на Юпитере, которые придерживаются мнения, что дважды два пять? А если бы такие существа были, разве мы тогда бы не сказали совершенно правильно, что их мнение ошибочно? Воистину трудно дать себе отчет в том, чем являются эти "относительные" истины.

Таким образом, эволюционисты до сих пор еще не были в состоянии сказать, что всеобще обязательных моральных правил нет, а факты, на которые они ссылаются, лишь показывают, что научная этика до сих пор была не в состоянии высказывать и устанавливать несомненным образом такие правила.

Но эволюционисты себя побежденными не считают. Видя, что аргумент о непостоянстве и разнообразии моральных норм не ведет к цели, они приводят новый аргумент, причем аргумент серьезный, которому они обязаны немалым числом сторонников. Они указывают на тот факт, что в области теоретических утверждений существуют т.н. аксиомы, т.е. предложения, которые каждый, кто их знает, считает правильными. Такой аксиомой является, например, утверждение, что часть меньше целого. Они говорят, что в области высказываний морального содержания такие аксиомы отсутствуют; в области же этики ничего подобного им нет. В то, что часть меньше целого поверит и дикий, совершенно не цивилизованный человек; с такой позицией можно рассчитывать на всеобщее согласие людей, принадлежащих к различным народам и разным временам. О том же, что нужно любить ближнего, как себя самого, или же не следует другому делать то, чего себе не желаешь, в этом уверена только маленькая часть человечества, а это правило своей силой убеждения не может сравниться с аксиомами.

Этот аргумент не следует недооценивать. Он покоится на факте, подобном тому, что служил основанием первого аргумента. Тот первый аргумент ссылался на отсутствие согласия в отношении правил морали; второй же указывает на отсутствие всеобщего согласия в отношении основных утверждений, имеющих этическое происхождение, противопоставляя этому несогласию согласие, каковое господствует в признании теоретических аксиом. Таким образом этот аргумент не только сам по себе угрожает возможности [появления] безотносительной этики, но и калечит аналогию между логикой и этикой, которая нам служила для опровержения первого аргумента. Что же в таком случае следует делать?

Прежде всего следует поступить так, как мы это сделали в отношении предыдущего аргумента, т.е. осознать сам факт и рассмотреть его подробно. Эволюционисты ссылаются на факт, будто каждый человек без исключения признает истинность утверждения, что часть меньше целого. Тогда следует обратить внимание на то, что этот факт выше представленным образом не является представленным четко. Если я обращусь к негру из Центральной Африки, или к ребенку и скажу ему, очевидно, понятным для него языком, что часть меньше целого, то ни ребенок, ни негр меня не поймут. Они ведь не привыкли мыслить при помощи абстрактных понятий. Для того, чтобы негр и ребенок согласились считать истиной то, что я говорю, нужно сначала убрать препятствия, которые не позволяют их умам понять то, что слышат. Для взрослого негра это задача легкая. При помощи нескольких примеров я научу его тому, что следует понимать под частью, а что под целым, и негр, выработавший в себе соответствующее понятие, вскоре признает правильность мною сказанного и поверит, что действительно часть меньше целого. Труднее дело обстоит с ребенком, например, пятилетним. Нет способа донести до него абстрактное понятие целого, и после нескольких бесплодных попыток мы оставим его в покое, утешаясь тем, что когда он вырастет и умственно разовьется, то легко убедится в истинности высказанной аксиомы. Следовательно, в ребенке мы не в состоянии убрать препятствия, которые ему не позволяют признать, что часть меньше целого.

А тогда факт, на котором покоится второй аргумент эволюционистов, после подробного изучения представляется таким образом, что не каждый человек безусловно признает истину, провозглашаемую аксиомами, но только тот, в уме которого отсутствуют препятствия, делающие невозможным такое признание. Следовательно, не все признают, что часть меньше целого, но лишь те, чье мышление находится на определенной стадии развития. Добавление этого предостережения может показаться мелочью, а обращение внимания на это условие, при котором наступает признание аксиом, некоторые возможно, назовут схоластическим педантизмом но если где-нибудь педантизм не только позволителен, но и предписан, то в философии, поскольку: "minimus error in principio, maximus in fine".

