Стивен Бакстер Паутинка

Флиттер взбрыкнул. Обескураженная Лвов оторвалась от информационной панели. По ту сторону прозрачного корпуса флиттера червоточина, пространственно-временной туннель во Вселенной, изливала струи бело-голубого света, тянущиеся к флиттеру и мимо него, создавая впечатление немыслимой, неконтролируемой скорости. — У нас проблема, — сообщила Гоб. Пилот, хмурясь, склонилась над своим пультом. Черты ее тонкого лица исказились.

Лвов уже долго вслушивалась в синтезированное бормотание информационной панели, вещающей о температурной инверсии слоев в азотной атмосфере, но теперь хлопнула по пульту, оборвав механический лепет. Флиттер представлял собой прозрачную трубу, обманчиво теплую и уютную. И невероятно хрупкую.

«У астронавтов бывают проблемы в космосе, — подумала она. — Но не у меня, я не герой, я всего лишь исследователь».

Лвов было двадцать восемь лет, и она не собиралась умирать — и уж определенно не во время будничного двадцатичетырехчасового прыжка сквозь червоточину Пула, по которой уже восемьдесят лет курсировали люди.

Девушка вцепилась в информационную панель так, что костяшки пальцев побелели. Она пыталась понять, следует ли ей чувствовать себя испуганной.

Гоб вздохнула, оттолкнула свой пульт, и тот поплыл перед ней в воздухе.

— Задраивай скафандр и застегивай ремень безопасности.

— В чем дело?

— Наша скорость в червоточине возрастает. — Гоб затягивала туже свои привязные ремни. — Через минуту мы достигнем края.

— Что? Но нам же оставалось еще полчаса лёту.

— Знаю, — раздраженно бросила Гоб. — Думаю, граница раздела стала нестабильна. Червоточина прогнулась.

— И что это значит? Мы в опасности?

Гоб проверила герметичность скафандра Лвов и подтолкнула к ней свою информационную панель. Бледная, строгая Гоб родилась на Марсе. Ей было лет пятьдесят.

— Ну, повернуть назад мы не можем. Так или иначе, через несколько секунд все кончится. Держись крепче.

Теперь Лвов видела границу, край червоточины: бело-голубой четырехгранник, прямоугольную клетку, раскрывающуюся перед ней из бесконечности.

Сияющая рама неслась на флиттер.

Судно выскочило из разваливающегося туннеля. Казалось, свет фонтаном бьет из летящего корабля — перенапряженное пространство-время изливало поток тяжелых частиц.

Перед глазами Лвов кружились звезды.

Гоб уводила флиттер в сторону, подальше от бьющей ключом энергии…

И был толчок, крен, разрыв непрерывности, отделение от того, что творилось за корпусом, — и внезапно впереди выросла планета.

— Реки Аида! — выдохнула Гоб. — Откуда она взялась? Придется садиться, мы слишком близко.

Лвов видела сложный ландшафт, серо-алый в свете разбухшей луны. Картинка была тускло освещена и бешено раскачивалась: это кувыркался флиттер. А между миром и луной растянулась…

Нет. Это невозможно.

Видение исчезло, растворившись во мраке.

— Вот оно! — крикнула Гоб.

Извергнувшаяся из ниоткуда пена наполнила флиттер. Невесомые хлопья забили Лвов уши, рот, глаза; она ослепла, но дышать могла.

Лвов услышала звук столкновения, скрежет, продлившийся несколько секунд, и представила, как флиттер, точно плуг, вспарывает поверхность планеты. Затем — тяжелый толчок… и все.

Флиттер остановился.

Механический голос бормотал инструкции по технике безопасности. Оболочка, тикая, охлаждалась.

Во внезапно наступившей тишине, все еще ослепленная пеной, Лвов пыталась восстановить в сознании увиденное. Паутина. Это была паутина, растянувшаяся от планеты до ее спутника.

— Добро пожаловать на Плутон, — прозвучал осипший, но ироничный голос Гоб.

Лвов стояла на поверхности Плутона.

Скафандр обладал отличной изоляцией, но от него исходило достаточно тепла, чтобы вокруг следов девушки шипели азотные облачка, а во льду, там, где она проходила, образовывались маленькие оплавленные кратеры. Сила тяжести тут составляла всего несколько процентов от обычной, и Лвов, рожденная на Земле, чувствовала себя так, словно сейчас полетит.

Над ней кружились легкие перистые завитки, аэрозольные скопления, висящие в азотно-метановой атмосфере. Облака заслоняли белоснежные звезды. Солнце и местную луну, Харон, здесь скрывала махина планеты, и диск был черен, чернее черного — покореженный ландшафт при слабом свете звезд выглядел всего лишь грубым наброском пейзажа.

Флиттер пропахал на древнем лике этого мира борозду в милю длиной и пятьдесят ярдов глубиной, так что Лвов находилась сейчас на дне ущелья, стиснутого стенами азотного льда. Гоб вытаскивала оборудование из измятых остатков флиттера: скутеры, информационные панели, модули жизнеобеспечения, рабочую аппаратуру Лвов. Большая часть этих вещей была достаточно крепка, чтобы пережить удар, но только не ее приборы.

