"Баку - 1501" - читать интересную книгу автора (Джафарзаде Азиза)

18. ШАХ-ДЕРВИШ ИЛИ "МЕДЖЛИСИ-СЕМА"

Они сидели вдвоем и беседовали. Продолжавшееся уже несколько недель путешествие сблизило молодых людей. Подружившись с "сыном" купца Рафи, Ибрагим ни на миг с ним не расставался, ради него сблизился со старым купцом, ревностно выполнял все его поручения. Порой, когда на лице старика появлялись признаки усталости, надвигающейся болезни, молодой дервиш быстро доставал из своей сумы одному ему и его единоверцам известные засушенные травы, высыпал их в кастрюльку, выпрошенную у хозяина караван-сарая или караванщика - в зависимости от того, где они в данный момент находились, наливал строго отмеренное количество воды, кипятил и насильно ли, уговорами ли, но поил старика этим снадобьем. Проходило день-два, и благодаря "молитвам аги дервиша" Рафи вставал на ноги, и все вместе, примкнув к очередному каравану, пускались в путь. Разумеется, вначале купец Рафи договаривался с главным погонщиком, заручался его покровительством, а как же? - ведь ему доверял свое имущество. Боясь лишиться своего достояния, старик присоединялся лишь к большим, хорошо охраняемым караванам и, несмотря на все уговоры Ибрагима, не выходил в путь с дервишами. Несмотря на чувство благодарности к Ибрагиму, и даже нежелание расставаться с ним, Рафи, по мере возможности, старался держаться подальше от дервишей.

Но на прошлой стоянке лихорадка довела старого купца до такого состояния, что он потерял сознание. И все же, несмотря на его слабые протесты, Ибрагим вместе с его "сыном" перенесли Рафи в одну из находившихся поблизости обителей дервишей. Несколько дней провели они здесь.

Обитель находилась в голой степи, рядом с водоемом, построенным покойным каменщиком Новрузкулу. У водоема росло старое тутовое дерево. Время безжалостно скрутило его, насадив большие корявые мозоли на заскорузлый ствол и сочленения веток. Некоторые засохшие ветки были отрезаны, и на их месте тянулись в небо молодые побеги. Непрестанно дующие в этих местах северные ветры склонили-таки непокорный ствол к югу, будто хотели, чтобы он кого-то приветствовал, перед кем-то склонил голову. Но протестующие ветви вновь тянулись вверх, вверх. Дожидаясь выздоровления купца, его "сын" и Ибрагим все свои дни проводили под этим деревом. А ночи... Ночами мир для Ибрагима менялся. Лишь только опускался вечер, в дверях ханагяха показывался один из дервишей и приглашал его на моление. С сожалением отрывался Ибрагим от беседы с молодым другом, вставал с места и входил внутрь таинственной комнаты. Однажды Айтекин захотелось узнать, как проходит это моление. Она подкралась и заглянула внутрь молельни через маленькое окошко с каменной решеткой-шебеке. Прямо на уровне ее глаз сидели шесть дервишей. Комната была полутемной, ее освещал только слабый свет, идущий из угла, - там, видимо, горел небольшой очаг или свеча. Дервиши сидели на земляном полу, подстелив под себя бараньи шкуры. Айтекин знала не всех: как видно, в обители жили и отшельники, не показывавшиеся приезжим. Ее внимание привлек сидевший в центре комнаты старый дервиш. Усы его и длинная спадающая на грудь борода были совершенно белыми. Старик был одет в балахон из шкуры, на голове - островерхая войлочная шапка. Выбившиеся из-под шапки седые космы рассыпались по плечам старца. Дервиш отвечал на вопросы сидевшего перед ним Ибрагима. Когда девушка заглянула в окно, Ибрагим как раз спрашивал:

- О шейх, если в вашей вере нет тайных чтений и молитв, то на чем же она основана?

