"О, Солон ! История Афинской демократии" - читать интересную книгу автора (Остерман Лев)

Глава 11 Разложение демократии

Мы оставили Алкивиада в тот момент, когда он явился в Спарту. Спартанцы понимали, насколько Алкивиад может им быть полезен. Вскоре ему предоставляют возможность выступить перед апеллой. Он предлагает свою помощь в войне против Афин и… представляет ее как проявление любви к родине: "И я надеюсь, что никто здесь не станет думать обо мне хуже оттого, что я, считавшийся в родном городе патриотом, теперь, заодно со злейшими врагами яростно нападаю на него… Злейшими врагами я считаю не вас, которые открыто на войне причинили вред неприятелю, а тех, кто заставил друзей Афин перейти в стан врагов. Пока я безопасно пользовался гражданскими правами, я любил отечество, но в теперешнем моем положении, после того как мне нанесли тяжелую и непоправимую обиду, я — уже не патриот. Впрочем, я полагаю, что даже и теперь я не иду против отечества, так как у меня его нет, но стремлюсь вновь обрести его. Ведь истинный друг своей родины не тот, кто несправедливо утратив ее, не идет против нее, но тот, кто любя родину, всячески стремится обрести ее".(Фукидид. История, VI, 92) Спартанцы еще считали себя связанными мирным договором с Афинами. Алкивиад их убеждает его нарушить. Он говорит, что афиняне намереваются покорить всю Сицилию, потом италийских эллинов и Карфаген, а затем, опираясь на эти новые ресурсы, сокрушить Пелопоннесский союз. Без помощи спартанцев сицилийские города не смогут отразить нападения афинян. Алкивиад советует начать войну одновременно на двух фронтах. До сих пор спартанцы являлись в Аттику с армией, которая располагалась лагерем в открытом поле и на зиму возвращалась домой. Алкивиад рекомендует поставить гарнизон в Декелее укрепленном городе, расположенном к востоку от Афин. Этим будет прервана поставка серебра из Лаврионских рудников и продовольствия с Эвбеи. Кроме того, видя решительные действия Спарты, союзники Афин будут пренебрегать выплатой дани. Спартанцы последовали советам Алкивиада: укрепили Декелею и послали подкрепление в Сицилию. Как мы помним, входившие в его состав беотийцы решили исход ночного сражения под Сиракузами. Положение в Афинах стало критическим. Армия и флот уничтожены, спартанцы набегами из Декелеи опустошают страну, империя трещит по швам, около 20 тысяч рабов перешли на сторону врага. Однако Афины еще не сломлены. По свидетельству Фукидида: "Все же афиняне решили, что нельзя уступать врагу, но следует, насколько позволяют обстоятельства, снарядить новое войско и флот, изыскать пути добычи корабельного леса и денег, чтобы крепко держать в руках союзников и особенно Эвбею. Было решено сократить в меру благоразумия государственные расходы и избрать совет из старейших граждан, который должен был в соответствии с требованиями момента обсуждать необходимые мероприятия".(VIII, 1) Главным таким требованием было сохранение империи. С напряжением всех сил афиняне снаряжают флот и направляют его к острову Самос, с тем, чтобы оттуда контролировать ионийские города Малоазиатского побережья и пути в Эгейском море. Между тем в Спарте Алкивиад, подавший спартанцам столь ценные советы, пользуется уже большим весом и влиянием. Этот разносторонне одаренный человек обладает еще и талантом располагать к себе людей, легко приспосабливаться к их обычаям. Плутарх замечает по этому поводу: "Снискав добрую славу (у спартанцев — Л.О.) этой дальновидностью государственного мужа, ничуть не меньшее восхищение вызывал он и своею частной жизнью: чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который видя… как он купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща. И верно, среди многих его способностей было, говорят, и это искусство улавливать людей в свои сети, приноравливаясь к чужим обычаям и порядкам… в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии — изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам…".(Алкивиад, XXIII) Алкивиад убедил спартанцев в том, что решительной победы над Афинами можно добиться только разгромив их новый флот. Для этого следует воспользоваться помощью персов, которую он взялся обеспечить. И действительно, сатрап Малой Азии Тиссаферн дал денег, спартанцы снарядили флот и отправили его к ионийскому побережью. Командующим назначили Алкивиада. Ему удалось почти всю Ионию склонить к выходу из союза с афинянами, но развить успех не пришлось. Была у Алкивиада своя "Ахиллесова пята" — слабость к женскому полу. Находясь в Спарте, он ухитрился соблазнить не более ни менее как жену царя Агида, чем обеспечил себе его ненависть. Да и спартанские полководцы были задеты таким возвышением афинянина. Поэтому после отплытия Алкивиада Агид стал интриговать против него, обвиняя в намерении изменить Спарте. А тут еще в сражении у Милета афинский флот потрепал спартанцев. В результате, не решаясь, в виду симпатии народа, отстранить Алкивиада от командования, эфоры посылают в Ионию тайный приказ убить его. Алкивиада предупредили, он бежит в Сарды к Тиссаферну и вскоре, благодаря своему уму и обаянию, становится одним из самых влиятельных людей при дворе персидского наместника. Теперь он советует Тиссаферну воздержаться от активной помощи спартанцам, которой сам же недавно добивался. Не ради афинян, а в интересах персов, поскольку в данный момент с ними связаны его собственные интересы. Вот свидетельство о том Фукидида: "Следует, говорил он, поддерживать равновесие между двумя эллинскими державами, чтобы царь мог использовать одну из них против другой, ему неприязненной. Напротив, если господство на суше и на море будет в одних руках, тогда кто поможет царю сокрушить победителя?… Гораздо выгоднее при меньших затратах и с большей безопасностью для себя предоставить эллинам взаимно истощать друг друга".(VIII, 46) В то время, как с Алкивиадом происходят эти метаморфозы, а афинский флот стоит у Самоса, в Афинах начинают обозначаться существенные политические перемены. Поражение в Сицилии было явным провалом демократов и сыграло на руку олигархам. Избранный ввиду чрезвычайного положения совет старейшин (10 "пробулов") состоит в большинстве своем из умеренных сторонников олигархии. Он оттесняет Совет пятисот. Большая часть активных демократов из простонародья в это время отсутствует — она отбыла с флотом. Гетерии олигархов объединяются с целью подготовки переворота. В руководстве демократической партии происходит раскол. Бывшие ее лидеры из торгово-аристократической верхушки, Ферамен, Писандр и Харикл, переходят на сторону олигархов. Атмосфера измены и подозрительности воцаряется в городе. Находящийся с флотом в качестве стратега лидер демократов Фриних, бывший пастух, совершает поворот на сто восемьдесят градусов и готов возглавить заговор олигархов против демократии. В интригу вмешивается неугомонный Алкивиад. Он связывается с командующими афинским флотом и предлагает помощь Тиссаферна для установления олигархического правления в Афинах, в котором он сам, разумеется, займет главенствующее положение, Большинство стратегов соглашается. Как свидетельствует Фукидид, они объявляют воинам: "… что царь станет другом афинян, если они возвратят Алкивиада из изгнания и уничтожат демократию. Простые воины сначала были недовольны тайными переговорами, но затем, однако, успокоились в приятной надежде получить жалование от царя".