Если мы помним об этом условии, которое с целью проложения пути к признанию аксиомы должно быть выполнено, тогда и второй аргумент эволюционистов утрачивает всякую силу, которой единственно и был обязан манипулированию с той на первый взгляд мелкой подробностью, что составляет важную часть факта, о котором идет речь. Это условие опять возвращает полную аналогию между теоретическими суждениями и моральными оценками, аналогию, которая казалось бы была нарушена фактом, не четко описанным эволюционистами. Трудно не заметить, что и аксиомы этического содержания также только тогда могут рассчитывать на признание, когда препятствия к этому, находящиеся в нас самих, окажутся устраненными. А если в сфере различения истины от лжи препятствием было отсутствие соответствующих абстрактных понятий, то в области различения хорошего и плохого таким препятствием является отсутствие соответствующих чувств. А поскольку возбудить в ком-то чувства, которыми он не обладает, является делом несравненно более трудным, нежели склонить его к выработке некоторых абстрактных понятий, то отсюда [следует] простой вывод, что признание этических аксиом труднее, чем теоретических. Для признания правильности основных этических требований необходима определенная умственная зрелость. Необразованный человек и ребенок воспринимают утверждения, которые не в состоянии понять, на основе уважения к тому, кто высказывает эти утверждения; моральные правила также должны основываться на уважении к тому, кто их провозглашает до тех пор, пока человек достаточно не сформируется, чтобы на основании соответствующих чувств собственных влечений признать правильность предложенных ему аксиом, составляющих принципы моральных поступков. Формирование разума имеет целью умножение понятий, необходимых для признания некоторых основных истин и научению пользоваться средствами вывода еще неизвестных истин на основе истин основных; формирование же характера, чрезмерно пренебрегаемое, направлено к выработке чувств, необходимых для признания моральных принципов и выведению из этих принципов правил поведения, применяемых к моментальным потребностям и единичным обстоятельствам. Формировать характер много труднее, чем формировать ум; поэтому большим числом людей воспринимаются теоретические принципы, чем принципы этические; поэтому у нас больше людей мудрых, нежели моральных, а ученость случается более восхваляема, чем учтивость к сожалению!

То, что препятствий, затрудняющих признание этических принципов, действительно больше, чем препятствий, противоборствующих признанию теоретических аксиом, доказывает та манера, в которой развивается каждый ребенок. Нет необходимости широко обсуждать то, что ребенок намного раньше усваивает абстрактные понятия, нежели чувства, ведущие его к признанию моральных принципов. Сколько же нужно времени, чтобы в человеке выработалось чувство благодарности, и сколько же людей, которые на протяжении всей своей жизни не в состоянии выработать чувства благодарности. Следует ли удивляться, что такие люди не признают очевидные моральные принципы? А поскольку, как тому учат естественные науки, развитие каждой личности является отражением развития всего вида, к которому принадлежит личность, постольку легко понять, почему все человечество, с точки зрения развития разума, стоит относительно высоко, а с точки зрения развития моральных чувств оставляет еще желать много лучшего. Иначе быть и не может, поскольку мы видим как у каждого отдельного человека интеллектуальное развитие значительно опережает развитие этическое.

*     *

*

Кратко повторим наши рассуждения. Чтобы доказать, что всеобщие и всегда обязывающие этические правила отсутствуют эволюционисты ссылаются на два ряда фактов. Во-первых, говорят они, загодя нет согласия относительно этических правил и предписаний; с этой точки зрения каждый народ придерживается иного мнения. Но я показал, что отсутствие согласия в ответе, который нужно дать на какой-либо вопрос, не является доказательством того, что такого ответа  н е т,  но единственно показывает, что настоящего ответа мы  н е  з н а е м,  или же не умеем убедить в его истинности . Если спросить ученых сколько звезд на небе, либо же какими были первобытные жилища арийских народов, то услышим разнообразнейшие ответы, но не потому, что якобы число звезд на небе было неопределенным или же будто бы первобытные жилища наших праотцев не стояли ни здесь, ни там, но потому, что наука и средства изучения еще недостаточно развиты, чтобы дать ответы убедительным образом. Ответ существует и только один ответ является истинным, но этого ответа мы еще не знаем. А следовательно, отсутствие общего согласия относительно истин морали не может служить доказательством, по крайней мере того, что таких истин нет.

Вторым фактом, на который ссылаются эволюционисты в этике, является то обстоятельство, что в области этики будто бы нет аксиом, которые бы будучи признаны каждым, могли бы служить основой получения отдельных правил поведения. Но мы убедились, что даже теоретические аксиомы не бывают безусловно признаны, но [они являются таковыми] только тогда, когда определенные препятствия, делающие невозможным их признание, окажутся устраненными. Таким препятствием в области теоретических аксиом является отсутствие абстрактных понятий, а следовательно недостаточно развитый ум; в сфере этических аксиом препятствием является отсутствие определенных чувств, а следовательно, недостаточно развитая совесть. А поскольку чувства привить труднее, нежели вызвать абстрактные понятия, постольку развитие совести требует больше времени, чем развитие ума, и тогда легко понять, почему число признанных аксиом и тех, кто их признает значительно меньше в случае утверждений морального содержания, чем в случае теоретических утверждений.

Таким образом, дилемма между теорией эволюции и безотносительной этикой разрешена. Никто не рождается с готовой системой этики, как никто не приходит в мир с готовой в голове системой логики. Но каждый человек наделен зародышами разума и совести. От окружения, от условий его существования, от разнообразнейших обстоятельств зависит когда и до какой степени эти зародыши окажутся развитыми. Чем более человечество и каждый его представитель пройдет по дороге этого развития, тем богаче будет арсенал признанных как теоретических, так и моральных истин.

