"Июнь-декабрь сорок первого" - читать интересную книгу автора (Ортенберг Давид Иосифович)

Октябрь

Противник стянул на московское направление громадные силы. По танкам, самолетам и артиллерии он превосходил нас здесь в два с лишним раза. Значительно больше у него и пехоты. 30 сентября гитлеровцы повели наступление против войск Брянского фронта. 2 октября они ударят по войскам Западного и Резервного фронтов. Эта их наступательная операция имела кодовое название "Тайфун". По замыслу Гитлера, "Тайфун" должен был смести все на своем пути к советской столице. В немецком приказе по Восточному фронту говорилось: "Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага... Сегодня начинается последнее, большое, решающее сражение этого года..."

Неотвратимо надвигалась и даже уже надвинулась великая битва за Москву. А страницы "Красной звезды" пока еще заполняли материалы главным образом с Ленинградского, Юго-Западного и Южного фронтов.

* * *

Южный фронт представлен очерком и несколькими фотографиями К. Симонова. Ни до, ни после того Симонов не выступал в газете в качестве фотокорреспондента. Почему выступил в данном случае, объясню чуть ниже. А сейчас о его очерке.

25 или 26 сентября Симонов, как обычно, прямо с аэродрома ввалился ко мне. Его щеголеватая, длиннополая шинель была изрядно замызгана и зияла какими-то подозрительными прорехами. Я не удержался от вопроса:

- Ты где был?..

Мне, конечно, было известно, что Симонов вернулся из 51-й армии, которая в те дни вела тяжелые бои в Крыму; я сам направил его туда после возвращения из подводного плавания. Но Симонов сразу же уяснил суть моего вопроса: куда, мол, еще лазил?

Ответил с полуулыбкой:

- Был на Арабатской стрелке... С Николаевым...

Я хорошо знал Александра Сергеевича Николаева - члена Военного совета армии, человека мужественного и нетерпимого к малейшим проявлениям трусости. Знал, что он сам ходит в атаки с пехотинцами, втягивая в это всех, кто оказывается рядом с ним. На себе испытал неотразимость его личного примера еще на Карельском перешейке зимой 1939-1940 годов. Вместе с Николаевым оказался я тогда на КП стрелкового батальона. В ходе наступательного боя залегла одна из рот. Николаев тотчас направился подымать ее в атаку. Мне ничего не сказал, но таким испытующим взглядом посмотрел на меня, что деваться было некуда, и я тоже двинулся за ним.

Это я хорошо запомнил, и когда Симонов позвонил из Крыма и сказал, что находится у Николаева, я предупредил его:

- Остерегайся ездить с Николаевым! Он тебя угробит, имей в виду...

И сейчас, разглядывая шинель Симонова, я сразу сообразил, почему в ней появились дырки. Оказывается, уже на второй день после прибытия его в 51-ю армию Николаев поехал осматривать позиции на Чонгарском полуострове. Пригласил с собой и нашего корреспондента. С полуострова они переправились на Арабатскую стрелку - длинную, узкую косу, выходящую своим острием к Геническу. Там узнали, что с передовой ротой случилась беда: ночью немцы высадились на косу, внезапно атаковали наши позиции, кого убили, кого увели. Каждую минуту они могли подбросить туда новые силы. Медлить было нельзя. Николаев повел в атаку другую роту. Вместе с ним оказался Симонов. Вначале немцы молчали, а затем открыли огонь из минометов. Мины плотно рвались впереди роты. Бойцы залегли.

Симонов потом напишет в "Красной звезде":

"Совсем рядом грохнул особенно близкий разрыв. Я прижался к земле, так же как и шедшие со мной рядом бойцы. И вдруг, подняв головы, мы в десяти шагах от себя, сквозь дым и пыль, увидели комиссара. Он шел все той же своей неторопливой, тяжелой походкой, словно вдавливал гвозди в землю. Шел спокойно, не пригибаясь, легко неся на плече такую же, как у всех, трехлинейку.

Он шел так, что, видя его, нельзя было не подняться вслед за ним. Шел так, будто ничего другого и невозможно было делать, как только идти вперед, вот так же просто и спокойно. И должно быть, то же самое чувство, что и я, испытали все лежавшие рядом со мной бойцы.

Мы поднялись и пошли за комиссаром, невольно стараясь подражать ему: идти так же спокойно, быстро и в то же время неторопливо, как он".

Вскоре к минометному огню прибавился еще и пулеметный. Некоторые бойцы снова залегли. Теперь уже не только Николаев, но и Симонов подымал их, увлекая за собой, подбадривая. Спустя полчаса гитлеровцы были выбиты со стрелки и рота заняла окопы...

Вычитывая очерк Симонова "Смерть за смерть", я обнаружил, что автор опустил в нем многие из подробностей, рассказанных мне устно. Не было там, в частности, тех нескольких абзацев, которые цитируются выше.

- Обязательно допиши, - настаивал я. - Особенно о Николаеве. Конечно, не дело корпусного комиссара, члена Военного совета армии водить роту в атаку. Но что было, то было. Николаев боевой человек. Отличился на Хасане, на финской войне. Сейчас тоже герой из героев! Настоящий комиссар... И про себя напиши, как ходил в атаку, что переживал. Все, как было, все напиши...

Симонов посмотрел на меня с удивлением:

- А я здесь при чем?

- Очень даже при чем...

До войны в нашей газете, да и в других тоже, как-то не принято было, чтобы корреспондент ссылался на свою причастность к тому, о чем пишет: мол, и я при этом был, видел то-то, делал так-то. Это называлось у нас "яканьем", считалось дурным тоном, бахвальством. В войну - иное. Кто мог бы упрекнуть корреспондента, если он писал о своем присутствии на месте событий, о своих чувствах и переживаниях? Какое уж тут бахвальство, когда опасность и риск шагают рядом! Наоборот, считал я, это важно и нужно. Пусть читатель убедится, что корреспондент пишет свои статьи и очерки не по штабным донесениям, не по чужим рассказам, а что он был рядом с бойцами, вместе с ними переживал трудности и опасности боя и описывает то, что видел своими глазами.

Все это я изложил Симонову, добавив полушутя-полусерьезно:

- А потом пусть народ знает, какие у нас боевые спецкоры, ценит их и газету!..

Словом, Симонов дописал много интересного о Николаеве и кое-что о себе. Только Арабатская стрелка по понятным причинам не была названа, а было сказано, что действие происходит "на одном полуострове". И о должности Николаева умолчали - в очерке он просто "комиссар Николаев".

А уже после войны, отвечая на вопросы, возникшие у меня в связи с работой над книгой воспоминаний, и касаясь эпизода на Арабатской стрелке, Симонов написал мне:

"Пришлось в эту поездку быть в таком переплете, когда многое испытываешь на своей шкуре: и прицельный огонь по тебе, и ощущение человека, идущего в атаку, и ощущение человека, которого поднимают, когда он залег, и ощущение человека, который уже сам после этого поднимает других. Все это мне потом помогло и беседовать с людьми, и давать более достоверно в очерках какие-то черточки психологии солдат и офицеров, оказавшихся в сложных боевых обстоятельствах. Крайне важная сторона работы спецкора - знать хотя бы в какой-то мере по собственному опыту то, о чем ты расспрашиваешь других. Требование редакции "Красной звезды" - видеть как можно больше своими глазами - было требованием верным и с точки зрения журналистской нравственности, и самого качества материала. Мне это редакционное правило нравилось, и я стремился ему следовать".

Кроме очерка "Смерть за смерть" на материале из 51-й армии Симонов сделал тогда для газеты еще две вещи - "Разоблаченная шпионка" и "Девушка с соляного промысла". Фотография этой боевой девушки, опубликованная вместе с очерком, принадлежит опять-таки Симонову.

И вот теперь самое время рассказать, как и почему в газете появились снимки Симонова. Дело в том, что ему пришлось на короткий срок расстаться с Халипом. Из Симферополя они разъехались в разные стороны: один - в 51-ю армию, а другой - к морякам в Севастополь. При расставании Халип сказал:

- Знаешь, Костя, пока ты "пропадал" на подводной лодке, я собрал тебе материал для очерка "Батарея под Одессой". А теперь ты потрудись на меня сделай хотя бы несколько интересных снимков там, где тебе случится быть. Вот тебе одна из моех "леек", а вот так ею надо "щелкать"...

Как уже отмечалось, очерк "Батарея под Одессой" появилея в "Красной звезде" за двумя подписями. А вот со снимками из 51-й армии получилось несколько иначе. Симонов тоже подписал их двумя фамилиями. Но в редакции кто-то, очевидно с моего молчаливого согласия, снял фамилию Халипа, дабы у читателей не возникло сомнения в авторстве Симонова.

* * *

С того же Южного фронта - заметка Бориса Галина. Всего несколько дней назад он перебрался туда с Брянского фронта. В одной из деревушек на юге Украины ему довелось встретиться с захваченными в плен итальянцами. Их было девять человек - все из той добровольческой шпаны, которая поверила в россказни Муссолини о веселой прогулке по России, все отправились на войну промышлять грабежом.

Галин пробыл с ними целый день. Обстановка сложилась так, что писателю вместе с переводчиком из разведотдела армии пришлось не только допрашивать пленных, а и сторожить их с винтовкой в руках. Один из них слезливо жаловался:

- Нас подвели. Нечем здесь поживиться: ни продуктов, ни девушек... Другой доказывал, что он появился в здешних местах потому, что должен был выбрать одно из двух:

- Или кушай солдатский суп, или бросайся в окно.

Афоризм несколько туманный, но, в общем-то, догадаться нетрудно: иди в бой - или получишь пулю в лоб...

Сергей Михалков впервые прислал нам свое стихотворение, тоже с Южного фронта.

Называется оно "Письмо" и адресовано семьям фронтовиков - их женам, детям, матерям:

Сто дней уже длится война. Время достаточное, чтобы загрустить о доме, о близких.

* * *

А из материалов с Ленинградского фронта самой значительной была в том номере статья полковника С. Борисова. В ней довольно точно освещались и трезво оценивались события на этом направлении за два последних месяца, верно охарактеризованы оперативные замыслы и тактические приемы противника, его силы, средства и возможности.

Сравнивая теперь эту статью с позднейшими трудами военных историков, я лишний раз убеждаюсь, насколько она была капитальна, хотя полковник Борисов не располагал и десятой долей той обширной документации, которая была извлечена впоследствии из немецких военных архивов.

Да, отличного автора нашли мы тогда в штабе Ленинградского фронта!

* * *

Прибыл небольшой, но яркий репортаж из авиационной дивизии. Случай редкий даже для щедрой на всякие неожиданности военной поры. Во время штурмовки скопления вражеских войск был тяжело ранен летчик Ревякин. Осколок зенитного снаряда разбил ему левую часть лица и выбил глаз. Напрягая всю волю и последний остаток сил, летчик сумел посадить самолет на первую подходящую для этого площадку. Однако тут была еще территория, занятая немецкими войсками. К самолету со всех сторон кинулись гитлеровцы. Ревякин очнулся от минутного забытья, подал вперед сектор газа. Струей воздуха, идущей от винта, отбросило солдат, которые уже было ухватились за плоскость самолета. Машина пошла на взлет. Вторую посадку он совершил уже в расположении наших войск.

* * *

Опубликована карикатура Бориса Ефимова под названием "Факт, а не реклама". Это отклик художника на сообщение фашистской газеты "Фелькишер беобахтер" о том, что рост партизанского движения на оккупированной советской территории вынуждает гитлеровцев развешивать вдоль дорог предостерегающие плакаты: "Вблизи действуют партизаны, соблюдайте величайшую осторожность".

Конечно, карикатуру лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать о ней. Однако рискну пересказать ее. Она состоит из двух картинок. На первой - дерево с огромным дуплом и немецкий мотоциклист, прибивающий к этому дереву дощечку с надписью: "Осторожно, партизаны поблизости!" А на второй картинке - из дупла высовывается партизан с автоматом и, как говорится, хватает гитлеровца "за шкирку". Самое смешное - физиономия немецкого гонца. Но этого не пересказать!

Илье Эренбургу тоже подарен нынче сюжет немецкой газетой. Оказывается, в Берлине какие-то ловкачи открыли краткосрочные курсы по обучению русскому языку. На все про все отводится сто уроков. Писатель комментирует это сообщение так:

"На курсах русский язык своеобразен. Имя существительное? Курица, староста, реквизиция, порка, виселица. Глаголы? Брать, пытать, расстрелять, закопать.

Вряд ли за сто уроков берлинцы научатся даже этому ограниченному словарю. Но нужно сказать, что на фронте они кое-чему научились. Сто дней и сто ночей учили их русскому языку орудия и пулеметы. Это единственный язык, который понятен гитлеровцам, не считая языка авиабомб, мин, гранат и винтовок.

После ста уроков самые способные сдали экзамен: лежат в земле или сидят в лагерях для пленных. Об их достижениях свидетельствуют письменные работы".

Далее следуют многочисленные выдержки из писем и дневников.

Письмо фельдфебеля Гуго своему приятелю Редеру от 10 сентября: "О, ужас!.. Вчера при переправе через Днепр я насчитал 103 немецких могилы. Такого злого врага мы еще не имели".

Письмо от 12 сентября ефрейтора Теодора Гайнца: "Если бы наконец все это кончилось! Ведь после войны снова останешься тем же ослом, что и до войны... Русские все время нас обрабатывают тяжелыми бомбами. Это невыносимо!.."

Реплика писателя: "Ефрейтор Теодор Гайнц оказался на редкость способным: после "обработки" бомбами он даже понял, что он - осел. Это отличник".

А заканчивается фельетон следующими словами:

"Честь и слава учителям: нашим артиллеристам и летчикам, всем бойцам Красной Армии. Они учат и научат".

Этот номер "Красной звезды" делался, можно сказать, на ходу: 2 октября редакция перебиралась в другое помещение.

Вынудили нас к тому усилившиеся налеты на Москву фашистской авиации. Правда, они не были теперь такими массированными, как 22 и 23 июля. Встретив сокрушительный отпор истребительной авиации и зенитной артиллерии московской зоны ПВО, потеряв тогда большое количество бомбардировщиков, гитлеровские воздушные пираты изменили тактику, перешли к бомбардировке столичных объектов главным образом мелкими группами и даже одиночными самолетами.

В июле налеты начинались обычно поздно вечером и заканчивались порой к рассвету. В редакции и типографии это часы пик. Но выпуск газеты этим не задерживался. А в конце сентября и начале октября налеты следовали один за другим почти непрерывно - и условия работы, конечно, осложнились. Во время воздушных тревог, которым конца не было, сотрудники редакции и рабочие типографии продолжали делать свое дело, а это было небезопасно. Наше хлипкое трехэтажное здание с его полуподвалом, считавшимся бомбоубежищем по очевидному для всех недоразумению, в любой момент могло превратиться в братскую могилу. Надо было искать иное пристанище. Выбор пал на здание Театра Красной Армии.

Удивительно быстро мы перебрались туда. В подвалах установили линотипы. В репетиционных помещениях и артистических уборных обосновались сотрудники редакции. Одну из них, видимо какой-то "примы", предоставили Эренбургу, на что тотчас отреагировали редакционные остряки.

К сожалению, новоселье для Ильи Григорьевича оказалось неудачным. Возле театра были вырыты какие-то ямы, и в первую же ночь он ввалился в одну из них, основательно ушибся. Попытался отправить его домой, но Эренбург категорически отказался, сел писать очередную статью.

На новом месте мы почувствовали себя в полной безопасности. О типографии совсем не волновались - никакая бомба, думали мы, не одолеет солидные бетонные перекрытия. Да и сотрудники редакции были уверены, что теперь они надежно защищены от вражеских бомб. Во время налетов никто не уходил в подвалы. Относительно уязвимой казалась нам только сцена, где устроились машинистки. Беспокоясь за их судьбу, я зашел туда во время одной из воздушных тревог и неожиданно встретил среди сваленных в кучу декораций постороннего человека в теплой куртке и фуражке, низко надвинутой на лоб. Спросил его:

- Вы кто такой? Что здесь делаете?

- Хренников, - представился он, - композитор... Хожу вот по знакомым местам...

Да, это был Тихон Николаевич Хренников. Я узнал его, приглядевшись внимательнее. Поздоровались, и я вдруг выпалил:

- Есть хотите?

Сам не знаю, почему задал такой вопрос. Вероятно, по выработавшейся уже привычке. Этот вопрос я задавал теперь всегда при встречах с Алексеем Толстым, Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Петром Павленко... Знал ведь, что они не роскошествуют.

Тихон Николаевич ответил не без смущения:

- Спасибо... Есть мне действительно хочется...

Я привел его к себе в комнату. Нам принесли, как говорится, что бог послал из нашей недооборудованной еще столовки. Сидели, ели, беседовали о разных разностях. Расстались, можно сказать, друзьями. Тихон Николаевич и теперь при встречах со мной вспоминает с доброй улыбкой тогдашний свой случайный визит к нам в редакцию...

* * *

Прошло несколько дней после того, как "Красная звезда" сменила адрес. Мы продолжали благодушествовать, пока не позвонил мне командующий ПВО генерал М. С. Громадин.

- Знаете ли вы, - строго спросил он, - что ваше теперешнее помещение одно из самых уязвимых для бомбежек.

- Нет, не знаю, - ответил я. - Но под вашей защитой мы чувствуем себя как у Христа за пазухой.

Громадин не принял шутки. На второй день он прислал нарочным большой пакет, опечатанный сургучом. В пакете был сделанный с самолета снимок монументального здания Театра Советской Армии. Оно четко вырисовывалось среди прочих зданий как пятиконечная звезда с пятью расходящимися лучами. Действительно, приметный объект! Эренбург, увидев этот снимок у меня на столе и вспомнив, очевидно, наш полуподвал на Малой Дмитровке, который он назвал "презрением к смерти", наименовал наше новое пристанище "вызовом смерти"...

Ненадолго мы задержались здесь. Но об этом - разговор впереди. А пока рассмотрим номер "Красной звезды", вышедший, когда противник уже начал генеральное наступление на Москву.

* * *

При подготовке этого номера мы еще почти ничего не знали о грозных событиях на Западном фронте. Да и о наступлении немцев в полосе Брянского фронта официальных сообщений тоже пока не было. Содержание газеты опять определялось главным образом материалами с юга. Важная корреспонденция Н. Денисова и П. Олендера - "Как бороться с просачиванием врага в тыл". Новые снимки Якова Халипа из Крыма.

