"Путь на юг" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 9 Батра

Погода в Батре, не в пример Баргузину, стояла отличная, и в жилище было тепло, даже жарковато. По этой причине Одинцов спал нагишом и просыпался в тот момент, когда утренний воздух прохладной ладонью касался кожи.

Его низкая широкая постель стояла у распахнутого окна; не поднимая головы, он видел острые зубцы скал на востоке, верхний краешек восходящего солнца, горевший над утесами жаркой огненной орифламмой, и застывшие в небе перистые завитки облаков. Оранжевые лучи рассвета заливали обширный покой, подчеркивая яркие краски настенных ковров и занавеса, что разделял комнату и просторную ванную с бассейном.

Шел третий день пребывания Одинцова в Батре. Он на миг смежил веки, и град Ильтара предстал перед ним таким, каким был виден с перевала. Круглая неглубокая котловина с озером посередине; горбатый мостик, переброшенный на западный берег речки; за ним – цветущие сады, среди которых тянулась дорога; ворота в невысокой резной каменной ограде и мощенный розовыми гранитными плитами двор – кое-где камень сменялся травой, кустами и деревьями с пышными, похожими на зонтики кронами. И, наконец, скала. Ее ровную поверхность прорезали окна – восемь ярусов окон и литая бронзовая дверь внизу, выходившая на крыльцо с широкой лестницей. Батра была комплексом искусственных пещер.

Сотни таких подземных убежищ, больших и маленьких, были разбросаны по всей горной стране; каждое – в своей долине. Все они, как и подземные дороги-тоннели, что вели на юг, в степи, или на север, в великие хвойные леса, были вырублены в незапамятную эпоху Древними. Но, по-видимому, многое добавил и народ Ильтара. Колонны, превосходные лестницы, каменная резьба по фасаду и вокруг окон, камины и очаги, бассейны с теплой проточной водой, что била из недр земли, конюшни для тархов, хлева и загоны для прочего скота, великолепные сады – все это было делом рук хайритов. Здесь, в горах, люди двенадцати кланов, двенадцати Домов Западной Хайры, проводили осень и зиму. Весной и летом одни отправлялись кочевать в степь, другие шли к морскому побережью, третьи – в северные леса, четвертые, жаждавшие воинской славы – на восток, сводить кровавые счеты с длинноусыми. Но многие предпочитали жить в теплых горах Древних подобно оседлому народу; эти занимались в основном скотоводством и ремеслами.

В Батре оставалось сейчас человек триста, меньше половины населения, и все они высыпали во двор, когда часовой у ворот ударил в колокол. Этот звон то ли приветствовал господина Батры, то ли предупреждал остальных домочадцев о его прибытии. Впереди толпы воинов, пастухов, слуг, женщин и детей стоял высокий худой старик. Вид у него был величественный: прямая спина, гордо откинутая голова, борода с проседью, зеленый шерстяной хитон с серебряным узором по вороту. По обе стороны от него и чуть позади – две женщины. Первая, как Одинцов определил сразу, – Хозяйка Ильтара; статная русоволосая красавица лет тридцати. Вторая… На миг его глаза встретились с ясными серыми очами, затененными пологом длинных ресниц, и Одинцов вздрогнул. Эта девушка так походила на Светлану, первую его жену и первую любовь…

Тростинке, пожалуй, было за двадцать. Крепкая, ладная, ростом уступавшая старшей сестре, она отличалась необычайно тонким станом – Одинцов подумал, что мог бы обхватить его двумя ладонями. Выше гибкой талии пышными пионами распускались груди, соблазнительно полные на фоне хрупких плеч; ниже – плавные линии бедер струились к изящным коленям. На девушке была короткая, туго подпоясанная коричневая туника, не скрывавшая почти ничего. В этом одеянии она походила на греческую амфору или на горную нимфу, хранительницу окрестных ущелий и скал.

Светлана тоже любила так наряжаться, припомнил Одинцов.

Сплошное мини, чтобы платья поменьше, а кожи побольше. Фигурка у нее была точеная, ноги длинные, так что редкий мужик не оборачивался, а он, Одинцов, ревновал и бурчал: мол, выставляет напоказ такое, что видеть положено лишь законному супругу. Молодой был, глупый… Но и она не умнее; могла бы перед каждым встречным задом не крутить.

Его глаза встретились с глазами девушки. Золотистые искорки мелькнули в зрачках Тростинки, и Одинцов догадался: эта красавица знала мужчин и умела их ценить.

Два следующих дня промелькнули стремительно и незаметно, скрашенные новизной впечатлений. Горячая ванна и чистая постель, вкусная еда, пир в честь новообретенного родича, пешие прогулки по берегам озера, осмотр Батры… Все это кружилось, мелькало, словно в калейдоскопе, но серые глаза Тростинки служили неизменным фоном для каждой новой и яркой картины, предложенной вниманию гостя.

Как и предупреждал вождь Батры, его отец, старый Арьер, принял Одинцова словно сына, потерянного в былые годы, но теперь счастливо найденного и доставленного к родимым очагам. Старик был песнопевцем и сказителем Дома, но функции его, видимо, простирались намного дальше – он хранил традиции, разрешал споры, молился богам и учил детей. Вскоре Одинцов понял, что Арьер скорее старейшина и духовный пастырь пещерного поселения, тогда как на долю Ильтара оставались практические вопросы. Суть их можно было выразить в двух словах: война и хозяйство. Ибо Батра была богата – и скотом, и людьми, и добром; все это требовало присмотра и умелого управления.

Что касается войны, то хайриты умели и любили воевать. Чаще всего они служили наемниками в Айдене, не столько ради денег, хотя немалые сокровища попадали в их горы с полей сражений и из разоренных городов, сколько в силу неистребимой тяги к приключениям и авантюрам. Кроме того, Двенадцать Домов вели многовековую кровавую распрю с Восточной Хайрой, населенной родственными племенами. Пока Одинцов не смог доискаться до корней этой странной вендетты.

