"Ожидание шторма" - читать интересную книгу автора (Авдеенко Юрий Николаевич)

Глава третья

Пар над ванной поднимался заметно, с запахом резким и тяжелым. Занавески на никелированных прутьях, разделявшие ванны в зале водолечебницы, светились зеленовато, потому что с улицы в оконные стекла, матовые и большие, било яркое солнце и стены, выложенные белым кафелем, отражали его.

Санитарка, некрасивая, с космами нерасчесанных волос, вылезающих из-под косынки, сказала Каирову:

— Смотри на песочные часы.

Он кивнул.

Санитарка задернула небрежно занавеску. И ушла. В щель Каиров видел угол подоконника, край батареи парового отопления.

Песок, цвета натурального кофе, сыпался беззвучно тонкой, похожей на иголку струйкой. Каиров погрузился в воду по шею, расслабился.

Вспомнились подробности сегодняшнего завтрака в буфете. Буфет при гостинице «Эльбрус» был более чем скромным. Стойка и два столика — оба приставленные к стене. Так что за каждым из них могло поместиться только три человека. Буфетчица, вежливая старушка с лицом профессиональной гувернантки, чинно и спокойно подавала кефир, чай, бутерброды. Сумму подсчитывала в уме. Не бросала на прилавок мелочь, а клала ее в тарелку с желтыми цветочками, чуть выщербленную по краю, клала аккуратно и даже несколько церемонно.

Когда Каиров расплатился, взял свой кофе и яйцо всмятку, он увидел, что за столиком, ближе к двери, сидит вчерашний старик, бормотавший «аллах экпер», шумная женщина, его родственница, и трое ребятишек: двое на одном стуле, а самый маленький — у женщины на коленях. За другим столиком допивал чай седоволосый мужчина, который, видимо, когда-то, надо полагать, был светским львом и сохранил отпечаток этого в чертах своего большого величавого лица.

Каиров спросил:

— Можно?

Седоволосый важно кивнул. И басом сказал:

— Прошу. — Он поднес к губам чашку, с наслаждением отхлебнул чай, прикрыв при этом глаза.

В это время в буфет вошел сухопарый мужчина. На нем были коричневый берет, коричневые брюки и оранжевая рубашка с закатанными рукавами. Через плечо переброшен ремень, на котором висела незачехленная кинокамера.

— Гавриил Алексеевич, пролетарский привет! — крикнул он с порога, обратив на себя внимание всех присутствующих в буфете, за исключением старика, продолжавшего невозмутимо смотреть в лепной потолок.

Седоволосый медленно и трудно повернул голову, словно шея у него была гипсовая, сказал:

— Доброе утро, Александр Яковлевич.

«Кузнецов Александр Яковлевич, — восстановил в памяти Каиров, — 1890 года рождения, прибыл из Москвы. Место работы: Совкино. Комната 38. Так, значит, с кинокамерой Кузнецов. Для своих лет мужчина основательно потасканный... Надо полагать, что «светский лев» — Сменин Гавриил Алексеевич, 1880 года рождения, прибыл из Сочи. Комната 33. Сочинской милицией частная практика не подтверждена».

— Есть ли у вас успехи, Александр Яковлевич? — спросил Сменин, когда Кузнецов поставил на стол свой завтрак и сел рядом.

— Жду пленку, — без особой горечи, даже с оттенком беззаботности, сказал Кузнецов, размазывая ножом масло по мягкой булке. — Еще двадцать шестого мая дал из Ростова телеграмму в Совкино. И как в бездну... А погода прекрасная...

— Здесь всегда прекрасная погода, — тоном, не допускающим возражений, заявил Сменин.

— У меня другая беда. С бешеными трудностями выпросил у Донснабторга на десять дней машину для съемок, а пленки все нет...

Сменин усмехнулся:

— Что Донснабторг? Организация... Здесь в городе есть одна очаровательная дама со своим собственным «роллс-ройсом». Прямо как в сказке. Могу познакомить.

Встрепенулся, заблестел глазами Кузнецов:

— Буду премного благодарен, Гавриил Алексеевич. Видел ее. Дважды видел. Проезжала она на своей машине, как амазонка на коне.

— Вот, вот... — удовлетворенно пробурчал Сменин.

Каиров сказал:

— Извините меня, пожалуйста. Но из ваших разговоров я понял, что вы живете здесь давно... Как мне лучше добраться до водолечебницы?

— Лучше всего на извозчике, — внимательно посмотрел на него Сменин, может быть, даже недовольный тем, что Каиров прервал разговор.

— Это на противоположном конце города, — добродушно пояснил Кузнецов.