Разговор, видимо, был продолжением предшествующего спора, который Айтекин не слышала. Подумав немного, старый дервиш медленно ответил слабым голосом:

- Основана на том, что внешне она - со всеми, а внутри с богом. И находится в полном соответствии с шариатом, ведь мудрый глава нашей секты шах Нахшбенди, есть повторение имама современности Абу Ханифа.

- А каково ваше отношение к Корану? Так ли необходимо читать его по умершим?

Шейх задумался. Видимо, он решал, что ответить молодому собеседнику, чтобы навсегда изжить из его сердца сомнения. Он счет необходимым привести пример из "Гисасюл-овлия". Проведя худой рукой по белой и мягкой бороде, шейх сказал:

- У святого шейха Абу Сайда спросили: "Какую суру Корана прочитать над твоим телом?" - Он ответил: "Читать суру Корана над, телом умершего богоугодное дело. Но для меня вы прочтите такое двустишие:

Что может быть, скажите, на свете лучше,

Чем когда друг соединяется с другом, возлюбленный с возлюбленной".

Смысл назидания святого шейха Абу Сайда потомкам в том, что умерший человек отправляется к своему создателю, то есть друг соединяется с другом и любящий - с любящим. Стих Корана читается для живых, чтобы они осваивали правила и законы, переданные нам богом через посредство пророка, чтобы шли они по прямому пути, не поддавались тяге плоти.

Айтекин долго слушала. До нее не дошел смысл беседы, не поняла она и стихов, читаемых по-персидски, а из спора шейха с Ибрагимом уловила лишь отдельные слова и некоторые выражения. Так и не окончив спора, Ибрагим привстал на коленях и начал размеренно декламировать:

Ибрагим говорил медленно, нараспев, и сидевшие вокруг дервиши начали понемногу раскачиваться. Когда же он перешел к другим, более взволнованным, возбуждающим человека стихам, где-то, вторя ему, зазвучала печальная музыка. Дервиши, разрывая и сбрасывая свои балахоны, враскачку приближались к центру помещения. Айтекин заметила, что теперь их стало больше оказывается, в недоступных ее глазу местах, у стен, в углах, сидели и другие дервиши. Утомленные вечным недосыпанием от бродячей жизни воспаленные глаза дервишей сейчас пылали, как наполненные кровью чаши. Они уже не молчали --до девушки доносились странные, жуткие звуки. Дервиши вскакивали с мест, кружились, совершали казавшиеся Айтекин смешными телодвижения. Уже многие, сбросив балахоны, впали в экстаз. Это и было "Меджлиси-сема" - музыкальное сборище доводящих себя до экстаза дервишей... Увиденное заставило Айтекин содрогнуться всем телом. Она давно уже ничему не удивлялась: за многие месяцы плена девушка, переходящая из одних рук в другие, познавшая ужас невольничьих рынков, отвыкла от нормальной человеческой жизни и нормальных человеческих отношений. Но сейчас ей вдруг показалось, что вскочивший на ноги, продолжающий громко читать взволнованные, притягивающие дервишей стихи Ибрагим тоже сбросит с себя балахон, примкнет к кружащимся в экстазе дервишам, и девушка увидит его налитые кровью глаза, неестественные телодвижения, голое тело... Ее била дрожь: она отодвинулась от окна. Не желая даже находиться поблизости от этого моления, она убежала к Рафи, спавшему в маленькой комнатке в правой части ханагяха. Высокая температура, державшаяся целый день, сейчас, видимо, спала, но озноб не проходил. Облизывая свои толстые губы, старик стонал: "Воды, воды..."

Айтекин взяла стоявший во влажной впадинке в углу комнаты кувшин, сняла с него крышку. Откинув голову назад, сначала сама отпила несколько глотков холодной воды, а потом, вынув из затянутой плесенью стенной ниши медную чашу, плеснула туда немного воды и поднесла ее Рафи. Изрядно ослабевший за время болезни старик попытался было взять чашу дрожащими руками, но не сумел, и Айтекин пришлось самой поднести воду к ненавистным ей губам. Больной с трудом отпил глоток холодной воды. Взгляд его задержался на исписанном крае чаши, он попытался прочесть: "сделал мастер Салех в честь..." Дальше прочесть не смог: света в комнате было мало, и глаза его, к тому же, плохо видели. Лихорадка совсем лишила его сил.

