"Змеиное гнездо" - читать интересную книгу автора (Гиффорд Томас)

Глава 12

В половине третьего, когда Рэйчел Паттон уже спала в гостиной и Элизабет рухнула в постель, Дрискилл присел у окна при свете тусклой лампочки и придвинул поближе телефон. Он набрал номер в гостинице «Шугар-Буш», куда должна была уже прибыть официальная свита президента, и попросил Боба Макдермотта.

Глава администрации отыскался в баре и говорил с автомата в вестибюле. В трубке на заднем плане слышался веселый шум: все журналисты и техники, днем следившие за каждым шагом президента, развлекались вместе с пиарщиками, занимавшимися созданием его образа.

– Бен, ты где? Здесь страшный шум. И Ларки только что сообщил, что президент желает меня видеть, прежде чем завалиться на сеновал. Что там у тебя?

– Я в Миддлбери. А теперь слушай очень внимательно, Мак, понимаешь меня?

– Я трезв, как судья. Выкладывай.

– Мне надо видеть Чарли.

– Бен, ты на часы смотрел? Время к трем. Не может же он…

– Меня не интересует, чего он не может. Не существует никакого «не может». Дело первостепенной важности. Доходит? Речь о его личном благополучии.

У Мака зашевелились антенны на голове:

– О личной безопасности? Что такое?

– Нет, не о безопасности. О благополучии. Я располагаю сведениями, которые он должен получить как можно скорее. Поверь мне.

– Ла-адно, – протянул Мак, обдумывая услышанное. – К трем я буду там и скажу ему. Он обычно в таких ситуациях обходится тремя часами сна… адреналин скачет, как черт. – Он размышлял вслух. – Так, Бен, давай я тебе позвоню, когда улажу с ним. Вызову тебя в подходящее для посещения время. Рассчитывай часов на шесть-семь. Пойдет?

– Отлично, Мак.

– Хорошо бы мне не пришлось жалеть.

Дрискилл, сбросив верхнюю одежду, растянулся на постели, стараясь лежать спокойно. Он слышал, как медленно забарабанили по железному подоконнику капли дождя. Казалось, жара и дождь длятся с начала времен.

– С кем это ты? – полусонно спросила Элизабет.

– С Маком. Он мне перезвонит, когда Чарли сможет со мной встретиться. Не беспокойся. Мы позавтракаем, и я расскажу ему о Рэйчел. – Он поцеловал жену, и она снова уснула.

Он сидел во взятой напрокат машине, слушая через наушники ночную джазовую программу из Бостона. Он жевал большой гамбургер с двойным сыром. Гостиница Миддлбери светилась, как съемочный павильон, теплая летняя ночь с совсем легким дождиком выгнала на улицы толпы отдыхающих студентов. В гостинице было полно приезжих, большей частью журналистов, тех, что предпочли ее переполненному «Шугар-Буш». Все они, питаясь убывающей энергией администрации, переписывали пресс-релизы, выполняя чьи-то указания: так ему представлялось. Все это либеральная чушь: вот в чем беда с газетами и телевидением. Благодаря перехвату спутниковых передач он знал, куда они собираются. Тайны личной жизни больше не существовало для тех, у кого имелись координаты, фильтры и доступ к высоким технологиям. Или хотя бы телефонный номер. Его люди держали под наблюдением большую часть важных номеров. За Паттон наблюдали с тех пор, как с неделю назад открылось, что дела пошли вкривь и вкось. Они прослушивали всех участников дела, а после того, как она связалась с Элизабет Дрискилл, ничего хорошего ей уже не светило. И вот он сидел перед гостиницей Миддлбери, поглощая крахмал, жиры и углеводы.

Вопрос в том, как отсечь ее от Дрискиллов. Чем скорее все будет сделано, тем лучше. Он видел свет в их номере, потом увидел, как он погас, но одно окно голубовато мерцало, освещенное телеэкраном. Кто-то до сих пор не спит. Он покачал головой. Телевизор – гадость. Как можно смотреть все это дерьмо? Ответ пришел сам собой: цивилизация, в которой он родился и жил, билась в предсмертных судорогах, и телевизор в числе прочего передавал стук ее костей. Его страну заполнили равнодушные недочеловеки, они размножались, как раковые клетки, убивая все, что когда-то давало жизни смысл.

Просто скуки ради он зашел в закрывавшийся бар, взял себе последнее пиво, спустился вниз помочиться, потом постоял немного на крыльце. В холле еще торчали несколько репортеров, пересказывавших друг другу враки и цинично хохотавших, словно все они ходили в одну школу, где учили вести себя по-репортерски. Пиявки, высасывающие из избирателей остатки здравого смысла, какие еще остались в общественном сознании.

