"Путь на юг" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 5 Старт

Ночь он провел в шатре Ильтара, на огромной пушистой шкуре, которая, как сказал его новый родич, принадлежала горному волку. Спал крепко, но пробудился еще до рассвета, поднялся, стараясь не потревожить храпевшего рядом вождя, и вышел из палатки. В лагере хайритов и на плотах, причаленных к берегу, царила тишина. Тихо плескали волны, слышалась редкая перекличка часовых да сонное пофыркивание тархов, сгрудившихся в большом загоне. С севера веяло запахом трав и влажной земли, с юга текли соленые морские ароматы, и, если закрыть глаза, казалось, будто очутился Одинцов где-то на Кубе или в той же Эфиопии, рядом с прозрачными водами Красного моря.

Он запрокинул голову, посмотрел на небо. Нет, это берег не Красного моря и не Карибского… вообще не Земля… Две луны, серебряная и бледно-золотая, повисли на водами, расстелив по их темной поверхности зыбкие дорожки. Звезд виднелось много больше, чем в земных небесах, – должно быть, тысяч пять или шесть, и сидели они в темном бархате ночи так густо, что путался еще непривычный рисунок созвездий. Звезд много, но ничего похожего на Млечный Путь, только слабо светящееся овальное пятно мерцает в зените. Газовая туманность? Или что-то другое, таинственное и безмерно далекое?

Одинцов вздохнул, отвел глаза. Свежий кисловатый запах трав, донесенный ветром, вдруг напомнил о последней беседе с Шаховым. Так благоухал лимон, нарезанный крупными дольками… лимон на блюдце, белом, как сибирский снег… Долго они в тот раз проговорили – часа, должно быть, три. А потом…

Потом был другой кабинет, скорее даже закуток рядом с залом стартового комплекса. Ни окна, ни телефона, ни компьютера, один лишь пустой стол да пара неудобных стульев из гнутых алюминиевых трубок. Стеклянная перегородка отделяла крохотное помещение от лаборатории, залитой ярким светом, и сквозь нее Одинцов мог видеть большой контейнер на плоских лапах подъемного устройства и нависавший над ним раструб колпака. Колпак был антенной, направлявшей излучение, а подъемник – частью криотронной системы. Когда совершится ДС-переход, саркофаг с телом испытателя опустится вниз, в подземный бункер под стартовой площадкой… Но это произойдет лишь в том случае, если он не вернется за пару ближайших часов. Если будет ясно, что он еще жив, но задержался на Той Стороне.

Колпак и контейнер находились в центре зала. Вдоль стены, охватывая их полукольцом, располагался огромный пульт с двумя десятками экранов и рабочих панелей; по экранам скользили столбики цифр и загадочные кривые, панели переливались разноцветными огнями. В зале царила суета. Помощники и ассистенты Виролайнена бродили от экрана к экрану, всматривались в сотни датчиков и узоры мерно вспыхивавших сигнальных ламп, что-то регулировали, отстукивали команды на клавиатуре, совещались, многозначительно кивая головами. У саркофага двое техников в синих халатах проверяли подъемный механизм, а молоденькая медичка из группы жизнеобеспечения подключала блестящие гофрированные шланги. С половиной из этих людей Одинцов был знаком, встречались в буфете, в коридорах или в автобусе во время поездок в Новосибирск, других помнил только в лицо, не зная ни имени, ни должности. Кроме них, имелись зрители – на балконе, что выдавался широким полукругом с той стороны, где не было пульта и приборов. Дань традиции! Ходоков всегда провожали, даже если погружение занимало пять секунд.

Он задумчиво сдвинул брови и повернулся к Виролайнену.

Бледные губы старика шевельнулись.

– Колеблетесь, полковник? Ну, я вас не неволю, все еще можно отменить или отложить. Это была не моя идея.

Одинцов покачал головой.

– Не надо ни отменять, ни откладывать, Хейно Эмильевич. Я готов. Пожалуй, мне даже интересно. Как первый раз в десант… в году этак…

Виролайнен скривился.