Сердце Айтекин сжимала тупая боль. Она вспомнила первый день, когда ее привели на публичную продажу... Во время торгов она ни разу не подняла головы, не оглянулась. По базару крутились арабы в белых, схваченных обручем платках, концы которых свисали им на лица, предохраняя от солнечных лучей; ходили татары в одежде из конской кожи, туркмены в лохматых, напоминающих большой казан папахах, завитки которых лезли им в глаза; неспешно шествовали персы и индусы в белых чалмах, суетились полуголые нубийцы, деловито выступали армяне в чухах с вышитыми канителью воротниками, грузины, черкесы в войлочных тюбетейках и черкесках; были здесь и европейцы, и русские купцы в суконных кафтанах; бродили меж рядов узбеки, хивинцы, мервинцы в полосатых стеганых халатах; торговались одетые в многоцветные нарядные одежды купцы из Хорасана, Синда, Пенджаба, Балха... Здесь же на все голоса расхваливали свой товар разносчики-кондитеры, носившие в своих лотках люля-набат, горы когула; галантерейщики, ювелиры, зычно рекламирующие свои изделия; стояли у сундучков с грудами монет разного достоинства и разных стран ловкие менялы; расхаживали торговцы с переброшенными через руку коврами, ковриками, накидками на седло, разноцветными сумками, верблюжьими и конскими попонами, упряжками, украшениями для верблюдов. Каждый громогласно расхваливал свой товар на своем языке, и слившееся многоголосье звуков создавало совершенно особый, ни с чем не сравнимый шум большого базара. Всего этого никогда не видела выведенная на продажу девушка. Лишь одно заботило и страшило ее. Полуголое тело Айтекин было обернуто куском канауса, и она, вся сжавшись, ждала: вот кто-то подойдет, отведет накидку, ощупает ее тело, раскроет рот, чтобы рассмотреть соразмерность зубов - будто коня покупает! А потом начнет торговаться.

Продававший ее купец моментально распознавал стоящего покупателя. Некоторых он вообще не подпускал к ней, повторяя:

- Есть деньги - в торг вступай, нет - прочь ступай.

Потом с ней столько всего произошло... В течение недолгого времени она переменила несколько хозяев и хозяек - конечно, не по своей воле! Жены, ревнуя мужей, которые на нее зарились, ненавидели ее за это и всячески над ней измывались. И снова продавали... Айтекин забрали из отчего дома, лишили родных, когда ей только что исполнилось четырнадцать лет. Любовь еще не свила гнезда в ее сердце, зато оно переполнилось ненавистью за эти месяцы скитаний! Ее стыдливость грубо растоптали в те дни, когда ее силой вырвали из материнских объятий, оторвали от трупа брата, увели из родного края и отправили на невольничий рынок, где она впервые, обнаженная, предстала чужим глазам на публичной продаже. Хоть она и сохранила невинность, но страшно вспоминать, что было потом...

За это время она выучилась и петь, и танцевать. Танцевать она любила еще и тогда, когда жила в родном селе. На свадьбах, бывало, плясала больше всех, никогда не чувствуя усталости! Заметив у нее способности к танцам и пению, работорговцы, чтобы побольше на ней заработать, передали Айтекин вместе с несколькими другими девушками женщине по имени Салми, зарабатывавшей себе на хлеб обучением музыке, танцам и пению. В доме этой женщины, в обществе таких же, как она сама, горемычных девушек, познала она несколько светлых дней в своей жизни после того, как потеряла отца и мать... Салми обучила ее тонкостям танца, научила играть на лютне и петь нежным голос ком берущие за сердце песни. Эти грустные песни, в которых звучали отголоски ее собственного горя, Айтекин пела столь искусно, что слушатели приходили в восторг от ее хотя и несильною, но приятного и свежего голоса. Сразу возросла и рыночная цена Айтекин, и купцы уже считали нецелесообразным продавать ее в дома мелких богачей. Красота и искусство Айтекин могли стать украшением дворцов.