Он зажег сигару, спустился с крыльца и неторопливо пошел вокруг гостиницы, сворачивая иногда, чтобы проверить боковые и задние выходы, прикидывая, как не упустить из виду малютку Паттон. Это будет не слишком просто. Он знал, что она выплакалась Дрискиллам в жилетку насчет своих страхов перед слежкой. Знал, что она вычислила его в джорджтаунском баре – поймал ее взгляд и понял наверняка, что она его вспомнила… А потом погиб Саммерхэйз. И Тарлоу, конечно. Не такая уж она дурочка. Убийства заставили ее действовать, как выключателем щелкнули, и теперь ему предстояло выметать наваленный ею мусор. Как встарь.

Просто чудо, как это о нем вспомнили. Он выполнял поручения, и они хранили ему верность, обращались, когда он был нужен. Они знали, на чем он стоит, во что верит, и нуждались в его умениях. Они помнили, как он выжил в тигриной клетке во время мятежа в Нигерии; помнили, как он сумел бежать, убив тюремщиков, когда всего оружия у него была одна пряжка ремня, помнили, как он устрашил генералов хунты тем, что не только уложил тюремщиков и допросчиков, но и вырвал сердце у шефа тайной полиции и зубами растерзал его на куски, оставив посреди бойни. В своем мире он превратился в легенду, которую пересказывают шепотом – из страха и почтения. Секретность прежде всего. Его имя мало кто знал и никто не называл. Немногие на этой планете видели его лицо и выжили, чтобы рассказать о нем. Его хозяева учитывали все это. Они знали и помнили, как он остался, чтобы помочь хорошим генералам… и как исчез точно по расписанию.

«Воин номер один», – говорили они.

Секретное оружие Америки.

И его вознаграждали: вилла в Марокко и дом на юге Франции – и защищали: такую охрану могли позволить себе разве что арабы. Иногда он ждал, что его убьют за то, что ему слишком многое известно, но до этого так и не дошло. Они говорили ему, что Воина номер два у них нет. Они не могли знать наверняка, когда он понадобится. Иногда без вызова проходило больше года, но чеки исправно продолжали поступать в цюрихский банк. Они никогда не подводили. Когда его мысль заглядывала в этот закоулок, он улыбался, представляя, каким он им видится.

Вроде героя из комикса.

Он был не выше среднего роста. Вес около 170 фунтов, уже не мальчик. Ничем не запоминающейся наружности. Кроме глаз. Его покойная жена говаривала: глаза Пола Ньюмена. Но голубым был только один глаз, с другим не то. Это было давно, когда он закончил Вест-Пойнт и они полюбили друг друга. Целую жизнь тому назад. А в его багаже уловок хватало линз. Он каждый раз становился другим человеком.

Может, это и превращало его в героя комикса. Мистер Непримечательный. Мистер Каждый. Мистер Никто.

Они доставили его из Марокко, чтобы он спас свою страну. Они поселили его на безымянном островке у побережья Мэйна. Там он провел две недели, прежде чем его запустили в работу.

Он был машиной для убийства. Так его учили, и в этой работе он достиг совершенства. Иногда среди ночи в его уме мелькало сомнение: не сумасшедший ли он? Но, разумеется, он был абсолютно здоров. Так же здравомыслящ, как любой священник или монах. У него была профессия, было призвание. Был свой инструмент. Оружие. Взрывчатка. Скальпели.

Он был доволен своей работой. Важное дело, стоящее того, чтобы делать его как следует. Хозяева доверяли. Он работал один: так его учили, и по натуре он был склонен к независимости. Он всегда был готов. Они это знали. Том Боханнон всегда готов убить и умереть за свою страну.

Так просто было бы пробраться в «Шугар-Буш», раствориться среди окрестных холмов, убить президента, на руках у которого – кровь американцев… президента слабой, беспомощной Америки. Но такого задания не поступало. У него были другие приказы, а что такое приказ, он понимал и привык относиться к ним очень, очень серьезно.

Ему вспомнился парень из спецназа, обучавший его рукопашному бою. У того была любимая поговорка:

«Ночь – всегда твой лучший друг».

Он наслаждался вкусом сигары, прогуливаясь по тихим улицам вокруг гостиницы «Миддлбери». В каждом доме семьи мирно спали в своих постелях, потому что он стоял на страже за всю Америку. Он не желал почестей. Но ему приятно было сознавать, что он всегда сделает все ради блага Америки, сильной Америки, способной защитить своих граждан. Вернувшись к машине, он посмотрел наверх. В окне все еще светился телевизор.

Вызов из «Шугар-Буш» поступил в «Миддлбери» в семь утра. Дрискилл сбросил дремоту, ощутил припавшее к нему тело Элизабет, расслабленное изнеможением. Она тихонько пролепетала что-то, перевернулась на живот и вздохнула, не открывая глаз.

– Да, – тихо сказал он в трубку. Сквозь закрытую дверь из соседней комнаты доносилось бормотание телевизора. Как видно, Рэйчел Паттон уже встала и смотрит телевизор. – Дрискилл слушает.

