"Царь Федор. Еще один шанс…:" - читать интересную книгу автора (Злотников Роман)

7

Царская школа оказалась просто находкой. В принципе я рассчитывал, что у меня выйдет нечто подобное помеси суворовского училища с английской частной школой. Англичане, тут стоит отдать им должное, обошли весь мир в одном чрезвычайно важном параметре. Они создали отличную социальную машину по воспроизводству качественной элиты. Она включала в себя два главных, ключевых элемента. Во-первых, предельно формализованный и всем понятный образец, то есть знаменитого английского джентльмена с классическим гуманитарным образованием и так называемой «жесткой верхней губой». И, во-вторых, эффективные социальные фабрики по его производству, то есть классические английские частные школы типа Итона с крайне жестким, практически казарменным режимом, в которых это образование получалось и та самая жесткая верхняя губа вырабатывалась.

Я планировал со временем создать здесь такую же систему и через нее прогонять все дворянство. Уж важность подбора, подготовки и расстановки кадров мне объяснять было не нужно. Я считал, что в первую очередь вследствие своего серьезного отношения к этому вопросу и обошел многих из тех, с кем начинал в девяностые и кто до сих пор мыкался с одним-парой несчастных миллионов. Я же никогда не жалел денег на переподготовку сотрудников, на подбор коуч-тренеров, на курсы английского и времени на их обучение за свой счет, скажем, по программе MB А12 в Стокгольмской школе бизнеса, где у меня, как у постоянного клиента, были солидные скидки. Так что у меня всегда под рукой была отлично подготовленная, слаженная, профессиональная команда. Нечто подобное я собирался заиметь и здесь.

Однако при этом я вполне допускал, что первый блин окажется комом. Тем более что я слегка увлекся и составил столь разнообразную учебную программу, что даже сам испугался. А ну как будет перегруз для столь девственных мозгов? Большинство же кандидатов писать и читать не умели. Но затем все равно решил попробовать. Объем материала почти по каждому из предметов, за исключением языков,— минимальный. Та же таблица умножения это, считай, университетский курс. Учебных материалов тоже пока нехватка. На том же немецком, не говоря уж о голландском, шведском и остальных языках, текстов, которые можно использовать в качестве учебных пособий, вообще практически нет. На латинском — кот наплакал, да и то большинство религиозные, использовать их можно с очень большой осторожностью. Потому как патриарх и митрополиты на дыбы встанут. Ну как же — православных латинской ереси обучают. Впрочем, я выцыганил у святейшего Иова пару греков, приехавших чуть ли не со Святого Афона, и не только использовал их в качестве преподавателей греческого языка, а еще и засадил за переводы греческих полемических книг «противу ересей латинских». Ну а в качестве учебных латинских — велел сыскать и размножить как раз те книги, которые в этих греческих раскритикованы. Патриарх было поворчал, но потом согласился с моими доводами, что, так сказать, незнание первоисточников снижает ценность критических аргументов. Да и вообще, никаких формализованных учебников в России пока еще практически не существовало.

Так что готового к преподаванию материала имелось буквально кот наплакал. Вот я и решил — вместо того чтобы изо дня в день лишь Псалтырь, молитвослов и часослов с Деяниями апостолов талдычить, пусть хотя бы в объеме ознакомления с основами учатся каменному устроению, лекарству с аптекарским делом, рудознанию и так далее. Кто его знает, как дальше жизнь повернется — может, кто позже рудничок или горную либо литейную мануфактуру в своем поместье или иных жалованных землях заложит либо лекарское дело в стране развивать начнет… Так пусть не с пустого места. Хотя Закону Божьему времени я тоже отвел щедро, почти пятую часть. Да и письмо, и чтение также на церковных книгах и текстах преподавали. Ну а что касаемо языков…