Так она попала в лапы состарившегося и обессилевшего купца Рафи. Алчный старик не поленился отправиться в далекий путь, в надежде, доставив девушку в Тебриз, продать ее там повыгодней везирю или военачальнику, а если повезет, то и самому шаху. И если сделка эта состоится, купец Рафи собирался покончить с караванами, погонщиками, бесконечными разъездами и прожить остаток лет на вырученные деньги, а также и на те, что он заработал за всю свою долгую жизнь торговца - никому, даже самым близким не доверяя их, старик носил всю свою наличность при себе. Рафи купил девушку за очень дорогую цену; часть денег он уплатил и за товары, поручив их главному купцу, давнему своему знакомцу. А сам, боясь, что девушку могут отнять в до-роге, переодел ее в мужское платье и вел ее теперь в Тебриз под видом "сына".

Айтекин на мгновение растрогалась, видя страдания больного старика. Но тотчас же гнев в ее душе пересилил жалость. При одном воспоминании о деяниях старика - да разве они когда-нибудь забудутся?! - сердце ее опалило огнем ненависти. "Допустим, что время такое, допустим, что бог начертал у нее на лбе горькую судьбу. Но почему этот старик потерял свою человечность? Почему не мог он жить, как другие хорошие люди, праведным трудом, трудом своих рук? Нет, этот негодяй рожден не женщиной, а двуглавым чудовищем, дивом! А я, глупая, пожалела его. Пожалела! Барашек пожалел волка! Подумать только, боже!" - бормотала она про себя.

Довольно было бы и одного случая, происшедшего через несколько дней после заключения торговой сделки, чтобы Айтекин возненавидела старого Рафи до смерти. Айтекин содрогнулась от воспоминания: она помнила этот случай так, как если бы он произошел вчера. И сразу же встало перед ее глазами, ожившее как жуткое видение, лицо старого купца... Он было странным - как будто ему сдавили с двух сторон щеки и виски, а лоб, нос я подбородок резко выпятили. Глаза его вылезали из орбит так же, как и теперь, от боли, но тогда причина была иной. Тогда она подумала: лицо ее покупателя похоже на кутаб[36]. По существу, сравнение было случайным: между сплюснутым с двух сторон лицом Рафи и добротой насыщающего людей кутаба не было, конечно, ничего общего. Но девушка, едва увидев Рафи, прозвала его "кутабом": так это прозвище за ним и осталось - конечно, в мыслях, а не в словах Айтекин. А тот день теперь она хорошо помнит. И без того выпученные глаза купца вот-вот, казалось, вылезут из орбит, каждый - пылал, как коптящий траурный факел. На толстых губах старика пузырями выступала слюна. От предвкушения по впалым щекам Рафи пробегали судороги, жилы вздулись, непроизвольные глотательные движения гортани заставляли непрестанно ходить вниз-вверх острый кадык. Заросшие желтоватыми волосами худые жилистые руки старика тоже нервно двигались, не находя себе места. Привычным, как у работорговца, движением он проводил рукой по телу девушки и корчился при этом, как ужаленный змеей, стискивал зубы, уже не в силах сдержаться. Наконец, не выдержал - бросился на девушку. Айтекин поняла! С ужасом поняла, что сейчас все, кажется, будет кончено, мерзкая рука навеки осквернит ее тело. Проглотив рыдания, она вперила гневный взгляд в слезящиеся выпученные глаза:

- Запомни! Клянусь головой шаха, как только доберусь до государя, то первой моей жалобой будет эта! Знай, что рано или поздно я предстану перед ним. Не думай, что я беззащитна!

Старик остолбенел: девушка так уверенно клялась "головой шаха"... Такого не слышал он еще ни от одной рабыни. Но клятва Айтекин, хотя и испортила купцу настроение, все же вернула ему разум.

- Что? Ты скажешь шаху?!

- Скажу! Клянусь головой шаха - скажу!