На третьей полосе - подвальная статья известного историка И. Лежнева "Что скрывается за гитлеровской демагогией о фашистском национал-социализме". Там же заверстали очерк Евгения Габриловича "Дочь партизана". В нем рассказывается о юной героине, девочке Мане из села Новоселье. Ее отец Михаил Иванович Пыренко, председатель сельсовета, ушел в партизаны. Ее мать Ольгу Андреевну фашисты повесили. Проведав, что Маня получает от отца письма, гитлеровцы подвергли ее страшным пыткам домогались, где же находятся партизаны. Тринадцатилетняя Маня не промолвила ни слова. А когда стало совсем уже невмоготу, схватила нож, лежавший на столе, и ударила им в грудь одного из своих мучителей.

Корреспондент сообщает, что село Новоселье вскоре было отбито у немцев. На месте казни юной героини "наши бойцы соорудили скромный памятник: холмик, обложенный разноцветными камешками, деревянный обелиск с вырезанным на нем знаменем и красноармейской звездой. На обелиске надпись: "Девочке Мане от Красной Армии. Вечная память!"

Где оно, это Новоселье? В каких краях? И помнят ли там поныне Маню Пыренко?

В утренней и вечерней сводках Совинформбюро - те же сообщения, что и в начале месяца: везде упорные бои с противником. О положении на Западном и Брянском фронтах - ничего нет. А уже пал Орел. Об этом я узнал в Генштабе. Это же подтвердили и прибывшие из-под Орла наши корреспонденты по Брянскому фронту Павел Трояновский и Василий Гроссман. Я видел их "эмку" - вся иссечена осколками. Возле нее собрались работники редакции - рассматривали, покачивали головами: вот, мол, досталось ребятам! Как только живыми выскочили?

Наговорившись с товарищами возле своей "эмки", Гроссман и Трояновский зашли ко мне, рассказали о беде на фронте. Я выслушал их внимательно но, узнав, что они ничего не привезли для газеты, не удержался от резких слов. Конечно, репортаж о прорыве на Брянском фронте, о захвате врагами Орла газета напечатать не могла, пока нет официального сообщения. Однако мы считали, что в любом бою, даже с самым неблагоприятным для нас исходом, выявляются истинные герои, свершаются подвиги и о них-то можно и надо писать!

Без всяких обиняков я сказал Гроссману и Трояновскому:

- Нам нужна не простреленная ваша "эмка", а материалы для газеты. Возвращайтесь на фронт...

Наверное, это было несправедливо. Не хочу оправдываться даже сейчас, когда твердо знаю, что спецкоры чудом ускользнули от вражеского кольца. Глядя на взволнованные и растерянные лица этих в общем-то мужественных, даже отважных людей, надо было им сказать что-то другое, говорить с ними помягче. Но вспомним то время! Не до сантиментов было тогда...

Гроссман и Трояновский сразу же выехали в 1-й гвардейский стрелковый корпус генерала Д. Д. Лелюшенко, которому как раз в тот день удалось остановить врага под Мценском. А моя реплика насчет "простреленной "эмки" пошла гулять по редакционным кулуарам и даже по нашим фронтовым корреспондентским пунктам. Но, думаю, не столько для того, чтобы поддеть редактора, сколько для того, чтобы подчеркнуть непреложность неписаных законов, установившихся в нашей редакции с первых же дней войны.

* * *

Прорыв противника на Западном фронте был не менее угрожающим, чем на Брянском. А о нем тоже пока нет официального сообщения. Нет ничего и от корреспондентов, порвалась всякая связь с ними.

Мы-то знали причину их продолжительного молчания о грозных событиях на не таких уж дальних подступах к Москве. Ведь даже в Ставке нет пока полной ясности о положении в войсках Западного и Резервного фронтов - связь с их штабами тоже весьма неустойчива, а с некоторыми из армий ее и вовсе нет.

Однако негоже газете отмалчиваться. Снова мы прибегаем к испытанному уже в подобных ситуациях средству - передовой статье. Нам еще неведомо зловещее название предпринятой противником операции "Тайфун". Мы не знали тогда приказа Гитлера по Восточному фронту, о котором я упоминал выше. Но для нас очевидны устремления неприятеля, и мы высказываемся вполне определенно: немецко-фашистские захватчики переходят в генеральное наступление.

"Перспектива затяжной войны страшит врага... Исход грандиозной битвы, развернувшейся на огромном фронте, фашистские генералы хотели бы решить до наступления зимы... Мы не должны закрывать глаза на серьезность момента..."

В условиях численного превосходства противника решающее значение имела стойкость наших войск. Этому, собственно говоря, и была посвящена передовая. Она так и называлась: "В ожесточенных боях с врагом быть стойкими до конца".

Очень злободневно прозвучал в ней такой абзац:

"В 1919 году, когда Юденич грозил красному Питеру, а Деникин взял Орел, великий Ленин говорил: "Положение чрезвычайно тяжелое. Но мы не отчаиваемся, ибо знаем, что всякий раз, как создается трудное положение для Советской республики, рабочие проявляют чудеса храбрости, своим примером ободряют и" воодушевляют войска и ведут их к новым победам".

* * *

Еще днем, при формировании номера газеты, было решено: если уж нет у нас никаких реальных возможностей сказать полным голосом о том, что происходит на Западном, Брянском и Резервном фронтах, нужно, чтобы все прочие материалы соответствовали духу передовой и насущным потребностям войск, сдерживающих сильнейший натиск противника. Этим требованиям вполне отвечала подвальная статья нашего специалиста по общевойсковой тактике подполковника Викентия Дермана - "Активная оборона". Годилась и только что полученная корреспонденция с Ленинградского фронта "Упорная оборона Ленинграда". Соответствовала нашему замыслу острая заметка "Дикие издевательства над пленными"; она еще раз предупреждала, что ожидает советского воина, если он попадет в руки врага.

Вечером Илья Эренбург принес мне три странички очередного своего памфлета - "На черепах". Автор будто бы воочию видит Гитлера на трибуне, сложенной из черепов солдат и офицеров вермахта. Прочитал я этот памфлет и хотел уже отправить в набор. Но в этот момент Илья Григорьевич сказал со вздохом, очень тихо, будто размышлял вслух:

- Завтра-послезавтра надо ждать тяжелую сводку Информбюро.

- Да, Илья Григорьевич, - подтвердил я, а затем предложил писателю: Зачем нам ждать? Быть может, стоит как-то подготовить к ней читателя. Сделайте вставку в вашей статье.

Эренбург тут же сел за мой стол и дописал такой абзац: "Нелегко нам даются немецкие могилы. Но мы умеем пережить дурные сводки. Мы знаем, что хорошие сводки впереди. Германия сейчас бросает на зеленое сукно все свои червонцы. Германия сейчас бросает на наши поля все свои дивизии. Наша сила, которой поражен Гитлер, это - наша выдержка, наша сплоченность, простой, неприметный и трижды благословенный героизм русского человека..."

В последний час, когда газета была уже сверстана, подоспел репортаж нашего корреспондента по Западному фронту. В нем, правда, далеко не раскрывалась вся картина происходящих там событий, тем не менее корреспондент давал понять, что на Западном фронте началось большое наступление противника. Об этом говорил уже заголовок: "Ожесточенные сражения с немецко-фашистскими частями".

Писал спецкор о боевых действиях группы войск генерал-лейтенанта И. В. Болдина. В состав этой группы входили: стрелковая и танковая дивизии и еще три отдельных танковых бригады. Ставка направила ее в район Вадино - то самое место, где совсем недавно располагался командный пункт 19-й армии и где мне довелось впервые встретиться с Коневым.

Болдину вменялось в обязанность: прикрыть смоленско-вяземское направление. Войска его смело вступили в бой с противником, обладавшим подавляющим превосходством в силах и средствах. О том, как упорно они сражались, можно судить хотя бы по тому, что многие населенные пункты, в частности Холм-Жирковский, трижды переходили из рук в руки. При этом было уничтожено 38 немецких танков.

Написав свою корреспонденцию, спецкор поспешил на фронтовой узел связи. После того как она была передана в Москву, он хотел опять вернуться к Болдину, но, увы, это оказалось уже невозможным: вместе с четырьмя другими армиями Западного и Резервного фронтов армейская группа Болдина оказалась в так называемом вяземском окружении.

Общеизвестна заслуга тех наших армий и группы Болдина: своей мужественной борьбой в окружении они сковали 28 фашистских дивизий. В результате было выиграно время, необходимое для оборудования оборонительных рубежей на пути противника к Москве - в районах Можайска и Волоколамска.

* * *

Иногда рядом с бедой шагают маленькие радости. А обрадовал нас фотоочерк из партизанского края. На первой полосе заверстаны четыре снимка с таким пояснительным текстом:

"Редакция "Красной звезды" в августе направила своего специального фотокорреспондента т. М. П. в неприятельский тыл к советским партизанам. Перебравшись через линию фронта, т. М. П. через несколько дней, идя по болотам и лесам, пришел в N-й партизанский отряд. Вчера редакция получила пересланную нашим фотокорреспондентом первую серию снимков из партизанского отряда. На снимках (слева направо): 1. Партизан-часовой следит за дорогами, ведущими к лагерю партизанского отряда. 2. Штаб отряда разрабатывает план предстоящей операции (в немецкой шинели партизан тов. Р.). 3. Партизаны-разведчики идут выполнять боевое задание. 4. Тт. Ф. и В., отличившиеся в бою с фашистами. Фото специального фотокорреспондента "Красной звезды" в N-м партизанском отряде тов. М. П.".

На второй полосе - еще два снимка того же автора. Подписи под ними: "1. Группа партизан на привале. 2. Партизаны пробираются в село, занятое немцами".

"М. П." - это Сергей Лоскутов.

Вспоминаю один из трудных дней конца августа сорок первого года. Зашел он ко мне - немолодой уже, но подтянутый, ладно скроенный старший политрук - и сразу же приступил к делу:

- Отпустите меня к партизанам, действующим по ту сторону Северо-Западного фронта. Я знаю там все ходы и выходы - проберусь в немецкий тыл.

Давно уже мы регулярно печатаем сообщения о партизанском движении: репортажи, очерки, даже целые полосы. Но снимков из партизанских отрядов не было. Ни одного! Ни в нашей газете, ни в других.

"Что ж, - рассудил я про себя, - для такого поручения лучше и надежнее человека, чем Сергей Лоскутов, не найти". Коммунист с девятнадцатого года. В гражданскую войну был комиссаром автоброневого дивизиона, затем саперного отряда. Участвовал в боях с врангелевцами, махновцами, басмачами. Успел проявить себя и в Отечественной войне: отважен, находчив, чутко улавливает потребности газеты. Его снимки с Северо-Западного фронта отличались актуальностью и выразительностью.

Мое согласие на переход линии фронта он получил. И 30 августа вместе со своими боевыми товарищами - кинооператором Сергеем Гусевым и корреспондентом фронтовой газеты Львом Плескачевским - Лоскутов, одетый под лесоруба - в черных брюках, косоворотке, стеганой телогрейке и шапке-ушанке - отправился из Валдая в неведомый партизанский край.

Путь был нелегким. По узким, едва приметным проходам через минные поля. Через болотные топи. В дождь и слякоть. По грудь в студеной воде Ловати. Ползком, порой в нескольких десятках шагов от немецких постов.

Потом Лоскутов напишет:

"Ох, болота, болота! Долго буду их помнить. Есть болота с кочками и клюквой, болота губчатые, покрытые мхом, как губкой. Здесь еще можно идти. Но есть болота гиблые, считающиеся непроходимыми. На таком болоте все под тобой качается, словно студень. Через каждые два-три шага - ямы. Они называются окнами".

Или вот еще такая картина с натуры:

"Если бы немцы внимательно наблюдали за местностью, то, несомненно, обнаружили бы нас: над нами все время кружились три сороки. Скверные птицы! Если сорока, стрекоча, вьется в воздухе - знай: в лесу люди!

Несколько раз мы пытались отогнать сорок, осторожно кидали в них палками. Птицы улетали, но затем возвращались..."

А вот еще эпизод. Как будто смешной. Но Лоскутову и его товарищам было тогда не до смеха.

"Появилась... свинья! Да, самая обыкновенная, ничем не примечательная свинья. Она подошла к леску, хрюкая, тычась в землю пятачком, и сразу же направилась к нам. Я отогнал ее палкой. Она остановилась, потом снова, как ни в чем не бывало, пошла к нам в лесок. Четверо немецких солдат с винтовками двигались за ней, как завороженные.

А свинья, мирно хрюкая, переваливаясь, посапывая, шла к нашим елочкам... Вдруг, словно почуяв что-то... отпрянула в сторону. Побежала. Сначала тихой трусцой, потом быстрее. Солдаты бросились вслед... Первый немец прицелился. Бац! Мимо! Охотники сердито переглянулись и послали друг друга к черту. Мы искренне присоединились к этому пожеланию.

Свинья и любители свинины скрылись за кустами".

4 сентября Лоскутов прибыл наконец, в партизанский отряд с точным и выразительным названием "Гроза фашистам". В этом и других отрядах партизанского края пробыл сорок суток. Фотографировал и воевал. Первые его снимки были доставлены в редакцию по многоступенчатой цепочке партизанских связных.

Два дня назад в сводках Совинформбюро были названы вяземское и брянское направления. 9 октября последовало сообщение об оставлении Орла. Уже теперь-то можно было полным голосом сказать об опасности, нависшей над Москвой. Но для этого нужны были конкретные материалы с места событий, а их пока нет. Молчат наши корреспонденты.

Почему?

Сейчас на такой вопрос ответить нетрудно: общеизвестно, что, начиная операцию "Тайфун", противник нанес сильнейшие удары по фронтовым и армейским штабам, в результате чего пострадали средства связи, нарушилось управление войсками. Здесь достаточно напомнить разговор Верховного главнокомандующего с Жуковым 7 октября:

" - Я не могу добиться, - сказал Сталин, - от Западного фронта исчерпывающего доклада об истинном положении дел..."

О том же свидетельствует и диалог Жукова с командующим войсками Резервного фронта 8 октября:

" - Ты откуда? - спросил С. М. Буденный.

- От Конева.

- Ну, как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи..."

Само собой разумеется, что в то время такого рода фактами редакция "Красной звезды" не располагала. Мы лишь интуитивно догадывались, что молчание наших корреспондентов обусловлено двумя причинами: неустойчивостью связи с Москвой и неясностью обстановки на подступах к столице.

Была еще и третья причина замедленного поступления корреспондентских материалов с важнейших в тот момент направлений. В сентябре, когда обстановка на Западном и Резервном фронтах заметно стабилизировалась, мы несколько ослабили там наши корреспондентские группы. Теперь надо было срочно усиливать их. На брянское направление мы снова командировали Петра Коломейцева и вместе с ним Евгения Габриловича. На вяземское послали Ивана Хитрова и двух писателей - Федора Панферова и Хаджи Мурата Мугуева.

Вспоминаю, как стал нашим корреспондентом Панферов. 4 октября явился ко мне человек, с которым я никогда не встречался до этого, - приземистый, широкоплечий, с каким-то пронзительным взглядом. Это и был Федор Иванович Панферов - автор хорошо известного мне романа "Бруски". Он попросил зачислить его в штат корреспондентов "Красной звезды" и откровенно рассказал при этом такую историю. Ему была предложена работа в какой-то фронтовой газете. Не помню уж, по каким причинам он не мог выехать туда немедленно, и написал об этом объяснительное письмо Верховному главнокомандующему, а тот переадресовал это послание в Партколлегию и поставил вопрос чуть ли не об исключении Панферова из партии. Я не стал вникать в подробности - никуда не звонил, никаких справок не наводил. Сразу ответил Панферову согласием при одном обязательном условии: он должен немедленно выехать в действующую армию. У меня было твердое убеждение, что никто, в том числе и Сталин, не сможет отказать кому бы то ни было в праве подтвердить в боевой обстановке свою верность партийному долгу, пройти, так сказать, проверку огнем. Тут же был подписан приказ. Панферову выдали военное обмундирование с тремя шпалами, соответствовавшими его воинскому званию, и на следующий день он отбыл на вяземское направление.

После опубликования в "Красной звезде" первой же его корреспонденции из действующей армии мне позвонил Сталин. Ни о чем он меня не расспрашивал, не порицал и не хвалил за то, что я "самовольно" послал Панферова на фронт, сказал только, как всегда коротко и категорично:

- Печатайте Панферова.

Из этого можно было заключить, что инцидент, возникший в связи с письмом Федора Ивановича, исчерпан.

* * *

Иногда меня спрашивают, почему оказался вдалеке от Московской битвы один из самых боевых корреспондентов нашей газеты Константин Симонов? Да и сам Симонов не раз упрекал меня за то, что я не послал его тогда на Западный фронт.

Но всему есть объяснение. И этому - тоже!

Еще 27 сентября я узнал, что в районе Мурманска хорошо воюют английские летчики - они сбили семнадцать фашистских самолетов. Об этом стоило рассказать в газете. Как раз в те дни вернулся из Крыма Симонов, и я решил послать его на Север. По моим расчетам, эта его командировка могла продолжаться не более недели. В действительности же он в Мурманск добрался только на седьмой день: из-за непогоды самолет застрял в Вологде на четверо суток!

Когда развернулись грозные события на Западном фронте, Симонов прислал мне взволнованную телеграмму - просил разрешения срочно вернуться в Москву. Я на это согласия не дал. И вот почему. В ту пору Симонов только-только начинал свою журналистскую деятельность в центральной военной газете. Первые его корреспонденции из Одессы и Крыма были интересными, нужными, но все же они не являлись еще той его высокой публицистикой, которая позже так сильно прозвучала со страниц "Красной звезды" и так горячо была принята в действующей армии и во всей стране. Мне казалось, что симоновские корреспонденции с Западного фронта погоды в газете не сделают, пусть поработает на Севере.

Мурманское направление было единственным, где наши войска хоть кое-где и отступили, но ненамного, а затем закрепились и больше не отходили ни на шаг. В ту пору наших неудач на центральных и южных фронтах этот факт заслуживал широкого освещения в "Красной звезде". Так Симонов и застрял на Севере.

* * *

Пора, однако, повести речь о газете, датированной 10 октября. При подготовке этого номера, уже на исходе дня, словно бы приоткрылись где-то невидимые шлюзы - и в редакцию хлынули - по бодо, телефону, нарочными материалы наших корреспондентов с Западного и Брянского фронтов. Поначалу только первая, а затем и вторая, и третья полосы целиком заполнялись их репортажами и статьями.

На первой полосе корреспонденция "Ожесточенные бои на вяземском направлении". Спецкор сообщает: "Фашисты, сосредоточив превосходящие силы, яростно атакуют наши войска. На ряде участков неприятелю снова удалось продвинуться... Враг подбрасывает новые силы". Далее рассказывается о том, с каким упорством и доблестью обороняются наши войска.