Итак, он бездельничал и отдыхал, и почти всюду, если не считать постели, его сопровождала Тростинка. Так повелевал хайритский кодекс гостеприимства: о родиче должен заботиться член семьи, желательно молодой, здоровый и красивый. Арьер был слишком стар, чтобы уходить далеко от дома, Ильтару и его жене хватало забот по хозяйству, а их первенец, шустрый восьмилетний парнишка, никак не подходил на роль гида. Эти обязанности взяла на себя Тростинка; она часто и подолгу жила у сестры и была прекрасно знакома с окрестностями Ильтарова града. Казалось, ей доставляет удовольствие целые дни проводить с южным родичем, свалившимся как снег на голову. Одинцов тоже не имел ничего против. Глядя на девушку, он вспоминал о Светлане, но без горечи, и сожалел лишь о том, что Тростинка не скрашивает и ночные его часы. Впрочем, он почти не сомневался, что дождется этого – в его распоряжении было еще четыре дня, вполне достаточно, чтобы уложить девушку в постель. Светлана затащила его к себе через пару часов после знакомства, но в Батре, надо полагать, обычаи были не такими вольными, как в Москве.

Он заметил, что жители пещерного града относятся к нему с подчеркнутым уважением. Сначала Одинцову казалось, что он обязан этим родству с хозяевами Батры; однако, как выяснилось, хайриты Дома Карот больше ценили его личные достоинства. Ситуацию прояснила Тростинка, заметив как-то мимоходом, что Перерубивший Рукоять был бы желанным приобретением для любого хайритского клана. Она, видимо, не питала обиды из-за того, что полукровка Эльс победил лучшего воина ее родного племени.

Прогуливаясь с девушкой среди цветущих батранских садов, пробираясь вслед за ней по крутым горным тропкам, Одинцов размышлял о том, что один-единственный ловкий удар сделал его героем. Он знал уже, и не только со слов Ильтара, что никому и никогда не удавалось рассечь стальным клинком упругую плоть дерева чель-иту; вероятно, об этом подвиге сложат саги, которые заодно обессмертят и Ольмера, его незадачливого противника. Как же хайриты ухитрялись вытачивать рукояти для своего оружия? Ильтар говорил, что для этого используются резцы из бесцветных и очень твердых камней, которые привозят из Айдена… Алмазы?

Впрочем, во время экскурсий в горы он никогда не успевал додумать эти мысли до конца; впереди легким танцующим шагом шла Тростинка, и шаловливый ветерок развевал короткий подол ее туники. Стройные бедра девушки и ее точеные колени имели несомненный приоритет перед тайнами хайритского оружия, особенно если учесть, что клочок ткани на ее ягодицах носил чисто символический характер. Соблазнительные округлости, открывавшиеся взгляду Одинцова, восхищали его гораздо больше, чем красоты батранской долины и мощные зеленые свечи редких деревьев чель-иту, которые показывала ему очаровательная спутница.

Он, несомненно, менялся, и перемены шли разом в двух направлениях. Как Одинцов уже заметил, волосы и глаза темнели, губы делались тверже, лицо приобретало более зрелые черты, нежели у юного айденского нобиля, и это было движением от Арраха бар Ригона к Георгию Одинцову. Но одновременно с этим происходила некая внутренняя подвижка от Одинцова к Рахи – или, быть может, к его собственной молодости, растраченной в джунглях Вьетнама, в бесплодных степях Сомали, афганских горах и ангольской саванне. Он не только засматривался на Тростинку, он чаще смеялся, легче шутил и, впервые за много лет, не думал о том, что ждет его завтра – новое задание, награда или выговор от начальства, шальная пуля или одинокая старость и печь крематория, куда он въедет под залп комендантского взвода. Но все это осталось в прошлом, осталось на Земле. В этом мире он молод и свободен!

Молодость! Как прекрасна молодость! Особенно если она вернулась каким-то волшебством, не отняв ничего из прежнего, ни памяти, ни ума, ни опыта. В такой счастливой ситуации больше ее ценишь и, твердо зная, что молодость пройдет, тянешься к ее дарам.

Например, к Тростинке…

Подумав об этом, Одинцов усмехнулся и, прикрыв глаза, на миг ощутил тяжесть тела девушки на своей груди. Он невольно поднял руки, чтобы обнять ее, но тут со двора донесся крик, спугнувший его грезы. Чертыхнувшись, он приподнялся на локте и выглянул в окно.

– Эльс! – во всю глотку вопил Ильтар – задрав голову, он стоял у крыльца. – Клянусь Двенадцатью Домами Хайры, ты проспишь собственную смерть! Ты не забыл, что мы собирались на охоту?

Одинцов вскочил, торопливо нашаривая одежду. Все снаряжение было заготовлено еще с вечера – два арбалета, две сумки, плотно набитые короткими стальными стрелами, кинжал, топорик и неизменный чель. Натянув высокие сапоги из толстой кожи, он свалил всю эту груду оружия на куртку, тоже кожаную, перехватил узел ремнем, взвалил на плечо и направился вниз, в главный зал пещерного града, завтракать.

Ильтар, уже сидевший за низким столом по правую руку от старого Арьера, приветствовал его неопределенным мычанием – рот у вождя был набит. Прожевав мясо, он сказал:

– Горные волки совсем обнаглели, задирают скот. Не иначе, как с ними колдун.

Одинцов, усаживаясь рядом, вопросительно приподнял бровь.

– Колдун? Разве у хайритов есть колдуны?

– У хайритов есть песнопевцы, и нам этого вполне хватает. – Ильтар бросил озорной взгляд на отца. – Колдун, про которого я говорю, вовсе не хайрит. Возможно, даже не человек.

– Так кто же?