Возможно, геолог и может обойтись одним молоточком и набором сумок для образцов. Но Лвов как-никак атмосферный физик. Чего она здесь добьется без своих приспособлений?

Страх уже исчез, сменившись раздраженным нетерпением. Она находилась в пяти световых годах от Солнца; интерактивный диалог с Землей уже невозможен. Девушка пнула носком ботинка лед. Она застряла тут; ни с кем нельзя поговорить, и нет даже вычислительной мощности, чтобы создать виртуальное окружение.

Гоб закончила сражаться с обломками крушения. Она тяжело дышала.

— Идем. Давай выберемся из этой канавы и оглядимся.

Женщина показала Лвов, как вести скутер — простую платформу, работающую на инертном газе и управляемую с помощью двух изогнутых ручек.

Бок о бок Гоб и Лвов поднялись из борозды, оставленной крушением флиттера.

Лед Плутона был темно-малиновым с багровыми прожилками органики. Лвов смутно различала на поверхности узоры вроде барельефов. Похожие на диски размером с тарелку, они обладали сложной структурой снежинок.

Лвов неуклюже приземлилась на край борозды, тупой нос скутера с хрустом воткнулся в лед, и девушка возблагодарила фортуну за то, что здесь низкая гравитация. Вес и жар скутеров мгновенно уничтожили ледяные узоры.

— Мы опустились возле экватора, — сказала Гоб. — У южного пояса коэффициент отражательной способности выше; там шапка метанового льда, точно говорю.

— Да.

Гоб показала на ярко-голубую искру высоко в небе:

— Это граница червоточины, оттуда мы появились. Она в пятидесяти тысячах миль от планеты.

Лвов, щурясь, смотрела на созвездия, ничем не отличающиеся от тех, под которыми она выросла на Земле.

— Мы тут застряли?

— Временно, — терпеливо объяснила Гоб. — Флиттер поврежден, червоточина развалилась; до Юпитера пришлось бы добираться долгим кружным путем.

Три миллиарда миль…

— Десять часов назад я спокойно спала в гостинице на Ио. А теперь — это. Какая пакость!

Гоб рассмеялась:

— Я уже отправила сообщение во Внутреннюю систему. Часов через пять они его получат и пришлют за нами GUT-корабль. Он дозаправится тут льдом Харона…

— Так сколько нам ждать?

— Это зависит от готовности корабля. Скажем, десять дней на сборы, затем десять дней полета…

— Двадцать дней?

— Мы вне опасности. Запасов хватит на месяц. Хотя придется жить в этих скафандрах.

— Реки Аида! Предполагалось, что все путешествие займет семьдесят два часа.

— Ну, — вспылила Гоб, — значит, придется тебе позвонить и отменить назначенные свидания! Нам остается только ждать тут; комфорта не обещаю, но с безопасностью все обстоит вроде как благополучно.

— А что произошло с червоточиной?

Гоб пожала плечами и уставилась на далекую голубую искру.

— Насколько я знаю, ничего подобного прежде не случалось. Думаю, граница потеряла стабильность и это отразилось на горловине… Только вот понятия не имею, отчего мы упали на Плутон, да еще так стремительно. Это не имеет смысла.

— Как так?

— Мы прошли по пространственной орбите. — Женщина искоса, словно бы смущенно взглянула на Лвов. — Кажется, один миг мы летели быстрее света.

— Сквозь обычное пространство? Это невозможно.

— Естественно. — Гоб подняла руку, чтобы почесать щеку, и пальцы в толстых перчатках заскребли о лицевой щиток шлема. — Наверное, я поднимусь к границе и посмотрю что и как.

Гоб показала Лвов, как получить доступ к боксам жизнеобеспечения, затем привязала информационную панель к спине, взобралась на борт своего скутера и покинула поверхность планеты, взмыв к границе. Еще долго Лвов следила за уменьшающейся фигуркой, пока та не исчезла в пространстве.

Теперь девушка оказалась в полной изоляции — единственный человек на Плутоне. И очень одинокий.

Ответ из Внутренней Системы пришел спустя двенадцать часов после аварии. С Юпитера за ними отправится GUT-судно. Тринадцать дней уйдет на снаряжение корабля, потом восемь дней лёту до Плутона, потом еще набрать реактивной массы на Хароне… Как же Лвов злилась на фактор времени!

Она получила еще несколько посланий: озабоченную записку от родных, раздраженное требование уточнить данные от научного руководителя и приказ Гоб от ее нанимателя составить подробный список поломок флиттера. Корабль Гоб был коммерческим транзитным судном, нанятым Оксфордом — университетом Лвов — для данного путешествия. Теперь, кажется, разразится великая битва между Оксфордом, фирмой Гоб и страховыми компаниями за то, на кого возложить ответственность.

Лвов в пяти световых часах от дома обнаружила, что отвечать на письма асинхронно, весьма неудобно. Она чувствовала себя отсеченной от возможности общаться со всем человечеством в режиме реального времени. В итоге девушка набросала ответ семье, а остальные сообщения просто удалила.