- И он тебя послушает? Поверит тебе?

- А как же? - девушка поняла, что одержала хоть и временную, но победу. - Поверит! Шах поверит каждому моему слову! - Про себя же она подумала: "Ты глуп, как пробка, о божий баран". Вслух же произнесла: Конечно! Кому же он поверит, если не мне? Я расскажу ему все, что со мной случилось. А о тебе скажу отдельно: он принес тебе свои объедки, мой шах!

- У шаха других дел нет, как только про твои приключения слушать! Если святыня мира станет слушать всех невольниц, кто будет государством управлять?

- Разумные визири. Но даже если он никого не будет слушать, меня он послушает. Погоди, дай нам только до него добраться. Тогда ты сам убедишься, что, купив меня, правильно поступил, оставив нетронутой.

А про себя подумала: "Великий боже, что я говорю? Ну, а что мне делать? Кто за меня заступится? Ведь выдумываю я все это с одной только надеждой, с одной-единственной надеждой: только бы добраться до шаха. А уж потом будь что будет".

Купец же думал: "Эта сукина дочь ведь не врет! А вдруг она обманывает меня? Да нет, кто ж осмелится на такой обман? Она, видно, из шахской родни, а может даже одна из его любимых невольниц. Правда, непонятно, как она оказалась на невольничьем рынке. Но чего не бывает в этой жизни. Я же вот ее купил! А вдруг, действительно, окажется из близких к шаху людей? Тогда, если доведу в целости и сохранности, получу подарок; если же что надумаю... нет, ну ее к черту, еще пожалуй, голову отрубят! Что бы там ни было, придется беречь ее, как зеницу ока, и доставить шаху".

Старик громко рассмеялся и искоса взглянул на девушку.

- Да я пошутил с тобой, а ты уж и напридумывала. Что мне за дело до тебя? Девушек, что ли, на свете мало? Да разве я стану портить цветок, который несу в дар шаху? Какой же дурак так поступит?

Сердце девушки успокоилось. Губы ее, уже несколько месяцев не знавшие, что такое улыбка, легонько раздвинулись:

- Поверить тебе?

- Не веришь? Клянусь головой шаха, я пошутил.

"Ах, чтоб тебе провалиться, врешь ведь! И сам уже поверил своим словам, и забыл уже, как готов был наброситься на меня, и теперь клянешься тем, что считаешь самым святым на свече. Да, купец есть купец! Если тебе понадобится, то ты не только шаха, но и мать свою продашь. У-у, проклятый!..."

"Противная девчонка, разве она поверит? Да и я тоже хорош! Как будто женщины на свете уже перевелись, одна эта и осталась! Честно говоря, девушка достойна шахского дворца. Но теперь не так-то просто будет ее туда доставить. На дорогах полно разбойников, не знаю, что и делать... А-а, придумал! Ей-богу, у меня есть голова на плечах! И ничуть не хуже, чем у некоторых шахских визирей. Кто знает, может это и есть моя счастливая звезда. Как приведу ее к шаху, он, глядишь, одобрит мой выбор и скажет одному из своих визирей-векилов: слезай, брат, со своего тюфячка, государству нужны вот такие... Клянусь головой шаха, верности шаху у меня хоть отбавляй, ума - палата, что еще нужно?!" Обернувшись к девушке, купец громко сказал:

- Ты отныне должна блюсти себя... Да... А дороги стали опасными, полно разбойников. А что, если мы с тобой придумаем одну хитрость.

- Какую?

- Я куплю тебе мужскую одежду. Ты ее наденешь. И если кто в пути спросит, я скажу, что ты - мой сын... хи-хи-хи... Ну, как тебе это?

- Хорошее дело.

Девушка искренне обрадовалась. Теперь-то она будет избавлена от непристойных взглядов. В довершение всего Айтекин, выходя в путь, вымазала себе лицо сажей, обмотала под одеждой все тело, чтобы казаться бесформенной и уберечься от охотников за молодыми людьми. С помощью этого она избавилась также от похотливых взглядов...