– Увидишь. Мерзкая тварь, должен заметить, и…

– Кажется, вы решили съесть все запасы Батры? – раздался звонкий голос. Одинцов поднял голову – у дверей, затянутая в кожаную тунику, в таких же, как у мужчин, высоких сапогах, стояла Тростинка. С ее плеча свисали лук в чехле и колчан. Одинцов моргнул несколько раз, но прелестное видение не исчезло. Тогда он недоуменно уставился на Ильтара.

– Да, да, – кивнул головой вождь Батры, поняв невысказанный вопрос, – сестрица тоже идет с нами. Вчера нам с отцом пришлось выдержать целую битву… – Арьер, усмехнувшись, молча отхлебнул пива. – Она утверждала, Эльс, что не может отпустить тебя без охраны и защиты. Охота на горных волков, знаешь ли, опасное занятие.

Девушка топнула ногой и зарделась.

– И почему у этих мужчин такие длинные языки? – вопросила она, подняв глаза к потолку.

Они отправились сразу после завтрака – семнадцать мужчин, одна девушка и десяток тархов. Тростинка ехала с Одинцовым. Когда он уже вскочил в седло, она подошла к стремени и, как нечто само собой разумеющееся, протянула к нему руки. Подхватив девушку, он забросил ее на круп Баргузина. Сегодня второе седло было свободным – Чос не рискнул отправиться на охоту, поскольку стрелком был неважным.

Копыта тархов прогрохотали по выложенной гранитными плитами дороге, гулко процокали по горбатому мосту; стремительным галопом звери вынесли своих седоков на перевал и помчались вдоль речного берега. Животные за эти дни хорошо отдохнули и преодолели путь до тоннеля, что вел в Батру, часа за полтора. Когда охотники въехали на карниз, с которого Одинцов несколько дней назад впервые увидел батранскую долину, Ильтар, обогнув ярко освещенный вход в тоннель, погнал своего пегого по неширокой тропинке, резкими зигзагами поднимавшейся в гору. Всадники одолевали этот серпантин еще с полчаса; потом тропа стала ровнее – теперь она тянулась через карнизы на горном склоне, то ли естественные, то ли вырубленные рукой человека.

Наконец, достигнув одного из таких скалистых выступов, Ильтар предостерегающе поднял руку, и охотники остановились. Не говоря ни слова, вождь тронул Одинцова за локоть и поманил дальше, к подножию небольшого утеса, почти перегораживавшего карниз; тропка, что огибала его, была не больше метра шириной. Одинцов осторожно выглянул из-за камня, косясь на Ильтара – тот держал палец у губ, призывая к молчанию.

За поворотом карниз расширялся, образуя просторную, стекавшую к обрыву площадку. Слева зияла пропасть; справа в отвесной каменной стене темнело рваное отверстие пещеры. Скупыми жестами Ильтар пояснил свой план. Охотники должны тихо выбраться на площадку, занять места вдоль обрыва и ждать. Хайрит коснулся арбалета Одинцова, ткнул себя в грудь и, скорчив гримасу, отрицательно покачал головой – мол, не подстрели кого-нибудь из своих.

Они вернулись к отряду, и вождь жестом велел всем спешиться; тархи, подогнув ноги, улеглись прямо на дороге. Затем, руководствуясь какими-то лишь ему ведомыми соображениями, Ильтар начал расставлять людей друг подле друга. Одинцов попал в середину цепочки; рядом с ним стояла Тростинка. Он заметил, что лицо девушки побледнело, но точеные пальцы, лежавшие на перевязи колчана, не дрожали.

Бесшумно обогнув утес, охотники вышли на площадку, стараясь держаться подальше от пещеры. Шестнадцать человек растянулись вдоль края карниза, в четырех шагах от глубокой пропасти; Ильтар и Ульм, юный оруженосец вождя, встали по сторонам ведущего в пещеру прохода. Старший из мужчин вытянул из-за спины чель, а юноша сбросил с плеча на землю груду факелов и достал огниво.

Остальные – все, кроме Одинцова и Тростинки, – вдруг почти разом опустились на правое колено. Одинцов не заметил, чтобы Ильтар подал какой-нибудь знак; видимо, люди сами знали, что делать. Сняв со спины второй арбалет, уже заряженный, каждый положил его слева, рядом с десятком стрел. Под правой рукой у охотников находился чель, в зубах была зажата запасная стрела. Одни воткнули перед собой в трещины в камне длинные кинжалы, у других такие же клинки висели на шее. Все выглядело так, словно хайриты готовились сойтись в смертельном бою с какими-то неимоверно быстрыми и опасными существами, и, видимо, в предстоящей схватке каждая секунда ценилась на вес золота. Или на вес крови, подумал Одинцов, оглянувшись. В двух метрах за его спиной скала обрывалась вниз, в глубокое ущелье. Эта охота была развлечением не для слабонервных!

Тростинка не опустилась на колени. У нее был короткий, сильно изогнутый лук, а не боевой арбалет, натянуть который она, конечно, не смогла бы. Кроме того, на поясе у девушки висел полуметровый кинжал или меч с лезвием шириной в два пальца. Сравнительно со снаряжением мужчин все это выглядело столь же ненадежным, как хрупкие плечи Тростинки рядом с могучими бицепсами хайритских воинов. Одинцов, встревоженный, шагнул к ней, но девушка строго свела брови и махнула ему рукой, приказывая оставаться на месте. Наложив на тетиву стрелу, она выставила вперед левую ногу, чуть склонила головку и застыла в этой классической позе лучника. «Диана, – подумал восхищенный Одинцов, – Диана, подстерегающая добычу!»

Однако предполагаемая дичь явно могла постоять за себя, и его продолжали мучить сомнения. Что окажется быстрее – стрела горной нимфы или клык и коготь зверя?