– Это Мак, Бен. Он хочет тебя видеть. Держись: он на взводе и вот-вот взорвется. Спал не больше двух часов. Сегодня отправляется это маленькое предвыборное турне, так что он сказал: почему бы тебе не позвонить Бену и не захватить его в автобус, а потом мы его забросим обратно. Линда еще спит. Господь ее любит. Ты как, готов?

Он оделся и, проходя через гостиную, увидел, что Рэйчел Паттон крепко спит на диванчике, «Маг» Джона Фаулза лежит открытым на полу, как упал; в кинескопе – «Три марионетки», весь свет включен, окно открыто и дождь забрызгал подоконник.

На подходе к автобусу президента Дрискилла поджидало неизбежное. Сэм Бакмен из «Сан-Диего юнион» высмотрел его первым и поспешил преодолеть разделяющие их триста футов. Фелиция Лэнг из «Майами геральд» заметила, как тот поспешает чуть не бегом, и устремилась следом, а Билл Мардж из «Де-Мойн регистр» уже догонял обоих. Но всех троих опередили два газетчика из «Тайм» и «Роллинг стоун». Дрискилла окружили.

– Привет, Бен, – начал Мардж. – Что вы можете сказать по поводу сообщения Ласалла?

Фелиция Лэнг подхватила:

– Мистер Дрискилл, что вы делали на Шелтер-Айленд в ночь убийства Дрю Саммерхэйза?

Бакмен одышливо просипел:

– Лучше вам высказаться не откладывая, мистер Дрискилл. Либо вы очистите воздух, либо… – Он пожал тяжелыми округлыми плечами, предоставляя ему самому догадываться о последствиях.

Дрискилл дождался, пока у них кончатся вопросы.

Еще несколько репортеров, углядев мини-митинг, направлялись к ним. Как бы их угомонить? Выбора у него, понятно, не было. Сегодня день Никсона.

– Мы все прекрасно знаем, каким образом мистер Ласалл проводит свои программы. Мне представляется группа выдумщиков, подсказывающих ему из темной комнаты самые нездоровые идеи. Кому мы можем причинить больше вреда? Где больное место? Очевидно, кто-то предложил эту безумную историю, и Ласаллу она понравилась. Он прикинул, как ее обыграть, и вывел в эфир. Не удивительно, что его информатор остался анонимным – вероятно, это один из его людей, из тех, кто подает ему идеи. Давайте начистоту – я и близко не был в ту ночь к Шелтер-Айленду, и заявление Ласалла висит в воздухе – как всегда.

– Значит, вы объявляете его лжецом? – спросил Мардж.

– А что, разве не так?

Репортеры улыбнулись, но не засмеялись – как видно, в такое раннее утро не до иронии.

– Конечно, я объявляю его лжецом. А теперь давайте вернемся к своим делам.

Он добродушно растолкал их, направившись к автобусу. Дальше будет хуже. «Это отвлечет внимание от президента, в чем есть и хорошая и плохая сторона, – размышлял он, – но для Бена Дрискилла тут ничего хорошего нет». Ему хотелось зарыться поглубже, да там и остаться. В памяти мелькнул Дэйд Персиваль. Чертов Ласалл! Если у него действительно есть свидетель… Что толку гадать. Да и не в стиле Ласалла обзаводиться настоящими живыми свидетелями.

Они сидели в заднем отсеке президентского автобуса. Президент с Линдой расположились ближе к водителю, собрав вокруг себя рабочую пресс-группу.

Линда Боннер над головами поймала взгляд Дрискилла и подняла руку, скрестив пальцы, с широкой ухмылкой на лице. «Дела – лучше не бывает», – говорила эта ухмылка. Может, и она была, как выражалась Эллен Торн, в отказе.

Первая остановка намечалась в крошечном городке Линкольн в Вермонте. Здесь президент родился, и здесь он до сих пор содержал на равных правах с двоюродными братьями маленькое юридическое бюро. Автобус развернулся и остановился перед универмагом, прямо из добрых старых времен «Метро-Голдвин-Майер», когда Мики и Джуди подыскивали себе подходящую сараюшку для своего шоу. Следом подкатили три полных автобуса журналистов и два фургона с аппаратурой. Все они встали вплотную к желто-красной цветочной клумбе. В Линкольне время застыло на месте. Два-три десятка горожан, собравшихся перед универмагом, захлопали в ладоши, завидев Чарли с Линдой. Они знали его с детства. Он им нравился, но все-таки это не то, как если бы, скажем, Клинт Иствуд снимался в фильме у них в городке.

– Как делишки, Чарли? – выкрикнул кто-то, а другой поднял над головой малыша в летнем костюмчике и в чепчике и предложил:

– Мистер президент, не хотите ли расцеловать нового избирателя?

И конечно, Чарли – с таким видом, словно собрался поиграть в гольф – подошел и расцеловал не только младенца, но и мамочку, и пожал руку отцу, и, должно быть, сказал что-то приятное и забавное, потому что вокруг рассмеялись.