— Спасибо, — ответил Каиров и встал из-за стола.

Выйдя из буфета, он некоторое время постоял у входной двери. Потом, увидев, что Кузнецов и Сменин покидают буфет, пересек холл и решительно направился под лестницу в коридор к черному ходу.

— Гражданин, вы куда? — почти с испугом спросила дежурный администратор Ксения Александровна Липова. После несчастья с Поповым она внимательно следила за этим коридором. — Гражданин...

— В чем дело? — спросил Каиров.

— Туда нельзя.

— Почему?

— Это служебный коридор, — пояснила Липова.

Очень недовольное лицо сделал Каиров:

— Мне сказали, что здесь можно погладить брюки.

— Вас ввели в заблуждение... Брюки можно погладить у портного Зальцмана. Это за углом, пятьдесят метров отсюда.

— Ну и гостиница! — возмутился Каиров. — У нас в Баку таких гостиниц не бывает...

— У нас хорошая гостиница, — возразила Липова. — Мы от треста «Кавотель» благодарность имеем...

— Благодарность! — пренебрежительно махнул рукой Каиров. — Денег нет у вашего треста удобства организовать...

— Как нет денег?! — обиделась Липова. — Наш основной капитал двести семьдесят тысяч рублей. У нас еще две гостиницы кроме «Эльбруса»... «Гранд-отель» и «Европа».

— «Европа», — скривился Каиров и повернул назад.

В холле громкий разговор с Липовой привлек внимание постояльцев. Кузнецов и Сменин находились среди них...

Песок продолжал струиться точно и беззвучно. В верхней половине часов его оставалось со спичечную головку.

«Итак, я знаю всех троих, — рассуждал Каиров. — Нахапетов, Сменин, Кузнецов. Но вся штука в том, что, вполне возможно, никто из них не имеет никакого отношения к убийству Попова. Дантист, если он существует, не обязательно должен жить в гостинице. Он может работать в коммунальном тресте, иметь доступ в любую из трех гостиниц. В тресте работает сорок шесть человек. Надо будет сказать Салтыкову, чтобы он занялся трестом. Убийство на почве ревности тоже исключать нельзя».

— О! Это вы! — Виктория чуть откинула голову назад и поправила волосы таким же грациозным жестом, что и вчера вечером.

Рабочий в фартуке — скорее всего, осетин — склонился над верстаком, остругивая доску. Стружки падали на пол неслышно, потому что рубанок, бегающий туда-сюда, повизгивал громко и тягуче.

— Я всю ночь думал о наших лампах, — сказал Каиров, протягивая Виктории розы. Их было три. И все белые.

— Спасибо, — ответила Виктория, принимая розы. — Это очень мило с вашей стороны.

Каиров засмущался.

Виктория поднялась из-за стола. И ушла в другую комнату, вход в которую прикрывала черно-красная портьера.

Рабочий продолжал стругать, не обращая на Каирова никакого внимания. Каирову ничего не оставалось делать, как повернуться к нему спиной. Смотреть в окно на светлую немощеную улицу, на чугунную водопроводную колонку, лужу вокруг нее и похожее на барак одноэтажное здание с вывеской: «Консервное производство, солка огурцов и разных маринадов. Г. К. Алоджава».

Виктория вернулась. Мокрыми пальцами она держала глиняный кувшин, в котором стояли розы.

— Сколько музыкантов будет в вашем симфоническом оркестре?

Ее вопрос застал Каирова врасплох.

— Человек шесть, — сказал он.

Она засмеялась:

— Какой же это оркестр?

— Живой. И даже очень хороший.

— Вы представляете, сколько музыкантов должно быть в настоящем симфоническом оркестре? — Она поставила цветы на стол.

— Много.

— Верно, — сказала Виктория. И осталась стоять рядом, на расстоянии протянутой руки.

«Ей, конечно, уже тридцать, — подумал Каиров. — Или около того. Смотрит она уверенно. Понимает, что неглупа и красива. Улыбка капризная. Впрочем, почему бы ей не позволять себе капризов».

— Дорогая Виктория, — сказал Каиров.

— Вы знаете, как меня зовут?! — удивилась она.

— Эту тайну знает весь город... Дорогая Виктория, я открою свой маленький секрет. Симфонический оркестр — это такая же реклама, как и карачаевский молочный барашек.

— О! Торговцы... После этого ходи к вам на шашлыки!

— Именно ужин в шашлычной я хотел предложить на сегодняшний вечер. Мы могли бы уточнить форму ламп и состав симфонического оркестра.

— Как вас зовут?

— Мирзо Иванович. Можно просто Мирзо...