Таким образом, загодя установленного противоречия между теорией эволюции и безотносительной этикой нет. Наоборот, теория эволюции прекрасно объясняет, почему безотносительная этика, уж коль она существует, не всегда и везде бывает признана. Ошибка эволюционной этики состоит в том, что она наказует развиваться  и с т и н а м  морали, что неуместно, поскольку каждая истина является всегда одной и той же, не изменяется, и не развивается. Если истинно, что Мицкевич родился в 1798 г., если истинно, что ближнего нужно любить, если истинно, что симфонии Бетховена прекрасны, тогда эти истины всегда и везде являются истинами. Не  и с т и н ы  последовательно проходят различные этапы развития так, что то, что сегодня было истиной, завтра могло бы преобразиться в иную истину, но преображается человечество, развиваясь под углом зрения разума, и совести, и эстетического вкуса, а потому и лишается все большего числа ошибок, но приходит к открытиям все новых, до сих пор еще неизвестных извечных истин. Человечество подвержено законам эволюции, результаты его деяний подвержены ей также, но [понятие] эволюции никогда нельзя применять к вещам, которые независимы от человечества. Ведь если бы не существовало человечество и ничего ему подобного, тем не менее было бы истиной, что дважды два четыре, или же, что ближнего следует любить. Разве что тогда бы эти истины не были бы высказаны и не нашли бы применения в практике.

Все же эволюционная этика дает нам новое доказательство [того], как поспешно поступают натуралисты, когда начинают философствовать; но если необходим отдельный аргумент тому, что философия имеет основания для существования наряду с громадным прогрессом естественных наук, которым некоторые стремятся заменить философию, таким аргументом может служить настоящее разбирательство. Ведь никто естественным наукам не отказывает ни в важности, ни в высокой степени развития, на которой сегодня они находятся. Но наряду с этим нам необходимо еще больше философии, чтобы она не переставала провозглашать старую истину: "Ne sutor ultra crepidam"[i].

Напечатано в "Пшеломе", Вена, I. N18 от 21 сентября 1895, стр. 551-563.

Переведено по изданию K.Twardowski. Rozprawy i artykuly filozoficzne. Lwow, 1927, S. 343-356.

Перевод с польского Б.Т.Домбровского.   

К.Твардовский

ЭТИКА НАРЯДУ С ТЕОРИЕЙ ЭВОЛЮЦИИ

 Теория эволюции старше Карла Дарвина. Мысль, что все обитающие в настоящее время на Земле роды и виды органических существ являются чем-то постоянным, неизменным, что одни не преобразуются в другие, эту мысль, решительно защищаемую Кювье, уже в прошлом веке подвергали сомнению некоторые ученые, а среди них и дед Карла Дарвина, Эразм, который в произведении "Зоономия, или законы органической жизни" [Zoonomia, or the laws of organic life] (1794-1798) создал законченную систему возникновения видов. Его взгляды воспринял Жан Ламарк, о чем свидетельствует содержание его произведения с названием "Философская зоология" [Zoologie philosophique] (1809). Но оба этих ученых не оказали большого влияния даже на натуралистов. На их помыслы, которые они не сумели сделать правдоподобными, не обращали внимания. Это удалось лишь Карлу Дарвину. Тем самым высказывание мысли о происхождении видов не является ни его делом, ни его заслугой, но только выдвижением гипотез, на основе которых замысел о происхождении видов становится теорией, над которой следует задуматься, причем вовсе не исключено, что гипотезы Карла Дарвина окажутся — некоторые утверждают, что уже оказались — недостаточными для защиты теории эволюции и что происхождение видов придется объяснять при помощи иных гипотез.

Как бы там ни было, труды Карла Дарвина привели к тому, что теория эволюции в естественных науках решительно победила; но и те натуралисты, которые, как Вейсманн, воюют против Дарвина, не отрицают, по крайней мере, эволюции, но считают только недостаточным способ, которым ее объясняет Дарвин. 

 Однако влияние теории эволюции не ограничилось исключительно естественными науками. Сам Дарвин начал ее применять в сфере мышления, а Герберт Спенсер в своей системе философии впервые посмотрел самобытным взглядом на проявления духовной жизни с позиции эволюционизма. Это направление прежде всего наиболее выразительно проявляется в психологии; наряду с ней оно не вызвало ни в одном разделе философии столько новых взглядов, как в этике.

Правда, уже давно утверждается, что моральные предписания являются делом сугубо этикета, или же следствием общественного уклада. Греческие софисты и скептики охотно щеголяли такими утверждениями, ссылаясь на разнообразие и непостоянство этических взглядов у различных народов в разные эпохи. Но лишь дарвинизм сделал возможным представление этого взгляда в определенных научных формах, лишь дарвинизм позволил факты, известные уже древним мыслителям, подчинить более общим законам, усматривая в этих фактах не только отдельные проявления действующего во всем мире закона эволюции.

Ничего удивительного, что распространение законов эволюции в сфере морали вызвало много шумихи и немало опасений. Таким образом, провозглашалось, должно ли быть непостоянство суждений о том, что хорошо и что плохо, необходимо? Должно ли быть и оставаться различие между моральным и неморальным деянием относительным? Однако тогда гибнет вся этика, тогда утрачивается всякая норма действия и неизвестно, что следует делать, а от чего отказаться.