Не менее откровенна статья "Танковые бои под Орлом". В ней сообщается о прорыве танков Гудериана в районе Глухова, о неудачном для нас исходе сражения за Орел. Но в то же время в статье содержится и обнадеживающий факт: атаки врага, устремившегося из Орла к Туле, отбиты. А заканчивается она так: "Путь на север от Орла прикрыт. Нужно сделать его совершенно неприступным для врага".

На прикрытие орловско-тульского направления Ставка выдвинула 1-й гвардейский стрелковый корпус генерала Д. Д. Лелюшенко и танковую бригаду полковника М. Е. Катукова.

Там, как уже говорилось выше, возобновили свою работу наши корреспонденты по Брянскому фронту Трояновский и Гроссман. Туда же поспешили Коломейцев и Габрилович, чуть было не угодившие в лапы противника. Вовремя остановил их "эмку" какой-то капитан:

- Куда вы, товарищи командиры? Глядите - немцы!..

Корреспонденты выбрались из машины, огляделись - действительно, в километре от них на пригорок выползали немецкие танки. Пришлось дать обратный ход. И вскоре они - милостив бог газетчиков! - наткнулись в сыром осеннем лесочке на подразделения бригады Катукова. Здесь Габрилович встретился с командиром танковой роты старшим лейтенантом А. Бурдой, совершавшим в те дни один геройский подвиг за другим.

Собрав интересный материал, но не имея под рукой никаких средств связи с редакцией, корреспонденты приняли обычное в подобных случаях решение: не мешкая ехать в Москву. В пути над шоссе вынырнул из-за облака самолет. Вначале корреспондентам показалось, что это наш, а когда опознали врага, он уже открыл огонь. Водитель их машины успел выскочить, Габрилович тоже распахнул было дверцу, но опытный Коломейцев крикнул: "Поздно, пригнись!" Пулеметная очередь насквозь прошила машину. Одна пуля попала в приоткрытую дверцу, две - в капот, а четвертая - в рукав телогрейки, лежавшей на сиденье между Коломейцевым и Габриловичем.

Доложив мне о своих злоключениях, корреспонденты уселись за работу. Габрилович дал в номер корреспонденцию "Линия огня". От других материалов этого номера ее отличала, пожалуй, прежде всего страстность в описании действий танкистов из засад. Позже в бригаде Катукова побывали многие наши корреспонденты, мы посвятили ей однажды целую полосу, но первым открыл ее для читателей "Красной звезды" Габрилович.

Свою корреспонденцию он закончил такими строками:

"Едем обратно мимо полей, где возводятся укрепления, мимо танков, пушек, автомашин, идущих на фронт. Стальной заслон. Тот, кто видел вооружение этого заслона, эти новые современные машины, может с уверенностью сказать: горы трупов положат фашисты на пути своего наступления".

Так оно и было. На этом направлении противнику удалось несколько продвинуться вперед, занять Мценск. Но путь к Туле враг действительно усеял могилами своих солдат и кладбищами техники.

Петр Коломейцев привез из той командировки статью "Как ликвидировать танковый прорыв". Она была напечатана через несколько дней. А в том номере пошла другая большая и очень важная статья полковника К. Неверова "Обороняться стойко, упорно, активно". Она начиналась так:

"Бои, происходящие сейчас на фронте, носят подвижный характер. Но это вовсе не значит, что все сводится к безостановочному движению войск и оборонительные бои теряют свое значение. Опыт показывает, что нужно сочетать движение с обороной.

Характерная особенность обороны в нынешних боях - это ее активность во всех звеньях, полная готовность противопоставить свой маневр маневру врага..."

В статье нет слова "отступление". Мы избегали употреблять его. Пользовались иной терминологией: "движение", "безостановочное движение". Но суть-то статьи сводилась к тому, что отступление не должно быть беспорядочным. Его необходимо сочетать с упорными боями на промежуточных рубежах.

Заголовок передовой "Преградим путь врагу!" набран необычно крупным шрифтом. Здесь мы постарались прокомментировать скупые строки сообщения Совинформбюро об ожесточенных боях на брянском и вяземском направлениях, а также на объявленном только вчера мелитопольском направлении. В передовой подчеркивалось: "Обстановка чрезвычайно серьезная. Особенно угрожающее положение создалось для важных жизненных центров западного направления и приазовских районов. Мы твердо знаем, что победа в решающем итоге будет за нами, но знаем также, что победа никогда не приходит сама, путь к ней тернист и нелегок. Ни на минуту не теряя спокойствия духа и непоколебимой уверенности в победном для нас исходе войны, мы в то же время не имеем права ни в малейшей степени преуменьшать величину опасности, нависшей над Родиной... Теперь пробил час, когда каждый верный сын Родины обязан отдать ей все, что может, не щадя своей жизни в борьбе с заклятым врагом".

В Генштабе я узнал о переброске сил на западное направление с других фронтов и из глубины страны. Когда вычитывал уже гранки передовой, мне не давала покоя мысль: надо бы сказать и об этом. Но как? Конкретность в данном случае непозволительна. В конце концов в тексте передовой появилась хоть и резиновая, но все же ободряющая формулировка:

"Вводятся в бой новые резервы. На помощь фронтовикам идут лучшие наши силы".

Да, на Западный фронт идут новые полки и дивизии. Для него формируются новые армии. А поскольку в прошлом номере мы уже намекнули насчет этого, надо двигаться дальше.

Даем передовую - "Долг бойцов, идущих на фронт". Вчерашняя формулировка получила в ней некоторое развитие: "На помощь фронтовикам к линии огня двинуты резервы Красной Армии. Под славными воинскими знаменами спешат на фронт наши запасные части".

А вот и обращение непосредственно к тем, кто идет на подмогу фронтовикам:

"Вам, идущим теперь на фронт, предстоит решить... задачу вместе с войсками, грудью встретившими бешеные атаки фашистов. Они еще сильны, эти варвары, сидящие в танках со свастикой, несущиеся на мотоциклах с черепами, стреляющие из автоматов. Они еще представляют серьезную угрозу. Шагая по собственным трупам, они зашли далеко и будут любой ценой пытаться двигаться дальше. Будьте же стойки, товарищи! Помните напутствие великого Ленина, звучащее и сегодня приказом Родины: "Для тех, кто отправляется на фронт, как представители рабочих и крестьян, выбора быть не может. Их лозунг должен быть - смерть или победа".

С передовой напрямую перекликается репортаж Якова Милецкого "Войска идут на Запад".

"Мы стоим на перекрестке и наблюдаем, как мимо проносятся колонны автомашин... Различные рода войск проходят мимо нас на Запад по этой фронтовой дороге. Промчался грузовик с пехотой. За ним другой, третий... Все бойцы одеты в хорошо подогнанные теплые шинели, они в зимних шапках. Им не страшны осенние холода. На них теплое белье, добротная обувь. Все новое...

Кавалеристов командира Сидорова мы едва не пропустили. Они шли лесом параллельно дороге. Тихо, незаметно. Не слышно было цокота копыт, человеческой речи. Сильные кони легко шли по размокшему лесу. Оружие приторочено к седлам. Бойцы в стальных касках словно слились со своими конями...

Мы видели танкистов, артиллеристов. Они идут на поддержку своим братьям-фронтовикам, мужественно и упорно сражающимся с оголтелым врагом".

* * *

Только что вернулся с вяземского направления Федор Панферов. Не дав ему перевести дух, прошу съездить в войска, предназначенные для пополнения сил Западного фронта. Позвонил коменданту города, попросил помочь нашему корреспонденту разыскать такую дивизию или часть. Но Федор Иванович обошелся без помощи коменданта. На Садовом кольце ему встретилась мощная пехотная колонна. Примкнул к ней и вместе с нею прошагал до заставы на западной окраине Москвы. И в газете появился еще один живой репортаж с колоритными деталями:

"Они идут по улице замечательного революционера Каляева. Шаг их четок, отбойный. На солнце блестят штыки винтовок, каски, котелки за спиной. Они идут загорелые, смуглые воины Советской страны и улыбаются Москве - сердцу страны. Все приостановлено - трамваи, автобусы, пешеходы. Дорогу бойцам!.. Шпалерами стоят москвичи на тротуарах, приветствуя их...

На повороте грянула песня - о Родине, о Советской стране. Рота за ротой, батальон за батальоном подхватили песню. Подхватили ее и жители столицы..."

* * *

Я рассказываю ныне как будто об обычном. Те, кто знает войну лишь по историческим и художественным произведениям, могут посчитать этот рассказ излишним. Сколько раз за войну уходили на фронт новые полки и дивизии, сколько формировалось новых армий! Но в те дни, о которых я повествую, когда на московском направлении образовались большие бреши и противник наращивал удары на столицу, и передовая статья, и репортаж о воинах, идущих на фронт, скажу, не боясь преувеличений, был для нашего читателя как глоток воды для путника в пустыне.

Конечно, мы печатали это с некоторым опасением - не окажем ли мы услугу немецкой разведке? Между прочим, после публикаций мне позвонил из Генштаба мой добрый знакомый, генерал Ф. И. Голиков, и задал такой вопрос:

- Не открываешь ли ты наши карты абверу?

Поскольку его опасение было выражено в вопросительной, а не в утвердительной форме, я тоже задал ему вопрос:

- У тебя есть весы?

- Какие еще весы?

- Обыкновенные, с чашками. На одну положи моральную пользу наших сообщений для наших же войск, а на другую - немецкую разведку. Какая из них перевесит? А потом попробуй подкинь абверу какой-нибудь материалец от себя, чтобы спутать все карты.

Он рассмеялся - и на том наш разговор закончился...

Федор Панферов написал нам о 316-й стрелковой дивизии генерала И. В. Панфилова, где родился всемирно известный теперь подвиг двадцати восьми гвардейцев во главе с политруком Клочковым, а Яков Милецкий - о 32-й стрелковой дивизии полковника В. И. Полосухина, отличившейся на Бородинском поле.

* * *

По-своему примечателен опубликованный в том же номере газеты за 11 октября репортаж с Южного фронта. Озаглавили мы его так: "Штаб Гитлера пойман с поличным. Разговор по прямому проводу с командующим 9-й армией генерал-майором Харитоновым". Основанием для этого выступления газеты послужило официальное сообщение вермахта о захвате в плен всего штаба нашей 9-й армии и бегстве с поля боя на самолете ее командующего. Узнав об этом сообщении 8 октября, я вызвал на фронтовой узел связи нашего спецкора Лильина и дал задание подготовить в срочном порядке убедительное опровержение вражеской лжи. Многоопытный журналист Лильин нашел остроумный ход для решения поставленной перед ним задачи: не покидая фронтового узла связи, взял у командарма интервью. Воспроизвожу его здесь с минимальными сокращениями:

"...У аппарата корреспондент "Красной звезды".

Харитонов. У аппарата генерал-майор Харитонов.

Корреспондент. Здравствуйте, товарищ Харитонов. Немцы распространили сообщение, будто они захватили ваш штаб, а вы лично бежали на самолете...

Харитонов. Наш разговор с вами по прямому проводу из штаба моей армии сам по себе является достаточно убедительным ответом на брехню немецкого штаба. Мы никогда не были и не будем в плену у фашистов. Весь мой штаб и управления армии - со мной и продолжают руководить нашими частями. Фашисты обозлены против нашей армии за мелитопольское мордобитие, когда они не досчитались двух кавалерийских бригад и 72-й немецкой пехотной дивизии. Они желали бы расправиться прежде всего с нами. Действительно, немцам удалось бросить в тыл нашей армии свои части. Но этим они никого не испугали. Наши войска сражались мужественно, отважно, нанесли врагу большие потери и не дали себя окружить. В боях фашистам нанесен большой урон. Те, кто не дрогнул под ураганным минометным огнем и бросался в лихую атаку против презренных фашистов, всегда будут драться до последней возможности. А таких героев у нас тысячи.

Насчет себя скажу так. Конечно, фашистам лестно было бы захватить в плен командарма, но это им не удастся никогда. Люди у меня боевые, и с ними я могу смело противостоять врагу, вдвойне и втройне превосходящему нас силами. Из того пункта, где был атакован наш штаб, я выехал тогда, когда увезли из-под носа фашистов последний телеграфный аппарат. Не на самолете, а на машинах выехал со всем своим штабом. Так обстояло дело вопреки желанию фашистов. Вот и все.

Корреспондент. Каково положение в данное время?

Харитонов. Сегодня части армии вели сдерживающие упорные бои с мотомехчастями противника и нанесли врагу большие потери.

Корреспондент. Спасибо за информацию, желаем успеха. До свиданья.

Харитонов. До свиданья".

Могу добавить от себя, что именно армия Харитонова через месяц с небольшим перешла в наступление и во взаимодействии с другими армиями Южного фронта освободила Ростов-на-Дону!

Ожесточенное сражение полыхает от верховьев Волги до Льгова. Враг захватил Гжатск, вышел на подступы к Калуге. Продолжаются упорные бои севернее Орла... В Генштабе на рабочих картах появились направления с новыми названиями: можайское, волоколамское, нарофоминское, малоярославецкое, калужское, калининское. Тяжело мне было переставлять флажки на моей карте. Мысленно соединил их одной сплошной линией образовалось полукружье, охватывающее Москву. А в газете пока фигурируют брянское и вяземское, хотя и Брянск и Вязьма уже далеко за линией фронта.

"Угрожающим продолжает оставаться положение на центральном участке вяземского направления" - это сообщение Михаила Зотова из-под Можайска. "Неприятель терпит большие потери, но это не остановило его", - сообщает Павел Трояновский из-под Мценска. "Продолжаются упорные бои. Поскольку у немцев было тройное превосходство в танках, командование отдало приказ об отходе на новые рубежи" - это из корреспонденции Ивана Хитрова с волоколамского направления.

Центральный Комитет партии провозгласил лозунг - не пропустить врага к Москве. Но газеты об этом пока молчали. Даже в нашей передовой от 10 октября с таким боевым заголовком "Преградим путь врагу!" о Москве - ни звука. Там говорится, что враг "любой ценой пытается пробиться к нашим важнейшим жизненным промышленным центрам". Надо ли объяснять, что одно дело, когда на страницах газеты звучит призыв самоотверженно сражаться за столицу нашей Родины, иное - за безымянные "жизненные центры".

Уже завязались бои на Бородинском поле. Так и просятся на страницы газеты лермонтовские строки:

Но об угрозе Москве мы не могли писать, поскольку об этом еще ничего не говорилось в сообщениях Информбюро. А сказать уже пора было во весь голос.

Собрались у меня в полдень Шифрин, Карпов, Вистинецкий, Гатовский. Задумались. Снова газета отстает от событий! Что делать? Зашел Илья Эренбург. Уселся в кресло, прислушался к нашему разговору. Прервал его:

- То, что нельзя сказать в передовой, позволено писателю. Я попробую написать, а вы напечатайте...

К вечеру он принес свою знаменитую статью "Выстоять!". В ней впервые было сказано во всеуслышание:

"Враг грозит Москве. У нас должна быть одна только мысль выстоять. Они наступают потому, что им хочется грабить и разорять. Мы обороняемся потому, что хотим жить. Жить, как люди, а не как немецкие скоты. С востока идут подкрепления... Мы должны выстоять. Октябрь сорок первого года наши потомки вспомнят как месяц борьбы и гордости. Гитлеру не уничтожить России! Россия была, есть и будет".

После этого мы уже прямо писали о начавшейся ожесточенной битве за Москву. Появились одна за другой передовые - "Отстоять нашу Москву!", "Закрыть врагу путь в Москву", известная статья Алексея Толстого "Москве угрожает враг!". Корреспонденции с разных направлений под заголовками: "Враг продолжает рваться к Москве", "Ожесточенные бои в подмосковных районах", "Преградить фашистам путь к Москве!.."

С этого номера, можно сказать, газета опять зашагала в ногу с событиями. Материалы, напечатанные в "Красной звезде" 14 октября, вполне отражают обстановку, сложившуюся на фронтах, в первую очередь - на Западном и Южном. Корреспонденты рассказывают о том, что произошло за два дня на главных направлениях: о непрерывных и яростных атаках немецких танков и пехоты, о контратаках наших войск, их бесстрашии и доблести; приводят много ярких примеров умелой организации оборонительного боя.

Вновь на страницах "Красной звезды" появились имена командира 4-й танковой бригады полковника М. Катукова, командира танковой роты старшего лейтенанта А. Бурды. О новых подвигах танкистов рассказал Павел Трояновский.

Сильное впечатление оставляет очерк писателя Хаджи Мурата Мугуева "Два дня боев на вяземском направлении". Вчера он заскочил на часик в редакцию. С волнением рассказывал о встречном бое нашей стрелковой дивизии с немецкими танками. Мугуев видел этот бой своими глазами от начала и до конца. Наша дивизия его выиграла. В очерке Мугуева оптимистическая концовка: "Темнеет. Ленивые, одиночные выстрелы смолкают. У села С. немцы вторые сутки не двигаются дальше на восток, встретив здесь упорное сопротивление".

Это были те слова, которых все мы больше всего ждали тогда, в которых так нуждались! Они ободряли нас, но не заглушали и не должны были заглушать тогдашней всеобщей тревоги. Тут же рядом, со страниц того же номера газеты, звучали иные слова, вставали иные картины.

Зотов сообщает из района Можайска о численном превосходстве немецко-фашистских войск в людях и танках. Трояновский отмечает: "Сегодня, после того как неподалеку от пункта М. был подготовлен выгодный рубеж для обороны, танкисты Катукова организованно перешли на новое место". "М" - это Мценск. В таком переходе, даже "организованном", мало радости, это новые километры в направлении Тулы, на пути гитлеровцев к Москве. Теодор Лильин пишет о продвижении врага на мелитопольском направлении: "Немцы вышли на левобережье Днепра и пытаются пробиться дальше... им удается иногда нащупать недостаточно укрепленные места и вклиниться в нашу оборону".

Осторожно сказано, но смысл ясен: враг наступает, а мы отступаем. К Москве, к Донбассу. Настали дни великих испытаний. Об этом напоминают лозунги, которые мы печатаем теперь из номера в номер. Сегодняшний лозунг гласит: "Судьба Родины - в твоих руках, воин Красной Армии! Твой долг сдержать врага чего бы это ни стоило!"

О том же речь идет и в статье Ильи Эренбурга. Она так и озаглавлена "Дни испытаний".

Небольшая, но обжигающе сильная статья. Те же мысли, чувства, что и в предшествовавшей ей статье "Выстоять!".

"Народ не ребенок. Народ муж. Он смело смотрит правде в глаза. Настали дни испытаний. Красная Армия заслоняет собой сердце страны. Дети Волги и Дона, Днепра и Енисея отражают атаки врага. Каждый боец знает: позади Москва...

С востока идут новые части. Свежие полки вступают в бой: это - как волны на море, за одной другая. Не вычерпать моря ковшом, не одолеть немцам России!..