— Мирзо Иванович лучше. — Она смотрела на него с улыбкой. Но улыбка эта еще не означала согласия на ужин. И Каиров понимал, она оценивает его внимательно и придирчиво, как могла бы оценивать шубу в магазине женской одежды.

Вздохнув, она тихо сказала, чуть сощурив глаза:

— Не очень вы похожи на владельца чайной и ресторана-погреба «Булонский лес». Но это даже интересно...

Каиров помимо воли бросил взгляд в сторону рабочего, стругавшего доску. Виктория заметила:

— Он не понимает по-русски.

— На кого же я похож? — Теперь он тоже смотрел на нее пристально и говорил тихо.

— У нас будет время это выяснить... — заверила она. — В восемь вечера приезжайте за мной на Луначарскую улицу, шесть. Возьмите кучера. После шашлычной за руль я не сажусь... И последнее, не надевайте эту дурацкую шляпу. Офицерскую выправку шляпой не скроешь.

— Я и не скрываю, — обиделся Каиров. — За свое антипролетарское прошлое я отсидел срок от звонка до звонка. И сегодня перед новой властью чист.

Она будто не слышала его слов. В мастерскую вошли две женщины, очень похожие друг на друга. Вполне возможно, сестры. Виктория раскрыла объятия:

— Руфина! Сарочка!

— До свидания, — сказал Каиров.

— До встречи, — подчеркнула Виктория.

Уголовное дело, возбужденное городским прокурором по поводу убийства завхоза гостиницы «Эльбрус» Попова Вадима Зотиковича, висело на Салтыкове тяжелым грузом.

Прокурор, интеллигентный и старый, поучал его сегодня:

— Вторая стадия уголовного процесса — предварительное расследование — должна представлять мини-энциклопедию преступления. От «а» до «я». Все фактические обстоятельства, все необходимые доказательства, которые неизбежно потребуются при судебном разбирательстве, должны быть выявлены именно во второй стадии.

— Я об этом догадываюсь, — хмуро сказал Салтыков.

— Этого мало, уважаемый товарищ. О мастерстве в конечном счете говорит результат.

— Вы же знаете, одновременно этим делом занимается и Донугро.

— Не нам учить, как говорится, товарищей из края... Но мне помнится, еще до их приезда вы высказывали интересную версию...

— Убийство на почве ревности.

— Вот, вот... Скептическое отношение к первой версии в наших сферах стало чуть ли ни хорошим тоном... А между прочим, в истории криминалистики ой сколько примеров, когда первая версия являлась и единственно правильной... В здешних же краях народ темпераментный, горячий. Когда же речь идет о вопросах чести, тем более женской чести... Тут и кулак, и нож могут пойти в ход в самый неожиданный момент...

— Судя по всему, Попов был убит кастетом.

— Экспертам виднее... Во всяком случае, если бы это было запланированное убийство, тело бы пришлось искать долго и, возможно, безрезультатно...

— Может быть, и так, — мрачно согласился Салтыков.

— Ищите женщину. — Прокурор сделал жест рукой, точно приглашая к танцу.

...Вернувшись от прокурора, Салтыков по заданию Каирова позвонил в Ростов и попросил выяснить: отправлялась ли 26 мая телеграмма в Совкино гражданином Кузнецовым?

Потом он пригласил к себе ожидавшего в коридоре Глотова Федора Максимовича.

Лицо у Глотова было треугольным. Широкое во лбу, оно точкой сходилось на подбородке. Нижняя губа чуть отвисла, придавая лицу выражение удивления и легкого испуга. Однако глаза из-под мохнатых бровей смотрели нагловато, недоверчиво.

Задавая первые традиционные вопросы, Салтыков обратил внимание, что Глотов моложе Шелепневой. Она была с 1904 года рождения, он — с 1906-го. Салтыкову показалось это верхом безнравственности. Его начал раздражать даже голос допрашиваемого.

— Вы были знакомы с Поповым Вадимом Зотиковичем? — спросил Салтыков в упор.

Глотов, разумеется, ожидал этого вопроса. Ответил не задумываясь:

— Да-да... Я был знаком с ним. Не любил его. В ночь под Новый год поставил ему фонарь под глазом.

— По какой причине?

— Он, пьяный как свинья, приперся поздравлять мою жену.

— Татьяну Шелепневу?

— Татьяну, — кивнул Глотов. На лице его блестели бусинки пота.

— Почему вы с ней не расписаны? — Это был необязательный вопрос. Но Салтыкова — в душе основательного семьянина — раздражала неряшливая манера открытого сожительства, называемого гражданским браком.

— Мы распишемся, — смущенно пообещал Глотов.