И среди философов возникло новое разделение. Одни продолжают утверждать, что чувство обязанности, различение добра и зла, моральные порывы присутствуют в человечестве как таковом, составляя априорный элемент его рационального уклада. Другие провозглашают новую науку, согласно которой совесть, альтруистические чувства, этические убеждения являются в такой же мере следствием полового отбора и прочих факторов, вызывающих эволюцию, как и отдельные популяции животных. Согласно их [взглядам] моральным является каждое действие, которое способствует поддержанию собственной жизни и поддержанию рода, к которому они принадлежат, но одновременно оно делает возможным такое состояние дел, согласно которому названые деяния отдельных личностей не вступают между собой в коллизию.

Поскольку каждой ступени развития, на которой в данный момент находится определенная совокупность существ, соответствует иная этика, постольку племена диких людей, живя в иных условиях, нежели цивилизованные люди, вынуждены, стремясь сохранить свое индивидуальное и общественное существование, иначе и поступать, нежели люди, стоящие на более высокой ступени развития. А мы, которые гордимся обладанием благородной этики, этики Христовой только потому считаем ее истинной этикой, что указуемые нею деяния лучше всего соответствуют условиям нашего существования. Придет время, а по мнению некоторых это время уже приходит, когда Христова этика должна будет уступить место иной этике, предписания которой будут лучше, чем евангелические соответствовать новым условиям существования, к которым стремятся вечно преображаемые мир и человечество. Апостолы этой новой этики живут среди нас и предводительствует ими Ницше.

Не поддающийся сомнению основной факт, на который ссылаются сторонники этой "относительной" или "прогрессивной" этики, тот факт, что этические взгляды у разных народов разные, и что даже с течением времени у одного и того же народа они меняются, существует. Есть народы, у которых убивают стариков и немощных, у которых ни воровство, ни рабство ни в ком не вызывают укоров совести. Этнология и антропология изобилуют примерами этого вида. Чтобы в этом факте убедиться не нужны глубокие штудии и далекие путешествия. Достаточно открыть глаза и посмотреть вокруг себя. Взволнованный своими идеями анархист без сомнений бросает бомбу в законодательное собрание и уверен, что совершает поступок, за который грядущие поколения его восславят. И в Европе есть люди, которые без малейших колебаний используют бедственное положение ближнего, обогащаясь его трудами, а превративши его чрезмерным трудом раньше времени в калеку, делают добычей нищеты и голодной смерти. И среди "порядочных" людей достаточно таких, что лишают жену и детей опекуна и кормильца, когда не в состоянии заплатить проигранную в карты сумму, поскольку так им говорит "честь", а совесть молчит. Какая же их отделяет пропасть от тех, кто обладает такой моральной силой, что может от чистого сердца простить то, что их оскорбляет либо очерняет, кто справедливо делится прибылью с теми, кто помог [получить] прибыль, кто скорее хотел бы быть оскорбленным, нежели оскорбить другого? Воистину среди нас самих возникают не меньшие противоречия моральных взглядов, чем между англичанином, набожно празднующим воскресение и негром-людоедом. И где же здесь искать повсеместно обязующую и всеобще признанную этическую норму? Где моральный закон, который управлял бы человечеством? Ничего, кроме индивидуальных пристрастей, кроме общественных правил поведения, освященных привычкой и традицией, то ли народной, то ли кастовой, правил поведения, которым нельзя противиться, не вызывая к себе неприязни, и которые только потому и соблюдаются.

Таковы следствия, которые по мнению эволюционистов возникают из сопоставления их теории с фактами обыденной жизни. А следствия эти важны не столько с теоретической точки зрения, сколько с точки зрения практической, ибо в конечном счете они равносильны этической анархии. Кому не по вкусу моральные предписания, на которых он воспитывался и вырос, тому с легкостью покажется, что провозглашая иное моральное мнение, он становится апостолом этики будущего. И он не будет считать себя преступником, но гением, у которого будет достаточно и сторонников, и теорий, заглушающих его совесть. Такие вещи случаются ежедневно.

Кажется, дилемма неизбежна: или же нужно расстаться с теорией эволюции, считая ее ошибочной, или же отречься от этики, обязательной одинаково для всех людей, полагая существование такой этики предубеждением и суеверием.

*    *

*

Спартанцам совесть подсказывала, что они поступают хорошо, лишаясь хилых детей; нам же совесть подсказывает, что каждый, кто сознательно становится причиной смерти ребенка, поступает плохо. Таков факт без примеси какого-либо рассуждения. Какие же выводы следует сделать из этого факта? Не желая предрешать этот вопрос нужно быть осторожным. Приведенный сам по себе факт не вызывает никаких следствий; зная больше таких фактов мы можем только охватить их общим утверждением, что один и тот же поступок одними считается плохим, другими хорошим. Но и это общее утверждение не может служить основанием для дальнейших утверждений, поскольку, например, говоря, что этические взгляды непостоянны, что в их отношении не господствует всеобщее согласие мы пользуемся только другими словами, но высказываем то же. Таким образом, сам факт нам не говорит ничего более того, что люди на основании некоторого состояния духовной способности сознания, которая обычно называется совестью, либо моральным чувством, судят о различных поступках, называя их плохими или хорошими, и что эти суждения между собой не согласуются.