Сам он тоже не последовал примеру других мужчин и остался на ногах. Если девушке понадобится помощь, пять метров, разделяющие их, можно покрыть двумя прыжками. Одинцов поднял свой арбалет к плечу, нацелив его на черный зев пещеры; остальное оружие он разложил рядом на выступе скалы.

Юный Ульм запалил факел и тут же поджег от него еще три. Затем, по кивку Ильтара, он швырнул их один за другим в пещеру. Одинцов видел, как четыре яркие точки прочертили темноту, и не успела последняя из них исчезнуть, как хайриты испустили боевой клич. Протяжный грозный вопль отразился от скалы, и в ущелье на все голоса заревело, загрохотало эхо.

Секунду-другую в темном провале пещеры не замечалось никакого движения, не слышалось ни шороха. Ильтар и Ульм застыли по обе стороны входа, высоко вскинув свои клинки. По напрягшимся лицам арбалетчиков Одинцов догадался, что все охвачены тревожным ожиданием. Он скосил глаза на Тростинку, потом заставил себя перевести взгляд на черную дыру в скалистой стене. Внезапно что-то быстрое, косматое, серое вырвалось из темноты прохода. Чель Ильтара пошел вниз, раздался визг и грохот металла о камень. Потом пропели две стрелы; зверь рухнул, не пробежав и половины расстояния до стрелков. Клинок Ильтара, очевидно, задел его, что сказалось на стремительности атаки.

Теперь серые тени начали выныривать из пещеры одна за другой, и воздух наполнился жужжанием стрел, предсмертным визгом хищников и звонкими щелчками арбалетных пружин. Да, эти твари были быстрыми, очень быстрыми! И огромными! Одинцов затруднялся определить их размеры – его чаще атаковали в лоб, так что он видел лишь растопыренные когтистые лапы и оскаленные пасти, – но ему почудилось, что горные волки Хайры не уступают величиной амурскому тигру. И они совсем не боялись людей! Выпустив с полдюжины стрел, Одинцов наконец понял, к чему стремятся звери: не убежать, нет! – столкнуть собственными телами охотников в пропасть. Они походили на берсерков, охваченных жаждой убийства или мести; возможно, ими руководила ненависть, древняя ненависть к человеку, благодаря которой их действия становились почти разумными…

Люди, однако, не дремали. Одинцов прикинул, что на карнизе валяется уже дюжина мертвых волков, и в каждом сидела по крайней мере пара стрел – и его собственные тоже; он был уверен, что не промахнулся ни разу. Ильтар с Ульмом почти безостановочно работали челями, и он сообразил, что оба хайрита пытаются попасть по задним лапам или позвоночнику, нанести любую рану, которая замедлила бы атаку серых самоубийц. О том, чтобы задеть голову или шею, не могло быть и речи – волки двигались слишком быстро.

Пока все шло хорошо. Ни один зверь не подобрался к стрелкам ближе чем на шесть шагов; темный зев пещеры перестал извергать поток серых теней, и Одинцов, положив заряженый арбалет на плечо, принялся оценивать размеры добычи. Да, двенадцать… он не ошибся. В двух метрах от него распростерся на боку огромный зверь – хвост вытянут, вздыбленная на загривке шерсть еще не улеглась, пасть раскрыта в предсмертном оскале, шершавый вываленный язык розовеет влажной тряпицей между огромных клыков… Очень похож на земного волка, решил он, только раза в два покрупнее… Не тигр, конечно, но никак не меньше, чем…

Крик Ильтара прервал его размышления. Одинцов огляделся – коленопреклоненные охотники по-прежнему застыли на краю обрыва.

– Эльс, не зевай! То был молодняк! Сейчас начнется настоящая охота!

И, словно на звук громкого голоса человека, из пещеры выскочили еще два зверя. Они появились почти одновременно и действовали с поразившей Одинцова разумностью – первый проскользнул у самой земли, второй прыгнул, словно желая прикрыть нижнего своим телом.

Свистнул клинок Ильтара, потом прожужжали стрелы, остановив зверя в прыжке; волк рухнул на землю, застыв мохнатым серым комом. Но нижний хищник был невредим; ни лезвие челя, ни стрелы не задели его. И он мчался прямо на Тростинку! Он достиг уже середины карниза, он полз, стелился по самому камню, словно огромный серый червяк, – и, однако, каким-то непостижимым образом продвигался вперед с поразительной быстротой.

Наконец зверь прыгнул, испустив короткий хриплый вой. Казалось, в этом почти человеческом вскрике слились тоска и яростная злоба – злоба на двуногих, истребивших стаю. Теперь волк больше не походил на червя – скорее он казался глыбой серого гранита, с убийственной точностью выпущенной из катапульты.

Одинцов понял, что стрелы его не остановят – в мохнатых боках их торчало уже с полдесятка. Но даже полумертвым волк рухнет прямо на застывшую в ужасе девушку, сомкнет клыки на горле или сбросит ее с обрыва. Это было неизбежно, как удар молнии в грозу.

Отшвырнув бесполезный арбалет, он схватил чель и ринулся наперерез зверю. Стремительный взмах серебристого клинка, тяжкий удар, от которого заныли руки, брызги хлынувшей фонтаном крови… Инерция бросила его на землю; он ударился плечом, затем, стараясь погасить силу рывка, перекатился через спину – раз, другой. Лезвие челя, который он так и не выпустил из рук, глухо звенело о камни.

Спустя мгновение Одинцов встал, потряс головой; остроконечные утесы и фигуры обступивших его людей плыли перед глазами. Кто-то уткнулся ему в грудь, под рукой сотрясались в беззвучных рыданиях хрупкие плечи. Тростинка…

Он снова тряхнул головой. Зрение восстановилось, и теперь он заметил странное выражение на лицах молодых хайритов. Кто-то едва слышно прошептал: «Перерубивший Рукоять…» Плотная группа охотников расступилась – за ней на земле лежали две окровавленные, топорщившиеся серой шерстью глыбы плоти. Две!