Она снова проверила исследовательское оборудование, но его действительно нельзя было использовать. Лвов попыталась уснуть. В скафандре ей было неуютно, неуклюжая одежка внушала клаустрофобию. Она волновалась, она устала, и она немного боялась.

Тогда Лвов начала методично осматривать район, ведя свой скутер по расширяющейся спирали вокруг места крушения.

Рельеф местности оказался удивительно сложен: подсвеченные звездами ледяные скульптуры волнистых хребтов перемежались великолепными ущельями. Лвов держалась в пятистах футах от поверхности; если она спускалась ниже, жар скутера вырывал из хрупкого азотного льда клубы пара, стирая древние черты, и девушка чувствовала смутную вину за это.

Лвов обнаружила еще несколько узоров в форме снежинок, обычно собранных группками по восемь-десять штук.

Плутон, как и его луна-близнец Харон, представлял собой каменный шар, окутанный толстой мантией водного и азотного льда с вкраплениями метана, аммиака и органических соединений. Он походил на огромное, устойчивое ядро кометы и едва ли заслуживал статуса «планеты». Существуют спутники куда большие, чем Плутон.

За восемьдесят лет, со времен сооружения червоточины Пула, в него заглядывала лишь горстка «гостей». И никто из них не взял на себя труд походить по Плутону или Харону. Червоточина, сообразила Лвов, создавалась не в коммерческих целях, а как своего рода шутка: цепь, соединившая наконец все планеты Системы скоростным кольцом с Юпитером в центре.

Пристальное наблюдение утомило девушку. Она убедилась, что может определить местонахождение борозды, оставшейся на месте их падения, подняла скутер на милю над поверхностью и помчалась в сторону южной полярной шапки.

Гоб вызвала ее от границы:

— Кажется, я догадываюсь, что тут случилось, — тот сверхсветовой эффект, о котором я говорила. Лвов, ты слышала о волне Алькубьерре?[1]

Она скинула изображения на пульт Лвов — фотографии границы червоточины, схемы, графики.

— Нет. — Лвов, не обращая внимания на входящую информацию, сосредоточенно вела скутер. — Гоб, почему вообще червоточина потеряла стабильность? Каждый день по всей Солнечной системе совершаются сотни скоростных транзитных переходов.

— Червоточина — это щель в пространстве. Она по самой сути своей нестабильна. Горловина и устье держатся открытыми благодаря активным контурам обратной связи, которые задействуют некоторые проводки с необычными свойствами. Среди них — отрицательная энергетическая плотность, своего рода антигравитация, которая…

— Но эта дыра повела себя не так, как нужно.

— Возможно, ее недостаточно настроили. Присутствия массы флиттера в горловине оказалось достаточно, чтобы перегрузить червоточину. Если бы ею пользовались чаще, нестабильность могли бы обнаружить и устранить раньше…

Лвов летела над серовато-белым полем, в клубах аэрозольного тумана; голос Гоб звучал для нее шепотом, далеким и бессмысленным.

Восход на Плутоне.

Светило — крохотная точка, окутанная многослойными напластованиями перистых облаков. Солнце здесь кажется в тысячу раз более тусклым, чем на Земле, но ярче, чем любая планета на земных небесах.

Внутренняя система — лужица света вокруг Солнца, скошенный диск, такой маленький, что Лвов могла бы прикрыть его ладонью. А ведь в этом диске — сотни миллиардов людей, почти все человечество. Солнце не грело поднятую руку, но девушка увидела слабую тень, упавшую на лицевую пластину ее скафандра.

Азотная атмосфера динамична. В перигелии — ближайшей к солнцу точке орбиты Плутона — «воздух» растягивается до трех планетарных диаметров. Метан и другие летучие элементы присоединяются к более густому слою, поднимающемуся от поверхности. Затем, когда Плутон отойдет от Солнца и погрузится в свою двухсотлетнюю зиму, атмосфера вновь съежится.

Лвов страшно жалела о том, что у нее нет сейчас оборудования для анализа атмосферы; гибель приборов болью отдавалась в сердце.

Девушка летела над эффектной местностью: кратер Буи, плато Томбо, цепь Лоуэлла. По пути она все снимала.

Чуть погодя ее мир: Земля, информация, работа — показался далекой мерцающей абстракцией. Плутон был как загадочная слепая рыба, плывущая по своей двухвековой орбите, постепенно смыкающейся с личной орбитой Лвов. И меняющей ее, как подозревала девушка.

Через десять часов, после того как она покинула борозду, Лвов прибыла в точку, расположенную точно под Хароном, называемую Кристи.[2] Ее скутер свободно парил в слабой гравитации Плутона. Светило, сверкающая бриллиантовая искра, поднялось до середины неба. Харон висел прямо над головой Лвов туманным голубым диском в шесть раз больше видимой с Земли Луны. Половина освещенного шара была невидима Лвов и обращена к Солнцу.