(VIII, 48) Увы! Некогда гордые победители персов теперь готовы идти на союз с ними не только в борьбе с внешним врагом, но и в своих внутренних междоусобицах, и даже хуже того — ради денег, которые демократия не может им выплатить за военную службу. Фриних возражает. Он не доверяет Алкивиаду, а главное — не желает уступать ему лидерство. Его возражения отвергнуты. Тогда Фриних, опасаясь мести Алкивиада, тайно связывается со спартанцами и указывает им уязвимые места для атаки на Самос. Афинский стратег ради личной власти совершает военную измену! Но спартанский командующий подкуплен Тиссаферном и сообщает о предложении Фриниха Алкивиаду. Тот шлет письмо на Самос. Фриних, видя, что спартанцы медлят, догадывается о своем разоблачении и возглавляет укрепление острова в тех самых местах, которые он указал спартанцам. Письмо Алкивиада приписывают его вражде с Фринихом. Тем временем гетерии в Афинах переходят в наступление. Как уж повелось от века, начинается с террористических актов. Неизвестными убит влиятельный народный вождь Андрокл и несколько его приспешников. В Народном собрании обсуждается предложение об ограничении числа граждан, пользующихся политическими правами, до пяти тысяч человек — тех, кто "лучше всего может служить городу в силу своих личных качеств или своим имуществом". Воцарившуюся атмосферу подозрительности и страха ярко описывает Фукидид: "Народное собрание и совет 500, избранный по жребию, тем не менее, все еще собирались, но обсуждали лишь предложения, заранее одобренные заговорщиками. Выступавшие ораторы были людьми из их среды и к тому же предварительно наученные тому, что им следует говорить. Никто из прочих граждан не осмеливался им возражать из страха перед многочисленностью заговорщиков. А вздумай кто на самом деле противоречить им, тот мог быть уверен, что при первой возможности заговорщики найдут способ устранить его. Убийц не разыскивали и подозреваемых не привлекали к суду. Народ хранил молчание, и люди были так запуганы, что каждый считал уже за счастье, если избежал насилия (хотя и соблюдал молчание). Сильно преувеличивая действительную численность заговорщиков, афиняне стали падать духом. Точно выяснить истинное положение граждане не могли, потому что жили в большом городе и недостаточно знали друг друга. По этой же причине человек не мог найти ни у кого защиты от заговорщиков, так как не мог поверить свое горе или возмущение другому. Ведь при этом пришлось бы довериться человеку неизвестному, или, хотя бы и известному, но ненадежному. Сторонники демократической партии при встрече не доверяли друг другу: всякий подозревал другого в том, что тот участвует в творимых бесчинствах".(VIII,66) В такой обстановке запуганное Народное собрание не только соглашается ограничить число своих правомочных членов, но и одобряет отмену "графэ параномон" (дабы "облегчить внесение полезных предложений"). В обстановке террора олигархов оно безропотно отказывается и от главного завоевания демократии — оплаты государственных должностей. Так же легко проходит постановление о замене Совета пятисот на новый Совет из четырехсот членов, избранных отнюдь не демократическим путем. Теперь коллегия из пяти человек должна отобрать сто членов Совета, каждый из которых назовет еще трех «достойных». Совет четырехсот должен получить неограниченную власть над городом, приглашая для обсуждения дел 5000 правомочных граждан лишь тогда, когда сочтет это необходимым. Таким образом народ сам проголосовал и узаконил замену демократии на олигархию. Это произошло летом 411 года. Вдохновителем олигархического переворота был знаменитый оратор Антифонт. Главными исполнителями — явившиеся в Афины с Самоса Фриних и Писандр, а также Ферамен, человек, как утверждает Фукидид, "выдающегося ума и ораторского дарования". Непосредственная смена власти происходит по сценарию, не раз после того в истории повторявшемуся. В день, когда на свое заседание собирается еще не лишенный полномочий Совет пятисот, заговорщики расставляют в ключевых местах города своих вооруженных людей, затем четыреста человек членов нового совета отправляются к зданию булевтерия с кинжалами под одеждой, в сопровождении молодых воинов из гетерий. Далее, согласно Фукидиду: "Заговорщики проникли в помещение Совета, когда там заседали избранные по жребию советники и велели им, получив свое жалованье, убираться: они принесли с собой жалованье советникам за остающееся время их годичной службы и выдавали деньги при выходе советников из помещения совета".(VIII, 69)

Какая примечательная подробность! Олигархи хорошо знали чего стоят (в прямом и переносном смысле слова) их политические противники. Это была пощечина Афинской демократии, вполне ею к тому времени заслуженная. Фукидид продолжает: "Таким образом, совет пятисот, уступая силе без всяких возражений, покинул помещение. Остальные граждане также не оказывали сопротивления и хранили полное спокойствие. Затем «четыреста» разместились в здании совета и тотчас выбрали из своей среды пританов по жребию; потом совершили обычные при вступлении в должность молебствия и жертвоприношения богам. Вскоре они отменили большую часть мероприятий демократического правительства… и вообще стали самовольно управлять городом. Некоторых из своих противников они предпочли устранить и казнить, других бросили в темницу, третьих, наконец, отправили в изгнание…".(VIII, 70) Слух об олигархическом перевороте в Афинах доходит до афинского флота, приукрашенный подробностями о преследованиях демократов, в том числе родственников тех, кто находится у Самоса. Во главе с триерархами Фрасибулом и Фрасилом моряки и воины устраивают сходку, клянутся восстановить демократию, смещают прежних стратегов и выбирают новых. В том числе и Алкивиада — в расчете на то, что он обеспечит им поддержку Тиссаферна. Увидев, что в Афинах олигархи прекрасно обошлись без него, Алкивиад легко меняет фронт и, завершив круг, опять становится поборником демократии. Военный опыт и заслуги ставят его во главе флота. Моряки хотели немедленно плыть в Афины, но Алкивиад удерживает их. Уход флота означал бы не только потерю ионийского побережья, но и Геллеспонта, а следовательно — прекращение подвоза черноморского хлеба в Афины. Под командованием Алкивиада афиняне отплывают на север, где в течение двух лет овладевают городами Кизик и Византий на Геллеспонте, а также многими городами во Фракии. Успехи демократически настроенного флота вселяют новые надежды в афинских демократов и вызывают раскол в лагере олигархов. Фукидид следующим образом описывает начало кризиса олигархического правления: "… большинство граждан воспрянуло духом; ведь эти люди против воли примкнули к олигархам и с радостью воспользовались бы возможностью отделаться от них, не подвергая себя опасности. Поэтому недовольные начали собираться на сходки и резко критиковать правительство. Вождями недовольных были даже некоторые стратеги и лица, занимавшие высокие посты в правительстве олигархов, такие как Ферамен (и др.)