Я по себе понял, что преподавать логику и риторику без знания греческого и латинского — мартышкин труд. Вся база — оттуда. И вообще, очень интересно эти языки мозги переформатируют, по себе почувствовал. Ощущение ну типа как если бы ты на сырую, глючную, постоянно тормозящую и вылетающую «Винду» раз — и установил крутой сервиспак. И она вдруг полетела как ласточка… Похоже, как только в Европе перестали преподавать мертвые языки и этим самым приводить мозги людей в относительный порядок, культура в Европе и закончилась. И спустя всего лишь одно поколение поперло всякое дерьмо — от попсы до моды на голубизну и перфомансы типа рисования картин маканием голой жопы в краски или даже, тьфу, блин, собственным говном… Что же касается остальных, то были у меня планы ребят, после своего утверждения на троне, по примеру Пети Первого, отправить за границу поучиться. Только не так, как он, — мол, езжайте, и все! Там уж как-нибудь и язык выучите, и какую-никакую науку освоите. И осваивали, но едва один из трех, а то и из пяти. А остальные либо спивались, либо, из таких вот бедных дворян, нищенствовали, ничему не учась, а просто повинность отбывая, либо ударялись в куртуазную жизнь и разгулы, никакой пользы ни стране, ни, чего уж там, себе не поимев, кроме дурной болезни да посаженной печени. Потому как в нынешней России, как выяснилось, почитай, и не пили. Что меня по-первости в дикое удивление привело. А как же наше исконное пьянство? Как же «веселие Руси питие еси»? Это что, опять клюква какая? Судя по всему — так оно и было. Тем более, как выяснилось, разгром Немецкой слободы Иваном Грозным был вызван как раз тем, что заселявшие ее литвины, коим было разрешено гнать «крепкое» для себя, начали торговать им из-под полы с непривычными к сему русскими. Вот «сатрап и душегуб» на «невинных» немцев и взъелся…

Исходя из всех этих соображений, я и решил ничего из того, что запланировано, не сокращать. Так что первый год для меня скорее пробным был. Ну-ка, чего эти недоросли дворянские, по глухим поместьям собранные, усвоить сумеют? С прицелом на второй год, если многого не осилят, программу подкорректировать. И они меня удивили! Эти туповатые деревенские увальни слопали всю программу просто на раз, ничего не упустив и ни от чего не отступясь. Мотивация ли тут сыграла, потому как практически все были из дальних, медвежьих углов и жили впроголодь, либо просто чистый детский разум так восприимчив к обучению, но учителя, среди которых большинство были иностранцы, только диву давались. Француз де Колиньи, преподававший математику, именуемую здесь цифирью, с восторгом докладывал батюшке, что всех его учеников можно немедленно принимать в Сорбонну. Да и с «жесткой верхней губой» дело также на лад пошло. Очень кстати в царевых архивах обнаружилось сочинение покойного Максима Грека, настоящего ученого-энциклопедиста, этакого обрусевшего Леонардо да Винчи, под названием «Главы поучительны начальствующим правоверно», начинающееся жестким утверждением, что тот, кто идет на поводу у своих страстей и желаний — «ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотем», не может считаться человеком, но «без-словесного естества человекообразно подобие». И так далее в том же духе. А писал он его для незабвенного Ивана IV Васильевича, именуемого Грозным, что сему документу только добавляло авторитета. Вот на его основании я и велел разработать правила поведения и воспитания в царевой школе…

Впрочем, возможно, дело было еще и в том, что мне повезло с учителями. Действительно повезло. Ну как, скажем, еще назвать то, что в это время в России оказался такой человек, как испанский идальго Варгас, профессиональный солдат, ветеран, начинавший еще при Альбе? Мастер некоего тайного фехтовального искусства, именуемого дестреза1, о котором я никогда нигде не слышал. 1Дестреза — испанское искусство фехтования.

Или, как его называли, индийский татарин Раматка, специалист в калари паятту?

Если оно в чем-то и уступало прославленному китайскому кун-фу или японскому карате, то я этого обнаружить не смог. Да и было ли это самое карате? Хотя Шаолиньский монастырь уже существовал, точно, это я после тура по Китаю помнил… Впрочем, возможно, таковые люди в России имелись всегда, и не только из иноземцев, просто искать их никому в голову не приходило. Да и таких, как у меня, возможностей в истории случалось — раз-два и обчелся. Ну судите сами: действительно любимый царский сын, при толковом и способном слушать отце, да еще и при полной казне. Только ведь возможности — это еще не все, возможности на нас сыплются часто, не каждый день, конечно, но по несколько раз в год — точно. Но для того, чтобы они стали твоими, ты должен быть к ним готов, должен быть способен их использовать. Скажем, едет человек утром в метро на постылую работу, за которую получает гроши, и тут видит в газете, что читает такой же полусонный заморенный сосед, объявление — срочно и на хорошую зарплату требуется некто со знанием норвежского языка… А он его — не знает. И все — это не его возможность. Но ведь чья-то, точно. Нет, всему научиться невозможно, но чем больше знаний, умений и иных компетенций ты накопишь — тем больше возможностей ты сможешь назвать своими. Кто знает, за какое из своих знаний и умений ты зацепишься ноготком, чтобы начать круто подниматься?..