– Избавьте меня от ваших армейских воспоминаний, полковник. Я уже знаю, что вы герой. Нормальный герой… Это не я о вас сказал, это Шахов. Что же до всего остального… Условия вам известны: премия за каждую секунду сверх «черновской дюжины». Если продержитесь дольше полутора минут, поздравим с рекордом и еще одной премией. Ну, а если пять… – Он развел руками. – Впрочем, смотрите по обстоятельствам. Я не берусь прогнозировать, где вы окажетесь и в какой… гмм… плоти.

– Я понимаю. Шахов мне все объяснил.

– Тогда вы знаете, на что идете, и мне остается добавить немногое. Вы, – академик ткнул в Одинцова сухим пальцем, – можете попасть хоть в космос, хоть в жерло вулкана, хоть в океан, но в любом случае ваша физиология будет приспособлена к внешней среде, так что гибель из-за ее враждебности исключается. Другое дело, шок… Гурзо вас инструктировала?

– Да, Хейно Эмильевич.

– Вот и прекрасно. Но я сомневаюсь, что вас ожидает что-то совсем уж необычное. – Теперь длинные тонкие пальцы Виролайнена легли на лоб. – Видите ли, любезный Георгий Леонидович, здесь, в человеческом мозге, пятнадцать миллиардов нейронов, и эта величина вполне сопоставима с Галактикой – где, кстати, сто миллиардов звезд. Не всякая тварь вместит такое богатство. Поэтому я думаю… почти уверен… что вы либо окажетесь в сознании высокоразвитого существа, либо будете отторгнуты в течение мгновений. В последнем случае вы просто вернетесь назад. Вынырнете, как мы говорим. Это означает, что носитель попался неудачный.

Одинцов, будто прощаясь, поглядел на свои руки и спросил:

– С последним случаем ясно, а с первым? Если носитель будет подходящий, что тогда?

– Тогда действуйте по инструкции. Два первых пункта обязательны: осмотреться и ознакомиться с собственным телом. А после… после делайте что хотите, только останьтесь в живых.

Повернув голову, Одинцов бросил взгляд в зал. Техники исчезли, но медичка – кажется, ее звали Ольгой – все еще трудилась над саркофагом, подсоединяя к нему гроздья разноцветных кабелей. На балконе появился Шахов. Его окружали сотрудники чинами повыше – психолог Гурзо, Сидней Браун, Федор Борхонов, бурят, спец по рукопашному бою, и другие инструкторы. В задних рядах толпились ходоки, и среди них – Костя Ртищев и Вася Шостак. Ртищев, заметив, куда смотрит Одинцов, помахал рукой.

– Вопрос, Хейно Эмильевич. – Одинцов снова повернулся к академику.

– Что с этим носителем будет? С этим существом, в которое я, так сказать, переселюсь?

Морщины на лбу Виролайнена сделались глубже.

– У меня нет готового ответа. Скорее всего ваша индивидуальность подавит его разум. Полностью и навсегда.

– То есть я его убью, – уточнил Одинцов.

– Это будет не первый случай в истории познания. Наука требует жертв. – Виролайнен помолчал, побарабанил пальцами по крышке стола и добавил: – Или вы его пересилите, или он вас. Не буду скрывать, что тут возможны всякие коллизии… Придется трудновато, если вы попадете в мозг существа, обладающего суперразумом. Но статистика на нашей стороне – таких созданий, если они существуют, наверняка в Галактике немного. Они ведь никак не проявили своего всемогущества.

– В Галактике… – повторил Одинцов. – Вы уверены, что я окажусь где-то в нашей Галактике?

– Не уверен, – буркнул старик и отвел глаза. – В чем тут можно быть уверенным, полковник? Это ведь не полеты в ближний космос, где все известно – куда летим, на чем летим – и ракета проверена до последнего винтика. Мы имеем дело с неизмеримо более тонкими материями, с сознанием и непонятной средой, в которой оно способно перемещаться. Что за среда? Неизвестно… Как происходит перемещение? Тоже загадка… Каков результат? – Он выдержал паузу. – Ну, об этом, надеюсь, вы нам расскажете по возвращении.

– Если вернусь, – заметил Одинцов.