Участь столицы решат не только танки, ее решит стойкость каждого бойца. Малодушие раскрывает горные перевалы. Отвага делает неприступным крохотный ручеек. Сердце каждого бойца должно стать крепостью..."

Подлинно пламенная публицистика! Недаром защитники Москвы писали Илье Григорьевичу: "...думаем - как вас назвать? Одни из нас предлагали назвать вас бесстрашным минером, другие - отважным танкистом, третьи героем-летчиком, истребителем, так как Ваши статьи так же грозны для фашистов, как все эти бойцы".

Рядом со статьей Эренбурга - стихи Екатерины Шевелевой "Будь бесстрашен!". Это уже второе ее выступление у нас. Первое стихотворение было опубликовано в середине сентября.

Юной поэтессе, по ее собственному признанию, редакция "Красной звезды" представлялась тогда неким святилищем. Неважно, что темновато было в узеньких редакционных коридорчиках. Она прошла по ним в почтительном восторге. Еще бы! Здесь же бывают Толстой, Шолохов, Эренбург... Их печатают в "Красной звезде". А посчастливится ли ей?..

Соловейчик привел ее ко мне:

- Вот, Шевелева Катя, принесла стихи...

Я стоял у своей конторки, вычитывал полосы. Повернулся, вижу светловолосая девушка с еще не успевшими угаснуть летними веснушками, рассыпанными по всему лицу. Усомнился: что она может написать о войне? Стихи ее назывались "Комбат Воеводин". Где-то прочитала, как этот комбат таранил своим танком немецкий танк, и вот написала о нем. Это был по сути своей стихотворный репортаж - не самое лучшее даже из тогдашних сочинений Шевелевой. Но такой репортаж нужен был в то время, и мы его напечатали. Вслед за тем принесла Катя другие стихи - публицистические. Еще более нужные газете. Они заканчивались так:

С той поры Шевелева стала, можно сказать, постоянной сотрудницей "Красной звезды". Даже ездила по заданиям редакции на фронт.

В первую фронтовую командировку поехала со мной. И так случилось, что мы попали под артиллерийский обстрел. Для нее это было в новинку. Понаслышке она знала, что, когда вблизи рвутся снаряды, надо прижиматься к земле. И легла прямо возле "эмки", а затем поползла под машину. Хоть и мне и другим моим спутникам тоже было тогда отнюдь не весело, мы рассмеялись. Смущенная девушка выбралась из-под "эмки", пристроилась к нам и в последующие минуты артобстрела держалась с большим достоинством.

При нечастых наших встречах после войны Екатерина Васильевна не раз с улыбкой напоминала:

- А помните, как я залезла под "эмку"?..

* * *

Еще кровоточили воспоминания об окружении наших армий в районе Вязьмы. У всех, от взводного до командарма, одна мысль: не допустить повторения той трагедии. Долг повелевал "Красной звезде" выступить с передовой на эту тему. Суть ее выражена в заголовке: "В любых условиях сражаться стойко!" В тексте этот призыв расшифровывается так:

"Не бояться окружения, а стойко, до последней капли крови сражаться на указанных командованием рубежах - вот что требуется сейчас от каждого воина, от каждой роты, полка, от всех наших частей и соединений... Главное - не теряться, не рассыпаться, а держаться вместе, боец к бойцу, рота к роте батальон к батальону".

Были в передовой очень крутые формулировки:

"Командиры и комиссары обязаны железной рукой поддерживать порядок в своей части и непрерывное управление боем. Они отвечают за то, чтобы при нажиме со стороны противника их части не впадали в панику, не бросали оружия, не разбегались в лесные чащи, не кричали "мы окружены", а организованно отвечали ударом на удар противника, жестоко обуздывали паникеров, беспощадно расправлялись с трусами и дезертирами, обеспечивали тем самым дисциплину и организованность своих частей.

Стойкие части, не теряющие организованности и управления, переходящие в контратаки, несут и в окружении гораздо меньше потерь, чем те, которые поддаются панике. Упорство и стойкость - всюду и везде - вот наш закон".

Этот тезис подкрепляется фактами из боевой жизни стрелковой дивизии полковника Миронова. Ей посвящен очерк Петра Павленко.

Петр Андреевич возвратился с Северо-Западного фронта. Он привез с собой документы о зверствах фашистов над пленными. Каждая строка его статьи предупреждала, что ждет советского воина, попавшего в лапы гитлеровцев, напоминала, что плен - это не только позор, но и нечеловеческие муки и гибель. Она как бы рассматривала еще одну грань поведения нашего бойца в окружении, призывала сражаться до последнего дыхания.

В тот же день Павленко выехал на Западный фронт. Он всегда остро чувствовал веление времени, умел выбрать самые жгучие темы для своих выступлений в газете. Так было и в этой поездке. Первый его очерк с этого фронта назывался "Дивизия, не боящаяся окружений". Она как раз, как бы сейчас сказали, удачно состыковалась с передовой.

Это было повествование о дивизии полковника Миронова, о ее полках, которыми командовали два прославленных командира Батраков и Некрасов, ставшие недавно Героями Советского Союза. Эта дивизия, состоявшая из сибиряков и алтайцев, - народ "сильный и кряжистый, быстрый в движениях и ловкий на слове", - не только не давала себя окружать, но даже сама окружала немецкие части и уничтожала их.

Павленко рассказал о таком эпизоде. Когда однажды на участке стрелкового полка Некрасова повел наступление усиленный немецкий батальон, многие были удивлены, услышав приказ командира:

- Двум ротам, обороняющим центр, отойти на километр!..

На глазах у противника две роты стали отходить. Немцы ринулись за отходящими. Гитлеровцы бежали густыми цепями, во весь рост, забыв об осторожности, думая, что легкая победа уже в их руках. Когда немцы втянулись в мешок, их взяли в клещи, две отходившие роты с ходу ударили в штыки, а с флангов противнику закрыли путь к отступлению. Враг оставил на поле боя сотни трупов.

Очень важная и нужная статья.

* * *

Вернулся из партизанского края Сергей Лоскутов.

Не так-то просто он добирался к нам через линию фронта и даже по нашей земле. Прибыл он на КП Северо-Западного фронта. Начальник корреспондентской группы "Красной звезды" Викентий Дерман достал для него самолет "ПО-2" и вместе со спецкорами других центральных газет отправился на аэродром провожать своего товарища-героя. Было светлое, солнечное октябрьское утро. Высокие перистые облака, казалось, застыли в синеве неба. Такая погода, да еще в осеннюю пору, радует сердце человека. Здесь же, на фронте, она воспринималась по-другому. В воздухе господствовала немецкая авиация.

- Лететь будем над вершинами деревьев, - сказал пилот, - в случае чего, садимся на шоссе.

Когда самолет уже был в воздухе, тревожная весть дошла до Дермана: утром фашисты прорвались к Калинину, а у этого города была намечена дозаправка самолета. Лоскутов теперь вместе с самолетом попадает в руки гитлеровцев. Надо спасать товарища. Но как? Дерман сразу же связался с командующим ВВС фронта, попросил послать наперехват истребитель. Подсчитали время. Не успеть. Позвонили зенитчикам - пусть используют все средства, вплоть до заградительного огня, чтобы заставить летчика совершить посадку.

Совершить посадку заставил огонь немецкого истребителя. Самолет Лоскутова был подбит "мессершмиттом" и чудом приземлился возле Калинина. Здесь он был еще раз обстрелян и загорелся. Летчика ранило в руку. С трудом дотащились до ближайшего медпункта. Оставив там раненого, Лоскутов на попутной машине добрался до Клина, а оттуда поездом в Москву.

Но и в Москве, прежде чем я увидел Лоскутова, произошел трагикомический случай.

В полдень звонит мне начальник железнодорожной милиции Ленинградского вокзала и говорит:

- Мы здесь задержали подозрительную личность. Сказал, что работает в "Красной звезде". Прибыл от партизан. Но не похож...

- Вы что, с ума сошли? - вырвалось у меня. - Это Лоскутов, наш герой. Сейчас пришлю за ним машину.

Я вызвал дежурившего по редакции фотокорреспондента Якова Халипа и сказал ему:

- На Ленинградском вокзале в отделении милиции сидит под арестом Лоскутов. Возьмите мою машину и привезите его.

Халип прибыл на вокзал. Зашел в отделение милиции. Увидел незнакомого человека. Одной рукой тот прижимал к себе сумку, а в другой держал гранату. Весь заросший, с всклокоченной бородой, в замусоленных стеганых штанах и такой же стеганой куртке, на ногах сапоги. Не узнал Халип своего коллегу. Но Лоскутов его узнал:

- Яша!..

Вскоре ко мне в кабинет ввалился настоящий "дед-партизан", товарищ "М. П.", Сергей Иванович Лоскутов.

Оказалось, что в железнодорожной милиции не сразу разобрались, кто он. Там сверили удостоверение с "личностью" - не сходится. Пытались отобрать у задержанного пленку. "Беда, могут засветить", - разволновался Лоскутов. Он вскочил, расстегнул стеганку, где за поясом висели четыре "лимонки", снял одну и сказал: "Если только тронете пленку, взорву гранату. Звоните редактору..."

Собрались у меня почти все работники редакции. Объятиям и поздравлениям не было конца...

Новые снимки Лоскутова тоже определяют лицо газеты, вышедшей 12 октября. На этот раз раскрыт таинственный псевдоним "М. П.", обнародованы подлинное имя и фамилия автора.

Невзначай как-то вырвалось у него сожаление:

- Вот только не все удалось заснять, что хотелось. Партизаны действуют главным образом ночью, когда "лейка" беспомощна...

Но то, что Лоскутов не смог сделать фотообъективом, он сделал карандашом. Каждый день наш корреспондент заносил в свою записную книжку все интересное из увиденного и услышанного в партизанском крае.

- Рассказываете вы хорошо, интересно, - сказал я ему. - А теперь садитесь и все это напишите.

А Евгения Габриловича попросил взять на себя литературную редакцию его записок.

Так появилась в "Красной звезде" серия очерков Лоскутова "У партизан". Мы их печатали из номера в номер на протяжении почти месяца, иллюстрируя текст авторскими фотоснимками.

Это был подвиг журналиста-солдата. Так я и написал, представляя Лоскутова к награждению орденом Красного Знамени. К реляции приложил вырезки из газеты "Красная звезда" с его снимками и очерками.

Лоскутов был первым в этой войне фотокорреспондентом, удостоенным столь высокой боевой награды.

Все тревожнее сообщения наших корреспондентов. Репортаж спецкора с Западного фронта начинался так: "Москва в опасности. К дальним подступам нашей родной столицы стягиваются вражеские полчища..." Трояновский с тульского направления, обозначенного в газете пока еще как брянское, пишет: "Немцы продолжают наступать. Хотя и медленно, но они все же продвигаются".

С нового, калининского направления - корреспонденция Николая Бубнова: "Идут бои на подступах к Калинину".

Нерадостен репортаж Лильина с Южного фронта: оставлен Мариуполь, немцы продвигаются к Донбассу.

Вся эта информация вынесена на первую полосу газеты. А внутренние страницы заполнены корреспонденциями и статьями о боевом опыте наших войск, о героях боев.

Опубликована корреспонденция Лысова о доблести и выдержке коммунистов, их личном примере в боях под Орлом. Тут же напечатаны два красноречивых документа. Один из них - заявление рядового Изосимова в партийную организацию полка накануне контратаки: "Настал для меня час расплаты с кровавым фашизмом. В этот час я не могу оставаться вне рядов большевистской партии. Позвольте мне сражаться коммунистом". Второй документ - письмо комиссару, найденное в кармане убитого красноармейца Алексеева: "Если мне суждено умереть в бою, я умру без страха. Погибнуть за великий русский народ не жалко, не для того ли я давал присягу Отчизне. Знай, партия, что я не отступил в бою ни на шаг и шел только вперед. Дела мои строго проверьте, и если найдете их достойными, прошу считать меня коммунистом".

Интересен очерк Денисова "Генерал". В те трудные дни очень важно было показать, что нашими войсками командуют мужественные и умелые командиры, на которых народ и армия вполне могут положиться.

Невольно вспоминаются некоторые подробности, связанные с появлением этого очерка. Писался он по моему заданию. Предварительно мне хотелось поделиться с корреспондентом кое-какими соображениями. Вызвал я Денисова по бодо, поставил задачу, спрашиваю его мнение. Ответы последовали какие-то невнятные, неопределенные. Это было совсем непохоже на Денисова. Позже, однако, все прояснилось. Оказывается, в то время рядом с ним по другому такому же аппарату вел переговоры маршал Тимошенко с командиром соединения, оборонявшегося под Богодуховом. Там решалась тогда судьба харьковского направления. И Денисов больше прислушивался к словам маршала, чем следил за телеграфной лентой с моими указаниями и вопросами.

Тем не менее задание редакции было выполнено в срок и неплохо. Николай Николаевич знал, где искать то, что нам требовалось. Чуть свет помчался в кавалерийский корпус П. А. Белова. Хатка, в которой располагался корпусной командный пункт, ходуном ходила от близких артиллерийских разрывов, по Белов вроде бы и не замечал этого. Внимательно выслушав корреспондента, неторопливо рассказал о только что проведенной корпусом операции под Штеповкой и посоветовал написать очерк о командире дивизии А. Ф. Бычковском. Его соединение нанесло мощный контрудар 25-й механизированной и 9-й танковой дивизиям врага. Противник потерял при этом до пяти с половиной тысяч солдат и офицеров, оставил в районе Штеповки более ста орудий, около тысячи грузовых и легковых машин. Почти все они в исправном состоянии.

- Сами увидите. Выбирайте любую машину, а то и две, и три, расщедрился Белов. - У нас некому эвакуировать их в тыл...

С Бычковским Денисов встречался в самом начале войны на Пруте. Был там очевидцем разгрома нашими кавалеристами румынской гвардейской королевской дивизии. С этого он и начал свой очерк. А затем широко было освещено сражение под Штеповкой. На этом боевом фоне и раскрывались черты характера по-настоящему талантливого и храброго советского генерала. Как отмечалось в приказе Военного совета фронта, генерал Бычковский "воскресил славные традиции 1-й Конной армии".

Очерком Денисова было положено начало большому делу. Позже Сталин предложил "Красной звезде" еще шире освещать работу офицеров и генералов командиров соединений. Об одном человеке, сказал Верховный главнокомандующий, можно дать несколько статей с продолжением, а затем свести их в книжку. Тогда газета будет жить не один день, а многие годы. Такие очерки были написаны Петром Павленко, Василием Гроссманом, Евгением Габриловичем, Борисом Галиным, Николаем Асановым и другими нашими корреспондентами. Сперва они публиковались в "Красной звезде", потом издавались отдельными книжками.

* * *

Поздний вечер. В разгаре верстка газеты. Внутренние полосы уже подписаны в печать и матрицируются. Ждем сводки Совинформбюро...

В это время заходит ко мне Ерусалимский с целой охапкой перехватов берлинских радиопередач. Читаем. С упорством маньяков все дни своего нового наступления они повторяют, что немецкие самолеты ежедневно бомбят Москву и что Москва вся в огне. Потом передали сообщения о восстаниях в разных городах СССР. Во весь голос трубят, что германская армия беспрепятственно продвигается вперед, не встречая никакого сопротивления... Словом, это была широкая психическая атака, чтобы создать представление и у своего населения, и у наших союзников и друзей о сплошном триумфальном шествии немецко-фашистских войск.

Условились с Ерусалимским, что ответим берлинским лжецам. В номер уже не поспеть, решили это сделать завтра. А в это время из ТАССа приносят отчет о пресс-конференции иностранных корреспондентов, которую провел С. А. Лозовский. Он как раз и ответил фашистским брехунам. Приведу один абзац из его выразительного, остроумного, бьющего точно в цель выступления:

"Если все идет так, как это расписывает германская пропаганда, то кто же, в конце концов, продолжает ожесточенную и кровопролитную борьбу на Восточном фронте? Почему гибнет так много немецких самолетов? Почему движение немецких мотомеханизированных частей по направлению к Москве замедлилось, а на многих участках остановилось? И, наконец, почему даже итальянская газета "Стампа" от 12 октября пишет: "Борьба против России не закончена, ибо все еще существуют советские дивизии, которые не были окружены и уничтожены..." Если бы все шло так, как об этом сообщала немецкая пропаганда еще 8 октября, то почему германское командование в своем коммюнике от 11 октября сообщило: "Наши войска должны быть готовы к целому ряду предстоящих тяжелых сражений".

Понятно, что отпала необходимость нашего выступления. Все же глаз зацепился за последние строки речи Лозовского: "Когда пискливый голос павиана Геббельса, благодаря громкоговорителям и вассальным радиостанциям и газетам, превращается в рев, я вспоминаю старую персидскую пословицу: "Если бы рев имел цену, то самым дорогим животным в мире был бы осел".

Я и подумал: не выкроит ли что-либо из этого Борис Ефимов? Хотя было уже поздно, но его быстро разыскали - он вчера перебрался на постоянное местожительство в редакцию. Показал я ему отчет:

- Это, товарищ Ефимов, по вашей части...

Примостившись на краешке стола секретаря редакции, он тут же стал рисовать. И вот рядом с отчетом о пресс-конференции напечатана его карикатура "Фашистская радиовещательная психическая атака"...

Это был драматический день. Накануне Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации из Москвы дипломатического корпуса, ряда правительственных учреждений, крупных оборонительных предприятий, научных и культурных учреждений и организаций.

Эвакуировался Генеральный штаб. Вчера вечером я, по обыкновению, заглянул туда для ориентировки в текущих делах, а там многие комнаты опустели. Комиссар Генштаба Ф. Е. Боков объяснил, что в Москве оставлена небольшая оперативная группа во главе с А. М. Василевским, а все остальные перебазировались на запасной командный пункт.

А утром 16 октября меня вызвал секретарь ЦК партии А. С. Щербаков и сказал, что мы тоже должны создать запасную редакцию и типографию "Красной звезды" в Куйбышеве.

Возвратившись от Щербакова, я пригласил к себе Шифрина, Карпова и секретаря парторганизации Л. М. Гатовского. Закрылись мы вчетвером и принялись делить нашу редакцию на две - "московскую" и "куйбышевскую". Подготовили приказ.

Что было на душе у меня и моих товарищей в тот момент, когда я объявлял этот приказ на общем собрании нашего коллектива, представить нетрудно. Угнетало само слово "эвакуация". С первых же дней войны оно стало как бы синонимом наших тяжких бед, потерь, отступлений. Но до сих пор эти беды и эти потери распространялись преимущественно на города и села Украины, Белоруссии, Прибалтики и смежные с ними районы России. Кто мог подумать, что оно придет и к нам в Москву?