Так что с учителями мне повезло. Хотя процессу отбора я уделил большое внимание. Батюшка положил учителям царской школы довольно щедрое жалованье, и желающих на такую должность оказалось немало. Комиссию, производившую отбор, возглавлял я лично, а вот входили в нее мой дядька Федор Чемоданов, ближний отцов боярин Сабуров и дьяк приказа Казанского дворца, на который повесили финансирование школы, Калинин. И если на первых двух заседаниях все, кроме дядьки Федора, относились к моему присутствию больше как к некой забаве, мол, царевич в приказного боярина поиграть вздумал, то уже на третьем к моим замечаниям все трое прислушивались со всем возможным вниманием. Потому как выяснилось, что по всем кандидатам, коих мы попервоначалу наметили, у меня оказались гораздо более точные и верные сведения, чем у всех остальных, вместе взятых. Что было вполне закономерно.

Не говоря уж о моей собственной службе мальчишек-наушников, изрядно укрепившейся дедом Влекушей, который работал у меня не только экспертно-аналитическим отделом, но и сам частенько, одевшись в армяк, ходил в город и толкался по кабакам и торгам, возвращаясь изрядно под хмельком, но всегда с прибытком из сплетен и слухов, кои успевал уже проверить и рассортировать, я завел массу друзей-приятелей и в приказных избах, и среди иностранцев-наемников, и в стрелецких слободах, и среди приказчиков и купцов на московских торгах. А уж правилами сбора и обработки информации в этом времени никто лучше меня не владел. Нам, прошедшим жесткую школу российского бизнеса девяностых — двухтысячных, и в наше время в этом деле было мало равных. Еще бы, ведь от того, насколько ты хорошо это дело поставил, не только успех в бизнесе зависел — куда чаше собственная жизнь… Так что я вполне успел за те несколько дней, что прошли между заседаниями, вызнать всю подноготную кандидатов. И на третьем заседании сей высокой комиссии все по ним и выдал. От того, насколько всех их действительно в их науке другие умельцами считают, до некоторых фактов биографии и жизненных привычек, а также кто к какой вдовушке захаживает. Чем и заслужил право понаслаждаться картиной разинутых ртов и вытаращенных глаз.

Из почти трех сотен соискателей были выбраны два десятка человек, а еще одиннадцать были вызваны боярином Сабуровым и дядькой Федором из своих вотчин и иных мест. Как, например, тот же боярин Бязин по прозвищу Грива, имевший славу не только искусного конника, но и знатного обучителя, или татарин Ахметка, бывший пленный крымчак, ведавший у Сабурова всем коновальским делом. Ну и постановлено за год изыскать учителей на предметы, кои пока не преподавались, но были в росписи обозначены, вследствие того что им обучать планировалось позже либо как раз таки вследствие того что учителей требуемого уровня пока не сыскалось. А каких-никаких брать я не хотел… Кроме того, планировалось за год закупить «всяких свитков и книг рукописных и печатных на языках греческом, латинском, свейском, аглицком, немецком, хранцузском, голландском и ином, на коем нужда для школы будет, одобренных патриархом и митрополитами и для обучения отороков опасности ереси не имавшем». На том комиссия перешла уже к более практическим вопросам.