– Вернетесь, если останетесь живы. – Виролайнен показал взглядом на балкон, где сгрудились испытатели. – Судя по тому, с какой резвостью они выныривают, с возвратом нет проблем. Надеюсь, Гурзо обучила вас нужным ментальным приемам?

Одинцов кивнул.

– Разумеется. Расслабиться, закрыть глаза, абстрагироваться от окружающего, представить свое тело, лежащее в саркофаге, сделать мысленное усилие… Ничего сложного. Похоже на медитативный транс, практикуемый в восточных единоборствах. Это у меня всегда получалось.

– Если даже не получится, я вас вытащу, – произнес Виролайнен. – Не сразу, полковник, но вытащу. Если вы задержитесь Там, – он поднял глаза к потолку, – мы, изучив характеристики ДС-перехода, что-нибудь придумаем. Возможно, удастся создать аппаратуру, посылающую сигнал возвращения… Ну, не буду фантазировать! Есть пара неплохих идей, однако… – Он замолчал. Потом, не выдержав вопросительного взгляда Одинцова, буркнул: – Не все эти идеи вас касаются.

– А те, что касаются?

– Идеи, мой любезный, не эксперимент и не теория, подкрепленная математикой. Идеи – всего лишь пар над океаном знаний. Либо рассеются без следа, либо, сгустившись в тучи, прольются живительным дождем… Кто знает?

– Но все-таки? На Той Стороне и пар может пригодиться.

Виролайнен хмыкнул.

– Не хотелось бы ни обнадеживать вас, ни пугать, но если вы настаиваете… Могу предположить, что с вероятностью три к одному вы переберетесь в тело максимально близкого по физиологическим параметрам носителя. Это, разумеется, неплохо, но есть и дурная новость: почти наверняка вы будете страдать от амнезии. Скажу даже больше – данный факт уже проверен. Ходоки, очутившись Там, в первые секунды не осознают себя как личности, в них борются подсознательный ужас и заложенная тренировками способность наблюдать и запоминать. Но амнезия проходит. Возможно, вы и страха не испытаете, если он будет вытеснен каким-то сильным чувством. Например, стремлением выжить или чем-то в этом роде.

– Благодарю, – сказал Одинцов. – Вдруг это мне поможет.

В других местах помогало. Особенно в Сомали, в камере пыток, под кнутами из кожи носорога. Он терпел, а когда кончалось терпение – орал, сохраняя уверенность в том, что он сюда еще вернется. И вернулся, вполне здоровый, с автоматом и кубинскими коммандос. Стремление выжить и отомстить несомненно было полезной эмоцией, спасавшей всюду и всегда. В Никарагуа, когда он полз в джунглях с раздробленным коленом, в Иране, во время танковой атаки, и во Вьетнаме, когда разбомбили его БМП. Сильное чувство – ненависть! Только любовь сравнится с ней, но знают ли о любви по Ту Сторону Неба? В этом Одинцов сомневался. Ненависть казалась ему более универсальной.

Огни на пульте застыли, прекратилась пляска кривых на экранах, раструб колпака опустился ниже и замер прямо над саркофагом. Глухо рявкнула сирена. Люди за перегородкой больше не суетились, стояли по местам, словно расчет орудия, готового к выстрелу. На балконе тоже воцарилась тишина.

– Можете раздеваться, – сказал Виролайнен.

Одинцов расшнуровал кроссовки, снял тренировочный костюм, майку и трусы. Потянулся к махровому халату, переброшенному через спинку стула, влез в рукава, запахнул полы. Его лицо было абсолютно бесстрастным.

Виролайнен с кряхтением встал, потер ладонью поясницу.

– Ну, двинулись… Как говорили в старину, вперед, на подвиг, во имя родины, партии и народа! Или партия шла раньше родины?

– Определенно раньше, – молвил Одинцов. Его, как всех советских офицеров, зачислили в партию еще в курсантах. Но партийных собраний он не посещал и решений съездов не зубрил, пребывая в краях отдаленных и столь опасных, что замполиты туда соваться боялись. На родине тоже было не до собраний, здесь в основном приходилось то разводиться, то лечиться.