Кто-то потянул президента за руку, и тот поспешно вдвинулся между горожанином и агентом секретной службы, уже изготовившимся к убийству. В таких местах, как Линкольн, среди своих, агенты сходили с ума от бессилия. Чарли знал этих людей и, видит бог, никому не собирался позволять себя от них защищать. Великолепный кадр. Репортеры, фотографы, телевизионщики собрались вокруг, тесня местных и отталкивая их с дороги. Президент дождался общего внимания и заставил всех притихнуть.

– Одно словечко для репортеров, ради хорошего начала дня. Я сегодня отправляю личное письмо – назовите его призывом – великому американцу Шерману Тейлору с просьбой присоединиться к нашим жизненно необходимым мирным инициативам в Мексике. Я прошу его сопредседательствовать с адмиралом Сэмом Лордом в нашей мексиканской делегации. Надеюсь на скорый и утвердительный ответ. Мечтаю увидеть, как герою войны генералу Тейлору вручают Нобелевскую премию мира за его усилия в Мексике. Адмирал Лорд с нашей делегацией отправляется туда в ближайшие дни. Когда вы рассядетесь по автобусам, Александра раздаст вам всем копии письма.

Младенец расплакался, но пожилая женщина, видимо, бабушка, успела запечатлеть на пленку поцелуй президента, так что все было в порядке, и президент, пройдя мимо, направился в универмаг. Дрискилла и Мака, которые держались вплотную к нему, протолкнуло в дверь потоком устремившихся следом людей. Здесь сцена была еще кинематографичнее, чем снаружи, – ожившая картина Нормана Рокуэлла. Здесь стояли пузатые печи, и ледогенераторы в деревянной обшивке, и автоматы колы производства конца сороковых годов; пара старичков покуривали трубки, набитые вишневым табаком и – честное слово – один из них облизывал фруктовое эскимо на палочке! Пять-шесть завсегдатаев стояли в кружок с чашечками кофе и спокойно улыбались вошедшему президенту.

Тот не подвел.

– Артур, как поживаешь? Не видел тебя с прошлого лета – как твоя нога? Сэм, как дела? Как школа, молодой человек? – Щелкали фотоаппараты, жужжали видеокамеры. – Бетти… – Подойдя ближе к пожилой женщине, стоящей у бочки для солений, Чарльз понизил голос, так что слышно было лишь тем, кто стоял рядом. – Мне так жаль Оуэна. – Женщина подняла глаза, нижняя губа у нее задрожала.

– Он свое пожил, мистер президент. Он был бы рад, что вы его помните.

– Он знает, Бетти, он знает. Крепись, милая. – И он обнял ее за плечи, прикрывая от камер, а ее рука снова и снова поглаживала его широкую спину.

Затем, обернувшись к прилавку, он радостно ахнул.

– Мэгги, чертовка! – Он перегнулся через витрину с брелоками, конфетами и кувшинчиками вермонтского кленового сиропа, чтобы чмокнуть ее в щеку.

Мэгги была крупной женщиной с длинными светло-русыми волосами; рукава черно-красной клетчатой фланелевой рубахи закатаны выше локтя, а поверх она носила жилет. За пятьдесят, но из тех крепких женщин, которым самой судьбой предназначено заправлять в лавке или на стоянке грузовиков или водить автобус и знать наизусть всех своих клиентов.

– Так ты вернулся? – провозгласила она на весь зал, и все рассмеялись. – Помнится, последний раз я тебя видела года четыре назад. С каждым разом ты все больше походишь на тех бродяг с ковровыми саквояжами. – Она ничуть не стеснялась подкусывать его, и президент проглотил это как миленький. Камеры надвинулись, поглощая сцену.

Президент купил у Мэгги годичную лицензию на рыбную ловлю, потом попытался обменять свой старый перочинный ножик на антикварную жестянку леденцов «Некко».

– Шутишь? – воскликнула она. – Я за эту коробку пятнадцать лет назад отдала парню четыре пары толстых охотничьих гетр и пару теплых панталон! Смотри-ка лучше, вот что тебе нужно. – Она провела его в отдел одежды и выдала рыбацкую кепочку с длинным пластмассовым козырьком. Президент примерил, объявил, что ему идет, и расплатился. – Сдачу оставить себе? – спросила Мэгги.

– Теперь ты шутишь? – возмутился президент, снова рассмешив собравшихся.

Потом поднял глаза и увидел большой агитплакат на простенке у арки. Боб Хэзлитт в белом шарфе, картинно развевающемся на ветру, самоуверенно смотрел на него сверху вниз. Все наблюдали, как президент совершает хорошо рассчитанный, очень забавный маневр, в преувеличенном ужасе разглядывая плакат.

– Ой, Мэгги, кто это такое наклеил? Видно, ты не уследила?

Мэгги показала зубки и не подумав отступать.