Подворье Сабуровых на Китай-городе, где планировалось разместить школу, было не самым большим, но один курс еще потянуло бы. Затем надо было что-то думать. Причем мне. Поскольку ни комиссия, ни даже сам царь-батюшка не подозревали, что я собираюсь сделать царскую щколу заведением постоянно действующим. Но заводить речь об этом сразу я не собирался. Вот подождем, когда появятся успехи, тогда и… А в том, что успехи будут, пусть и не в первый год, я не сомневался. Как только все устаканится… Но, как я уже говорил, к моему удивлению, результаты поперли практически через полгода. А к весне царь-батюшка, весьма увлекшийся сим начинанием, так раззадорился всеми восторженными докладами учителей, что даже загорелся устроить на Москве университет по примеру стран немецких. Чему я, естественно, противиться и не подумал, но и поощрять решил преждевременным. Мне деньги были нужны на другие проекты. К тому же как его тут организуют? Пригласят иноземных ученых, причем тех, кто приедет, а я сильно сомневался, что сюда поедут лучшие. Они тут устроят все как им привычно и не шибко обременительно, после чего все устроенное и объявят университетом. А я считал, что зазывать в Россию нужно именно лучших. И звать их нужно персонально. Мы же пока даже фамилий их тут не ведали. Поэтому я подластился к батюшке и уговорил его на то, что университет, конечно, дело доброе и нужное, но тут уже у него под боком имеется вполне успешное учебное заведение, каковое следует расширять и развивать. Так, может, пока лучше в него вкладываться?.. Таким образом, вопрос с набором нового потока был решен быстро и успешно. Хотя тут же в полный рост встала проблема с размещением. Подворье Сабурова два потока уже, хоть ты тресни, никак не вмещало. Но потихоньку разобрались и с этим, определив первому потоку, с коим я, то есть царский сын, будет продолжать заниматься, на прожилое несколько палат в самом Кремле. Здесь боярских и княжеских подворий, многие из которых частенько впусте стояли, также хватало…

«Первый день во Году» я отпраздновал со своей школой, устроив настоящий пир на подворье Сабурова, ставшем уже родным первому потоку и на котором предстояло жить второму. Новики еще дичились, ели мало, а кое-кто украдкой тырил со стола яйца и прятал их за пазуху. Этим полуголодным детишкам еще даже в голову не приходило, что каждый день они будут есть досыта…

На Воздвижение Животворящего Креста Господня собирались съездить на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Однако батюшка шибко захворал, а одного меня отпускать не захотел. И мне пришлось отписать настоятелю, что отец приехать не может, поелику болен. Вообще, как его прихватывало, он частенько вызывал меня к себе и велел, чтобы я садился у его кровати. После чего начинал мне рассказывать про старые времена, про царя Грозного, про сыновей его, Ивана и Федора, как он попытался вступиться за Ивана, за что был нещадно бит Грозным до крови, как помогал царевичу Федору в его трудах царских. О Дмитрии, убиенном в Угличе, рассказывал мало и скупо. Больше налегал на то, что сей смертью некие «тати» его очернить хотят. Я сидел, слушал, временами гладил его по руке, отчего в той моей части, что принадлежала мальчику, рождалось теплое чувство. Впрочем, я давно перестал делить себя на две части, все больше и больше ощущая себя царевичем Федором, которому выпал уникальный шанс не исчезнуть, как это было ранее, а сыграть свою заметную роль в истории страны. Вернее, какое там ранее — позднее, конечно, да и если еще получится… Потому как только сейчас, поварившись в этой густой бурде под названием «государственное управление», я начал понимать, как тяжело там, в будущем, приходится этим ребятам — Путину, Медведеву и остальным.

Я-то сам раньше (ну или много позже, если подойти к вопросу чисто формально), сидя в компании таких же крутых перцев, как и я, частенько драл горло: «Да эти идиоты из правительства… да этот мудак министр финансов… да этот кретин…» О-хо-хо, недаром кто-то из великих американских актеров сказал: «Как жаль, что все, кто знает, как надо управлять страной, уже работают таксистами и парикмахерами». Вот и мы были такими же, блин, парикмахерами, несмотря на всю свою крутость… Да, при неких идеальных условиях «шарообразного коня в вакууме» существует масса весьма разумных и довольно логичных решений. Но вот что нужно делать и, главное, что возможно сделать реально, сейчас, сегодня, с этими людьми, всей своей предыдущей жизнью приспособленных мыслить и делать так, как привыкли (ну этакий привычный вывих у них в мозгах, преодолеть который ничем невозможно), а не так, как вроде бы требуется, с этой системой управления, с этой чиновничьей бюрократией, с этими финансами — это вопрос вопросов. А начать реформировать хоть что-то — так это выбить данную структуру из уже имеющегося, пусть и слабоэффективного, но все-таки как-то действующего режима на годы, если не на десятилетия. Мы вон там, у себя, уже сколько медицину или, скажем, образование реформируем, а спроси любого — тут же скажет, что раньше, в советское время, и то и другое было куда как лучше…

Октябрь начался как-то нервозно. С одной стороны, все вроде как было в порядке, а с другой, что-то зрело. Вернее, я-то уже знал что. Моя наушная служба работала безотказно, и мне давно было доложено, что Романовы, чье громадное подворье располагалось прямо рядом с Кремлем, у Васильевского спуска, аккурат там, где в Москве моего времени возвышалась громада гостиницы «Россия», пока ее не разобрали на хрен, нечто затевают. Информацию о сем я постарался подкинуть троюродному дядьке Семену, бывшему при отце «ухом и глазом государевым», но, похоже, тот также недаром ел свою краюху, и ему все было известно.