И Салтыков поверил ему. Даже больше того, он поверил в то, что Глотов не убивал Попова. Чутье подсказывало.

— Федор Максимович, — Салтыков произносил слова спокойно, беспристрастно, — вы когда в последний раз видели Попова?

— Двадцать восьмого. В день убийства...

— Расскажите об этой встрече подробнее.

— Подробнее?! — удивился Глотов.

— Да-да... — подтвердил кивком Салтыков.

Глотов заволновался:

— Я был у него всего три минуты. В обед зашел.

— Время?

— Минут пять второго... Я сказал ему, чтобы он оставил Татьяну в покое, или рожу набью.

— Сразу так и сказали? — опустил в чернильницу перо Салтыков.

— Нет. Там у него жилец какой-то был... Ну а когда он ушел, я и сказал.

— Что за жилец?

— Не знаю. В годах. Мордатый такой. И волосы на голове седой гривой. Он что-то в номере заменить хотел. А Попов сказал, что про это знает. Мол, администратор уже докладывала. А я сказал и ушел. Пальцем его не трогал.

— Где вы с ним разговаривали? — спросил Салтыков.

Глотов раздраженно ответил:

— В его кладовке под лестницей.

— Пожалуйста, вспомните, чем вы занимались вечером двадцать восьмого мая.

— До четырех дня я был в Компоме. Потом ездил на мельницу. Она инвалидов обслуживает. На мельнице пробыл часа полтора. На обратном пути взял билеты в кино «Гигант». На девятичасовой сеанс. Пришел домой. Мы с Татьяной поужинали. Потом пошли в кино. Вернулись в одиннадцать. Легли спать.

— Какой фильм смотрели?

— «Луч смерти».

— Кто может подтвердить, что, вернувшись из кино, вы никуда не уходили?

— Татьяна.

— А еще кто?

— Не знаю. Наверное, соседки. От них ничего не скроешь.

Сменин шел через зал тяжело, подав плечи вперед, и казалось, ресторанные столики сами собой раздвигаются на его пути, как вода перед кораблем. Убранные медью светильники скалились со стен индейскими масками, а на эстраде, за музыкантами, высвеченный красным и зеленым светом, гордо опирался на копье вождь племени с перьями вокруг головы и стеклянными серьгами в ушах.

— Вождя мы сделали из гипса. Владелец пожелал назвать ресторан «Эльдорадо», — рассказывала Виктория Каирову. — Мне пришлось читать книги о конкистадорах. Я узнала, что в 1526 году Писсаро, Альмагро и Луке заключили договор во имя бога-отца, бога-сына и святого духа и девы Марии... Они заключили так называемый договор трех конкистадоров об открытии и завоевании Перу...

Сменин не вертел головой, не искал никого глазами. Он вообще смотрел куда-то вверх, шагал раздольно, словно степью. Следовавший за ним Кузнецов, хотя и был тоньше, гибче, вне всякого сомнения, физически ощущал тесноту зала, хаотическую разбросанность столов, жесткость спинок стульев. Он двигался полубоком, подчеркнуто стараясь никого не задеть, не потревожить.

— Сохранилась легенда о том, как на берегу озера Тикикака однажды появились мужчина и женщина. Они были прекрасны и не очень похожи на диких, невежественных людей, обитавших тогда в Перу. Он был сыном Солнца. Она — дочерью Луны. Его звали Манко Капак, ее — Мама Ойльо.

Каиров не сомневался, что Сменин и Кузнецов подойдут к их столу. Виктория сидела спиной к залу. Она видела террасу за распахнутой зеркальной дверью и кусок ночи, темной и звездной, обтягивающей дверной проем, как картина подрамник.

— Манко Капак и Мама Ойльо были братом и сестрой. Но не только... Они были еще и мужем и женой.

— Разве такое бывает? — спросил Каиров и отхлебнул вина на бокала.

— Я верю в легенды.

— Правильно, Виктория Германовна... Легенды, в сущности, неписаная история. И может, более правдивая, чем та, которую пишут! — Сменин возвышался над столом, выдвигал стул уверенно, точно в собственном доме.

У Каирова создалось впечатление, что Кузнецов прятался за спиной Сменина. Нельзя сказать, что вид у кинооператора был смущенный или боязливый, однако бесцеремонность товарища, скорее всего, озадачивала его.

Каиров решил, что ему тоже не следует радоваться незваной паре, сдвинул в удивлении брови, колюче посмотрел на Викторию.

Только сев на стул, Сменин соизволил заметить Каирова:

— Приятная встреча... Мы же знакомы.

— Нет, — холодно возразил Каиров. — Мы лишь завтракали за одним столом.