Подошел Ильтар, волоча за собой труп человекоподобного существа; небольшое тело, сухое и поджарое, заросло рыжими волосами, из рассеченного горла хлестала кровь.

– Вот он, колдун… прикончил его в пещере. – Ильтар носком сапога небрежно подтолкнул свою добычу к волчьим останкам. – Волосатый с северных гор! Бывает, они присоединяются к стае. Поэтому волки так и осмелели. Этот, – он кивнул в сторону тела, – командовал. Только как он сюда добрался… Непонятно!

Одинцов поглаживал спину Тростинки; рыдания девушки постепенно затихали. Неистовое возбуждение короткой схватки покидало его, постепенно сменяясь другим, не менее сложным чувством – победитель жаждал получить награду. Груди девушки жгли его кожу через толстую тунику, словно раскаленные уголья. Чтобы отвлечься, он резко спросил, кивнув на труп дикаря:

– Командовал волками? Как?

– Колдун, одно слово! Знает их язык, – нехотя пояснил Ильтар, склонившись над убитым Одинцовым зверем. Когда вождь Батры поднял голову, в глазах его светилось восхищение. – Ты великий воин, Эльс, брат мой… Перерубить пополам горного волка, да еще одним ударом! Если бы я не видел собственными глазами…

Он покачал головой, потом отдал короткий приказ, и юноши направились к волчьим трупам, вытаскивая кинжалы. Одинцов все еще стоял у края пропасти, не решаясь выпустить Тростинку из объятий.

Брат выручил его. Легонько похлопав девушку по плечу, Ильтар с легкой насмешкой произнес:

– Ну, сестрица, приди же в себя… Эльс приподнес тебе отличный подарок – на воротник и на шапку. И даже шкуру уже рассек на две половинки. Взгляни-ка!

Тростинка оторвала лицо от груди Одинцова. В глазах ее не было слез; в них сияли восторг и обещание.

Вечером, когда семья Ильтара собралась у очага в главном зале, Одинцов напомнил брату обещание рассказать о таинственных Древних. В ответ вождь Батры кивнул в сторону Арьера:

– У отца выйдет лучше… Да и голос у него сильней.

– Желание гостя – закон! Особенно родича, обретенного через столько лет, – усмехнулся старик, отставив кружку с пивом.

– Значит, расскажешь? – с надеждой спросил Одинцов, внезапно почувствовав, как Эльс-хайрит пробуждается в его душе.

– Нет, спою. – Арьер поднялся и шагнул к стене, где на огромной пушистой шкуре неведомого зверя были развешаны музыкальные инструменты и оружие. – Есть вещи этого мира и вещи мира иного, – задумчиво продолжал он, лаская пальцами блестевший полировкой причудливо изогнутый гриф. – Об одном можно говорить, о другом подобает петь.

Скрестив ноги, Арьер снова опустился на подушку у низкого столика, нежно покачивая в руках похожий на девятиструнную гитару инструмент. Голос у него оказался неожиданно молодой, чистый и высокий. Неторопливым речитативом старик начал:

– Ттна летали в небесах в пламени и громе…

– Ттна? – переспросил Одинцов.

– Да. Для нас, хайритов, они Древние, но они называли себя ттна, и сага сохранила это имя. Слушай и не перебивай.

Он запел, и была та песня полна чудес, ибо говорилось в ней о древнем народе, возможно, не относившемся к роду людскому, но во многом подобном людям. Как люди, ттна рождались на свет, взрослели, жили и умирали, но век их был долог, втрое и вчетверо против человеческого; они нуждались в жилищах, но не строили их из камня, дерева и глины, а вырубали в скалах, освещая вечными огнями; они охотно странствовали по земле и по водам, но чаще летали в небесах в больших и малых колесницах, и некоторые из тех колесниц были так велики, что все население Ильтарова града поместилось бы в их чреве. Занятия их были удивительны и непонятны обычным людям; доподлинно известно, что они не охотились, не собирали злаков и плодов земли, не ткали и не пряли, не разводили животных ради шкур и мяса, не делали оружия и, разумеется, не воевали. Может быть, все они были песнопевцами и художниками? Но не сохранилось от них ни звуков речи, ни песен, ни музыки, ни инструментов, чтобы сыграть ее, ни статуй, ни картин. Что не удивительно: картины они рисовали в воздухе, и были те изображения как настоящие видом, а в остальном подобны миражу. Иные же фантомы показывали странное, нечто такое, чего не бывает в мире, или недоступное глазам людей. Но ттна это видели, хоть не были богами.

Так они жили долгие годы в своих горах, жили в счастье и мире, пока с севера, из дремучих лесов, не появились предки хайритов. Предки эти казались скорее похожими на зверей, чем на людей: оборачивали тела свои в шкуры, дрались друг с другом дубинами и каменными топорами, не знали огня и пожирали мясо сырым. Двигались они на юг, спасаясь от ледника, сползавшего с гор у полюса, и было то движение медленным, но непрерывным. На востоке континента предки хайритов дошли до морского берега и обосновались в прибрежных лесах и степях, на западе уткнулись в горы ттна. Были они существами жестокими и ценности жизни, чужой или своей, не понимали. Поэтому, столкнувшись с Древними, так не похожими на них, думали предки лишь об одном: как захватить угодья чужаков, удобные дома-пещеры в скалах и все остальное, что может быть полезным. Затеяли они войну, не думая о том, что ттна могли стереть с лица земли не только их самих, но даже память об их роде-племени. Несомненно, ттна могли бы это сделать, но они не убивали и не мстили и в этом отличались от богов, которые не оставляют без кары любой человеческий проступок. Ттна просто ушли, оставили свою страну захватчикам, удалились в неведомые края – возможно, на Юг, в чертоги Айдена, который тоже не любит смертоубийства и крови. Их земли достались западным хайритам, и были те земли так хороши и благодатны, что вызвали зависть у племен востока. По этой причине и родилась меж ними распря, давняя вражда, которая длится столько веков, сколько пальцев на руках у человека. И будет длиться впредь, ибо Двенадцать Домов Хайры своих владений длинноусым не уступят.