Вслед за Виролайненом он зашагал к саркофагу. Пол холодил босые ступни, под сердцем вдруг кольнуло – проклятая железка напоминала о себе. «В добрый путь, полковник!» – донеслось с балкона, и тут же раздался грозный окрик Шахова: «Молчать! Тишина в зале!»

Страха Одинцов не испытывал. Пожалуй, любопытство и эмоциональный подъем, как всякий человек, которому предстоит дальняя дорога к неведомым доселе городам и странам. Не то чтобы он слепо верил Виролайнену – просто считал, что ожидавшее его являлось наилучшим выходом из всех возможных. Змея, пережившая свой яд, волк, потерявший зубы, одряхлевший призовой скакун… Жалкий жребий! Точно так же и у человека, лишившегося своего предназначения.

У контейнера его поджидала доктор Ольга. Оля или Алена, он в точности не помнил, встречал ее несколько раз в парке, у криотронного блока, в компании других врачей. Приятная девушка. А еще приятней, что память о ее милом личике он унесет с собой на Ту Сторону, где, возможно, не будет ни мужчин, ни женщин, ни вообще людей. Хотя Виролайнен думает, что это не так…

Оля или Алена протянула руку.

– Ваш халат, Георгий Леонидович…

Одинцов сбросил халат и полез в саркофаг. Увидев его спину, медичка ойкнула.

– Где это вас так?.. кто?..

– Ягуар, – сказал Одинцов, устраиваясь поудобнее в контейнере. – В амазонской сельве. Свалился с пальмы прямо на меня, зараза! Я правильно лег, Оленька?

– Я не Оля, я Аля, – сказала медичка, надув пухлые губки. – Голову, пожалуйста, сюда… в эту выемку… Вот теперь правильно.

Она накрыла его простыней и отошла. Теперь Одинцов видел только внутреннюю часть колпака, ребристую и отсвечивающую металлическим блеском. Голоса Виролайнена и его помощников звучали глухо, как в пещере: «Сорок процентов мощности… сорок пять… пятьдесят…» – «Нарастает без флуктуаций…» – «Проверьте седьмой канал, Доронин. Что-то там…» – «Седьмой в норме, Хейно Эмильевич». – «Шестьдесят процентов, шестьдесят пять…» – «Началось послойное сканирование…» – «Восемьдесят процентов мощности, восемьдесят пять, девяносто… Мы в красном секторе…» – «Нарастание равномерное…» – «Девяносто пять… Полная мощность!» – «Стабилизация поля?» – «В пределах нормы. Команда на запуск?» – «Даю команду». – «Пошел отсчет! Девять, восемь, семь…»

Как в космос запускают, подумал Одинцов. Хотя, конечно, операция более тихая, двигатель не ревет, пламя не хлещет, и только один генерал в гостях, да и тот местный начальник. Опять же не на месяцы уходишь, а на минуты или секунды. Может…

– Шесть, пять, четыре!.. – громыхало над ним.

Может, раскроешь глаза, что-то увидишь, запомнишь, и…

– Три, два, один!..

…и очнешься в этом зале, под тем же самым колпа…

– Ноль!

Окованный металлом носок башмака врезался ему в ребра.

– Ну, падаль, хайритское отродье… Что разлегся? Отдохнуть решил или продолжим?

Когда восточный небосклон зарумянился рассветным заревом, к Одинцову подошел бар Занкор. Постоял, глядя на него и покачивая головой, потом опустился рядом, расправил на коленях темную тунику и молвил:

– Все чудишь, Рахи, чудишь… Мало тебе Рата? Зачем связался с этим северянином? Забыл, что их воинам мы не соперники?

– Дело чести, – сухо сказал Одинцов, покидая мир своих грез.

– В столице у тебя каждый день случалось по делу чести, из-за вина и женщин, а то из-за косого взгляда… С кем из гвардейцев ты только не дрался! С наследниками Нуратов, Сиртов, Сейретов, Кайризов… Стоит ли удивляться, что они тебя не любят и ни один за тебя не замолвил словечка ни перед бар Савалтом, ни перед императором? Ни один из высших нобилей, даже бар Сирт!