Так что когда однажды утром я услышал треск выстрелов, то довольно быстро выяснилось, что это началась разборка с Романовыми. Как стало ясно, ребята действительно подготовились знатно. Целый штурм пришлось устраивать, сотни стрельцов задействовать. А на самом подворье столько вооруженного народу скопилось, что общая рубка шла больше часа. Да потом еще часа четыре по всяким углам романовских бандитов отлавливали. Впрочем, я этому лишь порадовался. Одной головной болью меньше. В моих пока еще виртуальных проскрипционных списках Романовы шли сразу за Шуйскими… Вот уже тоже подлая семейка. Причем неугомонная. Я тут по-наслушался рассказов, как они при молодом Грозном чудили, и понял: как бы там ни ругали Ивана Васильевича, при том что ему пришлось пережить, никаким другим он вырасти просто не мог. Представьте себе, что Шуйские, кстати, по слухам, траванувшие его матушку, Елену Глинскую, довольно толковую тетку, которая, между прочим, провела очень нужную денежную реформу, взяли и разграбили царскую казну. Причем не просто эдак по-тихому растащили, ну там откат, завышенные цены, прикормленные или подставные фирмы на конкурсах, как принято в наше цивилизованное время, а внаглую, белым днем. Вскрыли двери — и вынесли на хрен. Вероятно, потому-то Грозный потом свою казну в Белоозере держал… Так вот, Романовы в этом списке были вторыми. Эти были куда хитрее, но тем и опасны, а гонору в них было ничуть не меньше…

Федор Никитич, реальный лидер рода, вообще слыл на Москве первым щеголем. Местные портные своим клиентам так и говорили, когда свою работу нахваливали: «Ну как на Федоре Никитиче сидит…» Еще там было с полдюжины родов, которые мне, вероятно, придется изрядно проредить. Не столько потому, что мне так уж этого хочется, сколько потому, что они сами не удержатся. Мне же в тысяча шестьсот седьмом, то бишь семь тысяч сто пятнадцатом, всего восемнадцать будет. Ну как такого молоденького царя на прочность не испытать? Вот я и собирался позволить им все это попробовать. А уж затем по факту, так сказать, мятежа и измены… И для остальных будет наглядный урок, который лет на десять — пятнадцать отобьет у боярской верхушки всякое желание ввязываться в заговоры против царя. Хотя от яда мне тогда стоит поберечься. Ну да ничего, побережемся. Я уже начал искать информацию, где сейчас обретаются наиболее крутые спецы по этому направлению…

Следствие прошло быстро, но озвученные обвинения Романовых были не в подготовке мятежа и государственного переворота, а в колдовстве. Ну да царю-батюшке виднее…

А затем батюшка дал прием в честь польского посла Льва Сапеги. Посольство прибыло в Москву еще по осени, до романовского мятежа, и на это зрелище сбежалось посмотреть пол-Москвы. Да что там пол — вся Москва прибежала. Посольство было большое, почти тысяча человек, одежда роскошная, кони убраны золоченой сбруей. Поляки ехали подбоченясь, задорно крутя ус и по-хозяйски поглядывая по сторонам. И только я один знал, что, если мне не удастся убить свою «бабочку», они действительно придут сюда, в Москву, полноправными хозяевами. Правда, ненадолго. Но и за это время успеют нахозяйничать так, что страна будет долго-долго кровью харкать… Впрочем, я всегда исповедовал принцип, что во всем, что происходит со мной, виноват только я сам. Даже если непосредственно какую беду со мной сотворил кто-то другой. Значит, я позволил ему это с собой сделать. Недодумал, недоглядел, недоостерегся, в конце концов, просто не стал достаточно сильным или, наоборот, слишком, не по своим силам, обнаглел… Так что винить поляков в том, что они воспользовались моментом, любезно предоставленным им самими русскими,— глупо. Не хрен было подставляться. Поляки — это просто соседи. С ними то дрались, то мирились, то детей крестили, то посуду били, ну как и положено добрым соседям, которым друг от друга все равно никуда не деться. Лаймы с их высокомерным принципом, что у Англии не бывает постоянных союзников, а есть только постоянные интересы, куда опаснее. И вот у них спесь так уж спесь, куда до них простодушным полякам…