И все-таки я хорошо помню и твердо знаю: не было в нашем коллективе растерянности, никем не овладело обезоруживающее чувство безнадежности. Не допускали мы ни на минуту, что фашистский сапог будет топтать улицы Москвы. Непоколебимо верили - и в тот день, и позже, когда обстановка на фронте стала еще хуже, - что Красная Армия отстоит Москву. Строка одной из тогдашних передовиц - "Нашу родную Москву мы ни за что не отдадим врагу", повторенная самым крупным шрифтом во всю ширину газетной полосы, была не просто лозунгом. Она жила в наших сердцах и писалась кровью сердца.

Объявив, кому уезжать в Куйбышев, кому - на фронт, а кому - делать газету в Москве, я в полушутливом тоне предупредил всех: "Приказ окончательный, обжалованию не подлежит". К этому было добавлено еще, чтобы каждый, кому предопределена "дальняя дорога", сходил домой, захватил чемоданчик с вещами - только один, не более! - а утром явился на Казанский вокзал, где в одном из эшелонов для нашей редакции выделен специальный вагон. К слову сказать, этот "специальный" вагон оказался дачным. Но кто тогда думал об удобствах?

На собрании все сидели молча - видно, каждый думал свою думу. Но вот закончилось собрание - и началось паломничество ко мне. Все эвакуируемые шли с одним и тем же вопросом: "Почему я?.."

Пришли Евгений Габрилович и Сергей Лоскутов. Они уже начали работать над партизанскими очерками. И я объяснил им, что пока все очерки не будут напечатаны, а их, по моим расчетам, должно быть не менее пятнадцати, ни того, ни другого на фронт не пошлем. Так не лучше ли для дела и для них самих сидеть в Куйбышеве и работать в спокойной обстановке без бомбежек? Евгений Иосифович ответил на это в своей афористичной манере:

- Бывает, что в беспокойной обстановке работается спокойнее...

Совсем расхворавшемуся Федору Панферову я тоже предложил выехать в Куйбышев.

Из трех литературных секретарей у нас осталось двое - Кривицкий и Вистинецкий. Третий литсекретарь - Моран - после ранения все еще находился на излечении в госпитале. Более оперативного Марка Вистинецкого оставили в Москве. Кривицкому пришлось отправиться за чемоданом.

Теперь могу признаться: формируя запасную редакцию, я схитрил включил в нее главным образом технических работников: секретарей отделов, выпускающих, вторую смену машинисток и корректоров. Всего набралось человек двадцать - число внушительное! При докладе начальству очень обрадовался, что от меня не потребовали персонального списка эвакуированных.

Вот только с Ильей Эренбургом получилось не так, как мы хотели. Я и не думал отправлять его в тыл. Да и сам он об этом не помышлял. Но Щербаков сказал:

- Эренбург много пишет для заграничной печати, связан с дипломатическим корпусом, с иностранными корреспондентами. Они отбыли в Куйбышев, и ему надо быть там.

Уехал Илья Григорьевич. Пять суток добирались до Куйбышева, а через неделю мы уже получили оттуда первую его статью. Работал он там с удвоенным усердием, пристроив свою машинку на каком-то ящике в коридоре помещения Наркоминдела. В день "выдавал" по две-три статьи, и, конечно, в первую очередь для "Красной звезды".

Поступали к нам материалы и от других наших товарищей, эвакуированных в Куйбышев. И там нашлось дело для каждого, только вот настроение у них было не из лучших. И вовсе не потому, что тревожились за судьбу Москвы. В несокрушимость столицы они верили непоколебимо. Еще по пути в Куйбышев раздавались реплики:

- Напрасно уехали.

- Зря раскололи коллектив.

А прибыв на место, и вовсе засомневались в существовании решения правительства насчет эвакуации редакции: мол, не от редактора ли исходит эта затея?

Несколько раз я звонил в Куйбышев, справлялся, как они устроились, подобрано ли помещение для запасной редакции и типографии. Мне неизменно отвечали одно и то же: "Ищем". А потом я и спрашивать перестал. Мой заместитель Шифрин, когда вернулся в Москву, признался, что все "куйбышевцы" даже рады были, что я перестал им звонить. В этом они видели признак того, что не придется выпускать в Куйбышеве нашу газету и что скоро их вернут в Москву. Поэтому, видимо, и помещение они искали не очень усердно. Так оно и не было подобрано...

Недолго сидели краснозвездовцы в Куйбышеве. Вскоре потихоньку одного за другим мы стали отзывать их в Москву. И к тому времени, когда запасная редакция была Упразднена официально, в Куйбышеве давно уже не оставалось никого из наших сотрудников.

...16 октября мы перебрались в здание "Правды". Редактор "Правды" П. Н. Поспелов предоставил в наше распоряжение весь пятый этаж. Это ему было нетрудно: большинство работников "Правды" тоже либо на фронте, либо в Куйбышеве.

- Забирай хоть два этажа, - предложил мне Петр Николаевич.

Но с нас хватило и половины одного. Каждому сотруднику предоставили по комнате. Самому мне достался огромный кабинет Емельяна Ярославского с комнатой отдыха в придачу. Там даже была ванна, только я ни разу так и не смог выжать из крана ни капли горячей воды.

Отапливалось помещение скупо. Работать приходилось, напялив на себя меховые жилеты, а то и в полушубках. Очень скоро холод согнал наших работников из отдельных кабинетов в общие комнаты - вместе было теплее от собственного дыхания.

Теперь, когда к Москве приблизился фронт, а с ним и вражеские аэродромы, служба ПВО не всегда успевала объявлять воздушную тревогу. Но и по тревоге мало кто из нас спускался в бомбоубежище, куда более основательное, чем на Малой Дмитровке. Не последовало перемен даже после того, как одна из бомб разорвалась у самого подъезда "Правды" и вышибла окна.

По утрам, когда выходила газета, почти все работники редакции разъезжались по разным направлениям Западного фронта, досыпая в машинах, а к полудню или к вечеру возвращались обратно и сдавали материал в очередной номер. Так же протекала жизнь и этажом ниже - в "Правде", и этажом выше - в "Комсомольской правде". Разница была лишь в том, что там по коридорам сновали или обитали в комнатах люди главным образом в пиджаках, а у нас все - в военном обмундировании, многие в портупейных ремнях, с полевыми сумками, планшетами. Редакция "Красной звезды" чем-то напоминала полевой армейский штаб...

Каждый трудился за двоих, а то и за троих. Дружно, самозабвенно, ощущая себя в первом эшелоне защитников Москвы.

В этой чистой нравственной атмосфере и рождались газетные полосы.

* * *

Много былей и небылиц гуляло по свету о положении в Москве 16 октября 1941 года. От себя я могу засвидетельствовать следующее.

Конечно, эвакуация части столичного населения была сопряжена с тревожной суматохой. Но в целом по Москве соблюдался жесткий порядок. Столица продолжала трудиться. Ставка действовала. Заводы изготовляли самолеты, автоматы, боеприпасы. Формировались новые батальоны и дивизии народного ополчения. Москву опоясывали дополнительные линии оборонительных заграждений. Москвичи готовы были грудью прикрыть родной город.

В большинстве своем они не поддались панике. Во всяком случае, сам я, поглощенный газетной горячкой, этого не видел. Правда, мои поездки по городу ограничивались довольно узким замкнутым кругом: Кировская улица, где размещались Ставка Верховного главнокомандования и ГлавПУР; метро "Кировская", где был оборудован узел связи Генштаба и куда я спускался, чтобы переговорить с нашими фронтовыми корреспондентами; Старая площадь, где находился на своем обычном месте Центральный Комитет партии; улица "Правды". Больше всего мои маршруты пролегали на запад, в Перхушково, где расположился штаб Западного фронта, в боевые части. А на этом пути все дышало порядком и дисциплиной.

Наши корреспонденты, побывавшие в разных районах Москвы, наблюдали подчас и иные картины - их информация была не столь приятная. О людях, которые, боясь опасности или усомнившись в силе Красной Армии, добыв всеми правдами и неправдами пропуска или без пропусков, штурмовали Казанский вокзал. О тех, кто погрузив в служебные машины всякий свой, домашний скарб, устремились на восток, осаждая контрольно-пропускные пункты на Рязанском и Егорьевском шоссе. О брошенных складах с имуществом и продуктами. О пылающих кое-где во дворах и на улицах кострах - уничтожались какие-то архивы, какие-то учрежденческие документы и даже... телефонные справочники. Словом, много трагического и немало трагикомического.

Если же быть откровенным до конца, надо сказать, что одно чепе, то есть чрезвычайное происшествие, все же случилось и у нас. Было это с нашим корреспондентом-писателем, имя которого, пожалуй, не стоит называть, он понес заслуженное наказание, и этого достаточно. Мы оставили его в Москве, усадили в "эмку" и отправили на можайское направление. Прошло несколько дней, неделя, другая - нет от него никаких известий. Что случилось? Мы заволновались. Пошли запросы в политуправление фронта, военные советы армий. Никто ничего не знает. Даже не видели его. И вдруг на третьей неделе получаем его материал из... Чистополя о работе какой-то тыловой гражданской организации. Оказывается, он из Москвы на редакционной "эмке" махнул прямо в тот далекий городок. Можно представить себе, какая буря возмущений поднялась в редакции. Сразу же последовал приказ о его увольнении и предании суду за дезертирство.

Суровое, жестокое было время, которое ни для кого не делало скидок!

Самое удивительное, что этот человек как будто не был трусом, прошел гражданскую войну, а тут поддался панике, не выдержали нервы. Взвесив все обстоятельства этой грустной истории, решили мы все же обойтись без трибунала, а через военкомат отправили его на фронт, в боевую часть. Между прочим, там он показал себя неплохо, потом стал писать, и его очерки вновь появились в "Красной звезде". Но это было уже через два года.

* * *

В романе Константина Симонова есть строки, во многом объясняющие, что произошло 16 октября:

"Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших все, что было в их силах, чтобы не сдать ее. И именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в нее войдут немцы.

Как всегда в такие трагические минуты, твердая вера и незаметная работа первых еще не была для всех очевидна, еще только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние били в глаза. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история".

Что ж, к этим выводам, сделанным спустя полтора десятка лет после войны, теперь и я могу присоединиться. Но тогда я и все те, кто трудился в Москве и сражался на ее подступах, думали по-другому. И это не требует объяснения...

Перечитывая ныне все передовые "Красной звезды" за первые сто дней войны, я пришел к твердому убеждению: одной из самых впечатляющих является та, что напечатана 17 октября, - "Отстоим Москву и Донбасс". Она точно и правдиво, не затушевывая и не преуменьшая крайне тяжелого положения, освещает события на главных тогда направлениях. И вместе с тем дышит неподдельным оптимизмом, преисполнена непоколебимой веры в неизбежность нашей победы.

Впрочем, пусть читатель сам судит о ней. Вот она, точнее - главное из нее:

"Суровые времена переживает теперь наша Родина. Часть советской территории захвачена врагом. Тысячи советских людей, не успевших уйти вместе с войсками, попали под иго фашистских убийц, мародеров и насильников. Гитлеровские орды, неистовые в своей звериной ненависти ко всему русскому, советскому, бешено рвутся к Москве, в глубь Приазовья, к Донбассу...

Советский народ может гордиться героизмом своей Красной Армии. Уже третью неделю наши войска сдерживают такой новый отчаянный напор врага, который вряд ли выдержала бы любая иная армия. Враг продвигается, но далеко не так, как намечал в своих планах германский генеральный штаб и как об этом трубил презренный выродок человечества Гитлер...

И все же враг еще не остановлен. Положение продолжает оставаться угрожающим. Опасность, нависшая над нашей Родиной, особенно под Москвой и в Донецком бассейне, исключительно велика.

В эти грозные дни особенно важно уметь правильно расценивать текущие события, не впадая ни в какую крайность. Недооценка опасности создавшейся обстановки является преступным легкомыслием, но не менее преступно и шарахаться в другую сторону, жить только сегодняшним днем, забывая о грядущем.

Никакая опасность, как бы сильна она ни была, не может затуманить перспектив нашей борьбы. Какие бы тучи ни застилали горизонт, мы твердо знаем: будет час - и для нас засияет солнце! Каких бы успехов ни достигал враг, всегда будем помнить: успехи эти - временные, победа в конечном счете будет за нами...

Внезапность нападения дала огромные преимущества врагу. Гитлер лихорадочно спешит использовать до конца это преимущество, пока оно еще существует. Он знает, что время работает против фашистов. Он старается перегнать время, ищет молниеносного решения борьбы, ибо длительная, затяжная война - гибель для фашизма. Вот почему новое, небывалое еще по яростному напору наступление немцев питается не столько их силой, как слабостью. Есть такие деревья - могучие на вид, но с прогнившими насквозь корнями. До поры до времени они надменно высятся над всем вокруг, но наступает час - и порыв ветра рушит их, как соломинку...

Но при всех этих условиях победа не придет сама. Ее надо добыть в упорных и ожесточенных боях, ценой героической и беззаветной борьбы. Победа не сваливается готовенькой с неба - ее завоевывают. Ребячеством было бы ожидать, что враг, даже чувствуя неизбежность провала своих планов, сразу покорно и беспомощно сложит руки. Наоборот: это только усиливает его ожесточение, его напор. Путь к нашей победе лежит через много суровых испытаний, жестоких и кровопролитных боев.

Воины Красной Армии должны пройти этот путь до конца. Сейчас мы еще только защищаемся. Мы бьемся с врагом не на жизнь, а на смерть, отстаивая свою свободу и независимость, отстаивая Советскую власть, спасая наших жен и детей от мук и насилий, наш народ - от рабства и физического истребления. Но, защищаясь, мы изматываем и обескровливаем фашистские орды, приближая этим час их разгрома. Чем крепче будет наш отпор врагу, чем мужественнее и упорнее будут противостоять воины Красной Армии яростному натиску гитлеровских мерзавцев, тем ближе час нашего торжества.

На каждом рубеже стойко и отважно биться с врагом, непрерывно истреблять его живую силу и технику! Отобьем натиск гитлеровских орд, сделаем подступы к Москве и Донбассу могилой для фашистов! В наших силах добыть победу! Наше упорство и бесстрашие в борьбе остановят озверелого врага, решат в конечном счете исход войны".

Не могу сказать с полной уверенностью, кто писал эту передовую. Но хорошо помню: когда ее принесли мне, у меня был Петр Павленко. Я знал по нашей совместной работе в газете "Героический поход", какой он превосходный мастер по части передовых. Был там такой случай. Потребовалось нам в срочном порядке дать передовую о подготовке войск к действиям в непривычных для них условиях зимнего Заполярья, с его круглосуточной ночью, дремучими, заваленными снегом лесами, непроходимыми болотами, бесчисленными озерами и неприступными гранитными утесами. Решили мы с Павленко писать эту передовую вдвоем. Петр Андреевич сел за мой стол, а я по привычке прохаживался из угла в угол и размышлял вслух. Павленко писал молча и очень быстро. Так быстро, что я даже усомнился: слушает ли он меня? Минут через тридцать сорок передовая была готова. Павленко вручил мне рукопись, озаглавленную коротко и энергично. "В лес!" Прочитал я текст и ахнул от неожиданности: из всего, что я "диктовал" Петру Андреевичу, остались лишь факты. Остальное он написал по-своему, лаконичными фразами, звучащими как афоризмы, убедительно и эмоционально.

Вспомнив тот случай, я спросил его:

- Петр Андреевич, срочных дел у тебя сейчас нет? - И, не ожидая ответа, попросил: - Поколдовал бы ты над этой передовой!..

Он взял ее у меня и ушел в свою комнатку. Через два часа вернулся и вручил мне те же пять листиков, но каждый из них был испещрен его бисерным почерком, многие абзацы переписаны заново, приклеены вставки. Строки о дереве с прогнившими корнями - это одна из его вставок.

Когда передовую набрали, Петр Андреевич снова зашел ко мне, сделал в гранках несколько дополнительных поправок и отметил с шутливой улыбкой:

- Она даже мне понравилась...

Второй день подряд печатаем мы статьи Алексея Толстого. Та, что опубликована в прошлом номере, называлась "Враг угрожает Москве". Не знаю даже, с чем сравнить это взрывной силы выступление писателя. Помнится, еще в августе на Малой Дмитровке сидели мы вчетвером - Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Илья Эренбург и я, - обсуждали последние вести с фронтов, делились собственными фронтовыми наблюдениями. Зашла речь о благодушном отношении наших бойцов к гитлеровцам. Толстой сказал:

- В четырнадцатом году русские солдаты были милосердны к врагу. И тогда это считалось в порядке вещей. Но сейчас другой враг и другая война. Не на жизнь, а на смерть!

В статье повторяется та же мысль. Писатель сравнивает гитлеровское нашествие с войнами "на заре истории, когда германские орды под предводительством царя гуннов Аттилы двигались на запад, в Европу, для захвата земель и истребления всего живого на них".

"В этой войне, - говорит он, - мирного завершения не будет. Россия и гитлеровская Германия бьются насмерть, и весь мир внимает гигантской битве, не прекращающейся уже более ста дней".

"Мы, русские, часто были благодушны и беспечны. Много у нас в запасе сил, и таланта, и земли, и нетронутых богатств. Но не во всю силу понимали размер грозной опасности, надвигающейся на нас. Казалось, так и положено, чтобы русское солнце ясно светило над русской землей..."

Но, порицая благодушие, Алексей Николаевич с неизмеримо большим гневом ополчается против малодушия:

"Пусть трус и малодушный, для кого своя жизнь дороже Родины, дороже сердца Родины нашей - Москвы, гибнет без славы, ему нет и не будет места на нашей земле".

"Красный воин должен одержать победу. Страшнее смерти позор и неволя. Зубами перегрызть хрящ вражеского горла - только так! Ни шагу назад!.."

Как заклинание звучат заключительные строки статьи: "Родина моя, тебе выпало трудное испытание, но ты выйдешь из него с победой, потому что ты сильна, ты молода, ты добра, добро и красоту ты несешь в своем сердце. Ты вся в надеждах на светлое будущее, его строишь своими большими руками, за него умирают твои лучшие сыны.

Бессмертная слава погибшим за родину. Бессмертную славу завоюют себе живущие".

Алексей Николаевич по-прежнему предоставлял нам полную свободу в отношении заголовков. Вот и для этой статьи он предложил три названия - на выбор: "Ни шагу назад", "Зубами перегрызть вражеское горло" и "Москве угрожает враг". Мы выбрали последний вариант.

А теперь - о статье Толстого, опубликованной в газете 19 октября. Тема сложная, но чрезвычайно важная, вытекавшая из выступления Сталина 3 июля: "При вынужденном отходе частей Красной Армии... все ценное имущество... которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться". Газеты как-то глухо сообщали о тех жертвах, на которые мы сознательно шли, взрывая и уничтожая все, что не удавалось эвакуировать. Нелегко было советским людям идти на это, потому, вероятно, и газеты молчали.