– Представь, Чарли – то есть мистер президент, – признаюсь! Это сделала я.

Он придвинулся к ней, зажав кепочку в одной руке и обхватив за плечи другой:

– Доверься мне, Мэгги. Выражаешь недовольство, а?

Он улыбался. Камеры работали, общее напряжение мешалось с улыбками.

– Да, думаю, пора посадить в Белый дом человека из тех, кто ближе к земле, кто прорвется туда, сверкая оружием… Сам понимаешь, уличная преступность, вездесущее мошенничество, все эти заграничные проблемы, которые сами собой не решатся… Америка должна быть сильной.

Чарли развернулся к толпе.

– Слышали, люди? У этой жительницы Вермонта собственное дело, она далека от всего, что ее пугает, – она думает не о себе. Она – женщина мыслящая, я ее всю жизнь знаю. Она избирала меня губернатором и президентом, – верно, Мэгги?

– Точно, Чарли.

– А теперь она передумала, послушала моего друга Боба Хэзлитта и решила, что он говорит дело. Разве я могу ее винить? Да ни в коем случае. Но Боб Хэзлитт считает нужным избрать самый опасный путь – путь, на котором грудами лежат остывающие тела – не важно, чьи. Он блестящий оратор, отдаю ему должное. Он станет благожелательным тираном – следуйте за мной, скажет он, и мы напинаем кое-кому задницы… Но факт тот, что он диктатор, диктатор старого сорта, из тех людей, что возглавляют тайное правительство, о котором я говорил в докладе Конгрессу.

Боб Хэзлитт как человек, думаю, ничего себе. Шутки шутит не хуже других… Но я пытаюсь объяснить убеждения – его и мои – в том, как следует действовать. Он верит в старый образ действий. Считает, что Соединенные Штаты могут действовать с позиций силы, не задумываясь о морали, о совести. А я верю в преобладание совести. Наш прежний образ действий – все эти тайные войны и тайные сделки, подкуп, покушения, свержение неугодных нам правительств – привел к тому, что множество людей умирают от голода и болезней, из-за развала экономики и от бомб террористов, а мы способствовали всем этим ужасам. Черт возьми, тайное правительство все это оплачивало!

Ну так вот, вы все, – с этим покончено. Я не шучу. Новый день уже занялся. Думаете, генеральный прокурор Роуэн катается сегодня со мной, щелкает фотоаппаратом? Нет, черт возьми, она осталась в Вашингтоне и готовит величайшее потрясение за всю историю наших разведслужб – призывает их к отчету. Это потребует времени, такое за одну ночь не делается – вы люди достаточно сведущие, чтоб это понимать. И вы понимаете, что Боб Хэзлитт не отменит ни одну из тех секретных операций, которые наши люди вечно проваливают, выставляя нас на посмешище всему миру. Он не станет предпринимать широкомасштабных мирных инициатив – его состояние и власть слишком зависят от тех, кто наживается на старом образе действий. Война им выгодна – понимаете? Но для всех нас в ней нет ничего хорошего. Отдельных наций больше не существует – мы все связаны между собой, взаимозависимы, и все мы желаем здорового и безопасного будущего для своих детей. Жизнь не так проста, как говорит старина Боб, как бы нам ни хотелось ему поверить. Хотел бы я, чтоб она была простой. – Боннер обвел глазами горожан. – Но она не проста. А теперь хватит на сегодня торжественных речей. Мэгги, ты голосуй за кого тебе вздумается, но сегодня, ложась спать, вспомни, что я твой президент и я стараюсь сделать мир лучше. А пока дай мне пару минут, подружка, и ты моя навеки!

Мэгги потянулась к нему, расцеловала в щеки и обняла, и он прижал ее к груди, и это оказалось самым сильным образом за всю кампанию: Чарли Боннер в полном цвете человечности привлекает к себе простую старомодную американку, улыбаясь так, словно переливает в нее свою силу.

И в этот исключительно театральный момент она протянула руку и сорвала со стены портрет Хэзлитта и, не утирая мокрых щек, позволила президенту Соединенных Штатов приколоть к лацкану своего жилета значок Боннера. Боннер… президент для всего человечества!

Настроение этой минуты так увлекло всех, что когда привычно собравшиеся в универмаге горожане начали аплодировать, многие репортеры поймали себя на том, что и они вместе со всеми бьют в ладоши. Устоять было невозможно. Это надо было видеть, и, благодаря видеокамерам, вся страна увидела это в вечерних новостях.

Уголком глаза Дрискилл увидел, как Эллен Торн смахивает слезу.

– Видит бог, Бен, я иногда от него без ума. Таких больше нет. Он прямо за сердце трогает. Да, я циник, но как же я рада почувствовать, что сквозь мой цинизм еще можно пробиться.

Они выходили и универмага, выбираясь из толпы, когда Бен спросил:

– Это была подстава? Нет, для телевидения лучше не придумаешь, но был ли это и вправду экспромт?