Как и Луна, Харон является причиной «приливов и отливов» на своем родителе и с орбиты очень похож на Плутон. Но в отличие от Земли Плутон также связан со своим близнецом. Каждые шесть дней миры поворачиваются друг вокруг друга, постоянно находясь к «партнеру» лицом, словно двое вальсирующих. Плутон-Харон — единственная существенно важная система, в которой оба участника влияют друг на друга.

Поверхность Харона выглядела рябой, будто обметанной оспой. Лвов отрегулировала оптику лицевого щитка, увеличив изображение. Выемки по большей части казались глубокими и очень аккуратными.

Девушка передала это Гоб, по-прежнему пребывающей у границы.

— Люди Пула при постройке червоточины пользовались в основном материалом с Харона, — сообщила Гоб. — Харон — это всего лишь камень и водный лед. Добыть их просто, в особенности лед. Ничего не мешает: у Харона нет атмосферы или слоя азотного льда над водным. И гравитация там еще ниже.

Создатели червоточины добрались сюда на гигантском ненадежном GUT-корабле. Они подняли в космос лед и камень Харона и построили из них своеобразный четырехгранник, ставший границей раздела, «краем» червоточины. Одну границу оставили на орбите Плутона, а другую GUT-корабль с большим трудом отволок к Юпитеру, подзаправившись заодно все той же ледяной реактивной массой с Харона.

Такими вот грубыми средствами Майкл Пул и его люди открыли доступ в Солнечную систему.

— Клянусь реками Аида, они превратили Харон черт знает во что! — воскликнула Лвов. И почти увидела, как Гоб пожала плечами: ну и что?..

Поверхность Плутона представляла собой целый геологический комплекс, особенно здесь, в точке максимального давления. Девушка летела над пропастями и гребнями; местами казалось, что земля вдребезги разбита чудовищным молотом, такая она была растрескавшаяся и изломанная. Глубинные вещества валялись вперемешку с поверхностным льдом.

Кое-где виднелись скопления странных снежинок, которые Лвов уже замечала раньше. Возможно, они — одно из проявлений эффекта замерзания. Девушка снизилась, начиная подумывать о сборе образцов.

Реактивные двигатели скутера она заглушила в нескольких ярдах от поверхности, давая маленькому суденышку плавно скользнуть вниз под действием щадящей гравитации Плутона. Летательный аппарат мягко ударился о лед, повредив жаром поверхность не больше чем на пару футов.

Лвов сошла со скутера. Лед захрустел, и она почувствовала, как сминаются под ногами слои кристаллов, но крошащаяся поверхность выдержала ее вес. Девушка, подняв голову, взглянула на Харон. Алая луна была огромной, круглой, тяжелой.

И вдруг прямо над Лвов блеснула тонкая дуга — и мгновенно исчезла.

Она зажмурилась, пытаясь восстановить картинку. Линия, чуть изогнутая, вроде нити. Паутина, протянутая между Плутоном и Хароном.

Она посмотрела снова, установив максимальное увеличение оптики, но видение не вернулось.

Гоб девушка ничего не сказала.

— Кстати, я была права, — заявила Гоб.

— Что? — Лвов попыталась сосредоточиться.

— Насчет нестабильности червоточины, когда мы рухнули. Все дело в волне Алькубьерре.

— Что за волна?

— Отрицательная энергия участка границы раздела на секунду вышла из четырехгранника и исказила кусок пространства-времени. А в этом куске оказался флиттер — и мы.

С одной стороны флиттера, по словам Гоб, пространство-время сжалось. Вроде модели черной дыры. А с другой стороны растянулось, словно в повторении Большого Взрыва, расширения при возникновении Вселенной.

— Волна Алькубьерре — это фронт пространства-времени, — продолжила свои объяснения Гоб. — Границу раздела — с нами внутри — захватило и потащило. Нас вытолкнуло из района расширения к области сжатия.

— Как серфера на волне.

— Правильно. — Голос Гоб звучал возбужденно. — Этот эффект был известен теоретически чуть ли не с тех пор, как было сформулировано понятие относительности. Но не думаю, чтобы кто-нибудь наблюдал его прежде.

— Как нам повезло, — сухо отозвалась Лвов. — Ты говоришь, мы перемещались быстрее света. Но это невозможно.

— Ты не можешь двигаться быстрее света в координатах пространства-времени. Червоточины — один из способов обойти это условие; в таком туннеле ты проносишься по ответвлению обычных четырехмерных координат. Эффект Алькубьерре — другой способ. Сверхсветовая скорость рождается из искривления самого пространства; нас несло вместе с зоной искажения. Короче говоря, мы не превысили скорость света в пределах нашего пространства-времени. Это само пространство-время скрутилось так, что вышло за пределы нормального.

— Бред какой-то. Сплошное надувательство.

— Ну, подай на меня в суд. Или подучи математику.

— А мы не можем использовать этот твой эффект Алькубьерре, чтобы водить межзвездные корабли?

— Нет. Нестабильные, истощающие энергетические ресурсы системы запрещены.