Поляки просидели в Москве до начала весны. А я прошел хорошую школу современной дипломатии под руководством, похоже, одного из самых ловких в сем искусстве людей этого времени — собственного батюшки. Он гонял Сапегу и в хвост и в гриву, то рассыпаясь перед ним в уверениях в своей сердечной дружбе и к королю польскому Сигизмунду III Вазе, и, естественно, к самому другу милому великому канцлеру литовскому Льву Сапеге, то, наоборот, неделями не принимая Сапегу ко двору и веля не давать полякам никакого корма, не пускать их со двора и даже воду продавать им задорого. Однако к концу зимы наконец договорились, и первого марта батя закатил роскошный прощальный пир. На котором удалось блеснуть и мне, поскольку я научил батиных поваров одному хитрому способу особого копчения осетра. Полякам мой осетр пришелся по вкусу (ну еще бы, не раз опробовано не только на их соотечественниках, но и на известных гурманах — французах с итальянцами, и всегда за уши не оттащишь), а Сапега решил поблагодарить меня лично.

— Угодил же ты, царевич, нам, угодил! — смеясь, воскликнул он, когда батюшка пояснил, что сии осетры приготовлены по «придуманному» мною рецепту, и, спесиво подбоченясь, спросил: — А чем я тебе угодить могу?

Я улыбнулся. На нечто подобное я и рассчитывал. У меня даже ловушка для него подготовлена была. Не то чтобы я так уж нуждался в том, что хотел попросить, существовали способы добыть это и по-другому, но почему бы не воспользоваться тем, что само в руки идет?

— Слыхал я,— вкрадчиво начал я,— что лучше коней под лыцарей, от пяток до макушки в железо одетых, чем в Речи Посполитой, во всем белом свете более нигде нет.

Сапега приосанился:

— То так, царевич.

Опа, а рыбка-то уже поклевку делает. Ну-ну, двинем дальше.

— А скажи мне, великий боярин, у кого во всей Речи Посполитой самые лучшие кони?

Сапега гордо вскинул голову:

— Так то всем известно — у меня! Моя гусарская хоругвь — самыми добрыми конями во всем Войске польском славится. Не так ли? — возвысил он голос.

Остальные сидевшие за столами поляки дружно загудели, подтверждая его слова. Я мысленно усмехнулся. Что ж, рыбка заглотала крючок. Осталось лишь подсечь… Я эдак тяжело-простодушно вздохнул:

— Везет тебе, великий боярин, а у меня тоже сотоварищи воинские есть, а кони у них хоть и славные, да только все говорят, что вашим польским не чета…

Действительно, кроме царской школы отец по осени завел мне рынд из детишек самых родовитых бояр — Ско-пиных-Шуйских, Воротынских, Голицыных, Лыковых-Оболенских, Шереметевых. Я так понял, что батюшка посчитал, что я слишком уж увлекся дружбой со школьными отроками, кои все были из совсем уж худородных, а опираться мне, по его расчетам, так и так придется на высшее боярство. Вот он таким хитрым образом и создал некий противовес. Ну и мои одиночные вылазки (то есть с Немым татем, конечно) в Москву и окрестности, за кои он меня поругивал, ему также очень не нравились. И он таким образом просто принудил меня брать с собой охрану. Потому как если бы я все-таки сбежал, уже теперь от рынд, то по всем канонам и правилам им из-за этого был бы великий срам и бесчестие. Ну и как мне в таком случае дальше было бы с ними жить?

— Так ты доброго коня хочешь, царевич? — расплылся в улыбке Сапега.

Ага, щас, разбежался! Дешево отделаться хочешь, посол…

— А давай меняться, великий боярин,— предложил я.— Я тебе завтра таких осетров пришлю, несколько. Может, тебе доведется и круля Польского ими угостить. Пущай и он полакомится… А ты мне равного числа коней ваших пришлешь. И чтоб на одного жеребца — несколько кобылиц было. Вот тогда и посмотрим, правду ли люди бают, что лучше польских коней во всем свете нет.

Сапега подкрутил ус и рассмеялся.

— Ай, царевич,— он повернулся к батюшке,— добрый воин растет, государь, добрый. Не угощение какое или* утварь драгоценную попросил, а коня боевого… А ну, слу4 шайте все! — взревел он.— Я прилюдно обещаю, что по( приезде отберу лучших коней из своих табунов и отошлю в дар царевичу!