В те дни прибыл с Южного фронта Николай Денисов. Он был там, где шли бои на подступах к Запорожью, видел, как эшелон за эшелоном уходили на восток наши заводы. О драме на Днепре следовало сказать во весь голос. И не для слез. "У нас их нет, - потом напишет Толстой, - их иссушила ненависть". А ради клятвы: "За гибель - гибель!"

Опять направился наш гонец в Горький с моим письмом к Алексею Николаевичу: "Мы хотим выступить со статьей о Днепрогэсе. Статья о Днепрогэсе вызовет еще большую ненависть к гитлеровцам... Посылаем к Вам Медведовского, он все расскажет".

Тема пришлась Толстому по душе. Три дня подряд, отложив все дела, Алексей Николаевич работал над статьей. Всех гнал от себя, чтобы не отвлекали.

- Только однажды, за обедом кажется, - вспоминает Медведовский, после напряженной многочасовой работы Толстой завел было обычно очень долгий разговор на любимую тему - о своей уникальной коллекции курительных трубок. Показал их.

Но корреспонденту было не до трубок. Он помнил, с каким нетерпением ждет редакция статью Толстого, и вроде бы шутя сказал:

- Алексей Николаевич, если я задержусь, меня уволят...

- Ничего, - улыбнулся в ответ писатель, - я вас как-нибудь устрою. Однако разговор, грозивший затянуться, на этом оборвался, - Толстой снова вернулся к письменному столу и принялся размашистым почерком дописывать свою статью.

К тому времени, когда статья была закончена и поступила наконец в редакцию, обстановка на фронтах еще больше ухудшилась, немцы вышли на ближние подступы к Москве, и все наши помыслы, все заботы сосредоточились на битве за столицу. Нужно было и в статье Толстого как-то связать Днепрогэс с Москвой. Пришлось Медведовскому еще раз ехать в Горький.

Толстой быстро внес в готовый текст необходимые дополнения, и 19 октября его статья под названием "Кровь народа" появилась в "Красной звезде", заняв половину третьей полосы. Позже Алексей Николаевич отметил в своей автобиографии, что это было одно из двух его публицистических выступлений, получивших "наибольший резонанс".

В статье прозвучали новые мотивы. Говоря о великих жертвах, на которые идет наш народ во имя победы над врагом, писатель сделал акцент на том, что являлось главным в разгар битвы за Москву:

"Но жертвы самой большой, но Москвы в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям: "Вперед! Вперед на сокрушение врага! Вперед - за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню - Москву!"

Огромное впечатление, произведенное этой статьей на умы и сердца советских воинов, засвидетельствовал критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете:

"Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, поздней осенью 1941 года, в полку на Карельском перешейке агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого "Кровь народа". Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой.

А когда агитатор дочитал статью, я услышал, как пожилой солдат с характерным псковским выговором сказал другому, молоденькому и голубоглазому, что Москву, видно, и впрямь отстоят и что "Толстой пишет крепко и доказательно".

* * *

Ведя речь о связях редакции с Алексеем Толстым в период его пребывания в Горьком, я многократно называл нашего корреспондента Дмитрия Медведовского. О нем самом тоже надо сказать немного.

Не случайно мы посылали именно его к Толстому. Писателю нравился этот боевой, неутомимый журналист, с которым он познакомился еще в 1939 году во Львове во время освобождения Западной Украины, ездил с ним к летчикам. Личные симпатии в нашем журналистском деле тоже не мало значат.

Медведовского очень ценили в редакции. И пожалуй, больше всего за то, что он мог, как у нас говаривали, хоть из-под земли добыть нужный для газеты материал. О нем можно сказать, что это был репортер от бога. Если где случалась заминка, завал, туда сразу же мчался в порядке "скорой помощи" Медведовский и с пустыми руками не возвращался.

Запомнился еще с первого полугодия войны такой случай. Дошел до нас слух, что один из парашютистов прыгнул с высоты 700 метров. Что-то случилось с парашютом - не раскрылся, но человек, упавший на землю, не получил даже повреждений. Вызвал я к себе Медведовского и говорю:

- Надо бы дать заметку об этом.

- А где такое случилось? - осведомился Медведовский.

- Вот этого я совсем не знаю. Ищите...

Он обзвонил всю Москву, все подмосковные аэродромы. Никто ничего не знает. Впервые от него, мол, услышали о таком чрезвычайном эпизоде. И все же к вечеру принес заметку. Нашел-таки воинскую часть, где служил парашютист, и там все узнал. Оказывается, ему повезло: приземляясь, он скользнул по заснеженному склону глубокого оврага и не только не разбился, но даже повреждений не получил. И не только из-за исключительности этого эпизода, но и из-за уважительности к Медведовскому заметку напечатали на первой полосе, под передовой.

Так он работал в самой редакции, и это нас вполне устраивало. Но не устраивало самого Медведовского. Он рвался на фронт, и, к нашему удивлению, не корреспондентом, а непосредственно на боевую работу. Долго я тянул, но в конце концов он добился своего. В середине сорок третьего года я вынужден был уступить ему, так же как в свое время уступил настойчивым просьбам капитана Назаренко. Медведовский получил назначение на должность заместителя командира полка по политчасти в 23-ю стрелковую дивизию. Со своим полком он прошагал до Чехословакии, не раз отличался в боях, был дважды контужен и ранен. Много можно было бы рассказать о его мужестве и доблести в бою. Но ограничусь лишь несколькими строками из книги воспоминаний бывшего начальника штаба этой дивизии, впоследствии командарма, ныне генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза С. А. Андрущенко:

"На правом фланге бой разгорелся с еще большим ожесточением. Гитлеровцы бросили здесь до батальона пехоты при поддержке десяти танков и САУ. Пропустив машины через свои окопы, бойцы встретили пехоту дружным залповым огнем. Организовал его находившийся там заместитель командира полка по политчасти Д. Д. Медведовский, человек исключительной смелости, любимец бойцов. Само его появление среди воинов всегда вызывало воодушевление..."

Как было не радоваться нам за своего краснозвездовского однополчанина!

* * *

После почти трехнедельного молчания наконец объявился Константин Симонов. Прислал очерк. Но не об английских летчиках, для чего был послан в Мурманск, а о дальних разведчиках из морской пехоты.

Причины выяснились уже по возвращении Симонова в Москву. Он побывал в английской летной части, собрал интересный материал и даже написал очерк. Но в тот самый день, когда работа была закончена, пришла газета "Известия" - и там Симонов увидел репортаж на эту же тему. С досадой отметил про себя: "Опоздал, обскакали нас". И не стал обременять телеграф "бесполезным делом".

Да, мы не любили ходить по дорожкам, протоптанным нашими коллегами. Однако это был особый случай. Тут Симонов, пожалуй, ошибся. Вероятно, мы бы все-таки напечатали его очерк.

Но чего нет, того нет. Обратимся к тому, что есть, - к другому очерку Симонова, напечатанному в газете 19 октября. К слову сказать, этот очерк Константина Михайловича можно найти лишь в комплекте "Красной звезды". А он небезынтересен, хотя, вопреки обычному правилу Симонова, написан не по личным впечатлениям, а на основе продолжительной беседы с командиром разведгруппы лейтенантом Геннадием Карповым. Читая этот очерк, поражаешься, как много в нем деталей, которые, казалось бы, могут открыться лишь тому, кто сам при сем присутствовал. Вот, к примеру, картинка возвращения разведгруппы из привычного ночного поиска:

"Идти в обход было поздно, оставалось прорываться прямо вдоль берега. На их счастье был отлив. Во время отлива здесь, на побережье, обнажаются отмели и мелкие островки сливаются с берегом. Поддерживая истекавших кровью товарищей, прячась за каменистыми островками, разведчики по колено в воде пробирались по морскому дну вдоль берега, шли медленно, падая, срываясь со скользких, обросших морской травой камней.

Было уже под утро, когда они дошли до наших позиций. Трое здоровых поддерживали троих раненых. Один остался лежать там, в скалах Финляндии, скрестив на груди неподвижные руки. Далеко за линией фронта все еще не утихала артиллерийская канонада. Еще били немецкие орудия и минометы по каменистой сопке, будто бы занятой неуловимыми русскими и ставшей могилой для нескольких десятков немецких солдат".

Из того же очерка читатель узнает, что Карпову и его боевым товарищам приходилось порой и покруче:

"Они делали пятнадцатисуточные переходы, не разжигая костров, не кипятя воды, не варя горячей пищи. Они шли по ночам через болота по колено в воде и лежали в трясине целыми днями, прячась и выжидая. Когда кончались запасы пищи, они все-таки шли до конца, питались полусырым мясом случайно застреленного оленя.

За сто километров в тылу врага и почти на глазах у него, зазубрив кинжалы, они перепиливали ими, как ножовкой, телеграфные и телефонные провода, валили столбы и камнями перебивали кабель. Они не только умели проходить незамеченными где угодно и когда угодно, но ухитрялись с боем брать пленных и по секретным тропам приводить их на допрос.

Закончив операцию, взбудоражив врага, они в смертельной опасности терпеливо ждали в потайных бухтах, когда погода позволит кораблю подойти и снять их. Из них вырабатывались люди, каждый из которых стоит десяти несгибаемые, бесстрашные, не щадящие своей жизни и беспощадные к врагу".

Люди эти настолько заинтересовали Симонова, что вскоре он сам отправился с ними в тыл врага, на Пикшуев мыс.

* * *

Вновь появилось в газете имя К. К. Рокоссовского. Он под Волоколамском. Армия его и здесь ведет тяжелые оборонительные бои. В ее составе знаменитый кавалерийский корпус Л. М. Доватора, стрелковые дивизии генерала И. В. Панфилова и полковника А. П. Белобородова. Наши корреспонденты сообщают, что накануне в полосе армии Рокоссовского немцы дважды предпринимали сильнейшие атаки, но успеха не имели. Однако общая обстановка под Москвой продолжает оставаться угрожающей.

Этот номер вышел во вторник. Значит, готовили мы его два дня, начиная с воскресенья 19 октября.

О 19 октября я только что рассказывал. Однако не рассказал, пожалуй, главного. Необходимо продолжить.

У меня сидит спецкор Зигмунд Хирен. Сегодня вернулся из Ленинграда; его вызвали в Москву, чтобы усилить корреспондентскую группу на Западном фронте. Рассказывает о жизни блокадного города. Наш разговор был прерван фельдъегерем Ставки. Он доставил пакет. Обычная информация приходит к нам из ТАССа. Когда же появляется этот офицер с кубиками лейтенанта на петлицах, значит, что-то очень срочное и очень важное. Вскрываю пакет о пяти сургучных печатях. Читаю: "Сим объявляется..."

Глаза непроизвольно задержались на этих двух непривычных в наше время словах. Начинаю читать снова:

"Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии тов. Жукову, а на начальника гарнизона города Москвы генерал-лейтенанта тов. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах...

1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.

2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспортов с 12 часов ночи до 5 часов утра, за исключением транспортов и лиц, имеющих специальные пропуска...

3. Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта города Москвы...

4. Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.

Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие.

Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин.

Москва, Кремль, 19 октября 1941 г."

Это было историческое постановление ГКО о введении в Москве осадного положения. Двум командующим - генералу армии Жукову и генерал-лейтенанту Артемьеву - поручена оборона столицы. К Жукову, решил я, съезжу завтра, а как будет действовать Артемьев, надо сегодня же узнать. Я и сказал Хирену:

- Поезжайте в МВО к Артемьеву, возьмите интервью для газеты...

Умчался спецкор.

Впереди ночь, целый день и еще одна ночь. Времени немало, чтобы поразмыслить над этим необычным документом и подумать, как все это подать в газете.

"Сим объявляется..." - снова возвращаюсь мысленно к необычному началу постановления ГКО. Такой оборот речи, непривычные слова, извлеченные из глубины древности, придали постановлению особое звучание. Наверное, Сталин обратился к стилю старинных русских указов для того, чтобы все прониклись чувством исторической ответственности за переживаемые дни.

Противоречивые чувства владели нами. "Осадное положение"! Эти сжимающие горло слова психологически никак не совмещались с нашими привычными представлениями о Москве, столице могучего Советского государства. Но в то же время все мы понимали, что Москва действительно осаждена, враг уже в ее пригородах, а значит, против него должны ополчиться поголовно все москвичи и везде обязательны образцовый порядок, строгая дисциплина, неустанный труд. Эти трезвые соображения и легли в основу передовой статьи для очередного номера газеты. Называлась она "Отстоим нашу Москву!". В ней так прямо и сказано:

"...Вся жизнь многомиллионного города отныне подчинена жизни наших войск, жизни фронта и в интересах фронта регламентируется военным командованием. Москва становится городом-воином. Весь ее быт, весь ее труд, вся ее жизнь строится отныне на воинский лад - организованный, твердый и жесткий".

Под утро вернулся Хирен. Он принес статью генерала Артемьева, а заодно и подтверждение наших догадок о том, что постановление ГКО писано Сталиным. Артемьев, вызывавшийся вчера в Государственный Комитет Обороны, рассказал корреспонденту, что подготовленный заранее проект постановления о введении в Москве осадного положения страдал расплывчатостью, неопределенностью словом, не соответствовал создавшейся обстановке. Сталин его отклонил и тут же сам стал диктовать: "Сим объявляется..." И продиктовал постановление до последней точки.

Накал страстей, в каком принималось это постановление, передался, конечно, и присутствовавшему при том Артемьеву, отразился в его статье. Она содержала такие, например, строки:

"Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно - огневой точкой и каждый житель Москвы солдатом..."

"Все те, в ком бьется честное сердце советского гражданина, выйдут на уличный бой с ненавистным врагом..."

"Население города Москвы вместе со всей Красной Армией уже сейчас должно подготовиться к борьбе не только с вражеской пехотой, но и вражескими танками. Из окон, из ворот домов, из каждого закоулка посыплются на немецкие танки бутылки с горючим, связки гранат. Мы не пропустим вражеских танков..."

Так категорически и было все сказано.

Правда, эту статью мы не сразу напечатали. Меня, как редактора, смущало одно обстоятельство: не подумают ли читатели, что на фронте полная катастрофа, если мы уже заговорили об уличных боях в столице. Прихватив статью, поехал в Перхушково, к Жукову. Высказал ему свое сомнение. Георгий Константинович прочитал весь текст статьи, подумал, потом улыбнулся и ответил мне фразой, я бы сказал, афористичной:

- Лучше быть готовыми к тому, чего не будет, чем не быть готовыми...

В тоне, каким было сказано это, я уловил непоколебимую уверенность командующего фронтом в том, что Москва будет удержана.

Статья Артемьева появилась в "Красной звезде" под заголовком "На защиту Москвы". Заканчивалась она вещими словами: "В боях за Москву мы нанесем врагу такой удар, который явится началом конца гитлеровских походов! Москву мы отстоим!"

В том же номере газеты от 21 октября мы напечатали многочисленные отклики из войск и трудовых коллективов Москвы. В их числе - письмо из "N-го дзота". Такие огневые точки появились уже на всех окраинах Москвы, и вот с одной из них на всю страну, на весь мир прозвучали мужественные слова:

"Если хоть один немецкий танк пройдет линию укреплений, мы сами ляжем под его гусеницы и собственными телами преградим ему путь в Москву. С чувством высокого удовлетворения встретили мы появившееся сегодня постановление Государственного Комитета Обороны...

Начальник N-го дзота Н. Попов".

О таком же боевом настрое сообщает наш корреспондент Яков Милецкий, побывавший в одном из подмосковных истребительных батальонов. По свидетельству Милецкого, дом, где расположился штаб этого батальона, удивительно напоминает пограничную заставу. Вот с какого-то поста доносят по телефону о задержании паникера и шкурника; он заведовал торговой базой, но бросил ее на произвол судьбы, погрузил в машину собственные пожитки, прибавил к этому несколько ящиков с уворованными с базы продуктами и пытался удрать. Задержан переодетый немецкий летчик со сбитого самолета. Задержан дезертир, бросивший оружие и товарищей... Словом, постановление ГКО в действии!

Над второй полосой газеты - призыв: "Нашу родную Москву мы ни за что не отдадим врагу. Не жалея ни крови, ни жизни, до последнего вздоха будем защищать советскую столицу". А в центре полосы заверстана на две колонки большая фотография командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова. Появление ее на страницах "Красной звезды" необычно. 20 октября в редакцию позвонил Сталин и сказал:

- Напечатайте в завтрашней газете фото Жукова...

Такое распоряжение было для меня полной неожиданностью. До сих пор в "Красной звезде" публиковались фотографии командиров подразделений, частей, дивизий, иногда корпусов. Всегда в связи с какой-то их боевой удачей. А вот командующие фронтами... Не было еще у нас побед такого масштаба, чтобы подымать на щит командующих фронтами.

Конечно, я не стал спрашивать Сталина: "Почему? Зачем?" Но один вопрос все же задал. Вероятно, по инерции. Ведь во всех других случаях, когда в редакцию поступал какой-то официальный материал, обычно указывалось, на какое место его поставить. Вот и в этот раз у меня вырвалось:

- На какой полосе, товарищ Сталин?

- На второй... Передайте "Правде", чтобы они тоже напечатали... Я тут же вызвал фотокорреспондента Капустянского и, не вдаваясь в объяснения, сказал:

- Возьмите любую машину, быстро смотайтесь к Жукову и сфотографируйте его. Пойдет в номер...

Часа через два звонит мне Капустянский и жалуется, что Жуков отказался фотографироваться.

- Ладно, - сказал я, - идите в приемную командующего и ждите моего звонка.

Звоню Жукову:

- Георгий Константинович, нам срочно нужен твой снимок для завтрашнего номера газеты.

- Какой там еще снимок, - резко ответил Жуков. - Не до снимков...

Пришлось сказать о звонке Верховного.

- Хорошо, - согласился он. - Где твой фотограф?

- У тебя, в приемной. Ждет...

И вот снимок у меня на столе. Я бы не сказал, что для такого мастера, как Капустянский, это удача. Жуков - за столом, застланным, как скатертью, топографической картой. Командующий ткнул карандаш в какую-то точку на этой карте, а сам глядит куда-то влево. Заметно, что фотограф заставил его позировать. Но что делать? Время позднее, как получилось, так и получилось. Один снимок я передал редактору "Правды" Поспелову, а второй отправил в цинкографию. "Правда" дала под этим снимком подпись: "Командующий Западным фронтом генерал армии Г. К. Жуков". Мы - такую же, но с добавлением: "Фото специального корреспондента "Красной звезды" А. Капустянского". Хотелось подтвердить тем самым приоритет нашей газеты.