— А теперь поужинаем... Если вы не возражаете?!

Не задумываясь Каиров хотел ответить, что возражает. Однако Виктория опередила его:

— Ужин носит деловой характер. Хозяйка за столом я. Прошу вас. — Последние слова относились к Кузнецову.

Он церемонно поклонился. Прежде чем сесть, посмотрел на рассерженного Каирова и незаметно мигнул Сменину.

— Можете ничего не говорить. — Виктория повернулась к Кузнецову. — Машину оформим как взятую напрокат. Вам придется оплачивать стоимость бензина. И кроме того, три рубля в час. Сюда входит амортизация транспорта и оплата моего труда как водителя.

— Между прочим, Александр Яковлевич, по официальным данным, — сказал Сменин, — средняя месячная зарплата рабочего Севкавжирмасло — 62 рубля 63 копейки, а в Севкавспирте — 37 рублей 91 копейка.

— Совкино — богатая организация, — беспечно улыбнулся Кузнецов. — Я согласен.

— Столь точные цифровые данные странно слышать из уст врача. — Виктория коротко, с прищуром, взглянула на Сменина. Потом обратилась к Каирову: — Надеюсь, Мирзо, вы будете джентльменом.

Каиров послушно кивнул и принялся наливать вино в бокалы.

— Этой весной моим пациентом оказался бухгалтер Краевого статуправления, — пояснил равнодушно Сменин. — Он был влюблен в цифры, как в женщину. Из общения с ним я, например, узнал, что в прошлом году добыча лесного материала по краю равнялась 120 тысячам кубических саженей, а нефти — 137 миллионов пудов, или 32% всей общереспубликанской добычи...

— Такие знакомства обогащают, — сказала Виктория, но сама, видимо, была уверена в обратном. Она вдруг потеряла к присутствующим интерес и смотрела в сторону кухни, где стенка как бы расступилась, образуя проход, похожий на щель.

Каиров тоже посмотрел туда. В проходе скрылся официант с подносом, на котором громоздилась посуда. Замаячил белым колпаком повар, несколько раз затянулся папиросой, выпустил дым в зал.

Виктория с сожалением сказала:

— Никогда не наблюдала проход в кухню с этой стороны. Можно сказать, местные «Ворота солнца»...

— Лучше ворота в рай, — пошутил Кузнецов.

Кухня была напротив него, и ему не требовалось поворачиваться, чтобы видеть, куда смотрят Виктория и Каиров.

— Нет! — возразила Виктория. — «Ворота солнца» — это памятник культуры древних перуанцев тиауанаку. Судя по описаниям, он гигантский, монолитный... Но ведь это «Эльдорадо» — только стилизация.

Сменин неподвижно смотрел на опустевшую бутылку, казалось, не замечая бокалов, наполненных вином. Виктория повернулась к столу, сказала:

— Давайте выпьем.

— Надо заказать еще, — предложил Сменин Кузнецову.

— Кто наш официант? — с готовностью спросил оператор.

— Все уже заказано, — успокоила Виктория. И подняла гордо подбородок, словно предоставила возможность полюбоваться своей шеей и ниткой жемчуга на ней.

Кузнецов великодушно заявил:

— Расходы оплачивает Совкино.

— Браво! — вкрадчиво сказала Виктория. — Если мужчина с размахом, это всегда приятно.

Она взяла бокал, пила вино с удовольствием. А когда выпила половину, подняла глаза на Каирова:

— Мирзо, почему бы вам не пригласить меня на танец?

Играли фокстрот. Площадка перед эстрадой была мала. И теснота свирепствовала такая, что, несмотря на быстрый темп, люди не танцевали, а только шевелились.

— Здесь хорошо зимой. Зал почти пуст. И возникает настроение и какой-то интерес... К жизни, к счастью.

Виктория прижималась к Каирову. Он чувствовал теплоту ее и запах волос.

— Вы недовольны, Мирзо?

— Зачем здесь эти люди? — спросил он почти ревниво.

— Это они должны задать подобный вопрос.

— Почему?

— А потому, что с Гавриилом Алексеевичем я договорилась об ужине раньше, чем с вами.

— Кто он такой?

— Хороший человек. Безнадежно влюбленный в меня вот уже два года.

— Он не здешний.

— Разумеется. Он, кажется, из Крыма. Второй раз приезжает сюда на воды... У него что-то с почками.

— Почки вином не лечат.

— Не будьте таким педантом, Мирзо... Иванович. Он завтра уезжает.

— Теперь понятно, для чего я здесь, — сказал Каиров со вздохом.