…".(VIII, 89) Однако Фриних, Писандр, Антифонт и другие намерены удержать свои позиции. Они отправляют тайное посольство в Спарту и одновременно приказывают строить укрепления в Пирее — будто бы от спартанцев, а на самом деле для себя. В случае народного возмущения в городе, вожди олигархов предполагают занять эти укрепления, захватить продовольственные склады и дожидаться выручки из Спарты. Ферамен разоблачает их планы. На рынке при полном скоплении народа неизвестным убит Фриних. Убийца скрылся. Мятежные речи звучат громче. Демократы осмелели — ведь где-то не очень далеко находится Алкивиад с флотом. Толчком к контрперевороту послужило выступление гоплитов, которые строили укрепления в Пирее. Они арестовывают своего командира — стратега Алексикла и начинают вместе с демократически настроенными жителями Пирея разрушать то, что было построено. Посланный чтобы их урезонить, Ферамен преднамеренно подливает масла в огонь. События развиваются в ускоренном темпе. Афиняне точно очнулись. Фукидид пишет: "На следующий день «четыреста», хотя и сильно встревоженные собрались в здании совета. Гоплиты же в Пирее отпустили схваченного ими Алексикла и, разрушив укрепления, отправились в театр Диониса близ Мунихии. Там они с оружием в руках устроили народное собрание. Затем, приняв решение, немедленно выступили в город, где выстроились у храма Диоскуров, готовые к бою. Здесь к ним явилось несколько уполномоченных от «четырехсот». Они стали заговаривать с каждым гоплитом в отдельности, пытаясь убеждать казавшихся более благоразумными сохранять спокойствие и сдерживать остальных. Они уверяли также, что "пять тысяч" в скором времени будут непременно назначены и имена их обнародованы и затем из их среды будут по очереди избираться (по усмотрению самих "пяти тысяч") «четыреста». До этих пор уполномоченные призывали их не губить город и не предавать его врагам. Между тем вся масса гоплитов, когда многие горожане начали их уговаривать, стала спокойнее, чем раньше, и обратила свои мысли на опасное положение города. Сошлись, наконец, на том, чтобы созвать Народное собрание в театре Диониса в определенный срок и уладить споры".(VIII, 93) В те дни произошел захват Эвбеи спартанцами. Они легко разбили малую эскадру, которую афиняне смогли отрядить для защиты острова. Это вызывает страшное смятение в городе, так как Эвбея в значительной степени обеспечивала Афины продовольствием. Для защиты Пирея кое-как комплектуют экипажи 20 кораблей. Горожане сходятся на прежнем месте своих собраний холме Пникс. Совет четырехсот упразднен. Власть (в принципе) передается "пяти тысячам", но жалованье за исполнение государственных должностей, по-прежнему, решают не платить. Учреждены различные комиссии для пересмотра законов и подготовки проекта нового государственного устройства. Алкивиада решено официально вернуть из изгнания. Писандр и другие главари олигархов бегут к спартанцам в Декелею. Позиции Ферамена при таком повороте событий, наоборот, укрепляются. По своему характеру образовавшаяся в это время политическая система является чем-то средним между демократией и олигархией. Впрочем, это среднее вскоре начинает смещаться в сторону прежней формы демократии. В 410 г. восстановлен выборный по жребию Совет пятисот. Возобновляется выплата жалованья судьям и гражданам, избранным для исполнения государственных должностей. Так завершается, наверно, первая в истории, революция. Летом 408 г. после победоносной военной кампании Алкивиад во главе флота возвращается в Афины. Вот как описывает это возвращение историк Диодор (I в.): "Афинские стратеги вместе с флотом и добычей поплыли в Афины, совершив блестящие подвиги во славу отечества. Их встретил весь народ, ликуя по поводу их успехов. Кроме того в Пирей сбежалось много иностранцев, а также детей и женщин. Действительно, возвращение стратегов представляло собою чрезвычайное зрелище: они вели за собой не менее двухсот взятых в плен судов и огромное количество пленных и добычи; их собственные триеры были тщательно разукрашены золоченым оружием, венками, добычей и всяким другим убранством. Огромные толпы сбежались к гаваням посмотреть на Алкивиада, так что весь город совсем обезлюдел, даже рабы проявили не меньшую горячность, чем свободные. Действительно, к этому времени этот человек окружил себя ореолом, и господствующие (в смысле состоятельные — Л.О.) элементы в Афинах считали, что наконец-то им удалось найти человека, способного открыто и смело противостоять демократии; низшие же слои думали, что он будет их наилучшим соратником, с беззаветной решимостью будет потрясать основы государства и будет опорой нуждающихся… Одним словом, почти все были о нем очень высокого мнения и думали, что вместе с его возвращением к ним придет и удача в делах; кроме того, они надеялись, что точно так же, как лакедемоняне взяли верх, когда он стал их соратником, и они снова станут преуспевать, заполучив в союзники этого мужа. Когда флот причалил к гавани, вся толпа устремилась к кораблю Алкивиада; когда же последний сошел на берег, все приветствовали его, радуясь одновременно и его успехам и его возвращению. Обратившись с ласковым приветом к толпе, он созвал Народное собрание; здесь он выступил с длинной речью по своему собственному делу и так расположил к себе толпу, что все признали государство виновным в вынесенных против него постановлениях; поэтому ему было возвращено его конфискованное имущество, были брошены в море стелы, на которых был вырезан обвинительный акт и другие вынесенные против него решения; далее было постановлено, чтобы Евмолпиды (жрецы — Л.О.) уничтожили проклятья, которые они произнесли против него в то время, как он был обвинен в кощунственном оскорблении мистерий. Наконец, его назначили стратегом с неограниченными полномочиями — как над сухопутными, так и над морскими силами, вверив ему все войско. Другие стратеги были выбраны по его указанию".