Трудно не заметить подобного же состояния дел в другой сфере духовной деятельности. Восприятие прекрасного китайцами и их эстетическое чувство удовлетворяется музыкой бубнов и барабанов, являющейся пугалом для европейского уха. Европеец же усматривает достижения музыкальной красоты в произведениях Баха и Бетховена, Масканьи или Вагнера, Россини или Моцарта, но и в Европе в этих воззрениях господствует большое различие мнений. Между этими фактами из эстетики и предыдущими из этики заметна аналогия. Не только тогда, когда речь идет о морали и приличиях, но и тогда, когда она ведется о прекрасном и отвратительном люди выносят суждения, опираясь на состояния духа, называя его в этом случае восприятием прекрасного, эстетическим чувством или вкусом, причем об одном и том же произведении китаец говорит, что оно прекрасно, а европеец, что отвратительно.

Аналогия между этическими и эстетическими суждениями так выразительна, что на нее уже давно обратили внимание. Но обычно при этом, хотя и не всегда, не замечали, что существует еще одна область явлений подпадающих, под эту же аналогию. Наряду с противоположностями добра и зла, между прекрасным и отвратительным существует противоположность между истиной и ложью. Полная аналогия. Умерщвление хилых детей спартанец называл благом, мы это считаем злом; китаец свою музыку называет красивой, мы ее называем отвратительной; Птолемей свою теорию движения небесных тел считал истинной, мы же клеймим ее как ошибочную. И здесь мы судим на основании определенной духовной способности, которую называем разумом; и здесь про одно и то же утверждение одни говорят, что оно истинно, другие что ошибочно, чему, право же, не нужно приводить более примеров.

Мы все еще находимся в области фактов. Мы констатировали три вида фактов, между которыми имеется тесная зависимость. Во-первых, оценка вещи с этической позиции на основании совести; во-вторых, оценка вещи с эстетической позиции на основе вкуса, чувства прекрасного; в-третьих, оценка вещи с логической позиции, на основании разума. Каждая из этих трех видов оценок обращается между двумя крайностями: первая между добром и злом, вторая между прекрасным и отвратительным, третья между истиной и ложью.

Нетрудно заметить, что противоположности между истиной и ложью, между прекрасным и отвратительным, между добром и злом удается представить как отдельные виды одной общей противоположности; таковой является противоположность между тем, что мы называем  п р а в и л ь н ы м  и тем, что называем  н е п р а в и л ь н ы м. Когда кто-то утверждает, что дважды два четыре, мы говорим, что это верно; когда кто-то радуется видом красивой картины, мы называем его пристрастие правильным; когда кто-либо хочет помочь ближнему в нужде, мы равно считаем его поступок правильным. В первом случае мы руководствуемся разумом, во втором эстетическим вкусом, а в третьем случае совестью.

Представив и высветив таким образом "голые" факты, приступим к выводам, которые получают эволюционисты из этих фактов.   

*     *

*

 Сторонники эволюционистской этики, меняющей свои указания в меру прогресса и отрекающейся от везде и всюду обязывающих законов, рассуждают следующим образом: Почти каждый народ признает правильным иные принципы; это факт, в котором никто не сомневается. Если бы существовали общие нормы деяний, обязывающие всех без исключения, они были бы также признаваемы всеми как таковые. А, следовательно, таких норм, таких моральных предписаний, которым каждый должен подчинить свои действия, нет.

В этом рассуждении содержится ошибка, которую нетрудно обнаружить при помощи аналогии, указанной между областью наших этических и логических оценок, аналогии, возникающей между противоположностями того, что благо и зло с одной, и истина и ложь, с другой стороны. Известно, что логика предоставляет правила мышления, приписывая им силу, обязывающую всех людей. От правил логики нельзя освободиться, не попав в заблуждение. Так, история логики нас учит, что относительно норм мышления не всегда и не везде господствовало, и до сих пор не господствует согласие. Фрэнсис Бэкон приводил иные правила индуктивного мышления, нежели Джон Стюарт Милль. Разве кто-нибудь из этого положения вещей уже сделал вывод, что нормы логического мышления, которых каждый должен придерживаться, не существуют? Нисколько; этот факт, являющийся точной аналогией непостоянства этических принципов, трактовали, пожалуй, таким образом, что не сразу человеческое мышление сумело открыть и сформулировать ясно и убедительно нормы, согласно которым, мысля логично, оно поступает, причем ни на мгновенье не было сомнения, что придет время, когда удастся эти нормы выделить способом, не оставляющим желать лучшего. Но это непостоянство мнений о правилах логического мышления не ограничивалось только индуктивной логикой. Сегодня существует направление, которое правила вывода, всю систему силлогистики, созданную Аристотелем, считает ошибочной и стремится ее заменить иным способом доказательства. Таким образом, в этом случае имеется несогласие, касающееся основных правил мышления. И я опять спрашиваю, разве кто-нибудь из того факта, что не господствует согласие относительно общеобязательных логических правил делает загодя вывод, что таких правил нет? Ничуть. Более того, из факта , что не удалось всех убедить в правильности определенных правил одни делают вывод, что их нужно лучше обосновать, другие делают вывод, что истинные, настоящие правила нужно еще открыть, сформулировать. Но как одни, так и другие со всей силой убеждены в существовании таких правил.