– Ты серьезно думаешь, что это подстава?

– Нет, наверно, нет. Просто у него неподражаемое политическое чутье.

Пресс-секретарь Александра Дэвидсон пристроилась рядом с ними.

– Бог мне свидетель, Бен Дрискилл, то, что мы сейчас видели, – редчайший случай в нынешней Америке. Неотрепетированная, чистейшая реальность.

Вместе с Чарли и Линдой они вернулись в автобус и выехали из Линкольна. Дрискилл в тысячный раз поразился жизненной силе президента. Для него оставалось непостижимым, как человек под таким давлением умудряется стряхнуть с себя уныние и усталость, перспективу унизительного поражения и изливать на окружающих ниагару обаяния. Все равно что следить за великим актером, собирающим все силы и опыт для одного потрясающего выступления. И уже не важно, реальность это или игра. Разве не все в политике – игра?

Дрискилл так и не поговорил с ним о Рэйчел Паттон и тайном канале, а для этого разговора одинаково годилась или не годилась любая минута. Он спросил Боба Макдермотта, какие у Чарли планы на остаток дня и нельзя ли с ним встретиться. Мак покосился на него и хихикнул.

– Продержись до дома, дружище. Мы как-нибудь втиснем тебя в расписание.

Дрискилл стоял у сводчатого окна, глядя, как блестят струйки воды в лучах фонарей, подсвечивавших небосклон. Внизу сбились вместе фургоны прессы, почти невидимые за проливным дождем. Охранники то появлялись на глаза, то скрывались в тени, заходя в блочное здание штаб-квартиры, которое пойдет на слом, когда истечет президентский срок Чарли Боннера. Вокруг горели мощные электрические огни.

В гигантском каменном камине – пятнадцать футов в диаметре – были заботливо сложены толстые поленья с грубой корой, готовые быстро разгореться и дать безупречное пламя. Камин президента всегда горит безупречно – такая у него работа. Но стояла душная жара, и до осени камин не затопят. Большой зал был разделен на прямоугольные закоулки мебелью, стеллажами, столиками и ширмами. Спальни располагались этажом выше. Когда Чарли губернаторствовал в Вермонте, «Архитектурный дайджест» посвятил этому зданию шестистраничную вклейку. Дрискилл отвернулся от дождливого пейзажа, услышав, как заговорил президент.

– Ну, Бен, кажется, с воскресенья, когда мы с тобой виделись, целый месяц прошел.

В руке президент держал стакан, наполненный, похоже, чаем со льдом. На нем был бутылочно-зеленый свитер на голое тело, хлопчатые брюки, дешевые туфли на босу ногу. Он улыбался.

– Прошло-то сколько, три дня?

– Вроде того. Я был занят до черта, да и у тебя дел хватало. Занимался чем угодно, только не тем, о чем я просил, – вернуться в Нью-Йорк и подумать о своей лавочке. – Боннер махнул рукой, будто говоря: «Ладно, тут уж ничего не поделаешь». – Мак сказал, ты хотел со мной поговорить, так что я попридержу свое мнение о Ласалле и его вчерашнем выступлении. Давай, говори.

Дрискилл рассказал. Президент слушал так, будто раскладывал все по полочкам и подписывал печатными буквами:

Тайное убежище Тарлоу.

Брэд Хокансен.

Тони Саррабьян.

Ник Уорделл.

Дрискилл с умом разыгрывал свои карты. К вопросу о Рэйчел Паттон надо было подойти постепенно. Нельзя было бросить это в лицо президенту, не обрисовав обстановку.

– Теперь позволь мне повторить основное. – Все время речи Дрискилла президент хранил полную невозмутимость. – Тарлоу. Ты знал о его убийстве в Сентс-Ресте. Мы все знали. В его тайнике ты узнал еще кое-что, и это заставило тебя действовать. Ты получил заказное письмо Хэйза, отправленное из Сентс-Реста, но в нем ничего не было, кроме этой чертовой линии – ею еще надо будет заняться. Наверняка что-то важное, но что именно, мы представления не имеем. И ты обнаружил, что Хэйз имел дело с Брэдом Хокансеном из Бостона. Поэтому ты поехал в Бостон. Хокансен прямо фонтанировал сведениями, да? Он вложил в «Хартленд» деньги многих своих клиентов, в том числе НДК, – а Саммерхэйз был председателем НДК… И Тони Саррабьян рассказал Хокансену, что с «Хартленд» что-то не так, но считается, что он поддерживает Куорлса – так что мы не знаем, что там творится, так, Бен?

Дрискилл кивнул:

– Пока нет.