(XIII, 68) Могло бы показаться, что афиняне обрели себе нового незаурядного лидера. Однако славе и влиянию Алкивиада суждено было просуществовать всего лишь немногим более года. Вскоре после возвращения, флот под его командованием вновь отплывает из Афин с целью вернуть в состав империи ряд островов Ионии, освободившихся от афинского господства. Афиняне с нетерпением ждут победных реляций. Их не последовало, и, с уже знакомой нам быстротой, восхищение толпы сменяется недовольством. Плутарх пишет по этому поводу: "Если бывали люди, которых губила собственная слава, то, пожалуй, яснее всего это видно на примере Алкивиада. Велика была слава о его доблести и уме, ее породило все, совершенное им, а потому любая неудача вызывала подозрение — ее спешили приписать нерадивости, никто и верить не желал, будто для Алкивиада существует что-либо недосягаемое: да, да, если только он постарается, ему все удается! Афиняне надеялись вскоре услышать о захвате Хиоса и вообще всей Ионии. Вот откуда и возмущение, с которым они встречали известия о том, что дела идут не так-то уж быстро, не молниеносно, как хотелось бы им".(Алкивиад, XXXV) Осенью 407 г. в Афины пришло известие о поражении флота. Дело было пустяковое. В то время персы, обеспокоенные успехами Алкивиада, помогли спартанцам снарядить новый флот. Эскадра под командованием Лисандра приплыла к ионийскому побережью. При появлении афинского флота она укрылась в Эфесской гавани. Афиняне расположились неподалеку — снова у острова Самос. Несмотря на недавние громкие победы, афинская казна опустела, и Алкивиаду нечем платить жалованье гребцам. Он отправляется в прибрежные, уже покорные Афинам города собирать дань, а командование флотом поручает кормчему своего корабля, Антиоху. Тот самовольно ввязывается в небольшое морское сражение с Лисандром у Эфеса и теряет 15 кораблей. Алкивиад, вернувшись, старается взять реванш за это поражение, но ему не удается выманить Лисандра из гавани. Этим немедленно воспользовались завистники и враги Алкивиада. Главный из них, Фрасибул, еще будет играть важную роль на заключительном этапе нашей истории. Поэтому есть смысл приглядеться к образу его действий уже сейчас. По свидетельству Плутарха: "Тогда Фрасибул, сын Фрасона, один из тех, кто, ненавидя Алкивиада, служил под его началом, уехал в Афины, чтобы выступить с обвинениями. Стараясь озлобить афинян, он утверждал в Собрании, будто Алкивиад потому погубил все дело и потерял суда, что с унизительным легкомыслием распорядился своими полномочиями, передав командование людям, которые заняли при нем самые высокие посты благодаря лишь умению выпивать и матросскому бахвальству, передал для того, чтобы самому беспрепятственно наживаться, плавая куда вздумается, пьянствовать да распутничать с абидосскими и ионийскими гетерами, — и все это когда стоянка вражеских судов совсем рядом!.. Народ поверил врагам Алкивиада и, желая выразить ему свое нерасположение и гнев, избрал новых стратегов".(Там же, XXXVI) Алкивиад отстранен от командования. Считая за лучшее в Афины не возвращаться, он уезжает во Фракию, где поселяется как частное лицо. Тремя годами позже тираны, захватившие власть в Афинах, подошлют к нему убийцу, и он умрет на руках последовавшей за ним в изгнание гетеры Тимандры. Читатель, познакомившийся с полной измен биографией этого блестящего авантюриста и себялюбца, вряд ли питает симпатию к Алкивиаду. И все же он, вероятно, должен недоумевать по поводу легкомыслия афинского демоса. Во второй раз, по одному навету, даже не потрудившись проверить справедливость выдвинутых обвинений, народ смещает своего лучшего полководца. Во всяком случае, Плутарх недоумевал. А по его свидетельству и сами афиняне спустя несколько лет, уже после падения демократии: "… сокрушались, перечисляя свои заблуждения и промахи, и самым непростительным среди них признавали вторую вспышку гнева против Алкивиада. И верно, ведь он ушел в изгнание без всякой вины, меж тем как они, рассердившись на его помощника, постыдно лишившегося нескольких кораблей, куда более постыдно лишили государство самого опытного и самого храброго из полководцев".(XXXVIII) В связи с этим встает естественный вопрос: как отличить свободное волеизъявление народа, которое выше я назвал его суверенным правом при демократии, от слепой безответственности разъяренной толпы? В спокойной обстановке, выслушав аргументы за и против какого-либо решения, народ способен проявить "коллективный здравый смысл", но в состоянии исступления он может совершать бессмысленные и порой самоубийственные поступки. Вот здесь и должны в полную силу заработать "механизмы торможения". Во-первых, закон, неукоснительно требующий предварительного обсуждения любого решения в Совете лучших представителей народа, а, во-вторых, авторитет лидера демократии. Напомним уже цитированный отзыв Плутарха о Перикле: "В народе, имеющем столь сильную власть, возникают, естественно, всевозможные страсти. Перикл один умел искусно управлять ими, воздействуя на народ главным образом надеждой и страхом, как двумя рулями: то он сдерживал его дерзкую самоуверенность, то при упадке духа ободрял и утешал его…". В эпоху разложения демократии оба тормоза были утрачены. Мы приближаемся к концу нашей истории. Но прежде посмотрим, как выглядит Афинская демократия в описываемый момент времени. Для этой цели привлечем свидетельства очевидцев — драматических поэтов того времени. Хотя, согласно традиции, сюжетами трагедий служили древние мифы, их обличительный накал был адресован современникам. В 409 году поставлена трагедия Софокла «Филоктет». Ее действие относится к концу Троянской войны. Согласно прорицанию, чтобы овладеть Троей, надо под ее стены доставить Филоктета, друга Геркулеса, которому великий герой Греции, умирая, оставил свой лук и отравленные стрелы. Между тем, еще по дороге в Трою, греки, по совету Одиссея, бросили Филоктета на пустынном острове. Беднягу ужалила ядовитая змея, и от раны шло невыносимое зловоние. Теперь тот же Одиссей с сыном героя Ахилла, Неоптолемом, возвращается на остров, чтобы силой или хитростью захватить Филоктета. Ко времени постановки трагедии ложь и обман уже стали в Афинах привычными средствами политической борьбы, особенно в устах легко менявших фронт вождей демоса. Об этом иносказательно и говорит Софокл. В его трагедии матерый лис — Одиссей искушает честолюбивого юношу Неоптолема и одерживает легкую победу над его стыдливостью: "Одиссей — … Ты, знаю, сын мой, не рожден таким, Чтоб на обман идти и на коварство, Но сладостно… торжествовать победу! Решись!.. Вновь станем честными… Потом… Забудь же стыд, — всего на день один Доверься мне… а после почитайся Весь век благочестивейшим из смертных!" (79–85) Неоптолем сначала предлагает захватить Филоктета не обманом, а силой. Он даже произносит возвышенную сентенцию: "Неоптолем — … Царь, честно проиграть Прекраснее, чем победить бесчестно". (95) Но в последующем диалоге быстро капитулирует:

"Одиссей — О сын Ахиллы, в юности и я Не скор был на язык и скор на дело Но опытнее стал и понял, в мире Не действия всем правят, а слова. Неоптолем — Но ты же мне приказываешь — лгать! Одиссей — Ты должен Филоктета взять обманом…………………………….. Неоптолем — Но не считаешь ты, что ложь — позор? Одиссей — Нет, — если ложь бывает во спасенье. Неоптолем — Ты не краснеешь сам от этих слов? Одиссей — Коль виден прок, так действуй, не колеблясь. Неоптолем — Какой мне прок, что он вернется в Трою? Одиссей — Пасть может Троя от его лишь стрел. Неоптолем — Как?.. Стало быть, не я разрушу Трою? Одиссей — Ни стрелы без тебя, ни ты без них. Неоптолем — Да… эти стрелы стоит нам добыть… Одиссей — Знай: будешь ты вдвойне вознагражден. Неоптолем — Чем?.. Я, узнав, не откажусь, пожалуй… Одиссей — И доблестным и мудрым будешь назван. Неоптолем — За дело же! И пусть умолкнет совесть!" (96 — 120) Какой быстрый переход от "ложь — позор", через соблазн ("стоит нам добыть") к решительному "пусть умолкнет совесть!". Это — примета времени! В 411 году, в разгар кровопролитной борьбы между вождями олигархов и демократов, была поставлена трагедия Еврипида «Финикиянка». В ее сюжете война между сыновьями несчастного царя Эдипа, Полиником и Этеоклом, за царство в Фивах. Этеоклу удалось изгнать брата. Тот возвращается под стены родного города во главе чужеземного войска. Его ведет жажда денег, дающих власть. В начало трагедии Еврипид вводит эпизод, когда Полиник встречается со своей матерью Иокастой (в этой версии мифа она и Эдип живы) и просит ее уговорить брата добровольно уступить ему власть в Фивах. Хотя бы на один год, чтобы потом царствовать поочередно. Свою просьбу он заканчивает такой сентенцией: "Я истиной избитой заключу Мои слова: на свете только деньги Дают нам власть, вся сила только в деньгах; И если я привел сюда войска, Так оттого, что беден я, а знатный И нищий муж среди людей — ничто". (438–443) Иокаста пытается убедить Этеокла ответить согласием на просьбу старшего брата. Она с жаром говорит о правде, равенстве, справедливости. Но для Этеокла все это — пустой звук. Им безраздельно владеет жажда власти, пусть неправой, но сладостной. Он отвечает матери: "Перед тобой желаний не таю: На путь светил полунощных, и в бездну Подземную, и к ложу солнца я За скипетром пошел бы, не колеблясь, Когда бы там он спрятан был. Царей Великих власть среди богов бессмертных Богиня дивная. А я — фиванский царь! О мать моя, и прав своих державных Я не отдам другому, — пусть их вырвет……………………………………………….. Острее нож точи! Коней и колесниц побольше в поле! Когда Неправда нам вручает Власть, Они прекрасны обе. Добродетель Во всем другом готов я соблюдать". (504–526) Уже после смерти Еврипида была поставлена трагедия "Ифигения в Авлиде". Ее сюжетом служат события начала Троянской войны, когда царь Агамемнон был должен принести в жертву Артемиде свою дочь Ифигению. По ходу трагедии возникает словесная перепалка между братьями-царями. Менелай в запальчивости говорит Агамемнону: "Вспомни, как душой горел ты стать вождем союзных ратей, Сколько ран душевных прятал под расшитый свой гиматий? Вспомни, как ты унижался, черни руки пожимая, Как дверей не запирал ты, без разбору принимая, Как со всеми по порядку ты беседовал учтиво, И врагов и равнодушных уловляя фразой льстивой… И с ахейцами торгуясь за надменную утеху, Чем тогда ты, Агамемнон, не пожертвовал успеху? А потом, добившись власти, вспомни, как ты изменился, От друзей своих недавних как умело отстранился!.." (337–346) Можно не сомневаться, что в этом описании Еврипид имеет в виду приемы, какими добивались власти его современники — демагоги. В трагедиях Еврипида мы находим и оценку низменных вожделений афинского плебса той поры. В середине 20-х годов была поставлена трагедия «Геракл». Захвативший власть в отсутствие Геракла тиран Лик намерен погубить жену и детей героя, но тот успевает во-время вернуться в Фивы. Затем следует сцена безумства Геракла, убивающего своих детей. Очнувшись, он хочет покончить с собой, и его едва удерживает Тесей. Так вот. Когда в начале трагедии Геракл появляется в Фивах, его встречает отчим, Амфитрион, и предупреждает, что голытьбы ради возможности грабежа поддерживает тирана: "Знай: много нищих, что хотят казаться Богатыми, захватчика поддержат: Мятеж подняли и сгубили город Затем они, чтобы добро чужое Разграбить, промотав сперва свое На праздные попойки и пирушки". (588–593) И еще, — для полноты картины, — суждение Еврипида о переменчивом характере суда народа. В 408 году поставлена трагедия «Орест». Ее действие начинается уже после убийства матери-отравительницы Орестом и его сестрой, Электрой. В кульминации трагедии суд аргосцев над Орестом. Перед судом многоопытный Менелай советует Оресту: "Когда народ от гнева разъярится, Он как пожар — тушить не помышляй! Но если, уступив, сумеешь выждать, Чтоб ярость он всю выдохнул, тогда Мгновенья не теряй и можешь тотчас С народа взять что хочешь без труда. И жалость в нем и гнев живет великий Терпение имей, и ты спасен". (697–704) "Свидетельские показания" трагических поэтов, за недостатком места, этим придется ограничить. Выше я назвал демократический переворот 410 года революцией. Термин, разумеется, современный. Использовать его позволяет аналогия событий, настроений и поступков, известных для той древней поры, с тем, что мы привыкли находить в революциях сравнительно недавнего прошлого. Одной из характерных черт почти любой революции является использование для защиты своих завоеваний насилия, в том числе и крайней его формы — убийства, нередко без суда и следствия. В 409 г. Народное собрание принимает чрезвычайный закон в защиту демократии. В упомянутой ранее книге французский историк Поль Гиро приводит текст этого закона со ссылкой на сочинение Андокида "О мистериях". Закон звучит вполне революционно: "Если какой-нибудь человек ниспровергнет демократию в Афинах или после ниспровержения ее будет занимать какую-либо общественную должность, то да будет он почтен врагом афинского народа: его можно безнаказанно убить, а его имущество будет конфисковано, за исключением десятой части богини Афины. Убийца со своими соучастниками будут считаться чистыми и незапятнанными. Каждый афинянин, совершая жертвоприношение, должен клясться убить его".