– Обойдусь. – Одинцов зевнул, протер глаза и поинтересовался: – А с этим бар Сиртом что у нас за счеты? На мозоль я ему наступил или как?

Бар Занкор грустно понурил голову.

– Ты отрезал ухо его внучатому племяннику. Не помнишь? Нет? Пьяная ссора в кабаке из-за какой-то девки…

– Может, я ее от насилия спас? – предположил Одинцов, но целитель только с сарказмом усмехнулся. Судя по его словам, Аррах Эльс бар Ригон был тем еще фруктом, шалопаем, забиякой, любителем выпить и поволочиться за юбками. Это, впрочем, не расстроило Одинцова. Было бы печальнее узнать, что, появившись в этом мире, он разрушил разум юноши, полного всяческих достоинств. Хотя, возможно, Рахи был не так уж плох… Отец, старый Асруд, относился к нему с любовью, да и бар Занкор вроде бы неприязни не испытывал.

– Скажи, почтенный, – он прикоснулся к руке целителя, – что нас связывает? Скажи об этом и прости мою забывчивость. Я не помню, чтобы ты появлялся в доме отца. То ли этого не было, то ли Рат начисто мне память вышиб.

– Ты вспомнишь, если останешься сегодня жив, – промолвил бар Занкор. – Мы, Ведающие Истину, знаем, что человеческие память и душа содержатся тут, – целитель приложил ладонь ко лбу, – в некой влажной субстанции, особо чувствительной к ударам и сотрясениям. Я окурил тебя целебными дымами, и ты уже начал вспоминать… Все вернется на место, все, клянусь светлым Айденом! Конечно, если этот северянин не снесет тебе голову.

– Не снесет, – заверил его Одинцов. – И все вернется на место быстрее, если ты чуть-чуть подскажешь. Иначе совесть меня загрызет. Я думаю, что не достоин твоей доброты, и хотел бы знать…

Бар Занкор приложил к его губам сухую ладошку.

– Раз хочешь, узнаешь. Да, я редко бывал во дворце Ригонов, но встречался с твоим отцом в Оконто, в книжных лавках Крина и Мсаба Стамийца. Твой отец был образован лучше, чем многие из Ведающих Истину, и книги любил… – Глаза целителя затуманились. – А ты, Рахи, ты мой единственный восприемник. Мне довелось принять много детей у множества женщин, но только тебя я поднял к свету в храме Айдена и нарек теми именами, какие шепнули мне твои отец и мать. И потому я за тебя в ответе перед богами и людьми, за тебя и за Лидор.

– Значит, ты мой крестный… – задумчиво пробормотал Одинцов, не замечая, что говорит по-русски.

– Ты о чем, Аррах? Не могу разобрать ни слова…

– Прости. Я хотел спросить о Лидор. Кто она такая?

– Великая Лефури! Так ты и ее не помнишь? – Целитель вдруг насмешливо прищурился. – Не думал я, что можно позабыть Лидор! Она из побочной ветви бар Ригонов, воспитанница вашей семьи. Кажется, у Асруда были большие планы на ваш счет… – Промолвив это, бар Занкор пошарил в сумке, висевшей у пояса, и вытащил туго скрученный пергаментный валик. – От твоего отца, – пояснил он, протягивая пергамент Одинцову. – Он хотел, чтобы это письмо было передано тебе после свадьбы с Лидор. Но вдруг ты не доживешь до заката? Чель у северянина острый… Вот, возьми. И пусть Ирасса будет к тебе благосклонна!

Он поднялся и, сгорбившись, направился к плотам.

Одинцов сломал восковую печать, развернул маленький свиток. Написано было немного. Буквы, напоминавшие арабскую вязь, выстроились ровными строчками, и каждая будто подмигивала ему, лукаво вопрошая: ну, знаешь, как это прочитать?.. справа налево или слева направо?.. а может, зигзагом или сверху вниз?.. Ему показалось, что еще мгновение – и он постигнет смысл этих знаков, но сзади раздались шаги, и на плечо опустилась тяжелая рука.

– Готов, родич? – спросил Ильтар, наклонившись к нему.

Одинцов кивнул, сунул пергамент за пояс и поднялся.