Резко оборвав песню, Арьер отложил инструмент и устало произнес:

– Ну, это уже другая сага и другая история.

С минуту Одинцов сидел молча, переваривая услышанное. Десятки вопросов теснились у него в голове, ибо спетое Арьером, как и все подобные баллады, оставляло изрядный простор для воображения. Может быть, подумалось ему, эти таинственные Древние не были уроженцами планеты? Возможно, миролюбивая высокоразвитая раса ттна явилась из космоса, с какого-то близкого или далекого мира?

Он уже знал, что местная солнечная система включает по крайней мере еще три крупные планеты; чтобы убедиться в этом, было достаточно понаблюдать пару часов за звездным небом. У Одинцова хватало элементарных познаний в астрономии, чтобы заметить три яркие точки, пересекавшие ночной небосклон, и определить их как ближайшие небесные тела. Ближайшие к этому огромному шару, покрытому безбрежными морями, пустынями и степями, горными хребтами и щетиной лесов, названия которого он даже не знал – скорее всего его и не существовало для всей планеты ни у айденитов, ни у обитателей Хайры. Как и прежде, Одинцов думал о мире, в который был заброшен, как об Айдене, что являлось, пожалуй, несправедливостью по отношению к другим народам, населявшим планету, чьи размеры не уступали Земле. Две яркие точки в ночных небесах он обозначил цветами, зеленым и серебристым; третьей, чья окраска постоянно менялась, присвоил имя Мерцающей звезды.

У Айдена было два спутника – серебряный Баст, больше и ярче земной Луны, и маленький быстрый Кром; дневное же светило казалось жарче и чуть краснее Солнца – не желтое, а скорее оранжевое. Год Айдена состоял из десяти тридцатипятидневных месяцев, отсчитываемых по фазам Баста, тогда как Кром совершал один оборот за семнадцать дней. Сутки казались Одинцову несколько дольше земных – примерно на час; таким образом, продолжительнось года в этом мире была почти такой же, как на Земле. Этим и исчерпывались все его познания в местной космогонии.

Раньше он мало беседовал на подобные темы с бар Занкором, предпочитая исподволь разузнавать о более практических вещах – например, о некоторых деталях биографии Рахи. Сейчас Одинцов дал себе слово при случае расспросить целителя об астрономических достижениях айденитов. Раз имперские суда плавают по морям, значит, их капитаны и навигаторы хорошо знакомы со звездным небом… Интересно, подумал он, сохранились ли в империи легенды о Древних? Если они в самом деле явились из космоса, то вряд ли с ближайших к Айдену планет… Скорее всего они межзвездные скитальцы, иначе их посещения и попытки колонизации повторялись бы не раз.

Он поднял глаза на Арьера:

– Когда это случилось, отец мой? Когда Древние ушли из этих гор?

Старик, что-то прикидывая, погладил бороду.

– Пятьдесят поколений назад, Эльс… Да, пятьдесят поколений, больше тысячи зим…

– В небе над Хайрой три яркие звезды, – сказал Одинцов. – Одна зеленая, как степь весной, вторая блестящая, словно лезвие челя, а цвет третьей трудно определить… она будто подмигивает все время. Древние не упоминали о том, что спустились с одной из этих звезд?

– Ты говоришь про Ильм, Астор и Бирот, – вмешался Ильтар, – но в небе есть и другие звезды, которые движутся быстро и меняют свой путь в зависимости от времени года. – Одинцов кивнул, сообразив, что планетная семья местного солнца весьма обширна. – Нет, ттна никогда не говорили, что пришли с этих близких миров… Но их колесницы летали высоко, даже в чудовищной черной бездне, которая лежит дальше неба.

Одинцов невольно затаил дыхание. Близкие миры! Неужели его хозяева – в сущности, полукочевники, обитающие зимой в пещерах, – представляют, что планеты отличаются от неподвижных звезд? Его так и подмывало выяснить это. Но что мог знать об этом Рахи? Не покажутся ли его вопросы странными? Поколебавшись, Одинцов решил не рисковать.

– Сага, которую спел отец, не совсем точна, – продолжал между тем Ильтар, задумчиво наблюдая за плясавшими в очаге языками пламени. – Из рассказов более прозаических и более достоверных, чем легенды, мы знаем кое-что еще о тех временах… – Арьер кашлянул, и вождь Батры, подняв взгляд на старика, чуть заметно усмехнулся. Одинцов понял, что присутствует при каком-то молчаливом споре, который отец с сыном вели, возможно, годами. – Да, знаем… Ведь эти ттна ушли не сразу и жили рядом с нашими воинственными предками два поколения, лет пятьдесят… Временами набеги прекращались и устанавливалось что-то вроде перемирия, Древние открывали проходы в скалах, встречались с людьми… даже торговали с ними и делились знаниями… Другое дело, что это ни к чему не привело! – Ильтар поднял кружку, в два глотка осушил ее и хмыкнул. – Человек коварен! – заключил он. – А ттна не ведали ни коварства, ни злобы, ни тяги к убийству. А потому были обречены на смерть или изгнание! Так что, брат, теперь мы, потомки тех древних бойцов, живем в уютных пещерах Древних. – Ильтар широким жестом обвел просторный зал.

Одинцов кивнул и в свою очередь приложился к кружке. Пиво, как всегда, было отменным. Он думал о том, что вряд ли Древние, которых изгнали хайриты, были гуманоидами. Кто же из людей – или пусть даже человекоподобных существ – не знаком с ложью, коварством и жестокостью? Такого, при всем своем жизненном опыте, он вообразить не мог. Человек грешен и отягощен пороками, что, в сущности, не так уж и плохо, ибо почти из всех своих слабостей он умеет извлекать наслаждение, как духовное, так и телесное. Одинцов усмехнулся. Любопытно бы выяснить, как обстояли дела у ттна, скажем, с телесными радостями…

– Как они выглядели, эти Древние? – Он вскинул глаза на Арьера, решив начать издалека. – Может быть, есть какие-то статуи или зарисовки?