(с. 427) Далее в законе следует и текст клятвы, которую все афиняне давали на празднике Дионисий. Обратите внимание на то, что в клятве кроме идей защиты демократии и безнаказанности убийцы, фигурирует и стремление побудить его к действию прямым корыстным интересом — ему достанется половина имущества убитого. Продолжу цитату: "Клятва должна быть такова: "Клянусь причинять, если буду иметь возможность, всяческий вред, словом и делом, участием в голосовании или собственной рукою, всякому человеку, который ниспровергнет демократию в Афинах или примет после ниспровержения ее какую-нибудь общественную должность, который будет стремиться к тирании или помочь тирану. Если его убьет кто-нибудь другой, я буду смотреть на убийцу, как на человека, незапятнанного в глазах богов и демонов, потому что он убил врага афинского народа. Я продам все имущество убитого и половину отдам убийце, не удержав из нее ничего. Если же какой-нибудь человек, во время убийства или покушения на убийство одного из этих преступных людей, сам лишится жизни, я буду проявлять по отношению к нему и его детям благодарность, как это делается по отношению к Гармодию и Аристогитону и их потомкам".(Там же) Итак, узаконен самосуд. А законы Солона? Они, — как это тоже характерно для революций, — под сомнением. Сразу после свержения «четырехсот» народ постановляет пересмотреть законы. Избрана комиссия во главе с неким Никомахом. О его «деятельности» на этом посту мы узнаем из обвинительной речи, составленной логографом Лисием: "… Ему было поручено в четыре месяца произвести пересмотр законов Солона, а он вместо Солона сделал самого себя законодателем, а вместо четырех месяцев растянул свою должность на шесть лет и каждый день брал взятки за то, что одни законы вписывал, а другие вычеркивал. А мы попали в такое положение, что получали законы из его рук как будто от хозяина, и обе стороны в суде представляли законы противоположные, причем и та и другая сторона утверждала, что получила закон от Никомаха".(XXX) Замечу попутно, что этот самый Никомах в 405 г., когда олигархи снова взяли верх, помог им осудить на казнь вождя демократов Клеофонта. Тем не менее после восстановления демократии в 403 г. его снова назначили быть во главе все той же комиссии законодателей. И он тянул дело еще 4 года, пока, наконец, не попал под суд с обвинением в форме исангелии.(Речь Лисия написана для этого суда). Разгадка такой нелепицы очень проста — никто не мог разобраться в путанице древних Солоновых законов и постановлений Народного собрания, эти законы изменявших или им противоречивших. И вообще, лидеры демократии и граждане, избираемые на государственные должности по жребию, были, как правило, людьми малограмотными. Все дела находились в руках постоянных секретарей и письмоводителей разного рода, нередко из рабов. Их влияние усиливалось с ростом числа бумаг, инструкций, отчетов и протоколов. Поэтому в Афинах того периода процветала бюрократия. Но если законы во время революции несколько неопределенны, то с тем большей решимостью, (руководствуясь, конечно, революционной совестью!) действует Народный суд. И действительно, гелиея становится в ту пору своеобразным центром политической жизни Афин. Чтобы понять и оценить это своеобразие, следует подробнее, чем было сделано в главе 6, познакомиться с процедурой афинского судопроизводства. Напомню, что в гелиею избирали по жребию шесть тысяч человек, образующих десять судебных коллегий по 501 присяжному заседателю. Следствия и допроса не было. Виновность определяли путем тайного голосования после слушания речей обвинителя и обвиняемого. Вопрос о наказании, если оно не предусмотрено законом, решался путем еще одного голосования, когда суд выбирал между предложениями истца и ответчика. Аристотель в "Афинской политии" подробно описывает сложную процедуру распределения судей по коллегиям перед началом заседания. По жребию каждый из них получает трость, цвет которой соответствует окраске входа в один из залов суда и, по-видимому, служит пропуском. Поочередно они вытаскивают из урны металлические желуди, на которых буквами алфавита обозначены различные дела, назначенные слушаньем на этот день. Жеребьевкой избирают и председательствующего в судебном заседании, потом одного члена суда — для наблюдения за клепсидрой и четырех — к баллотировочным урнам. Все это для того, чтобы затруднить подкуп судей. По-видимому, таковой практиковался. При входе в суд каждому из гелиастов вручается жетон, на право получения платы (три обола) по окончании заседания. Судебную речь следовало сочинять тяжущемуся лично. Но поскольку на суд воздействовали не столько факты и свидетельские показания, сколько логика самой речи, то ее нередко заказывали логографу и выучивали наизусть. Логограф старался построить речь таким образом, чтобы ее характер соответствовал облику говорящего. К искусным ораторам суд относился подозрительно, поэтому обвиняемому надо было показать себя неопытным в красноречии. Каждый гражданин, знавший о том, что за кем-то числится долг государству, например, неуплаченный налог или присвоенные казенные деньги, мог привлечь его к суду и описать имущество обвиняемого. В случае признания жалобы справедливой, подавший ее получал часть конфискуемого имущества. Благодаря такому порядку расплодилось большое число профессиональных доносчиков, шантажировавших свои жертвы. Их называли «сикофантами». Хотя за ложный донос сикофанта могли самого приговорить к большому штрафу или даже казнить, риск был не очень велик ввиду заинтересованности суда в обвинительном приговоре. Конфискация имущества обеспечивала казну средствами для оплаты судей. «Сикофантство» стало буквально бичом в Афинах. Многие, даже невиновные ни в чем люди, опасаясь несправедливого приговора, предпочитали откупаться от сикофантов. Облик доносчика на редкость живо обрисован Аристофаном в комедии «Ахарняне», поставленной в 425 году. Герой комедии Дикеополь — земледелец, загнанный в город еще Периклом. Он видит, как в собрании вожди дурачат народ, представляя ему мнимых послов персидского царя. Тогда он ухитряется за восемь драхм купить у спартанцев мир лично для себя и около своего дома торгует с мегарцами и беотийцами, а потом смачно пирует. Ему приходится отбиваться от хора воинственных стариков — жителей дема Ахарны, преследующих его за измену. Приведу сцену торга Дикеополя с беотийцем, в которой появляется матерый доносчик. Дикеополь только что завладел угрем — любимым лакомством афинян (угрей разводили в озерах Беотии). Начинается торговля: Беотиец — А кто же деньги за угря заплатит мне? Дикеополь — Его беру я в счет торговой пошлины. Ну, что еще продать намереваешься? Беотиец — Да все здесь продается. Дикеополь — Сколько ж просишь ты? Иль на другой товар сменяешь? Беотиец — Правильно. Не все, что есть в Афинах, есть в Беотии. Дикеополь — Тогда фалерских ты возьми селедочек Или горшков. Беотиец — Горшки? Селедки? Дома есть А что в одних Афинах только водится? Дикеополь — А, знаю, знаю! Как горшок, доносчика Ты упакуй и вывези. Беотиец — Поистине Я дома дельце прибыльное сделаю, Придя с такою обезьяной хитрою! Дикеополь — Вот кстати и Никарх идет на промысел.

