"Кому улыбается океан" - читать интересную книгу автора (Санин Владимир Маркович)

ОДНА НОЧЬ В ОКЕАНЕ

Морской фольклор присвоил штурманским вахтам такие названия: собачья, адмиральская и королевская.

Свое поэтичное название собачья вахта получила за то, что ночью она приходится на самое приятное для сна время суток — от нуля до четырех утра. На «Канопусе» ее стоял Пантелеич. Без десяти минут полночь его безжалостно будили, и Пантелеич, мучительно зевая и по-стариковски шаркая ногами, плелся в рубку. Здесь его поджидал Володя Иванов, который уже отстоял свою адмиральскую вахту и теперь радостно предвкушал блаженное свидание с постелью. Он сочувственно выслушивал мудрые высказывания Пантелеича насчет собачьей жизни и сдавал ему вахтенный журнал. Через минуту третий штурман спал несокрушимым сном, с головой укутавшись двумя шерстяными одеялами — «согласно требованию организма», как научно объяснял Володя свою экстравагантную любовь к теплу.

Без десяти четыре вахтенный рулевой почтительно тряс за плечо старпома: наступало время королевской вахты. Его величество Борис Павлович, бормоча про себя теплые слова признательности, покидал августейшее ложе. Но ему все-таки удалось поспать часов пять, а остальное можно будет добрать после обеда.

Королевскую вахту вначале я терпеть не мог, потому что вместе с их величеством ее стоял и юный принц крови, четвертый штурман Слава Кирсанов. Академик Павлов учил, что в мозгу каждого человека имеются сторожевые пункты, которые чутко реагируют на внешние раздражители: шум, свет, удар дубиной по голове и прочее. Я не знаю, сколько этих сторожей положено по штату, но у меня их наверняка хватило бы на целый экипаж. Поэтому когда Слава вставал, проклятые пункты начинали работать с полной отдачей сил, сообщая мне о каждом его движении.

Слава Кирсанов! Если тебе доведется прочесть эти строки, знай, что ты мой благодетель. Прими мое большое человеческое спасибо за то, что, выходя из каюты в коридор, ты со страшной силой хлопал дверью. Именно этот удар окончательно вышибал из меня остатки сна, и я, проклиная свою горькую судьбу, выходил зевать на верхнюю палубу.

Так благодаря товарищеской заботе Славы я познакомился с ночным океаном. И это оказалось настолько здорово, что я стал частенько подниматься до четырех и шел болтать к Пантелеичу, не говоря уже о беседах до полуночи с Володей.

Ночью океан почти так же красив, как на картине художника — так сказал бы Оскар Уайльд, который считал искусство прекраснее жизни. Я очень люблю Уайльда, но, рискуя жестоко обидеть старика, нелицеприятно заявляю, что это чепуха. Разумеется, гроздь винограда на натюрморте выглядит эстетичнее, чем обглоданная кость под забором, — эту уступку Уайльду я могу сделать, и баста. Ночной океан я ему не уступлю, хоть кол на голове теши. Потому что более величественное зрелище не только воссоздать, но и придумать невозможно.

Звезды над океаном несравненно красивее, чем звезды земные: они ныряют, подпрыгивают и вообще передвигаются в трех измерениях — иллюзия, которая создается благодаря качке. И возникает впечатление, что Гончие Псы действительно мчатся друг за другом, Дельфин резвится, зловещий Скорпион приготовился к прыжку, а Лебедь летит, широко распластав крылья.

Чтобы представить себе размеры звезд и расстояние до них, нужно обладать абстрактным мышлением физика-теоретика или астронома, но чтобы звездами любоваться, достаточно приличного зрения и хорошо тренированной шеи. С абстрактным мышлением у меня более чем прохладные отношения: я до сих пор не могу понять и твердо уверен, что никогда не пойму, почему многие звезды, которыми мы любуемся, уже не существуют, а мы видим их такими, какими они были миллионы лет назад; почему человек, путешествующий в космосе на фотонной ракете со скоростью света, возвращается на Землю лишь чуть постаревшим, а у его сынишки уже седая борода. Что его, этого сорванца, дедушкой называть, что ли? Нет, Эйнштейн был великий человек, но эти штучки у меня в голове не укладываются.

А вот глаза и шея — другое дело. Здесь я бы мог дать фору самому Ньютону. В очках, слава Богу, пока не нуждаюсь, а шею регулярно укрепляю на зарядке (вращением головы вокруг оси). Поэтому часами стоять на палубе, задрав голову, для меня сущий пустяк.

Моряки обязаны хорошо знать звезды — для определения направления и координат. Моими проводниками по звездному небу были Аркадий Николаевич и Володя. Они научили меня находить Сириус и Канопус, Антарес и Альтаир, Арктур и Вегу. От них я узнал, что Кассиопея никогда не уходит из дому в ожидании Персея, что Андромеда очень дорожит своей гибкой и стройной фигурой, а Гончий Пес без устали гонится за Зайцем.

Я смотрел в бинокль на ослепительный Сириус и вспоминал Вольтера. Он населил эту звезду высокоинтеллектуальными и нравственными жителями, один из которых, Макромегас, как-то посетил нашу крохотную Землю. Будучи огромного роста, он с трудом различил людей и был ужасно удивлен, что эти микроскопические существа уничтожают друг друга из-за жалких кусочков суши. При всем своем необычайном уме Макромегас так и не смог понять причину такой нелепости и, потрясенный, улетел на комете восвояси. Жители Сириуса, как выяснил Вольтер, живут тысячи лет, и Макромегас, конечно, жив. Если бы он снова посетил Землю, чтобы взять интервью у экипажа «Канопуса», мы вряд ли смогли бы ему объяснить, почему в двадцати милях от нас с ревом пролетают реактивные самолеты — отнюдь не с прогулочной целью… Ибо до сих пор на Земле есть вопросы, на которые поумневшее на стадии цивилизации человечество так же бессильно ответить, как и его предки на первой стадии дикости.