Один из узоров-снежинок, практически неповрежденный, лежал совсем близко, просто рукой подать. Лвов наклонилась и вгляделась в него. Кристаллические хлопья были примерно фут в диаметре. Внутренняя структура сквозь чистый лед выглядела наслоениями множества трубочек и отсеков, расположенных абсолютно симметрично и по очень сложной схеме.

— Я наблюдаю весьма впечатляющий эффект кристаллизации, — сказала Лвов.

Она осторожно протянула руку и большим и указательным пальцами отщипнула от края снежинки короткую трубочку. Образец девушка положила на свою панель, и через несколько секунд перед ней предстали результаты анализа.

— Это в основном водный лед, с кое-какими вкраплениями. Но молекулярная структура необычна. Кристалл плотнее простого льда, он вроде стекла. Вода так замерзает под воздействием высокого давления — в несколько тысяч атмосфер.

— Возможно, это вещество из глубин, поднявшееся благодаря хтоническому смещению пластов в этом районе.

— Возможно. — Лвов уже чувствовала себя увереннее; более того, она была заинтригована. — Гоб, тут в нескольких футах еще один экземпляр, крупнее.

— Осторожней, Лвов. Девушка шагнула вперед.

— Все нормально. Я… Поверхность раскололась.

Левая нога Лвов провалилась в неглубокую дыру; под подошвой что-то хрустнуло. Нити ледяных кристаллов, странно переплетенные, поползли вверх, скручиваясь, обвивая ее щиколотку аккуратной синусоидой.

Падение, казалось, продлилось целый век; лед летел навстречу ей, как открывающаяся дверь. Девушка вскинула руки. Она не могла остановить падение, но могла смягчить его, уберечь лицевой щиток от удара. Лвов рухнула на спину и сквозь материал скафандра ощутила на своих икрах и ягодицах холод льда Плутона.

— …Лвов? Что с тобой? Задыхаясь, она выдавила:

— Все путем.

— Ты кричала.

— Неужели? Извини. Я упала.

— Упала? Как?

— Здесь была дырка во льду. — Она массировала левую лодыжку; кажется, нога не сломана. — Прикрытая дырка.

— Покажи.

Лвов неловко поднялась, с опаской шагнула к провалу и приподняла информационную панель. Дыра оказалась всего несколько дюймов глубиной.

— Думаю, на ней лежала своего рода крышка.

— Поднеси панель ближе.

Луч света, направленный Гоб, заиграл на стенках ямки.

А Лвов между тем отыскала осколок крышки — ледяной, но под поверхностью проглядывала особая структура: вмурованные в кристалл нити, связывающие лед.

— Лвов, — охнула Гоб, — взгляни-ка на это.

Лвов отвела пульт и нагнулась над дыркой. Стенки оказались совершенно гладкими, а на дне обнаружилась гроздь шаров размером с кулак. Лвов насчитала семь штук; при падении она раздавила все, кроме одного. Девушка подобрала целый и повертела его в руке. Шар был перламутро-во-серым, почти прозрачным. Внутри что-то находилось: что-то дисковидное, со сложной структурой.

Гоб задохнулась от возбуждения:

— Ты думаешь то же, что и я?

— Это яйцо, — ответила Лвов.

Потрясенная, она огляделась по сторонам — дыра, яйцо, узоры-снежинки — и внезапно разгадала значение картины, словно сам Плутон пролил свет на доселе неясное. «Снежинки» представляют собой жизнь, поняла она; они вырыли норы, отложили в них эти яйца, и теперь их тела, сотворенные из жидкого стекла, лежат, погруженные в сон или смерть, на древнем льду…

— Я спускаюсь, — решительно бросила Гоб. — Надо обсудить твою находку. Не говори ничего Внутренним; подожди, пока я не вернусь. Возможно, у нас большие неприятности, Лвов.

Лвов положила яйцо обратно в разоренное гнездо.

Она встретила Гоб у развороченной борозды на месте их посадки. Гоб лопатой, через загрузочную воронку для сырья, засыпала азотный и водный лед в модули жизнеобеспечения. Пилот подключила к модулям оба скафандра, свой и Лвов, подзаряжая их внутренние системы. Затем принялась извлекать из обломков флиттера GUT-привод. Его центральный цилиндр был компактен, не больше баскетбольного мяча, да и все остальные детали соответствующих размеров.

— Держу пари, я могла бы заставить его работать, — сказала Гоб. — Хотя он никуда нас не унесет.

Лвов присела на кусок покореженного корпуса и робко, сбиваясь, рассказала Гоб о паутине.

Пилот выпрямилась, уперев кулаки в бедра, и Лвов услы-шала, как в ниппеле ее шлема булькает всасываемый воздух.

— Пауки на Плутоне? Да ладно тебе!