— И очень хорошо, что понятно. Вы — моя симпатия, мое увлечение, мой мужчина... Вас не устраивает такая роль?

— Роль?

— Не придирайтесь к словам. В конце концов, все завиит от вас.

«Я никогда не понимал женщин, — думал Каиров. — Впрочем, может, это непонимание как раз и есть их самое-самое понимание... Что собой представляет Виктория Шатрова? О внешности вопросов нет. Легко догадаться, какой она была в восемнадцать — двадцать лет и сколько молодых людей сходили по ней с ума! Надо полагать, ее отец уже тогда был адвокатом. Значит, она училась в гимназии, общалась с определенным кругом людей, которые, подобно мне, не чистили ботинки на улицах Баку. Судя по ее разговору, она много читает... Несомненно, человек увлекающийся. И вместе с тем практичный, расчетливый. Как она четко определила отношения с Кузнецовым! Прокат, бензин, амортизация... И мне отвела роль: хочешь радуйся, хочешь обижайся... Другое дело Сменин... Почему-то не верится, что он влюблен в нее. Утром в буфете он сам предлагал Кузнецову знакомство с очаровательной дамой — владелицей «роллс-ройса». Любимых не предлагают...»

— Вы думаете обо мне? — спросила Виктория.

— О вас, — признался он.

— И что вы обо мне думаете?

— Хорошее...

— Нет, — укоризненно посмотрела она, чуть отстранившись, чтобы видеть его глаза, и повторила: — Нет, вы как будто что-то считали. Когда человек думает о хорошем, у него совсем другие линии шеи и подбородка. Они мягкие, как нежный взгляд. А вы... Вы в напряжении. Но прячете его под ревностью к моим гостям.

— Я вообще ревнивый, — признался Каиров. — И отец мой был ревнивый, и дед... Но о вас я действительно думал хорошо... И мне приятна ваша наблюдательность. Правда, я размышлял... Зарезать мне Кузнецова или только сломать ему два-три ребра.

— Почему Кузнецова? — не без испуга спросила Виктория, отстраняясь от Каирова.

— Но ведь Сменин завтра уезжает.

Она засмеялась, шаловливо сказала:

— Когда я была гимназисткой, мне ужасно хотелось, чтобы из-за меня кого-нибудь зарезали. Однако мальчишки ограничивались разбитыми носами да синяками.

— Жаль, — заметил Каиров.

— Немножко... Зато я рано вышла замуж. В семнадцать лет. Подружки охнули от зависти. Они бы не завидовали, если бы знали, что в двадцать два года я стану вдовой.

Танец кончился. Толпа густо поползла, растекаясь в направлении столиков, увлекая Викторию, отделяя ее от Каирова. Между ними оказались женщина и мужчина. А Виктория не оборачивалась. Говорила какие-то слова, надеясь, что Каиров идет следом. Он попытался приблизиться к ней. Протиснулся было вперед, задев плечом усатого высокого мужчину. Тот сердито посмотрел на Каирова:

— Осторожней надо!

— Прости, дорогой. Хочу пробиться к даме.

— Пожалуйста, пожалуйста, — отодвинулся мужчина, пропуская Каирова. Однако ворчливо пожелал: — Будь терпеливым, кацо.

Виктория наконец заметила, что Каиров отстал, посторонилась, ожидая его. Он взял ее за руку, сказал:

— Извините.

— Извиняю.

Они были одного роста. Губы их оказались рядом. И поцелуй получился, как прикосновение.

Когда они шли к столу, Каиров спросил:

— Сменин хороший врач?

— Не знаю... У меня здоровые зубы.

Бутылок на столе прибавилось. Время от времени прикладываясь к высокому стакану с местным красным вином, Сменин говорил:

— Слабость дедуктивного метода видится мне прежде всего в том, что в поступках и действиях людей нередко встречается парадокс. Не случайно в науке под парадоксом понимают неожиданное явление, не соответствующее обычным представлениям.

— Честно говоря, Гавриил Алексеевич, — Кузнецов выпустил дым изо рта, положил папиросу на край пепельницы, керамической, по цвету и форме похожей на солнце, — я о дедукции читал только у Конан-Дойля. Но мне кажется, что дедуктивный метод столь широко популярен и известен лишь потому, что он предполагает глубинное, а не поверхностное изучение явлений...

— Глубинное изучение! — недовольно сказал Сменин. — Все слова... Я могу доказать, что, отхлебывая это вино, произвожу глубинное изучение напитка.

Сев за стол, Виктория пояснила:

— Не обращайте внимания, Мирзо... После третьего бокала Гавриил Алексеевич обычно ощущает потребность в пространных рассуждениях на самые общие темы.