Тот звонок Сталина последовал, конечно, неспроста. Портрет Жукова в газетах, очевидно, должен был свидетельствовать, что во главе войск, защищающих Москву, поставлен полководец, на которого народ и армия вполне могут положиться. Так мы тогда истолковали распоряжение Верховного. А теперь вот при взгляде на этот портрет Жукова в газете от 21 октября 1941 года у меня возникает и другое предположение, напрямую связанное с уходом Георгия Константиновича с должности начальника Генштаба. Конечно, тот июльский инцидент в Ставке Верховного главнокомандующего не мог не оставить горького осадка в душе Жукова. Это, несомненно, понимал и Сталин. И не исключено, что в лихой час битвы за Москву он решил дать понять Георгию Константиновичу: на той, мол, истории, тяжелой для них обоих, поставлен крест.

* * *

Из писательских материалов, опубликованных в "Красной звезде" 21 октября, хочется отметить два: очерк Федора Панферова и вторую корреспонденцию Константина Симонова с Севера.

Панферов рассказывает о подвиге казаха Бузакарова Ураза, пастуха из-под Гурьева. Ураз упорно добивался и добился, чтобы его допустили к пулемету. Аргумент он выставил такой:

- Степь наша дает нам хороший глаз. Очень хороший глаз. Видите, товарищ политрук, что делается на той вон полянке? Не видите? А я вижу. Степь учит глаз далеко видеть...

Главная идея очерка вынесена писателем в заголовок: "Командир приказал..." Верный командирскому приказу, пулеметчик Ураз Бузакаров не оставляет своей огневой позиции и никогда не оставит ее, если даже придется умереть здесь. Это наглядный пример для каждого, кто поставлен на защиту Москвы.

А корреспонденция Симонова называется "В лапах у фашистского зверя". Суть ее объясняют начальные строки: "За 4 месяца войны мне пришлось видеть много страшного. Я видел изуродованные немцами трупы детей, останки сожженных живьем красноармейцев, сгоревшие деревни, развороченные бомбами дома. И все-таки самое страшное, пожалуй, с чем пришлось столкнуться мне на войне, - это бесхитростный и простой рассказ пулеметчика Михаила Игнатовича Компанейца. Рассказ о том, как он провел две недели в фашистском плену и как из него выбрался".

Действительно, эту историю нельзя читать без содрогания. Невольно и безоговорочно присоединяешься к авторскому выводу: "Фашистские убийцы многолики. Этот рассказ открыл мне еще одно их лицо - лицо тихого садиста, может быть, самое отвратительное из всех".

Фронт все ближе к Москве. Корреспондентские материалы идут теперь в редакцию прямо из армий - Рокоссовского, Говорова, Ефремова, Голубева, Хоменко.

Малоярославецкое направление: "Положение остается весьма серьезным. Неприятель подтягивает силы..." Можайское: "Во второй половине вчерашнего дня и в особенности сегодня утром враг усилил натиск..." Тульское направление, которое до сих пор именуется еще орловским: "Немцам удалось немного потеснить наших бойцов..."

Словом, обстановка ухудшается. И все же в сообщениях наших корреспондентов нет ноток безнадежности. Да, советские войска отступают, но упорно и беззаветно отстаивают каждую пядь подмосковной земли. Дачные поселки, деревни, рощи и перелески, так хорошо знакомые нам, москвичам, по многу раз переходят из рук в руки. Почти в каждом репортаже сообщается о больших потерях противника в живой силе, об уничтоженных немецких танках, орудиях, минометных батареях. Конечно, в заварухе боев точно не подсчитаешь потери неприятеля, тем более что поле боя остается пока за ним. Чего стоил гитлеровцам каждый их шаг по нашей подмосковной земле, мы увидим потом, когда двинемся в обратном направлении. Не удаются здесь немцам ни глубокие прорывы, ни окружения, как это было под Минском или Вязьмой. Не срабатывают у них танковые клинья...

* * *

18 октября Совинформбюро сообщило: "Наши войска оставили Одессу". Сдача любого советского города, даже по приказу Главного командования, всегда большая общенародная драма. В мыслях и чувствах наших людей остается неутешная горечь: не отстояли город, отдали его на заклание врагу. Нельзя было оставлять наш народ, и особенно защитников Одессы, наедине с той скупой строчкой официальной сводки. Не сами, не самовольно ушли войска из города. Решение об эвакуации Одессы принято Ставкой Верховного главнокомандования в связи с осложнением обстановки на юге страны и необходимостью усиления обороны Крыма.

Все это важно и необходимо было объяснить. Уже на второй день "Красная звезда" опубликовала обстоятельную статью члена Военного совета Приморской армии Л. Бочарова "65 дней героической обороны Одессы". В статье разъяснялось, что "Одесса оставлена нашими войсками после того, как они выполнили свою задачу: сковать как можно больше вражеских войск, измотать их, нанести сокрушительные удары по их живой силе и технике...".

С особой силой прозвучали в статье истинно справедливые строки: "Вся Советская страна, весь мир с восхищением следили за мужественной борьбой защитников Одессы. Они ушли из города, не запятнав своей чести, ушли, сохранив свою боеспособность, готовые к новым боям с фашистскими ордами. И на каком бы фронте ни сражались защитники Одессы - всюду они будут служить примером доблести, мужества, геройства.

Слава героическим защитникам Одессы!"

Теперь я могу сказать, что этих двух абзацев в статье Бочарова, присланной нам из Севастополя по телеграфу, не было. Естественно, что член Военного совета не мог написать такое о своей армии, а значит, и о себе самом. Эти строки мы вписали сами, в редакции.

Что поделаешь, в газете и такое бывает - очень нужное решение...

Думаю, что наши читатели не могли не вспомнить эту статью и тогда, когда была учреждена медаль "За оборону Одессы", и когда городу было присвоено звание Героя. Во всяком случае, мы, краснозвездовцы, не забыли ее.

И не только эту статью.

В те октябрьские дни немецкое радио передало лживое сообщение о боях за Одессу. Узнав об этом, мы сразу же послали депешу Ишу, нашему спецкору в Севастополь, где базировалась теперь Приморская армия: "Гитлеровское радио передало, что Одесса якобы взята немецко-румынскими войсками штурмом и что противнику достались богатые трофеи. Срочно шлите статью "Правда о боях за Одессу". Желательно Петрова".

Удивительно быстро Л. Иш справился с этим заданием. Получить статью командующего в то время, когда армия проводит перегруппировку своих сил и к тому же с ходу вступила в бой, - дело не простое. Тем более что Петров был из тех авторов, которые и мысли не допускали, чтобы кто-то писал статьи за него. Но он понимал, сколь важно его выступление именно в данном случае: дело шло о чести и достоинстве Приморской армии, которую он возглавлял в боях за Одессу и ныне возглавляет в дни сражений за Севастополь. Не исключено, что его доброе отношение к Ишу тоже сыграло роль. Словом, за ночь статья была написана, утром передана в редакцию и 22 октября появилась в газете.

Приведу несколько выдержек из нее:

"Наши части ушли из города организованно, в полном порядке и решительно без всяких потерь. Ни трофеев, ни тем более пленных красноармейцев враг в Одессе и в глаза не видел. Следует указать, что и все пленные - несколько тысяч человек - были эвакуированы до одного...

Ровно в одиннадцать часов вечера 15 октября войска эшелона главных сил совершили посадку на суда. К четырем часам утра 16 октября все было закончено. Арьергарды, находившиеся на позициях до двадцати четырех часов, пришли в порт в четыре часа утра и через час так же благополучно погрузились. После погрузки арьергарда особо сформированные команды метр за метром проверили территорию порта - не отстал ли кто, не забыто ли что-нибудь из боевого имущества... В пять тридцать 16 октября оперативный дежурный доложил:

- Эвакуация Одессы полностью завершена. Потерь ни в людях, ни в технике нет. Важные в военном отношении объекты разрушены согласно плану...

В девять часов утра 16 октября противник произвел бомбардировку уже пустой Одессы. Наши разведчики, посланные на катере в Одесский порт, спокойно высадились на берег и до одиннадцати часов утра ходили по улицам обезлюдевшего города, не встретив ни одного вражеского солдата.

Только в шесть часов вечера, то есть через двенадцать часов после эвакуации, на дальних окраинах Одессы показались первые робкие разведывательные партии противника".

* * *

Вдогонку за статьей Петрова Иш выслал самолетом фотоснимки эвакуации советских войск из Одессы. На одном из них - ошвартовавшийся у причала большой транспортный корабль, на него организованно и спокойно подымаются по трапу защитники Одессы. Второй снимок: мощный кран погружает на транспорт 76-миллиметровое орудие. Третий снимок: море, покрытое легкой рябью, уходящие вдаль транспорты и рядом с ними - боевые корабли, охраняющие караван. Понятно, что и снимки сразу пошли в газету как документальное опровержение геббельсовской брехни.

Илья Эренбург в своих мемуарах охарактеризовал Льва Иша как "тишайшего" "чернорабочего" нашей газеты. Мне хочется добавить от себя: Иш мог блестяще выполнять в газете любую работу, но выполнял действительно самую неблагодарную - занимался главным образом литературной правкой чужих материалов. Не потому, что так уж ему нравилось заниматься этим, а потому, что умел делать это лучше других.

В июле или августе сорок первого года, правя очередную корреспонденцию с Западного фронта, Иш вдруг вскрикнул: в корреспонденции сообщалось, что в Ельне фашисты зверски замучили его отца. Иш пришел ко мне и заявил, что не может больше оставаться в Москве, попросился на фронт.

Мы командировали его в Одессу. Оттуда вместе с Приморской армией он прибыл в Севастополь и там погиб смертью героя в числе последних защитников города-крепости. Это нам стало известно уже в октябре сорок первого года. Но только весной сорок третьего я узнал некоторые немаловажные подробности.

Приехал я тогда в Краснодар, к Ивану Ефимовичу Петрову, командовавшему в ту пору Северо-Кавказским фронтом. Он хорошо знал Иша и по Одессе и по Севастополю. Наш корреспондент часто бывал у него на КП, не раз сопровождал его в поездках по войскам. Иван Ефимович слышал, какую Иш пережил трагедию, и очень сочувственно, даже, можно сказать, нежно относился к нему. Первым заговорил со мною о нем. И вот что я услышал из его уст:

- Хорошо Иш писал о героях Приморской армии и сам стоил любого из них. Честная солдатская душа, благороднейший человек! Вы знаете, он ведь мог улететь из Севастополя в последнем самолете. Мы позаботились об этом. Но Иш уступил свое место девушке-снайперу.

В газете заведена новая рубрика - "Герои обороны Москвы". Под этой рубрикой первым напечатан очерк Василия Коротеева "Политрук Даниил Бова".

До войны Коротеев был секретарем Сталинградского обкома комсомола. Перед самой войной стал членом редколлегии "Комсомольской правды". Затем его призвали в кадры РККА и он получил назначение к нам - в "Красную звезду". Мы послали его на Западный фронт. Очерк о храбром политруке минометной батареи прислан Коротеевым с можайского направления.

Одному из героев Московской битвы посвящена передовая "Защитник Москвы Сергей Белоус". Это рядовой боец. Он разведал скопление вражеских танков, проник в их расположение и условным сигналом - ракетой - вызвал на себя огонь нашей артиллерии.

* * *

Все чаще на страницах газеты появляются статьи наших редакционных специалистов по оперативному искусству, по тактике общевойскового боя и отдельных родов войск. Это отнюдь не пересказ готовых формул из довоенных уставов и наставлений. Это - сегодняшний опыт войск и штабов, по крупицам собранный в огне боев, поистине выстраданный, оплаченный кровью и тысячами жизней.

Вот и 25 октября напечатана подвальная статья полковника Ивана Хитрова "До конца использовать пехотное оружие". Достаточно одной-двух выдержек, чтобы убедиться в ее актуальности.

"Правильный выбор оружия для поражения той или иной цели - одно из важнейших условий мощного пехотного огня. Боевая практика часто ставит перед командирами и бойцами много новых вопросов. Но не всегда их учитывают при решении огневых задач..."

Далее речь идет о том, что увидел наш корреспондент в полку майора Шарова, в батальоне капитана Чмелевского, в роте лейтенанта Квашина; как используется там пехотное оружие - правильно в одних случаях и неправильно - в других. Статья отличается отточенностью формулировок. Афористично звучат целые абзацы: "Быстрота действий - закон орудийных расчетов. Прозевал открыть огонь - цель скроется. Замешкался на открытой позиции - будешь сбит врагом. Не успел своевременно и быстро сменить позиции - оторвешься от стрелковых взводов и не сумеешь поддерживать их в нужный момент".

Истины, на первый взгляд, прописные. Но, опираясь на убедительные факты и примеры из боевой жизни, статья приобрела особое звучание.

Запомнилась многим нашим читателям и другая статья Хитрова - "Уличные бои". В ней - рассказ о тактике в уличных боях за Ельню, Гжатск, Вязьму, Можайск.

С этой его статьей как бы перекликается выступление заместителя командира механизированного соединения Героя Советского Союза полковника Д. Погодина - "Танки в боях за населенный пункт".

Острую статью прислал с Северо-Западного фронта Викентий Дерман.

Время, кажется мне, и о нем сказать несколько слов.

Летом сорокового года я прибыл в военный городок, утопающий в зелени, известный под названием "курсы "Выстрел", центр подготовки офицерских кадров, чтобы подобрать двух-трех опытных командиров для работы в редакции "Красной звезды". Прежде всего, естественно, я встретился с начальником курсов и назвал ему несколько кандидатов. Первым среди них был майор Викентий Иванович Дерман.

Давно он был на виду у редакции. Еще в 1931 году батальон, которым он командовал, стал одним из победителей всеармейского стрелкового соревнования, организованного "Красной звездой", и тогдашний редактор Феликс Кон вручил комбату награду - именной пистолет. Потом он был назначен командиром полка, и некоторое время служил в штабе Ленинградского военного округа. Статьи и корреспонденции Дермана регулярно появлялись на страницах нашей газеты. Если вдруг происходила пауза, на это сразу реагировали не только в редакции. Однажды Дерман получил письмо заместителя наркома обороны командарма 1-го ранга И. Ф. Федько, настоятельно требовавшего от майора новых статей.

И вот - наша первая памятная встреча. В одну из классных комнат "Выстрела", отведенную мне для беседы, вошел среднего роста майор в саржевой гимнастерке с подворотничком снежной белизны, с портупеей через плечо. Крепко сбитый, подобранный, он и внешне являл собой образец командира-строевика. По сосредоточенному взгляду серых глаз, по собранным у переносицы складкам я понял, что мое появление здесь, на "Выстреле", посеяло у него тревогу.

Не желая, однако, испытывать его выдержку, не затягиваю процедуры знакомства. Обменявшись несколькими традиционными в таких случаях фразами, спрашиваю:

- Как вы отнесетесь к переходу в "Красную звезду"?

Дерман ответил не задумываясь:

- Служба в аппарате редакции мне совершенно не подходит.

И тут же напомнил, что его "сватали" в газету еще в 1936 году, но и тогда он категорически отказался.

- Я не захотел отрываться от войск, и с этим посчитались.

Сделав вид, что прошлое меня не касается, я пытался объяснить ему:

- Сейчас, Викентий Иванович, здесь, на "Выстреле", вас слушают десятки командиров, а с переходом в "Красную звезду" ваша аудитория возрастет в тысячу раз. А насчет связи с войсками не беспокойтесь: они не только не прервутся, но расширятся и укрепятся.

Майор, состоявший преподавателем тактики на "Выстреле", внимательно выслушал меня, но согласия все же не дал, обещал лишь подумать. Дело не терпело: вызов в Политуправление РККА, затем приказ наркома обороны - и Викентий Дерман из "дозорных", как тогда у нас порой называли военкоров, вошел в состав "главных сил" редакции.

В Отечественную войну Дерману - уже в звании подполковника - как он считает, повезло: он получил назначение спецкором именно туда, куда попросился, - на Северо-Западный фронт. По месту прежней службы в Ленинградском военном округе Викентий Иванович хорошо знал этот театр военных действий и войска, которым довелось там принять боевое крещение в первых схватках с немецко-фашистскими захватчиками.

Вместе с Дерманом и под его началом на этот фронт выехали писатели Петр Павленко и Семен Кирсанов, а также и группа журналистов. Однако в нашей краснозвездовской практике было принято, что руководитель корреспондентской бригады, так же как и его подопечные, был обязан лично писать для газеты и привлекать в "Красную звезду" авторов. Дерман одинаково хорошо делал и то и другое.

А сколько встречалось при этом непреодолимых, казалось бы, трудностей. Как часто приходилось быть под огнем!

* * *

Август сорок первого года. С рубежа реки Полисть 34-я армия наносила контрудар с целью окружить и уничтожить врага в районе Шимск - Сольцы Старая Русса. Начало было обнадеживающим: до шестидесяти километров продвинулись наши войска. Но, к сожалению, этот боевой успех не получил развития, и в конечном счете 34-я армия с большими потерями отошла назад, за реку Ловать. Надо было объяснить читателям "Красной звезды", что здесь произошло. Дерман написал обстоятельную статью, но как передать ее в Москву, в редакцию? Прямой связи нет. Где-то в Демянске был, кажется, запасной узел связи. Туда и держал путь спецкор.

В боевых порядках наших войск бреши, грозная пустота. Неожиданно у опушки леса разворачивается пушка для стрельбы прямой наводкой по машине Дермана. Лишь в последнюю минуту наводчик-украинец определил:

- Та це свои. Звидкиля ты, чертяка? Мабуть, з пекла? - сочно выругался солдат, но, увидев в машине офицеров, снизил тон и стал объяснять: - Вы, мабуть, вид нимцив, чы що? Попереду ж никого нема, а мы чекаемо фрыцив...

Наконец доехали. Здесь действительно оказался запасной узел связи, начальником отдела связи работал полковник П. М. Курочкин, хорошо знавший спецкора "Красной звезды". В то время это тоже много значило: Викентий Иванович незамедлительно получил разрешение на внеочередной разговор с Москвой. И вдруг внезапный налет бомбардировщиков врага. Один за другим сильные взрывы. Все в дыму и огне. Ранены шифровальщик, бодистка. Курочкин - в крови. Дермана отбросило к стене, оглушило. И все-таки его важная статья, хотя и с некоторым опозданием, была передана в Москву.

Надо знать приильменский край, чтобы понять, как здесь доставалось нашим корреспондентам. От переднего края до фронтового узла связи - сто километров, иногда чуть меньше, иногда - больше. И всюду болота с узкими гатями и лежневками. Пробки, бомбежки, артобстрелы - попробуй доберись быстро до благословенного узла связи...