— Это всего лишь аналогия! — вспыхнула Лвов. — Я не биолог, я всего лишь специалист по атмосфере. — Она похлопала по своей панели. — Это не паутина. Очевидно. Но если данная субстанция имеет нечто общее с настоящей паучьей шелковинкой, тут нет ничего невозможного. — Она принялась читать с экрана: — «Разрушающее напряжение для сети паука вдвое выше, чем для стали, но паутина в тридцать раз эластичнее. Она является своего рода жидким кристаллом. Коммерческое использование…» Ты знала, что ее используют? — Девушка провела пальцем по ткани скафандра. — Возможно, сейчас на нас именно паутина.

— А что насчет дыры с крышкой?

— В Америке водятся пауки-каменщики. На Земле. Помнится, когда я была девочкой… Пауки роют норы, выстилают их паутиной и навешивают крышку.

— А зачем норы на Плутоне?

— Не знаю. Вероятно, так яйца переживают зиму. Может быть, эти существа, «снежинки», активны лишь в период перигелия, когда атмосфера расширяется и обогащается. — Она ненадолго задумалась. — Да, все складывается. Вот почему люди Пула ничего не заметили. Команда строителей спускалась сюда в конце афелия. Год на Плутоне такой длинный, что мы сейчас лишь на полпути к следующему перигелию…

— Так как же они живут? — фыркнула Гоб. — Что едят?

— Здесь должно быть больше экосистем, не один вид, — признала Лвов. — Снежинкам-паукам необходим водный лед. Но на поверхности его мало. Возможно, существует какой-то биоцикл — растения или животные, роющие ходы под землей, которые выносят ледяное «стекло» из недр Плутона.

— Это бессмысленно. Слой азотного льда над водяным очень толст.

— Тогда откуда снежинки берут это стекло?

— Меня не спрашивай, — пожала плечами Гоб. — Это твоя дурацкая гипотеза. А паутина? Кстати, а была ли она на самом деле?

Лвов осеклась.

— Не знаю, — вздохнула она. «Хотя Плутон-Харон — единственное место в системе, где можно протянуть паутину между мирами».

Гоб вертела в руках деталь от двигателя.

— Ты кому-нибудь сообщила об этом? В смысле — кому-нибудь из Внутренней системы?

— Нет. Ты же сказала, что хочешь все обсудить.

— Верно. — Гоб прикрыла глаза; блики, пляшущие на передней пластине шлема, скрывали ее лицо. — Слушай. Вот что мы скажем. Мы ничего тут не видели. Ничего, что нельзя было бы объяснить эффектом кристаллизации.

Лвов опешила:

— Что ты такое говоришь?! А как же яйца? Зачем лгать? Кроме того, у нас есть панели… и записи на них.

— Информационные панели можно потерять, или уничтожить, или подправить их содержание.

Лвов не видела лица Гоб и очень жалела об этом.

— Зачем нам делать это?

— Подумай сама. Чуть только Земля обо всем этом услышит, твои снежинки-пауки будут защищены. Так?

— Ну конечно. И что тут плохого?

— Это плохо для нас, Лвов. Ты видела, что учинили люди Пула на Хароне. Если эта система обитаема, быстроходным GUT-кораблям не позволят приходить сюда. Запретят заправляться тут. Ведь это будет означать ущерб для естественных форм жизни.

Лвов пожала плечами:

— Подождем корабля помедленнее. Лайнеру, например, не потребуется забирать отсюда добавочную реактивную массу.

Гоб рассмеялась:

— Ты не слишком осведомлена об экономике GUT-транспорта, не так ли? Сейчас, когда всю систему пересекают червоточины Пула, сколько, как ты думаешь, лайнеров еще на ходу? Я вот уже проверила. Два. Два лайнера, способных на полет к Плутону и обратно. Один в сухом доке, второй направляется к Сатурну…

— Что на противоположной стороне системы.

— Точно. Ни один из этих кораблей не доберется до нас, скажем, еще год.

«А у нас запасов на месяц». Паника зашевелилась в животе Лвов.

— Еще не дошло? — сурово сказала Гоб. — Нами пожертвуют, если существует вероятность того, что наше спасение повредит здешней экологии.

— Нет. Не может быть.

— Известны прецеденты.

Гоб была права, и Лвов это понимала. Прецеденты действительно были: новые формы жизни обнаруживались в различных уголках системы, от Меркурия до отдаленных объектов пояса Койпера. В каждом случае территорию ограждали, сохраняя местные условия, чуть только где-то «там» распознавали жизнь или хотя бы внешнее подобие жизни.

— Пангенетическое многообразие, — сказала Гоб. — Глобальная охрана окружающей среды. Вот ключ ко всему; государственная политика и общественное мнение защищают все расы, всех жителей Солнечной системы ради неопределенного будущего. Жизни двух людей ничего не значат в сравнении с этим.

— Так что ты предлагаешь?

— Не сообщать Внутренним о снежинках.

Лвов пыталась вернуть себе настроение из прошлого, канувшего в Лету всего пару дней назад, когда Плутон еще ничего не значил для нее, когда вынужденная посадка казалась лишь временным неудобством.

«А теперь мы вдруг заговорили об угрозе нашим жизням, о разрушении экологии. Вот это дилемма. Если не рассказать о снежинках, их могут уничтожить, спасая нас. Но если рассказать, GUT-корабль не придет за мной и я погибну».