Сменин согласился:

— Как чуткая натура, Виктория Германовна уже давно заметила эту мою слабость. А у кого нет слабостей?

Вопрос остался без ответа. Возможно, присутствующие не захотели признаваться в слабостях. Возможно, помешала музыка. Кузнецов поднялся, сказал Виктории:

— Разрешите?

Она разрешила.

— Нам остается только выпить, — глубокомысленно изрек Сменин. — Ваше здоровье, Мирзо.

Каиров поднял бокал:

— Спасибо.

Сменин выпил, поморщился:

— Виктория прервала наш разговор...

— Ваш, — поправил Каиров.

— Не имеет значения... — Очевидно, Сменину было все равно, перед кем высказывать свои мысли. — Я никогда не соглашусь с теми, кто называет тривиальной фразу: «Жизнь — лучший учитель». Она не тривиальна. Она бесспорна и бессмертна... Но жизнь не только учитель. Она и фантазер. Не знаю, известно ли вам, но, прежде чем в 1810 году основать Сюртэ — французскую криминальную полицию, — Эжен Франсуа Видок был арестантом.

— Обыкновенным арестантом?! — искренне удивился Каиров.

— В молодости он был артистом, солдатом, матросом, кукольником. Несколько раз бежал из тюрем. А потом пришел к властям и сказал, что с преступным миром может бороться только бывший преступник. Другими словами, тот, кто знает обычаи, нравы, законы этого мира. То, что мы с вами понимаем под словом «специфика».

— Но может, у него было не только знание предмета. Но и талант сыщика. Пестрая жизнь его была всего-навсего поиском истинного призвания.

— Пожалуй, Мирзо, вы правы. Истинное призвание способно делать чудеса. Шеф полиции Лондона Джон Филдинг, брат писателя Генри Филдинга, был слепым. И если верить современникам, мог различать три тысячи преступников по голосам.

Немолодой официант с раскосыми глазами принес серебряное ведерко со льдом. И в нем бутылку шампанского.

Сменин и Каиров обменялись удивленными взглядами. Официант понял. Обратился к Каирову:

— Вам прислали шампанское вон из-за того стола. Каиров посмотрел туда, куда указывал официант. За столом улыбался Нахапетов и рядом с ним Валя.

— Я не знаю, как у вас в Баку...

«Откуда ему известно, что я из Баку? — подумал Каиров. — Могла сказать Виктория... Конечно, могла».

— А у нас в Сочи за курортный сезон случаются два-три серьезных преступления. Как-то: применение холодного оружия в состоянии аффекта и алкогольного опьянения; нападения на граждан с целью изъятия ценностей...

— Вы из уголовного розыска? — в упор спросил Каиров.

— Упаси боже! — Сменин даже вздрогнул.

Вернулись Виктория и Кузнецов. Виктория сказала:

— Может, это и невежливо, но я должна вас покинуть. Прошу, Мирзо, проводить меня.

— А шампанское? — с обидой в голосе спросил Сменин.

— Шампанское? Это очень мило! — улыбнулась Виктория, наверное полагая, что Сменин заказал серебряное ведерко и бутылку в ее честь. — Шампанское на посошок.

Свет луны длинными косыми срезами белел в пролете улицы, изогнутой по краю обрыва. За цементным бордюром высотой до колена, испещренным старыми трещинами, уходили вниз, к каменному руслу реки, густые заросли самшита и держидерева, оплетенные гибким плющом, как паутиной.

Еще ниже начинались сады: айва, персики, слива. У самой реки на высоких фундаментах стояли домики. От домиков к улице и в сады пролегали не тропинки, а ступеньки. Каждая из них — дубовая дощечка и два крепких дубовых колышка.

У дома Виктории Каиров отпустил кучера. Виктория сказала, что им нужно либо расстаться, либо пройти в дом, хотя бы на террасу, потому что она уже вышла из возраста, когда можно обниматься возле калитки.

— У калитки хорошо обниматься в любом возрасте, — заметил Каиров.

Однако они прошли в сад и поднялись на террасу. С реки тянуло запахом холодной воды и тины.

Вспыхнул свет. Мошки закружились вокруг лампочки. Старческий голос спросил за дверью:

— Кто там?

— Это я, папа, погаси, пожалуйста, свет.

Терраса захлестнулась темнотой, в первые секунды плотной, почти непроницаемой. Потом серебряно выступила река, обозначилась изгибом дорога.

Виктория села на перила, обхватила руками подпирающий крышу столб, прислонилась к нему головой. Тихо потребовала:

— Ну... Рассказывайте о себе всю правду.

— Так сразу!.. Зачем она вам?