Было время, когда человечество не знало логики. В Илиаде и Одиссее нет упоминаний о правилах мышления. А ведь герои и героини Гомера думали, но думая, иногда ошибались, а иногда мыслили правильно. Но и крестьянин в XIX в., более того, даже семилетний ребенок хотя бы и наиболее толкового современного философа столько же знает о логике, сколько сын Гектора, или же сам Гектор. А ведь и крестьянин, и ребенок философа, и Гектор думали и думают, и не всегда их мысли путаются. Просто они не умеют ни себе, ни другим дать отчет в том, почему временами их мысль правильна и истинна, а временами ложна и с истиной не в согласии. Но сегодня мы знаем, что и Гектор, и крестьянин, и ребенок, когда рассуждая приходят к правильным результатам, должны думать в согласии с логическими нормами, согласно общеобязательным правилам логики, но они думают неосознанно, не зная этих норм и правил. Ведь только относительно малая горстка людей обладает знаниями логики, но разве кто-нибудь на этом основании утверждает, что не существуют правила, которым каждый должен и вынужден, если хочет прийти к истине, подчинить свое мышление?

Следовательно, незнание всеобще обязательных правил, или отсутствие согласия с этими правилами не является доказательством, что таковых вообще нет. Если один считает такую норму верной, другой другую, то это только знак того, что эта ветвь человеческого знания, которая занимается открытием и формулированием этих норм, еще не достаточно развита, чтобы содержать всесторонне обоснованные и окончательно установленные результаты. Это относится как к логике, так и к этике. Поэтому, если некоторые правила действий не признаются всеми, то причины такого положения дел на основании указанной аналогии следует искать в тех же обстоятельствах, которые и вызвали это состояние в области логики. Ежели отсутствие всеобще признанных правил мышления проистекает не оттого, что таких правил нет, но от того, что наука, занимающаяся добыванием этих правил, т.е. логика еще недостаточна развита, чтобы приводить такие правила, тогда и отсутствие всеобще признанных правил морали очевидно тем объясняется, что этика, имеющая своей целью формулирование таких правил, еще не так развита, чтобы справиться со своими заданиями.

Поэтому выводы, полученные эволюционистами из непостоянства и разнообразия моральных оценок ошибочны, поскольку если бы они были верны, то относились бы равно и к логическому оцениванию, различающему истину от лжи, а тогда они вели бы к полному сомнению, отказывая человечеству в способности различения того, что действительно истинно и того, что действительно ошибочно. Правда, у эволюционной теории достаточно сторонников, которые подобным же образом, как и в вопросах этики, применяют эту теорию к теоретическим предложениям, провозглашая науку "относительной" истины. Но поступая так, они теряют под ногами почву. Ведь если все истины относительны, тогда и та истина, что все истины относительны, является лишь относительной. Но тогда трудно решительно утверждать, что истина относительна и ничего другого не остается, как или вернуться к безотносительной истине, или отказаться от какого-либо утверждения. Что же тогда должно значить, например, такое утверждение, что относительна истина, будто дважды два было четыре? Разве может когда-нибудь наступить время, когда человечество придет к убеждению, что это утверждение не абсолютно истинно. Разве могут быть иные существа, положим, на Юпитере, которые придерживаются мнения, что дважды два пять? А если бы такие существа были, разве мы тогда бы не сказали совершенно правильно, что их мнение ошибочно? Воистину трудно дать себе отчет в том, чем являются эти "относительные" истины.

Таким образом, эволюционисты до сих пор еще не были в состоянии сказать, что всеобще обязательных моральных правил нет, а факты, на которые они ссылаются, лишь показывают, что научная этика до сих пор была не в состоянии высказывать и устанавливать несомненным образом такие правила.

Но эволюционисты себя побежденными не считают. Видя, что аргумент о непостоянстве и разнообразии моральных норм не ведет к цели, они приводят новый аргумент, причем аргумент серьезный, которому они обязаны немалым числом сторонников. Они указывают на тот факт, что в области теоретических утверждений существуют т.н. аксиомы, т.е. предложения, которые каждый, кто их знает, считает правильными. Такой аксиомой является, например, утверждение, что часть меньше целого. Они говорят, что в области высказываний морального содержания такие аксиомы отсутствуют; в области же этики ничего подобного им нет. В то, что часть меньше целого поверит и дикий, совершенно не цивилизованный человек; с такой позицией можно рассчитывать на всеобщее согласие людей, принадлежащих к различным народам и разным временам. О том же, что нужно любить ближнего, как себя самого, или же не следует другому делать то, чего себе не желаешь, в этом уверена только маленькая часть человечества, а это правило своей силой убеждения не может сравниться с аксиомами.

Этот аргумент не следует недооценивать. Он покоится на факте, подобном тому, что служил основанием первого аргумента. Тот первый аргумент ссылался на отсутствие согласия в отношении правил морали; второй же указывает на отсутствие всеобщего согласия в отношении основных утверждений, имеющих этическое происхождение, противопоставляя этому несогласию согласие, каковое господствует в признании теоретических аксиом. Таким образом этот аргумент не только сам по себе угрожает возможности [появления] безотносительной этики, но и калечит аналогию между логикой и этикой, которая нам служила для опровержения первого аргумента. Что же в таком случае следует делать?