Гоб, казалось, ждала ответа.

А Лвов вспомнила о том, как выглядит Солнце, зависшее на рассвете над ледяными полями Плутона. И решила пойти на обман:

— Мы ничего не скажем. Пока. Но я совершенно не согласна ни с одним из предложенных тобой вариантов.

Гоб расхохоталась:

— А что еще нам остается? Червоточина разрушена, даже флиттер выведен из строя.

— У нас есть время. Много дней, до того как GUT-корабль вынужден будет приземлиться. Давай поищем другое решение. Найдем способ беспроигрышно выйти из этой ситуации.

Гоб пожала плечами. На Лвов она смотрела с подозрением.

«И она права, — подумала девушка, с удивлением размышляя над собственным решением. — Я твердо намереваюсь рассказать правду позже, отказаться от GUT-корабля, если потребуется.

Я могла бы отдать жизнь за этот мир.

Думаю, что могла бы».

В последующие дни Гоб кое-как подлатала GUT-двига-тель и полетела к границе раздела собрать больше информации о феномене Алькубьерре.

Лвов странствовала по Плутону, все записывая на свою панель. Она полюбила кудрявые сугробы перистых облаков, огромную затуманенную луну, медленный пульс года длиной в век.

Повсюду она находила недвижимые тела снежинок или свидетельства их присутствия: яйца и норы под крышками. Других форм жизни девушка не обнаружила — или, что более вероятно, говорила она себе, у нее просто не было нужного оборудования, чтобы распознать остальных.

Ее тянуло обратно к Кристи, точке под самым Хароном, где топография была сложнее и интереснее всего и где наблюдалось самое густое скопление снежинок. Как будто хлопья специально собирались там, тоскуя по гигантской недосягаемой луне в вышине. Но чего снежинки могли на самом деле хотеть от Харона? Что он значил для них?

Лвов столкнулась с Гоб у борозды, отмечающей место их падения. Пилот подзаряжала системы скафандра от модуля жизнеобеспечения. Женщина выглядела спокойной, хотя старательно отворачивала от Лвов лицо, скрытое под пластиной шлема. Девушка какое-то время наблюдала за Гоб.

— Ты избегаешь меня, — наконец произнесла она. — Что-то изменилось — что-то, о чем ты мне не говоришь.

Гоб хотела уйти, но Лвов схватила ее за руку:

— Думаю, ты нашла третий вариант. Да? Ты отыскала какой-то способ разрешить ситуацию, не уничтожая ни нас, ни снежинки.

Гоб стряхнула руку пассажирки.

— Да. Да, думаю, я знаю способ. Но…

— Но что?

— Проклятие, это опасно. Может не сработать. И тогда — смерть.

Гоб сцепила пальцы в замок и принялась сгибать и разгибать их.

«Она напугана». Лвов отступила от пилота. Не давая себе времени на раздумья, она выпалила:

— Наша сделка аннулирована. Я собираюсь сообщить Внутренней Системе о снежинках. Прямо сейчас. Так что придется воспользоваться твоей новой идеей, опасна она или нет.

Гоб пристально изучала лицо девушки, словно оценивая ее решимость, а возможно, и физическую силу. Лвов чувствовала себя загружаемой информационной панелью. Секунды растягивались, и дыхание застревало в груди Лвов. Сумеет ли она защититься, если дойдет до драки? И действительно ли ее воля настолько крепка?

«Я изменилась, — думала она. — Плутон изменил меня».

Наконец Гоб отвела взгляд.

— Посылай свое чертово сообщение, — буркнула она. Пока Гоб — или сама Лвов — не передумала, девушка схватила пульт и отправила депешу во внутренние миры, прикрепив все добытые ею данные о снежинках: описание, фотографии, результаты анализов, собственные наблюдения и гипотезы.

— Готово.

— А GUT-корабль?

— Уверена, они отзовут его. — Лвов улыбнулась. — А еще уверена, что нам об этом никто не сообщит.

— Значит, выбора нет, — сердито бросила Гоб. — Знаешь, я тоже считаю, что это правильно. Спасти снежинки. Просто мне не хочется умирать, вот и все. Надеюсь, что ты не ошиблась, Лвов.

— Ты не рассказала мне, как мы собираемся добраться домой.

Гоб усмехнулась за лицевым щитком:

— По волне.

— Отлично. Ты справляешься. Теперь отпускай.

Лвов глубоко вдохнула и пнула скутер; маленький летательный аппарат закувыркался прочь, ловя свет далекого Солнца, а Лвов по инерции покатилась кубарем.

Гоб поймала и удержала девушку.

— Ты не можешь упасть, — объяснила она. — Ты на орбите. Понимаешь?

— Ну конечно понимаю, — пробурчала Лвов.

Они дрейфовали в пространстве, совсем рядом с границей раздела почившей червоточины Пула. Четырехгранник электрических голубых опор границы огораживал безбрежную тьму; Лвов казалось, что она плывет мимо каркаса какого-то громадного разрушенного здания.