Появляется Никарх

Беотиец — Как мал он ростом! Дикеополь — Весь — дерьмо чистейшее. Никарх — Чьи здесь товары? Беотиец — Все мои, фиванские, Свидетель Зевс. Никарх — Я донесу, что прибыл ты С военной контрабандой. Беотиец — Ты с ума сошел! Ведь ты же воевать задумал с птицами. Никарх — Ты тоже пострадаешь! Беотиец — Что же сделал я? Никарх — Я отвечаю только ради публики: Ты от врагов привез сюда светильники. Дикеополь — Ты, значит, загорелся от светильника? Никарх — Ведь он поджечь сумеет доки в гавани. Дикеополь — Светильник — доки? Никарх — Да. Дикеополь — Каким же образом? Никарх — Привяжет к водяной блохе беотянин Светильничек и прямо к нашей гавани При ветре пустит сточными канавами. А кораблям одной довольно искорки И вспыхнут в тот же миг. Дикеополь — Подлец негоднейший! От блошки вспыхнут, вспыхнут от светильника? Никарх (зрителям) — Вы все свидетели. Дикеополь — Заткни-ка рот ему. Соломы дай, займусь я упаковкою. Хватают доносчика и упаковывают его. (895–927) Нелепость самого доноса может показаться преувеличенной, гротеском, но… ведь и нам есть, что вспомнить!.. Обстановку в суде и облик судьи не менее едко высмеивает Аристофан в уже цитированной комедии «Осы». Филоклеон в споре с сыном похваляется своей судейской властью: "От барьера мой бег я сейчас же начну и тебе доказать постараюсь, Что могуществом нашим любому царю мы ничуть и ни в чем не уступим. Есть ли большее счастье, надежней судьба в наши дни, чем судейская доля? Кто роскошней живет, кто гроза для людей, несмотря на преклонные годы? С ложа только я сполз, а меня уж давно у ограды суда поджидают. Люди роста большого, преважный народ… подойти я к суду не успею, Принимаю пожатия холеных рук, много денег покравших народных, И с мольбой предо мной они гнутся в дугу, разливаются в жалобных воплях: "Умоляю тебя, пожалей, мой отец! Может быть, ты и сам поживился, Когда должность имел или войско снабжал провиантом в военное время". Я — ничто для него, но он знает меня, потому, что оправдан был мною…………………………….. Наконец, размягченный мольбами вхожу, отряхнувши всю ярости пену, Но в суде никаких обещаний моих исполнять не имею привычки. Только слушаю я, как на все голоса у меня оправдания просят. И каких же, каких обольстительных слов в заседанье судья не услышит? К нищете сострадания просит один и к несчастьям своим прибавляет Десять бедствий еще; до того он дойдет, что ко мне приравнять его можно Тот нам сказку расскажет, исполнит другой из Эзопа забавную басню. А иные острят, чтобы нас рассмешить и смирить раздражение наше. Но увидев, что мы не поддались ему, он ребят поскорее притащит, Приведет сыновей, приведет дочерей… Я сижу и внимаю защите, А они, сбившись в кучу, все вместе ревут, и опять их отец, точно бога, Умолять нас начнет, заклиная детьми, и пощады трепещущий просит: "Если криком ягнят веселится ваш слух, ради голоса мальчика сжальтесь! Если визг поросят больше радует вас, ради дочек меня пожалейте!" Ну тогда мы чуть-чуть станем мягче к нему, раздражения струны ослабим… Или это не власть, не великая власть? Не глумимся ли мы над богатством?" (548–575) Согласно цитированному выше закону, за деятельность, направленную против демократии, полагалась казнь и конфискация имущества. После падения правления «четырехсот» лидеры олигархов бежали из Афин, но осталось достаточно много людей, которых, ложно или справедливо, можно было обвинить в сотрудничестве с ними. В большинстве своем это — люди состоятельные. Для сикофантов открылось обширное поле деятельности. Начинается буквально эпидемия доносов и судебных процессов против истинных и мнимых приверженцев олигархии. Тот же Лисий в одной из своих судебных речей, написанных позднее, так говорит об этом времени: "Они (доносчики — Л.О.) убедили вас некоторых граждан без суда приговорить к смерти, у многих незаконно конфисковать имущество, других, наконец, наказать изгнанием с лишением гражданских прав. Это были люди такого сорта, что виновных за взятку оставляли в покое, а людей ни в чем не повинных губили, возбуждая против них перед вами судебное преследование. Эту деятельность они не прекращали до тех пор, пока не повергали наконец отечество в раздоры и страшные бедствия, а сами из бедняков превратились в богачей…".(XXV) Месть и расправа по политическим соображениям не оставили и следа от былого единодушия афинских граждан. В среде выходцев из старинных аристократических родов, некогда столь почитавшихся народом, царит страх, в среде простонародья — ненависть и подозрительность. Обвиняя бывших сторонников олигархии в злоупотреблениях властью и обогащении за счет народа, сами лидеры демократии под новой вывеской поступают точно так же. Да иначе и быть не может в обществе, где утрачены нравственные устои — в нем власть развращает людей, как бы эта власть себя не называла. В речи, которую я только что цитировал, Лисий вскользь говорит судьям, как о чем-то тривиальном: "Как всем известно, во время прежней демократии многие государственные деятели расхищали народное достояние, некоторые брали взятки в ущерб вашим интересам, иные своими ложными доносами отчуждали от вас союзников". Пожалуй, довольно. Читателю, вероятно, уже ясно, во что превратилась Афинская демократия всего лишь через четверть века после смерти Перикла. В Афинах воцарилась атмосфера взаимной ненависти, подозрительности и страха. Расцветает коррупция, доносительство, сутяжничество, стремление к обогащению за чужой счет, иждивенчество. Падает авторитет власти, а с ним и дисциплина — особенно в армии и флоте. Государство с таким «букетом» гражданских доблестей ожидает катастрофа. Ее приближение понимают те немногие из афинян, кто остался верен идеалам Перикла. В их числе его сын, которому в то время уже сорок лет. Ксенофонт в «Меморабилии» пересказывает разговор Перикла младшего с Сократом. Перикл говорит о гражданах Афин: "Разве будут они так повиноваться властям (как лакедемоняне), если они даже щеголяют неуважением к ним? Или будут ли они когда-нибудь так единодушны, если вместо того, чтобы помогать друг другу в видах взаимной выгоды, они стараются вредить друг другу и руководятся чувством зависти во взаимных отношениях больше, чем относительно иностранцев? Как на частных сходках, так и в общественных собраниях они больше, чем кто-нибудь ссорятся между собой, ведут друг с другом бесчисленные тяжбы и таким образом предпочитают скорее приобретать на счет ближнего, чем находить выгоду во взаимной помощи. Распоряжаясь общественным достоянием, как неприятельской добычей, они из-за него также ведут борьбу между собой и высшее удовольствие находят в том, чтобы иметь влияние в этой борьбе. Этим объясняется совершенное невежество и неспособность наших граждан (в военном деле), отсюда же происходит необыкновенная вражда и взаимная их ненависть; поэтому я очень боюсь, как бы наш город не постигло какое несчастье, большее, чем он в состоянии вынести".