Прежде всего следует поступить так, как мы это сделали в отношении предыдущего аргумента, т.е. осознать сам факт и рассмотреть его подробно. Эволюционисты ссылаются на факт, будто каждый человек без исключения признает истинность утверждения, что часть меньше целого. Тогда следует обратить внимание на то, что этот факт выше представленным образом не является представленным четко. Если я обращусь к негру из Центральной Африки, или к ребенку и скажу ему, очевидно, понятным для него языком, что часть меньше целого, то ни ребенок, ни негр меня не поймут. Они ведь не привыкли мыслить при помощи абстрактных понятий. Для того, чтобы негр и ребенок согласились считать истиной то, что я говорю, нужно сначала убрать препятствия, которые не позволяют их умам понять то, что слышат. Для взрослого негра это задача легкая. При помощи нескольких примеров я научу его тому, что следует понимать под частью, а что под целым, и негр, выработавший в себе соответствующее понятие, вскоре признает правильность мною сказанного и поверит, что действительно часть меньше целого. Труднее дело обстоит с ребенком, например, пятилетним. Нет способа донести до него абстрактное понятие целого, и после нескольких бесплодных попыток мы оставим его в покое, утешаясь тем, что когда он вырастет и умственно разовьется, то легко убедится в истинности высказанной аксиомы. Следовательно, в ребенке мы не в состоянии убрать препятствия, которые ему не позволяют признать, что часть меньше целого.

А тогда факт, на котором покоится второй аргумент эволюционистов, после подробного изучения представляется таким образом, что не каждый человек безусловно признает истину, провозглашаемую аксиомами, но только тот, в уме которого отсутствуют препятствия, делающие невозможным такое признание. Следовательно, не все признают, что часть меньше целого, но лишь те, чье мышление находится на определенной стадии развития. Добавление этого предостережения может показаться мелочью, а обращение внимания на это условие, при котором наступает признание аксиом, некоторые возможно, назовут схоластическим педантизмом но если где-нибудь педантизм не только позволителен, но и предписан, то в философии, поскольку: "minimus error in principio, maximus in fine".

Если мы помним об этом условии, которое с целью проложения пути к признанию аксиомы должно быть выполнено, тогда и второй аргумент эволюционистов утрачивает всякую силу, которой единственно и был обязан манипулированию с той на первый взгляд мелкой подробностью, что составляет важную часть факта, о котором идет речь. Это условие опять возвращает полную аналогию между теоретическими суждениями и моральными оценками, аналогию, которая казалось бы была нарушена фактом, не четко описанным эволюционистами. Трудно не заметить, что и аксиомы этического содержания также только тогда могут рассчитывать на признание, когда препятствия к этому, находящиеся в нас самих, окажутся устраненными. А если в сфере различения истины от лжи препятствием было отсутствие соответствующих абстрактных понятий, то в области различения хорошего и плохого таким препятствием является отсутствие соответствующих чувств. А поскольку возбудить в ком-то чувства, которыми он не обладает, является делом несравненно более трудным, нежели склонить его к выработке некоторых абстрактных понятий, то отсюда [следует] простой вывод, что признание этических аксиом труднее, чем теоретических. Для признания правильности основных этических требований необходима определенная умственная зрелость. Необразованный человек и ребенок воспринимают утверждения, которые не в состоянии понять, на основе уважения к тому, кто высказывает эти утверждения; моральные правила также должны основываться на уважении к тому, кто их провозглашает до тех пор, пока человек достаточно не сформируется, чтобы на основании соответствующих чувств собственных влечений признать правильность предложенных ему аксиом, составляющих принципы моральных поступков. Формирование разума имеет целью умножение понятий, необходимых для признания некоторых основных истин и научению пользоваться средствами вывода еще неизвестных истин на основе истин основных; формирование же характера, чрезмерно пренебрегаемое, направлено к выработке чувств, необходимых для признания моральных принципов и выведению из этих принципов правил поведения, применяемых к моментальным потребностям и единичным обстоятельствам. Формировать характер много труднее, чем формировать ум; поэтому большим числом людей воспринимаются теоретические принципы, чем принципы этические; поэтому у нас больше людей мудрых, нежели моральных, а ученость случается более восхваляема, чем учтивость к сожалению!

То, что препятствий, затрудняющих признание этических принципов, действительно больше, чем препятствий, противоборствующих признанию теоретических аксиом, доказывает та манера, в которой развивается каждый ребенок. Нет необходимости широко обсуждать то, что ребенок намного раньше усваивает абстрактные понятия, нежели чувства, ведущие его к признанию моральных принципов. Сколько же нужно времени, чтобы в человеке выработалось чувство благодарности, и сколько же людей, которые на протяжении всей своей жизни не в состоянии выработать чувства благодарности. Следует ли удивляться, что такие люди не признают очевидные моральные принципы? А поскольку, как тому учат естественные науки, развитие каждой личности является отражением развития всего вида, к которому принадлежит личность, постольку легко понять, почему все человечество, с точки зрения развития разума, стоит относительно высоко, а с точки зрения развития моральных чувств оставляет еще желать много лучшего. Иначе быть и не может, поскольку мы видим как у каждого отдельного человека интеллектуальное развитие значительно опережает развитие этическое.