Плутон и Харон висели перед ней как два пятнистых воздушных шара, их форма заметно отличались от сферической. Планету и спутник разделяло пространство, равное всего четырнадцати диаметрам Плутона. Окраска миров разительно отличалась: Плутон — кроваво-красный, Харон — льдисто-голубой.

«Все из-за состава поверхности, — отвлеченно подумала Лвов. — Весь этот водный лед Харона…»

Панорама была ошеломляюще прекрасна. Лвов вдруг интуитивно, нутром почувствовала правильность жесткой политики охраны окружающей среды, проводимой властями системы.

Гоб привязала свой пульт к груди; она только что проверила время.

— Теперь в любой момент. Лвов, все будет хорошо. Помни, ты не ощутишь ускорения, вне зависимости от того, насколько быстро мы будем двигаться. В центре волны Алькубьерре пространство-время локально-евклидовы; ты останешься в свободном падении. Приливные силы будут, но незначительные. Просто дыши ровно и…

— Заткнись, Гоб! — напряженно процедила Лвов. — Я все это знаю.

Пульт Гоб вспыхнул.

— Вот, — выдохнула женщина. — GUT-двигатель инициирован. Теперь счет на секунды.

Яркая искра взмыла по дуге с поверхности Плутона и в полной тишине нырнула под брюхо мира-родителя. Это был GUT-двигатель флиттера, спасенный и отлаженный Гоб. Пламя его было ярче Солнца, Лвов увидела, как оно отразилось во льду Плутона, словно поверхность планеты была огромным изломанным зеркалом. Там, где проносился огонь, поднимались языки азотного газа.

GUT-двигатель прошел над Кристи. Лвов оставила там свой пульт, чтобы следить за снежинками, и на передаваемой картинке, транслирующейся в углу лицевого щитка ее скафандра, мелькнула пересекшая небо искра.

Затем GUT-привод резко пошел вверх, направляясь прямо к границе.

— Гоб, ты уверена, что это сработает?

Лвов слышала неровное, хриплое дыхание женщины.

— Слушай, Лвов, я знаю, ты боишься, но если будешь докучать мне глупыми вопросами, это тебе не поможет. Как только двигатель подойдет к границе, все решат секунды нестабильности. Мгновение — и мы окажемся дома. Во Внутренней Системе во всяком случае. Или…

— Или — что? Гоб не ответила.

«Или нет, — закончила за нее Лвов. — Если Гоб вызовет новую нестабильность правильно, волна Алькубьерре отнесет нас домой. Если же нет…»

Пламя GUT-привода приближалось, становясь ослепительным. Лвов попыталась дышать спокойно, не напрягать мышцы…

— О Лета! — прошептала Гоб.

— Что? — вскинулась Лвов.

— Взгляни на Плутон. На Кристи. Лвов присмотрелась.

Там, где прошли тепло и свет GUT-двигателя, Кристи бурлил. Азот волновался. И среди бледных фонтанов открывались норы. Крышки откидывались. Яйца трещали. Крохи снежинки реяли над землей, сети и шелковинки их паутины трепетали в восходящих потоках воздуха.

Длинные искрящиеся нити плыли над Плутоном и тянулись вверх, к Харону. Некоторые детки-хлопья уже преодолели расстояние больше диаметра планеты, направляясь к своей луне.

— Бабье лето, — выдохнула Лвов.

— Что?

— Когда я была маленькой… молодые пауки пряли паутину, взбирались на высокие стебли травы и плыли по ветру. Бабье лето — и летящие паутинки.

— Похоже, — скептически хмыкнула Гоб. — Что ж, видимо, они движутся к Харону. Пользуются атмосферными испарениями для подъема… Возможно, они следуют за нитями прошлого года. Снежинки должны отлетать каждый перигелий, всякий раз восстанавливая свой паутинный мост. Они решили, что сейчас перигелий. Тепло двигателя… поразительно! Но почему к Харону?

Лвов не могла оторвать взгляд от парящих хлопьев.

— Из-за воды, — произнесла она.

Теперь, когда она увидела снежинки в движении, все обрело смысл. На поверхности Харона должно быть жидкое стекло. Крошкам снежинкам оно нужно для постройки тел. Питательные вещества они получают из глубин Плутона, а кристаллическую структуру обретают на Хароне… Им нужны ресурсы обоих миров, чтобы выжить…

— Лвов!

GUT-двигатель пронесся мимо них, стремительный, сияющий, и нырнул в поврежденную границу раздела.

Вспышка цвета электрик омыла ее.

За спиной громоздился ослепительный неземной шар света, впереди маячил неровный лоскут мрака, точно брешь в пространстве. Приливные силы мягко толкались в ее животе, руках, ногах.

Плутон, Харон, бабье лето исчезли. Но звезды, вечные звезды сияли для нее как в детстве, на Земле. Она смотрела на них, верила им и не чувствовала страха.

Где-то далеко-далеко — так показалось девушке — радостно вскрикнула Гоб.

Прилив слабел. Тьма перед Лвов отступила, сменившись сиянием и теплом Солнца.