Древние люди обожествляли звезды; они видели в их сочетаниях Орла и Козерога, Дракона и Льва, Геркулеса и Волопаса. Звезды оживали в их легендах, они обладали решающим влиянием на человеческие судьбы, и в благодарность за красивый вымысел нынешние безбожники-астрономы сохранили за звездами их древние названия. Под руководством моих наставников я их вызубрил, и кое-какие из созвездий могу даже распознать. Теперь мне ничего не стоит найти Арго, Южный Крест, Центавр и Телец. В наших широтах они не наблюдаются, и вам, увы, будет довольно трудно меня проверить. Поэтому желающие могут принять мои слова на веру. Зато я каждому могу с ходу показать Большую Медведицу — даже с закрытыми глазами. Ее я выучил наизусть, так как перед расставанием жена со свойственной ей изобретательностью предложила мне вечерами встречаться на последней звездочке, которая болтается у Большой Медведицы на хвосте. И я регулярно там торчал у ближнего кратера слева — занятие, больше подходящее начинающему бриться подростку, чем кончающему лысеть корреспонденту. Это доказывает, что в каждом из нас, независимо от возраста, где-то притаился лирик, который время от времени напоминает нам о своем существовании.

Юпитер и Сатурн оставили меня равнодушным. Хотя вокруг Солнца мы и вертимся в одной карусели, но на этих планетах явно нет жизни: они холодные, окутаны ядовитыми газами и вообще бесперспективны. Другое дело полные загадок Марс и Венера. Особенно мне понравилась Венера, которая за свою красоту получила имя прекраснейшей богини Древнего Рима. В наших умеренных широтах она, появляясь к рассвету, большого впечатления не производит, но в тропиках я смотрел на нее вечером, когда и планеты и женщины особенно очаровательны. Марс же был жестокий всевышний, и отношение к нему я перенес на планету. Как и древнеримский бог войны, планета Марс не оправдывает возлагаемых на нее надежд. Наверное, уже в нашем веке на Марсе побывают космонавты, чтобы разнести в прах легенды о марсианской цивилизации и больно ударить, к великому огорчению читателей, по чудесной фантастике Герберта Уэллса, Алексея Толстого и Рэя Брэдбери. Уникальный случай, когда развитие науки может нанести очень серьезный урон мировой литературе.

Вверху — беспредельная звездность (жаль, что не я придумал это отличное слово), внизу, в нескольких метрах, — океан, который тоже кажется беспредельным. Это впечатление усиливает темнота: мерцание звезд освещает океан, как копеечная свечка могла бы осветить фойе Большого театра. И океан кажется тяжелым и угрюмым; если бы не удары волн, не соленые брызги, залетающие поглазеть на палубу, он казался бы безжизненным, каким был сотни миллионов лет назад (месяц и число окончательно не установлены) при возникновении земного шара. И вдруг — фантастическая картина: неподалеку, метрах в трехстах, появляется длинное сферическое тело, излучающее свет.

— «Наутилус»! — Пантелеич мне подмигивает. — Готовьтесь брать интервью у капитана Немо!

Пантелеич на «Канопусе» — наиболее квалифицированный мастер розыгрыша. Конечно, за беседу с капитаном Немо я не пожалел бы всех миллиардов Рокфеллера (если бы он согласился предоставить их для этой цели), но уже в раннем детстве я узнал, что капитана Немо на самом деле не существовало — одно из самых жестоких разочарований в моей жизни.

— Светящийся кит, — проникновенным голосом говорит Пантелеич. — Редкое явление, вам дьявольски повезло!

На кита я клюнул. Пантелеич подождал, пока стихнет мой восторженный вопль, и хладнокровно сообщил, что в данном случае кит отсутствует, следовательно, вопил я зря. Светится косяк мелкой рыбешки.

Все равно очень красиво. А свечение уже появилось в нескольких местах: океан ожил! Рядом с бортом возникли мириады фосфорических точек — светящиеся микроорганизмы. Они разлетались во все стороны, как бенгальские огни. И вдруг показались, обгоняя траулер, две длинные тени: акулы! Одна за другой они проплыли мимо, высунув наверх, словно подлодка перископы, свои острые плавники.

И снова все исчезло: ушли косяки рыбешки, затихли волны, и за тучами, из которых не проливалось ни капли, спрятались звезды. Темнота и безмолвие повисли над океаном. Но ненадолго: вдали показались огни, зажженные рукой человека, — наш курс пересекало судно. Пантелеич приник к локатору. Бывает, что двум судам разойтись в необъятном океане труднее, чем туристам на лесной тропинке. Уже за несколько миль нужно точно знать, насколько опасно режет незнакомец наш курс. В истории столкновений на море известны десятки случаев, когда даже такое расстояние оказывалось недостаточным: слишком велика сила инерции современных судов и слишком мала их маневренность. Несколько лет назад в Атлантике, вблизи Нью-Йорка столкнулись «Андре Дориа» и «Стокгольм», два гигантских лайнера, хотя вначале их разделяли те же самые несколько миль.

Пантелеич произвел вычисления и облегченно вздохнул: разойдемся свободно…

А на востоке занималась заря. Светало быстро: несколько минут назад где-то за морем чуть заметно алел восход, а сейчас на небе уже рассыпались веером мощные пучки розоватого света.

— Да будет свет! — скомандовал старпом, только что вступивший на вахту.

И на горизонте, повинуясь приказу, появился розовый диск утреннего солнца.

— Приготовиться к подъему трала! — прозвучала вторая команда.