– Изображений не сохранилось, так как их искусство было совсем другим, не таким, как у нас, – задумчиво произнес старик. – Я уже говорил, они рисовали картины в воздухе, и их, наверно, развеяло ветром. Но я могу показать тебе кое-что… одну удивительную вещь…

Он протянул руку и достал из стенной ниши рядом со столом небольшую вазу. Вероятно, этот предмет был искусственным артефактом, а не творением природы, хотя вначале Одинцов принял его за вытянутую округлой спиралью раковину, верхушку которой венчали тонкие, изящно изогнутые шипы. Перламутровый блеск основания постепенно переходил в бледно-золотые тона, которые ближе к горлышку начинали отливать оранжевым; шипы переливались всеми оттенками красного, их кончики угрожающе пламенели пурпуром. Изумительная вещь! Несомненно, решил Одинцов, творение великого мастера, гениального скульптора Древних.

– Вот то, что осталось от них, среди прочих немногих вещей, – с торжественной ноткой в голосе произнес Арьер. – Погляди-ка!

Он поднял вазу за витое горлышко и вдруг с силой швырнул ее о камни очага. Одинцов, невольно прижмурив глаза, едва сдержал горестный вскрик. Однако, против ожидания, раковина не разлетелась на тысячи блестящих осколков; несокрушимая и нетленная, она по-прежнему сияла мягким перламутром среди закопченных камней.

Старый певец поднял ее и протянул гостю.

– Ильтар подарил тебе чель и скакуна, сын мой, – сказал он, – а я дарю это. – Он сделал паузу, потом тихо добавил: – Говорят, такие вещи приносят счастье… Не знаю, не могу утверждать… Но они, без сомнения, радуют глаз и веселят сердце.

Глядя на Одинцова, благоговейно ласкавшего подарок кончиками пальцев, Ильтар ухмыльнулся:

– Клянусь золотогривым Майром, это не последний дар, который Эльс получит в нашем доме! – Он бросил лукавый взгляд в сторону женщин.

Арьер строго посмотрел на сына и поднял палец.

– Так вот, – внушительно произнес он, – как гласят легенды, ттна, подобно настоящим людям, обладали руками, ногами и головой, но тела их были скрыты чем-то подобным струящейся радуге. – Ильтар с сомнением хмыкнул, подливая себе пива, но его родитель невозмутимо продолжал: – Еще они носили нечто похожее на пояса и перевязи с украшениями, но о лицах их ничего сказать не могу, память об этом не сохранилась в легендах. Но, как утверждают, в одном они были схожи с людьми: им годилась наша пища. Правда, мяса они не ели.

– Не ели, – подтвердил Ильтар. – Видишь ли, Эльс, мы унаследовали от Древних не только пещеры и коридоры с вечным светом. В своих летающих колесницах они привезли из далеких краев много полезного, такого, чего не было в Хайре. Животных, растения… Вот, к примеру, дерево чель-иту и тархов.

– Да, тархов, – закивал головой старик. – Тархи – сила и мощь нашего войска! Правда, что касается их мяса… – Он поморщился. – Никто не назвал бы его вкусным, но горные волки его едят… да и мы сами, если придет нужда в дальнем походе.

Значит, метаболизм у Древних был схож с человеческим, отметил про себя Одинцов. Но в рассказах хозяев Батры была еще одна любопытная деталь.

– У тархов, привезенных Древними, шесть конечностей, – задумчиво произнес он. – А после бегства ттна сохранились еще какие-нибудь их животные?

Вождь Батры одобрительно кивнул, бросив взгляд на Арьера.

– Видишь, отец, я был прав – у Эльса быстрый разум, и он умеет видеть суть вещей. Мой брат когда-нибудь станет великим правителем – здесь, на севере, или на юге… Возможно, через двадцать лет в Айдене будет новый император! – Он усмехнулся и поднял взгляд на кузена: – Да, Эльс, легенды гласят, что после ттна осталось множество странных зверей, как правило, безобидных. Одни вымерли, других уничтожили горные волки, но до сих пор встречаются шестилапые ящерицы и птицы с четырьмя ногами. Никто не знает, откуда Древние их привезли. Возможно, с дальнего юга, куда мы отправимся в поход? Кто ведает! Ведь в те края никто не добирался.

Одинцов кивнул; у него не было оснований не доверять этим историям. Эволюция, породившая созданий с шестью конечностями? Почему бы и нет? На Земле тоже были удивительные феномены – сумчатые в Австралии, пингвины в Антарктиде, белые медведи, живущие во льдах, муравьеды, броненосцы, гигантские черепахи на Галапагосах… Кроме того, люди разных обличий и цветов кожи, от пигмеев до гигантов… И едва ли не в каждом племени были мужчины крепкого сложения и тощие недомерки, и были всякие женщины, дурнушки и красавицы. Жизнь так разнообразна!

Одинцов украдкой скосил глаза в женский уголок, где госпожа Батры и ее сестра, сидя на низких скамеечках, трудились над натянутым на большую раму гобеленом. Словно почувствовав его взгляд, Тростинка подняла голову. Блеснули золотистые точки в карих зрачках, пухлые губы чуть шевельнулись, будто посылая ему поцелуй.

Он улыбнулся девушке в ответ. Затем, все еще косясь на женщин, наклонился к Ильтару и тихо спросил:

– Говорят ли древние легенды о том, как размножались ттна?