Но спецкор "Красной звезды" Дерман, рассказывая мне о своих фронтовых путях-дорогах, решительно отодвигал трагическое на второй план, отдавая предпочтение подробностям комического свойства:

- Лежим однажды в полузатопленной воронке от немецкой авиабомбы и с тоской созерцаем, как в нескольких шагах от нас догорает редакционная "эмка". Ее водитель Семен Мухин, обжигая руки, роется в груде обгорелого металла. Спрашиваю: "Что ищешь?" Отвечает: "Номерной знак!" - "Зачем он тебе?" - "Как это зачем? - удивился Мухин. - Как же я отчитаюсь без оправдательного документа?" Это был первый выезд Мухина на фронт, и он еще не знал, что война и не такое списывает без предъявления оправдательных документов.

А спустя несколько дней у того же Мухина немцы разбомбили вторую машину, да так, что от нее не осталось даже и номерного знака. Вернулся водитель на фронтовой КП лишь с обгорелым автоматом. Пошел Дерман к члену Военного совета фронта, корпусному комиссару В. Н. Богаткину, просить третью машину.

- Сколько же можно? Одну дал, вторую дал... И опять просите... законно возмущался Богаткин, помогавший по давнему "родству" с "Красной звездой" ее спецкорам всем, чем мог. Конечно, и в третий раз он не остался глух к просьбе Дермана. Позвонил начальнику штаба фронта Н. Ф. Ватутину, в распоряжение которого только что поступила колонна ленинградских такси. Викентий Иванович не замедлил выбрать очередную "эмку" для своей корреспондентской бригады.

Постоянно Дермана, как и других наших фронтовых корреспондентов, преследовала и еще одна трудность. Писать Дерману приходилось в любых, как правило самых неблагоприятных, условиях: на пне в лесу, или в каком-нибудь полуразрушенном сарае, битком набитом людьми, или в блиндаже, чуть освещенном мигающей плошкой. А ведь у бодисток свой регламент, да и не каждая из них была способна разобраться в корреспондентской скорописи. Неразборчивый оригинал при передаче мог подвергнуться самым невероятным искажениям.

Почти через день-два "Красная звезда" печатала оперативные корреспонденции Дермана. Мы высоко ценили его эрудицию, широкий тактический кругозор, его дальновидность. Назову хотя бы некоторые его статьи и корреспонденции, опубликованные в газете: "Обходы и охваты", "Оборона немцев в окружении", "Маневр в ходе боя", "Командир и его начальник штаба" и другие.

Выступление Викентия Ивановича Дермана в сегодняшней газете было особым, его значение трудно переоценить. Расскажу об этом подробнее.

* * *

На Северо-Западном фронте в районе Белого Бора наша 11-я армия вынудила противника перейти к обороне в очень невыгодных для него условиях: неприятельский клин не пробился на оперативный простор, а буквально увяз в боевых порядках советских войск. Последовал приказ нашего командования: отсечь этот клин у самого основания, окружить и уничтожить врага.

Наступление началось утром, продолжалось весь день и перешло в ночь, но поставленная задача, увы, так и не была решена. Дерман, следивший за ходом боев с передового наблюдательного пункта артиллерийской батареи, подметил некоторые характерные для того периода войны недостатки.

Все это мы напечатали.

Уже потом, при первой встрече, Дерман признался мне:

- Статью послал, но, откровенно говоря, никак не думал, что ее напечатают.

Основания для сомнений у Викентия Ивановича были. Ведь даже в мирное время критика в военной газете действий командиров сопряжена с известными сложностями. А как быть в войну? Можно ли публично критиковать командира, военачальника, которому завтра надо снова вести или посылать подчиненных ему людей в смертный бой? Тут было над чем задуматься.

Отмечу, что критическое острие печати в боевых условиях мы опробовали еще на Халхин-Голе, в "Героической красноармейской". Тогда наша критика задевала главным образом рядового бойца. На финской войне в газете "Героический поход" пошли дальше - критике подвергались ошибки некоторых командиров рот, батальонов, а иногда и полков. Но правильно ли это? Об этом шли горячие дискуссии в редакциях военных газет и за их пределами. Я обратился за разъяснением к Верховному главнокомандующему. На моем письме появилась следующая резолюция:

"Фронтовые и армейские газеты могут критиковать также действия средних и старших командиров. Необходимо только, чтобы критика была не грубая и не резкая, а тактичная и товарищеская.

И. Сталин".

Мы сделали отсюда соответствующие выводы и для "Красной звезды". А Дерман своим разбором неудачного боя за Белый Бор практически обозначил границы и формы той самой "тактичной и товарищеской" критики, на которую нас ориентировал Верховный главнокомандующий.

Постепенно исчезают со страниц "Красной звезды" загадочные "N-е части", "N-е направления". В газете, датированной 28 октября, написано, как говорится, черным по белому, что на волоколамском направлении обороняются войска генерала Рокоссовского, на можайском - генерала Говорова, на малоярославецком - генерала Голубева... Но утешительного в этом мало. Вчера немцы захватили Волоколамск. Из армии Голубева сообщают: "Противник несколько потеснил обороняющиеся части". Из армии Говорова пришла весть о том, что "сегодня на рассвете снова начались ожесточенные атаки немцев"...

Тем не менее сопротивление наших войск не ослабевает, а усиливается. Об этом можно судить даже по заголовкам корреспонденции: "Контратаки наших войск на Западном фронте", "Удар по вражеским войскам под Москвой". С Калининского фронта поступило сообщение о переходе наших войск в наступление с целью освободить Калинин. Правда, выбить противника из города пока не удается, зато удалось сковать здесь, на этом важном северном фланге Московской битвы, значительные силы гитлеровцев.

Неделю назад первую свою статью о Московской битве Илья Эренбург назвал "Выстоять!". Заголовок новой его статьи - "Мы выстоим!".

"Нельзя оккупировать Россию, - пишет он, - этого не было и не будет. Россия всегда засасывала врагов... Может быть, врагу удастся еще глубже врезаться в нашу страну. Мы готовы и к этому. Мы не сдадимся. Мы перестали жить по минутной стрелке, от утренней сводки до вечерней, мы перевели дыхание на другой счет. Мы смело глядим вперед: там горе и там победа. Мы выстоим - это шум русских лесов, это вой русских метелей, это голос русской земли".

В те дни все помыслы каждого советского человека, куда бы судьба ни забросила его, где бы он ни находился, на каком бы фронте ни воевал, были настроены на московскую волну.

Всеволод Вишневский прислал статью "Балтийцы - Москве". В ней проникновенные слова: "Воля и мысли наши сливаются с твоими, Москва!.."

Константин Симонов передал по военному проводу с полуострова Рыбачий стихи "Голос далеких сыновей". В них отразились те же переживания:

Да, Симонов очень переживал, что в дни Московской битвы он далеко от нее. Я уже объяснял, почему мы задерживали его на Севере. Ему трудно было примириться с этим. Однако он хорошо понимал, насколько необходимо это для газеты. В его дневниках есть такая запись:

"Мне было почти непереносимо думать о том, что происходит там, под Москвой, и к этому еще - что греха таить - примешивались и личные чувства. В Москве оставались и мать, и отец, и все другие близкие мне люди. Но, с другой стороны, газетное чутье по-прежнему подсказывало мне, что именно сейчас газете необходимы корреспонденции отсюда, со стабильного фронта, где не отступают, где все в порядке, и что это, по закону контраста, в такие дни особенно хорошо прозвучит в газете".

Очень обрадовались мы стихотворению Симонова. Начиная с середины октября наша газета оскудела стихами. То ли потому, что поэты, разлетевшись по стране и фронтам, потеряли связь с нами, то ли из-за того, что нас закружила заваруха и в эти тревожные дни мы сами забыли про стихотворцев. Словом, исчезли стихи.

Так продолжалось почти до декабря, пока к нам не пришло новое мощное поэтическое пополнение - Николай Тихонов и Алексей Сурков...

* * *

В газете от 28 октября много внимания и немало места уделено событиям на юге страны.

"Врагу удалось прорваться в глубь Донбасса. После взятия города Сталине фашистские войска направили свой удар через Макеевку на Горловку, стремясь распространиться на весь Донецкий бассейн. Одновременно идут ожесточенные бои за Крым и на таганрогском направлении".

Так начиналась передовая "Отстоим Советский Юг". Были в ней строки, объясняющие значение боев на Южном фронте:

"Советский Юг стал сейчас одним из важнейших участков фронта. Немцы хотят захватить Донбасс, чтобы получить наш уголь и металл. Они рвутся к нашей нефти. Они стремятся овладеть Крымом, чтобы превратить его в свою черноморскую базу... Вот почему защитниками Юга должно быть сделано все, чтобы отстоять Крымский полуостров, не пустить врага на Дон и нанести ему сокрушающий удар в Донбассе".

Опубликована также большая статья "Что происходит на подступах к Крыму". Ее автор корпусной комиссар Николаев, член Военного совета 51-й армии, тот самый, с которым Симонов ходил в атаку на Арабатской стрелке. В статье дается обстоятельный обзор первого этапа битвы за Крым в сентябре октябре сорок первого года.

Замечу кстати, что обзорные статьи крупных военачальников печатаются в газете все чаще и чаще. Вот и в следующем номере "Красной звезды" появится такого же рода статья командующего 30-й армией генерала В. Хоменко "Борьба за Калинин".

Отклики, стекавшиеся в редакцию со всех фронтов и со всех концов страны, свидетельствовали, что читатели проявляют к ним повышенный интерес. Обзорные статьи помогали осмыслить текущие события, увидеть их в укрупненном плане, в развитии и перспективе. Не могу, однако, утверждать, будто все наши обзоры были удачны. В одних случаях для достижения полной удачи нам недоставало каких-то материалов, в других - автор не справлялся с темой, в третьих - надо было считаться с необходимостью сохранить военную тайну. Словом, хлопот и забот тут всегда было немало, а результаты получались разные.

Обстановка на фронте трудная. Идут ожесточенные бои на можайском, малоярославецком, волоколамском направлениях... Готовим очередной номер газеты. Звонит секретарь ЦК партии А. С. Щербаков. Просит подготовить для зарубежной печати очерк о командующем одной из армий Западного фронта. О ком? Я не задумываясь называю Рокоссовского. Александр Сергеевич соглашается.

Константин Константинович Рокоссовский пользовался большой популярностью. Его армия, можно сказать, - на острие Московской битвы. Под его началом, как уже отмечалось выше, воевали здесь такие талантливые командиры соединений, как Доватор, Панфилов, Белобородов, Катуков.

Конечно, я далек от того, чтобы утверждать, будто эти яркие личности сгруппировались вокруг Рокоссовского только по его или их желанию. Но думаю, что какую-то роль сыграли все же и притягательная сила полководческого дарования Константина Константиновича, его личное обаяние.

Высокий, стройный, с мягким взглядом серых глаз, он был и весьма деликатным человеком. Помню, задержался я однажды на его КП. При мне входили и выходили разные люди. Генерал никого из них не встретил сидя садился лишь тогда, когда усаживал вошедшего. Ни на кого не повысил голоса. Нетерпимый к расхлябанности, а тем более к нерадивости, искоренял эти пороки не окриками, не "разносами", а внушениями, иногда очень строгими, но неоскорбительными для провинившегося или допустившего какую-то ошибку.

...Кого же, однако, послать к Рокоссовскому с заданием, полученным от Щербакова? В редакции осталось лишь несколько сотрудников. Хорошо, что "подскочил" из Тулы Павел Трояновский. Не дав ему оглядеться, мы опять усадили его в машину и отправили в 16-ю армию. Заодно поручили собрать материал для передовой статьи "Ни шагу назад!".

- А еще лучше будет, - сказал я, - если статью на эту тему напишет Рокоссовский. Он же наш испытанный автор!..

Трояновский не застал Рокоссовского на его КП. Командарм находился в дивизии Панфилова. Вернулся лишь вечером, очень усталый, но все же принял нашего корреспондента. Выслушал и сказал:

- Очерки надо писать не о командующих, а о рядовых бойцах. И статью от меня не ждите. Я приказываю бойцам: "Ни шагу назад!" А в газете призывать их к этому должны другие - скажем, их же товарищи, отличившиеся в боях. А поговорить - поговорим.

По просьбе корреспондента, очень кратко, с обычной для него скромностью Рокоссовский рассказал о своем жизненном пути, о гражданской войне, о воинской службе в мирное время. Коснувшись текущих событий, заявил:

- Теперь я вот тут, где вы меня видите. Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг, правда, еще силен, а все-таки уже не тот, каким начал против нас войну 22 июня. Допускаю, что немцы еще могут добиться частичных успехов. Но только частичных, а не решающих... - И после короткой паузы добавил: - Надо воевать с перспективой. Вы что думаете, мы все время будем сидеть под Москвой? Нет, мы будем и в Берлине!

- Конечно! - горячо откликнулся журналист. - А не смогли бы вы, товарищ командующий, написать мне на память эти слова на карте?

Трояновский вынул из полевой сумки карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее и позвал адъютанта.

- Попросите в оперативном отделе карту Европы. И когда та была принесена, написал на ее уголке: "Специальному корреспонденту "Красной звезды" политруку Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года".

Вот так, коротко и ясно!

А ведь как раз в те дни гитлеровцы захватили Волоколамск, их нажим на этом направлении усиливался.

Под утро Трояновский вернулся в редакцию. Зашел ко мне, подробно пересказал свою беседу с Рокоссовским. Затем достал карту с надписью генерала. Долго мы разглядывали горящими глазами этот необыкновенный, прямо скажу - вещий, документ. Я посоветовал Павлу Ивановичу:

- Берегите эту карту. Пригодится.

Трояновский возил ее по многочисленным фронтам. Сберег. И в свой срок на ней появилась еще одна надпись:

"Удостоверяю, что мы в Берлине. Генерал-полковник М. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал Рокоссовский. 26 апреля 1945 года. Берлин".

Невольно из глубин памяти всплывает и другая, если не аналогичная, то, по крайней мере, в чем-то схожая история. Воевал на Западном фронте командир стрелкового полка подполковник Бабаджанян Амазасп Хачатурович, будущий главный маршал бронетанковых войск. На второй или третий день после падения Смоленска страшно исхудавший, болезненно покашливающий подполковник сидел вместе с полковыми разведчиками в укрытии на опушке леса и видел, как хлынули в образовавшийся здесь прорыв немецкие танки. Какой-то краснощекий вражеский офицер-щеголь, желавший, видимо, избежать пыли, поднятой танковыми гусеницами и тысячами солдатских сапог, свернул с дороги. Наши разведчики подстрелили его, и через несколько минут в руках Бабаджаняна были документы убитого. В том числе записная книжка в новеньком кожаном переплете.

На первой ее странице четкими круглыми буквами были написаны немецкие фразы и тут же их русский перевод: "Вы есть пленный?", "Руки вверх!", "Как называется терефня?", "Сколько ферст до Москвы?" и т. п.

Бабаджанян, охваченный ненавистью, вынул из кармана гимнастерки огрызок красного карандаша и написал поперек этой страницы: "Не увидите вы Москву! Придет день, и мы спросим: сколько верст осталось до Берлина?"

В руки корреспондента "Красной звезды" писателя Василия Гроссмана эта записная книжка попала в те дни, когда Бабаджанян - уже командир танкового корпуса - был на подступах к немецкой столице и наши бойцы действительно спрашивали: "Сколько верст осталось до Берлина?" По дорогам наступления то и дело появлялись таблички с надписями: "До Берлина - 100 километров", "До Берлина - 50 километров" и т. д. Оставалось все меньше и меньше. И Берлин был покорен!

В этом номере газеты выделяется статья нашего спецкора И. Васильченко "Как был оставлен Харьков". Она, конечно, не столь эмоциональна, как, скажем, выступление Ильи Эренбурга после ухода наших войск из Киева, зато изобилует важными подробностями. Битва за Харьков длилась почти полтора месяца. Гитлеровские генералы рассчитывали овладеть Харьковом с ходу, в сентябре. Но с тех пор им не раз пришлось менять намеченный срок. Расчеты их были опрокинуты упорством, героизмом, тактическим искусством советских бойцов и командиров.

В статье подробно освещен каждый этап оборонительных боев за Харьков. Особенно мощный контрудар был нанесен врагу корпусом генерала П. А Белова под Штеповкой. Кстати отмечу, что генерал Белов был у нас на примете с первых же дней войны. С ним встретился Денисов еще в июне на Пруте, а затем под Харьковом. У него побывал Марк Вистинецкий под Москвой в дни битвы за столицу и напечатал очерк "В корпусе Белова". Был у него под Калугой Алексей Толстой, когда собирал материалы для своих "Рассказов Ивана Сударева". Заезжали к нему и наши фоторепортеры, и не раз снимки прославленного генерала и воинов корпуса, а затем и его армии появлялись на страницах "Красной звезды". И сегодня мы были рады отметить его доблесть в тяжелых боях за Харьков.

Именно в результате стойкости и активной обороны наших воинов противник, несмотря на свое численное превосходство в технике и живой силе, смог продвигаться на харьковском направлении на 1-2 километра в сутки. А тем временем шла эвакуация города. Полностью были эвакуированы тракторный и турбогенераторный заводы, завод "Серп и молот"... И об этом рассказал автор статьи.

Словом, не повторилась здесь ни вяземская, ни киевская трагедии: наши армии, оборонявшие Харьков до последней возможности, избежали окружения. И хотя тяжки были потери, они не подорвали у войск веры в свои силы.

Несколько необычно представлены в этом номере писатели. Перед нами убедительное свидетельство, что никто из писателей, работавших тогда в "Красной звезде", не чурался повседневной газетной работы.

30 октября в газете опубликован небольшой, строк на пятьдесят, репортаж Симонова с Северного фронта о морском десанте. Славин прислал почти такого же размера заметку о семейной переписке немецких солдат и офицеров: письма, изъятые у них после гибели, убеждают, что не только на фронте, но и в глубоком немецком тылу утрачены надежды на захват Ленинграда. Александр Корнейчук в краткой заметке с Юго-Западного фронта сообщает о кровавой провокации фашистских воздушных пиратов. Намалевав на плоскостях своих самолетов красные звезды, они расстреляли с бреющего полета мирных жителей села Красная Слобода и нескольких других населенных пунктов, а затем разбрасывали листовки, в которых утверждалось, будто это злодеяние совершено советскими летчиками...

Да, такого рода репортаж - будничная работа журналиста. Но и писатели порой присылали краткие сообщения, информацию, хотя редакция старалась не загружать их текущей информацией. Справедливо сказал уже после войны Николай Тихонов о стиле работы "Красной звезды": там понимали, "что писатель в газете не только корреспондент, но и рассказчик...". И если писатели обращались к этому жанру журналистики, то потому, что считали для себя невозможным обойти те или иные события или факты, попавшие в их поле зрения. В этом также проявлялась их забота о своей "Звездочке"...