*     *

*

Кратко повторим наши рассуждения. Чтобы доказать, что всеобщие и всегда обязывающие этические правила отсутствуют эволюционисты ссылаются на два ряда фактов. Во-первых, говорят они, загодя нет согласия относительно этических правил и предписаний; с этой точки зрения каждый народ придерживается иного мнения. Но я показал, что отсутствие согласия в ответе, который нужно дать на какой-либо вопрос, не является доказательством того, что такого ответа  н е т,  но единственно показывает, что настоящего ответа мы  н е  з н а е м,  или же не умеем убедить в его истинности . Если спросить ученых сколько звезд на небе, либо же какими были первобытные жилища арийских народов, то услышим разнообразнейшие ответы, но не потому, что якобы число звезд на небе было неопределенным или же будто бы первобытные жилища наших праотцев не стояли ни здесь, ни там, но потому, что наука и средства изучения еще недостаточно развиты, чтобы дать ответы убедительным образом. Ответ существует и только один ответ является истинным, но этого ответа мы еще не знаем. А следовательно, отсутствие общего согласия относительно истин морали не может служить доказательством, по крайней мере того, что таких истин нет.

Вторым фактом, на который ссылаются эволюционисты в этике, является то обстоятельство, что в области этики будто бы нет аксиом, которые бы будучи признаны каждым, могли бы служить основой получения отдельных правил поведения. Но мы убедились, что даже теоретические аксиомы не бывают безусловно признаны, но [они являются таковыми] только тогда, когда определенные препятствия, делающие невозможным их признание, окажутся устраненными. Таким препятствием в области теоретических аксиом является отсутствие абстрактных понятий, а следовательно недостаточно развитый ум; в сфере этических аксиом препятствием является отсутствие определенных чувств, а следовательно, недостаточно развитая совесть. А поскольку чувства привить труднее, нежели вызвать абстрактные понятия, постольку развитие совести требует больше времени, чем развитие ума, и тогда легко понять, почему число признанных аксиом и тех, кто их признает значительно меньше в случае утверждений морального содержания, чем в случае теоретических утверждений.

Таким образом, дилемма между теорией эволюции и безотносительной этикой разрешена. Никто не рождается с готовой системой этики, как никто не приходит в мир с готовой в голове системой логики. Но каждый человек наделен зародышами разума и совести. От окружения, от условий его существования, от разнообразнейших обстоятельств зависит когда и до какой степени эти зародыши окажутся развитыми. Чем более человечество и каждый его представитель пройдет по дороге этого развития, тем богаче будет арсенал признанных как теоретических, так и моральных истин.

Таким образом, загодя установленного противоречия между теорией эволюции и безотносительной этикой нет. Наоборот, теория эволюции прекрасно объясняет, почему безотносительная этика, уж коль она существует, не всегда и везде бывает признана. Ошибка эволюционной этики состоит в том, что она наказует развиваться  и с т и н а м  морали, что неуместно, поскольку каждая истина является всегда одной и той же, не изменяется, и не развивается. Если истинно, что Мицкевич родился в 1798 г., если истинно, что ближнего нужно любить, если истинно, что симфонии Бетховена прекрасны, тогда эти истины всегда и везде являются истинами. Не  и с т и н ы  последовательно проходят различные этапы развития так, что то, что сегодня было истиной, завтра могло бы преобразиться в иную истину, но преображается человечество, развиваясь под углом зрения разума, и совести, и эстетического вкуса, а потому и лишается все большего числа ошибок, но приходит к открытиям все новых, до сих пор еще неизвестных извечных истин. Человечество подвержено законам эволюции, результаты его деяний подвержены ей также, но [понятие] эволюции никогда нельзя применять к вещам, которые независимы от человечества. Ведь если бы не существовало человечество и ничего ему подобного, тем не менее было бы истиной, что дважды два четыре, или же, что ближнего следует любить. Разве что тогда бы эти истины не были бы высказаны и не нашли бы применения в практике.

Все же эволюционная этика дает нам новое доказательство [того], как поспешно поступают натуралисты, когда начинают философствовать; но если необходим отдельный аргумент тому, что философия имеет основания для существования наряду с громадным прогрессом естественных наук, которым некоторые стремятся заменить философию, таким аргументом может служить настоящее разбирательство. Ведь никто естественным наукам не отказывает ни в важности, ни в высокой степени развития, на которой сегодня они находятся. Но наряду с этим нам необходимо еще больше философии, чтобы она не переставала провозглашать старую истину: "Ne sutor ultra crepidam"[i].

Напечатано в "Пшеломе", Вена, I. N18 от 21 сентября 1895, стр. 551-563.

Переведено по изданию K.Twardowski. Rozprawy i artykuly filozoficzne. Lwow, 1927, S. 343-356.

Перевод с польского Б.Т.Домбровского.