(III, 16) Предчувствовал ли Перикл младший, что первой жертвой этого несчастья окажется он сам? Мы этого не узнаем. А тем временем катастрофа надвигается неуклонно. Но почему так быстро? Ведь после смерти Перикла не прошло и двадцати пяти лет. Сохранилась бы демократия, если он прожил бы дольше и передал лидерство в руки столь же достойного государственного мужа, — быть может, своего сына? Вряд ли. Скорее всего Афинская демократия была исторически обречена. Прежде, чем обосновать это предположение, следует ответить на вопрос: "А как случилось, что она вообще возникла?" Ведь демократический этап вовсе не обязателен в истории древних цивилизаций. Персия и Египет, например, от первобытно-общинного строя перешли прямо к деспотиям. Неужели все дело в том, что на заре истории в Афинах появился мудрец Солон? Нет, конечно. После Солона был полувековой перерыв на тиранию Писистрата и его сыновей. Однако после изгнания тиранов демократия восстановилась. Следовательно, в то время для нее были объективные предпосылки. Какие? Чтобы найти ответ, надо принять во внимание влияние географического, экономического и морального факторов. Владычество над многочисленными, кочующими по просторам Малой Азии народами было возможно только в условиях жестокой деспотии. Обеспечение устройства и содержания в порядке обширных ирригационных сооружений в протяженной долине Нила лежало в основе «божественной» власти фараона и жрецов. Греки после вторжения дорийцев в XI–IX веках до н. э., в течение четырех столетий до Солона, жили оседло в многочисленных маленьких долинах гористого полуострова. Общинно-родовой строй устоялся. Сложились и закрепились нормы патриархальной нравственности. Небольшие, стабильные и сплоченные крестьянские общины не нуждались в деспотическом правлении. Наоборот — в них складывались предпосылки для самоуправления народа. Ему мешало лишь резкое имущественное расслоение, возникшее в предшествующую «героическую» эпоху захватнических войн. Демократия возможна только в таком обществе, где большинство населения обладает некоторым средним достатком. Интересно высказывание Аристотеля по этому поводу. В своем трактате «Политика» он писал: "В каждом государстве мы встречаем три класса граждан: очень зажиточные, крайне неимущие, и третьи, стоящие в середине между теми и другими… Люди первой категории по преимуществу становятся наглецами и крупными мерзавцами; люди второй категории обыкновенно делаются подлецами и мелкими мерзавцами. А из преступлений одни совершаются из-за наглости, другие вследствие подлости… Поведение людей второй категории из-за их крайней необеспеченности в материальном отношении, чрезвычайно униженное. Таким образом, они не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая проявляется у господ над рабами; люди же первой категории не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами. Получается государство, состоящее из рабов и господ, а не из свободных людей, государство, где одни исполнены зависти, другие презрения".(IV, 9, 3) Поэтому: "… те государства имеют наилучший строй, где средний элемент представлен в большем количестве, где он пользуется большим значением, сравнительно с обоими крайними элементами или, по крайней мере, сильнее каждого из них в отдельности взятого".(IV, 9, 7) Реформа Солона, освободившая крестьян от долговой кабалы, открыла возможность определенного выравнивания имущественного положения афинян. Это и создало надежную основу для демократии. Патриархально-общинная нравственность как нельзя лучше соответствовала демократическому общественному устройству. Семена, брошенные Солоном на благодатную почву замкнутой афинской общины, дали хорошие всходы. Но… «прогресс» шел дальше, и демократия в ту далекую эпоху неизбежно должна была оказаться его жертвой. Обстоятельства войны с персами ускорили создание мощного морского флота. За этим последовало развитие торговли, рабовладения и внешняя экспансия Афин. Снова возникла острая ситуация имущественного неравенства. Богачи, — торговцы и рабовладельцы, — и масса разорившихся крестьян, ремесленников, не говоря уже о рабах. Жажда наживы, богатство, роскошь и стремление к ним, рост индивидуализма, утрата чувства общности судьбы, преданности своему городу, психология потребительства и иждивенчества — все разрушало фундамент патриархальной нравственности. Пока остатки ее сохранялись, была жизнеспособна и демократия. Но "падение нравов" шло неукоснительно. Периклу лишь на короткое время удалось его сдержать. Тем не менее благоприятных условий для существования деспотического правления в маленьких Афинах не возникло.(Афинская империя после поражения в войне со Спартой распалась). И потому тирания, о которой речь пойдет в следующей главе, просуществовала не долго. Но и демократия была обречена. Путь исторического прогресса лежал через ее падение. Нечто подобное произошло позже в Риме. Там демократическая республика тоже изжила себя. Но с тем отличием, что сохранение владычества в огромной Римской империи диктовало необходимость установления императорской власти. В Истории все более или менее повторяется. Пройдут века. Рабовладельческая Римская Империя распадется и уступит место феодальной раздробленности. Для ее преодоления в Европе возникнут обширные монархии. Переход власти к буржуазии вернет на сцену демократию. Обнищание пролетариата приведет буржуазную демократию на край пропасти, но технический прогресс и связанный с ним рост общего благосостояния укрепит почву под ее ногами. В России, в силу ее политической отсталости и огромности пространства, прогресс пойдет своеобразным путем. Крестьянская община будет сосуществовать с урезанной формой феодализма и абсолютной монархией. Запоздалое падение монархии даст толчок бурному развитию демократии в форме социальной революции. Затем наступит эпоха демагогической тирании. Наконец, освобождающаяся от нее демократия осозн?ает невозможность своего развития на базе низкого уровня жизни большинства народа и вступит на путь энергичных экономических (и политических) реформ.