– Потом Хокансен получил еще что-то насчет «Хартленд» от кого-то из Сентс-Реста. От Герба Уоррингера, одного из директоров «Хартленд» и старого друга Хэзлитта. А Хокансен познакомился с Уоррингером несколько лет назад, когда инспектировал «Хартленд». Итак, Герб говорит, что его беспокоит что-то в деятельности «Хартленд» и ему нужен кто-то наверху, с кем он мог бы посоветоваться. Хокансен направляет его к Дрю Саммерхэйзу. И они беседуют, так? Дрю не сообщает Хокансену о содержании беседы, а говорит только, что это работа для Тарлоу… Стало быть, Дрю направляет Тарлоу в Сентс-Рест… А дальше Дрю и Тарлоу умирают в течение суток.

– Именно так.

– Знаешь, Бен, это походит на задачку из теста на интеллект. Кажется, уже видишь ответ, но тут он выскальзывает из рук – никак не соблюсти все условия. Мы знаем, что Саррабьян, Саммерхэйз, Уоррингер и Тарлоу как-то завязаны на некие странности в «Хартленд». – Боннер взял с кофейного столика блокнот и принялся ставить какие-то значки рядом с записями, сделанными по ходу рассказа Дрискилла. – И вот ты решаешь подергать за бороду льва Саррабьяна в его нью-йоркском логове – чтоб тебя, Бен, иногда ты меня просто поражаешь. Впрочем, ты, помнится, и в футбол так же играл, расшвыривал всех подряд, пока не добирался до парня, державшего мяч… А Саррабьяна, несомненно к счастью для него, дома не оказалось.

– Мне здесь кажется важным, – сказал Дрискилл, – что связаны оказываются так много людей. Саррабьян через Хокансена с Уоррингером, с Саммерхэйзом, с Тарлоу… И все через наводку о чем-то нехорошем, чем занимаются в «Хартленд». Все это ведет к Хэзлитту, понимаешь?

– Понятно, понятно, – сказал президент, – все они оказываются связанными с «Хартленд» и с Хэзлиттом. Уловил.

– Теперь еще одно… Самая главная причина, по которой я рвался поговорить с тобой, не откладывая, не дожидаясь, пока у тебя найдется свободное время. Некая молодая женщина по имени Рэйчел Паттон…

Пятнадцать минут спустя президент пробормотал:

– Проверим, правильно ли я все понял насчет этого тайного канала.

Его лицо, даже глаза, казалось, потемнели, и говорил он очень тихо. Он покатал между пальцами сигару, проверяя, не пересохла ли она. Откинулся на спинку дивана и поджег сигару большой, броской стеклянной зажигалкой. Струйкой поднялся дым. За окном громче шумел ветер и дождь колотил в стекла.

– Какой-то заговор затаился в моем Белом доме. И затеял его человек, которому я доверял больше всех… Дрю Саммерхэйз. Он же подписал Тарлоу и Рэйчел Паттон.

Дрискилл кивнул.

– Начал все, очевидно, Дрю. Использовав инициалы твоей условной клички. И тянулось от Дрю и неизвестного в Белом доме к кому-то, кого Рэйчел Паттон называет хозяином зеркал.

– Что за бред! – взорвался президент. – Мой Белый дом? Хозяин зеркал? Это что, призрак долбаной оперы? – Он помолчал, прежде чем договорить: – Дрю Саммерхэйз?

– Я предупреждал, что тебе это не понравится. Но я не вижу, как еще это можно истолковать…пока. Рэйчел Паттон служила курьером, работая в министерстве юстиции. И позже, в НДК.

Президент вскочил с кушетки, послав Дрискиллу жесткий взгляд.

– Ты просто гений… Мне действительно не нравится вся эта чертовщина. Что за тайный канал? О чем мне нельзя было знать? Почему они действовали за моей спиной? Чего ради? Копили средства мне на старость? Чушь! – Развернувшись, он резко запустил стаканом в камин. Стекло ударилось о каменную кладку и взорвалось брызгами осколков, разлетевшихся во все стороны. Президент злобно разглядывал камин и лужу на полу, не замечая Дрискилла.

– Спасибо, хоть не в меня, – заметил Бен.

Президент вздохнул.

– Ты думаешь, эта Паттон не врет?

– Я ей верю. Чарли… Она страшно напугана. Тебе надо будет обеспечить ей какую-то охрану, пока все не кончится… когда бы ни кончилось. Ей нужна защита. Она сейчас очень важна для тебя.

– Бен, я сегодня же к ней кого-нибудь приставлю. Но дело скользкое – скажу один раз и больше повторять не стану. Президент никогда не знает, кто на чьей стороне. Трудно кому-то доверять. ФБР, разведка, проклятое ЦРУ… Где она сейчас, черт возьми?

– Я могу сегодня же доставить ее сюда.

– Доставь. Нам надо завтра вылетать обратно. Когда ты узнал? Ты должен был сразу мне сказать.

– Узнал около полуночи прошлой ночью. И не наскакивай на меня – я стараюсь для тебя, как никто другой. Один я пытаюсь выяснить, что происходит.

Он отвел взгляд, пнул ногой осколок стакана.