Его северный кузен расхохотался и долго не мог успокоиться. Наконец, хлебнув из кружки, он заявил:

– Нет, великие певцы Хайры не опускались до таких мелочей. А вот про тархов, привезенных ими, я мог бы рассказать тебе во всех подробностях. Поверь мне, братец, подростком я пас табуны не один год! У тархов с размножением все в порядке. Им даже лишняя пара ног не мешает…

Той ночью Одинцов долго не мог заснуть, возбужденный рассказами вождя Батры и его отца. Просторный гостевой покой, вырубленный на третьем ярусе городища, был озарен лишь слабым серебристым сиянием, струившимся сквозь большое окно с распахнутыми ставнями. На волнах лунного света плыл аромат чудных садов Батры; сейчас, весной, наступала пора цветения. Странные чувства и желания вызывал этот сильный пряный запах; казалось, еще секунда, и он, Георгий Одинцов – или, быть может, хайрит Эльс? – пушинкой взлетит прямо в звездное небо, подхваченный порывом золотогривого Майра, самого нежного, самого ласкового из Семи Священных Ветров, покровителя любви… И еще чудилось Георгию-Эльсу, что рядом с ним поднимается вверх вторая пушинка; она плыла в теплом ночном воздухе, постепенно превращаясь в девушку с гибким телом и паутиной светлых волос, закрывавших лицо.

Он шумно вздохнул и, протянув руку, погладил статуэтку из темного дерева, одну из многих, что украшали полку над изголовьем его постели. Эта, вырезанная с исключительным мастерством, изображала пасущегося скакуна. Тяжелая рогатая голова опущена вниз, к земле, передние ноги расставлены, средние и задние чуть согнуты в коленях… Рядом – тарх атакующий. Рог выставлен вперед, пасть раскрыта, тело напряжено в стремительном броске… За ним – пара горных волков; один сидит, другой улегся у его лап, свернувшись клубком… А вот это уже интересней! Человеческая фигурка! Широкие бедра, тонкая талия, пышные груди… Женщина… Пальцы Одинцова скользнули по округлому животу, спустились к стройным, плотно сжатым коленям. Камень. Полированный красный гранит. Сейчас он предпочел бы что-нибудь более теплое и шелковистое…

За тяжелой расшитой портьерой, отделявшей купальню от зала, раздался тихий плеск. Мгновенно насторожившись, Одинцов вытянул из-под подушки кинжал и тихо, словно охотящаяся пантера, выскользнул из постели. Он не думал, что в доме Ильтара ему может грозить опасность; его действия были скорей инстинктивными, чем сознательными. Долгие годы тренировок и опасных приключений выработали рефлекс, которому подчинялись мышцы – раньше, чем мозг успевал оценить ситуацию. Полезное качество для разведчика, когда ему приходится иметь дело с врагом; но под горячую руку можно перерезать глотку и другу… Впрочем, в отличие от юного айденита Рахи и не менее юного хайрита Эльса, умудренный опытом полковник Одинцов не терял хладнокровия и осторожности даже в гостях у друзей.

Отдернув занавес, он стремительно скользнул вдоль стены, чтобы избежать прямого удара. В купальне царил полумрак, но в неярком свете, сочившемся из комнаты, Одинцов различил на другом краю бассейна приникшую к полу фигуру. Их разделяло пять метров воды – слишком много, чтобы покрыть расстояние одним прыжком. Долю секунды он колебался – убить или взять живьем; потом, решившись, сорвал портьеру и, крадучись, двинулся вперед по бортику бассейна.

Его противник неожиданно вскочил и метнулся к противоположной стене. Реакция у него была потрясающая! Одинцов не видел ни лица предполагаемого врага, ни рук, ни ног, только смутные, неясные контуры тела. Кажется, незваный гость был пониже его. Не издавая ни звука, он перескочил край бассейна и швырнул вперед свою ловчую сеть. Полотнище хлестнуло незнакомца по ногам, но ткань была слишком легкой – противник отшатнулся и прыгнул к проему, что вел в комнату.

Несмотря на все старания, Одинцов не успел заметить блеска стали. Похоже, этот тип не вооружен… Странно! Рассчитывает справиться с ним голыми руками? Что ж, посмотрим… Он был готов держать пари на всю Батру с семейством Ильтара в придачу, что ни один боец в Хайре – да и на всей этой планете! – никогда не обучался карате.

Сейчас они поменялись местами – незнакомец скорчился у входного проема, Одинцов стоял напротив; бассейн по-прежнему разделял их. Теперь было три варианта развития событий: либо противник бросится к окну и спрыгнет во двор с высоты добрых пятнадцати метров, либо попробует откинуть засов на двери и выскочить в коридор, но получит при этом кинжал под лопатку, либо, наконец, схватит висевший над постелью чель и примет бой. Последняя ситуация казалась самой неприятной, и Одинцов уже чуть не проклинал свою неосторожность – лезвие челя над его ложем сияло в лучах Баста, как серебряное зеркало.

Но враг словно не замечал этого соблазнительного блеска. Не собирался он и прыгать в окно; дверь, видно, тоже его не привлекала. Одинцов двинулся вдоль одной стены купальни, и незваный гость тут же скользнул к другой; они снова начали меняться местами. Пат? Одинцов не признавал ничьих, он всегда старался добиться чистой победы. Хитро усмехнувшись, он будто случайно опустил нижний край занавеса в воду, продолжая неторопливо огибать бассейн.

Стремительный рывок! Хлесткий удар тяжелой намокшей тканью, испуганный вскрик и плеск от рухнувшего в бассейн тела! В следующее мгновение Одинцов тоже был там и, отбросив кинжал, одной рукой погрузил в воду голову врага, другой нащупывая его горло.

Внезапно его пальцы разжались, но рук он не опустил – в их железном кольце билась нагая Тростинка, дочь Альса из Дома Осс.

Как там говорил Ильтар? Девушки из Дома Осс ласковы, словно луч весеннего солнца?..