— Пока не знаю.

— Это хорошо, что вы не знаете.

— Странный вывод, — с сомнением заметила она.

— Наверное, мне потребуется автомобиль, — сказал он, выделяя каждое слово,

— Условия проката вам известны, — ответила она равнодушно. — Что вы еще хотите сказать?

— Что я холост. И это правда.

— Вполне возможно. — Она произнесла слова сухо, как бы подчеркивая, что семейное положение Каирова ей безразлично.

— Вы мне нравитесь.

— Мирзо, я нравлюсь многим мужчинам! — Теперь она говорила с откровенным раздражением.

Он ответил обиженно:

— Вы хотели слышать правду, я ее говорю.

— Извините. — Она отстранилась от столба, соскользнула с перил.

— Нравиться можно по-разному.

— Я вам нравлюсь сильно?

— Сильно, — кивнул он. — Вы мне верите?

— Допустим...

— Это плохой ответ.

— Это честный ответ.

— Спасибо. — Каиров взял ее за плечи. — Я тоже с вами правдив и честен... У меня нет ресторана в Баку. Это был лишь предлог для знакомства с вами.

— Представьте, я догадывалась.

— Не обижайтесь... Но я приехал сюда совсем по другому делу.

— Вам нужна моя помощь? — спросила она.

— Нет... У меня мужское дело.

— В таком случае вы зря отпустили тарантас. По ночам здесь улицы темны и пустынны. А до «Эльбруса» далеко.

— Ничего. Говорят же, влюбленным и пьяным помогает судьба.

Из окна был виден задний двор, разделенный тенью от угла гостиницы до сарая, в котором хранилась мебель, большей частью старая, требующая ремонта. Сразу за сараем начиналась гора — кустами и мелкими деревьями, осыпью грунта, вспухшей бело, круто.

По двору, в затененной его части, шел человек. Шел не крадучись, но осторожно, и шаги были — как сдерживаемое дыхание.

Дантист смотрел из-за шторы. Человек, вне всякого сомнения, направлялся к двери черного хода.

Полночь дышала свежо. Ветер несильный, но заметный, касался листьев. В небе появились облака. Они плыли быстро, словно куда-то торопились.

Там, внизу, человек остановился у дверей и, кажется, дернул ручку. С минуту он не двигался. Возможно, прислушивался. Потом решительно пошел к углу здания.

Когда человек оказался в полосе света, Дантист узнал Каирова.

Где-то вдалеке, на дороге, звенели колокольчики и пели цыгане...

— Мирзо, поехали в горы!

Каиров теперь не сомневался: за дверью находился владелец шашлычной «Перепутье» Лаидзе.

— Зураб, это ты? — на всякий случай спросил Каиров.

— И не один. Открывай быстрее и посмотри, кто со мной!

От Зураба пахло вином, и глаза поблескивали с хмельным лукавством — рядом в коридоре стояли три молодые цыганки и цыган с гитарой, в лиловой рубахе навыпуск, перехваченной ремнем с бахромой.

Каиров поспешно прикрыл дверь. Сказал в щель:

— Извините. Мне надо одеться.

— Извиняем. И ждем тебя у подъезда.

На лестничной площадке Зураб сказал цыганам:

— Сей секунд... Догоню.

Вернулся. Прошел в номер Каирова. Тот, надевая пиджак, спросил:

— Что стряслось?

— Салтыков передал срочное сообщение из Ростова, — абсолютно трезвым голосом ответил Зураб, положил на стол перегнутый пополам конверт. — Я пошел. Мы ждем тебя внизу.

— Может, мне не обязательно ехать с вами?

— Обязательно. Во-первых, мы все равно разбудили всю гостиницу. Во-вторых, обидятся мои друзья, а поют они чу́дно...

Оставшись один, Каиров вскрыл конверт.

Телефонограмма из Донугро:

Еще в конверте Каиров нашел записку от Салтыкова:

Каиров запер за собой дверь номера. По лестнице с третьего этажа спускался Нахапетов. Увидев Каирова, приподнял руку в приветствии:

— Вы еще не спите, Мирзо Иванович?

— Друзья не разрешают.

— Хорошие друзья. — Нахапетов остановился, неожиданно странно посмотрел на Каирова, блеснул фиксой:

— Мирзо Иванович, я хотел посоветоваться с вами... По одному делу.

— Сейчас? — удивился Каиров.

— Нет-нет... Время терпит.

— Тогда давайте днем.

— Ближе к вечеру, — подсказал Нахапетов.

— Можно к вечеру, — согласился Каиров, вспомнив, что на запрос относительно личности Нахапетова Майкоп не дал никакого ответа.