– Я знаю, знаю. – Боннер подошел к окну и уставился в ветреную ночь. Небо светлело. – Черт, где мой чай со льдом?

– Ты на нем стоишь.

– А, правда. – Подойдя к столу, он налил себе новый стакан и снова повернулся к Дрискиллу. – Когда выясню, что творится, чьи-то головы окажутся на кольях. Бен… Спасибо, дружище. – Он схватил Бена за руку и минуту не выпускал ее. – Не знаю, что бы я делал без тебя. Все, что ты сделал…

– Не забудь, как ты злишься из-за Ласалла. Поверь, я совершенно не представляю, что там происходит.

– На хрен Ласалла. Оставим его на потом.

Дрискилл уже выходил, когда президент сгреб его за плечи и развернул к себе.

– Доставь мне Рэйчел Паттон, черт побери, Бен. Понял? Я пропущу эту крошку через мясорубку. Честное слово.

И закрывая за собой дверь, Дрискилл услышал долетевшие вслед слова президента:

– Доставь мне Рэйчел Паттон.

Дрискилл открыл дверь номера гостиницы «Миддлбери» и увидел, что его жена стоит, сжав кулаки. Услышав, как он вошел, она вздрогнула и обернулась.

– В чем дело? – машинально спросил он.

– Бен… Она пропала.

– Рэйчел? Как это?

– Чего тут не понять? – вскинулась Элизабет, злясь от досады. – Она ушла. Я ее упустила. Вот так просто. Мне в голову не пришло, что она способна такое выкинуть. Она так боялась…

– Как это вышло?

– Мы спустились вниз чего-нибудь поесть. Я не верила, что ее могли выследить здесь, думала, совсем ее успокоила. Мы поели, потом она извинилась и вышла в дамскую комнату, а ко мне подошла Энн Фарлонг из «Рейтер», мы поболтали о съезде, обо всех проблемах президента… И тут я сообразила, что прошло уже пятнадцать минут, а Рэйчел не вернулась. Я пошла искать… а ее не было. В вестибюле ее никто не заметил. Я как сумасшедшая бросаюсь наверх – и в номере ее нет… Это было с полчаса назад, и сумка с ее вещами тоже исчезла. Бен, я не шучу, она сбежала. – Элизабет хлопнула ладонью по столу, словно поставив точку, и пепельница свалилась на пол. – Как я могла? Она просто взяла и ушла, Бен, я ей поверила и не следила… Никак не думала, что она это сделает.

– Записки не оставила?

– А, да, прости, я совсем обезумела… Да, записка. – Она прочитала с обрывка гостиничного бланка:

Элизабет опустилась на кровать, подав ему листок. Слово «пожалуйста» было подчеркнуто три раза.

– Должно быть, она увидела того, кто ее выслеживал.

– Или ей так показалось.

– Или она просто решила, что в одиночку безопаснее. Ни намека, куда она подевалась. «Я должна уходить»! Не знаю, что и думать, Бен, но это я виновата.

– Слушай, никто бы не заподозрил, что она пустится в бега. Не терзай себя.

– Я так волнуюсь. Что, если он здесь был, если она его действительно видела… и попыталась сбежать, а он того и ждал? Бен, может, ее уже нет в живых.

– Теперь уже не узнаешь. Нельзя, чтобы ее искал весь Вермонт. Как только ее кто-то обнаружит, тот человек узнает, где она. Ей будет безопаснее – если он еще до нее не добрался – прятаться самой. Элизабет, она толковая девочка. Производит впечатление… Думаю, она заставит его за собой погоняться.

Он старался внушить Элизабет надежду – слишком близка она была к срыву. Но жена вдруг удивила его.

– Тогда я начинаю задумываться, – сказала она, – не использовала ли она нас. Вспомни о слухах, которые ходят уже не первую неделю. Кто сказал, что она не подкинула нам это в надежде, что я проговорюсь в печати или ты обратишься к президенту, и все просочится наружу? Представляешь себе заголовки статей о том, что за спиной президента в Белом доме действовал тайный канал? Может, она просто подстава, Бен? Может, это грязный трюк… чтобы впутать Саммерхэйза и Тарлоу, которые уже не могут оправдаться, в какой-то заговор против президента. Если еще и это добавится ко всему, что говорят об администрации…

– Мы даже не знаем, та ли она, за кого себя выдавала, – задумчиво протянул Бен. – Она нас просто убедила. Своим страхом, воспоминаниями о Дрю и Хэйзе. Возможно, она попросту отличная актриса. А теперь, когда дошло до проверки, когда настало время увидеться с президентом, она растворилась в воздухе… Может, это все и был фокус.

Дрискилл почувствовал, как под ногами колеблется почва. Ему не хотелось и думать, что он не сумеет доставить Рэйчел Паттон к президенту. Он чувствовал, что терпение Чарли на исходе.

Куда она подевалась? Зачем?

Неужели скормила им фальшивку?