— По счету осетров, коих я для тебя к завтрему сам приготовлю! — напомнил я.

— По счету осетров, кои сам царевич для меня приготовит,— важно и очень торжественно возвестил поляк.

Я протянул ему свою детскую руку, и Сапега торжественно хлопнул по моей ладони своей лапищей. Все! Рыбка попалась. Поляк даже не подозревал, что назавтра к его поезду подгонят десять возов с тремя сотнями огромных копченых осетров. А приехавший с обозом дед Влекуша запустит среди поляков слух, что царевич перед своими сотоварищами воинскими поклялся, что из присланного табуна возьмет себе под седло самого наихудшего. А лучших — им отдаст. Ну типа посмотрим, какого коня ты, вельможа польский, именно царевичу под седло подгонишь…

Чуть позже, выйдя на улицу, поскольку пафосный посольский пир начал переходить в банальную пьянку, что! мне, во-первых, не нравилось и, во-вторых, было еще не] по возрасту, я остановился на углу. Подышать. Из темно-! ты надвинулась тень. Немой тать снова занял свое место: подле меня. Бесшумный, всегда готовый, смертонос-;

ный… Он всегда был при мне. Я не знаю, когда он спал, ел, отправлял естественные надобности, мылся. Похоже, только тогда, когда я сам его кормил и загонял в баню. Он стал для меня таким же привычным, как тень. Без него я чувствовал себя неуютно, ну будто голым, но таких мест, где я появлялся без него, было немного — Думная палата, личная батюшкина горница, то есть его рабочий кабинет… ну и всякие торжественные официальные мероприятия типа сегодняшнего пира. Хотя на таких вот пирах я бы предпочел появляться с ним, поскольку времена были простыми, и во время подобного мероприятия меня, как, впрочем, и любого, даже батюшку, вполне могли отравить или прирезать. Но деваться было некуда — повеление батюшки… Сзади раздался шорох. Дед Влекуша также двигался довольно тихо, но до Немого татя ему было далеко. Я улыбнулся. Вот и вся моя гвардия пока. Остальных еще учить и учить…

Со стороны Соборной площади донеслись голоса, среди которых я различил голос сестры. И чего это ее носит такой порой? К вечерне, что ли, ходила? В этот момент впереди мелькнула какая-то тень. Я замер. Как-то странно эта тень двигалась. Немой тать почувствовал мое напряжение и придвинулся чуть ближе, поводя глубоко посаженными глазами под косматыми бровями, будто головкой самонаведения… Но, поскольку он не ринулся в ту сторону, где мелькнула тень, я расслабился… значит, опасности нет. Я сделал осторожный шаг вперед. Опа! Метрах в десяти от меня, спрятавшись за дерево, стоял человек в монашеской рясе и, судя по напряженной спине, во все глаза пялился на стайку юных боярских дочерей, возглавляемую моей сестрицей, которая, весело щебеча, неторопливо следовала через площадь. Я какое-то вРемя наблюдал за монашком. Он будто окаменел, медленно поворачивая голову вслед за девушками, и, только когда они скрылись за углом, опустил голову и пробормотал что-то себе под нос. А вот это мне не понравилось. Какой-то он слишком дерганый. Если до сего момента я наблюдал за ним с усмешкой (чего уж там, дело молодое, у парня гормоны бурлят — ан нет, нельзя, обеты… а сестренка у меня и впрямь самый сок… я бы и сам, того… да шучу, шучу!), теперь же я понял, что гормоны гормонами, а парень-то возбужден не на шутку. Кабы не снесло башку из-за спермотоксикоза… Поэтому, когда он чере минуту вышел из-за прикрытия дерева и скорым шаго двинулся в сторону расцвеченных кое-где еще горящим окнами палат Чудова монастыря, я кивком подозвал деда Влекушу и ткнул пальцем в сторону удалявшейся фигуры, а затем плотно прижал к губам. Это означало: узнай, кт таков, только тихо…

Следующие несколько дней были заполнены всякой текучкой. Через день мы под водительством Бязина-Гривы в первый раз выехали на общее конное устроение на поле неподалеку от подмосковной деревеньки Фили, в которой лет эдак через двести Кутузов будет держать последний совет по поводу того, сдавать Наполеону Москву или нет. Причем я пристроился на сем учении вместе со своими рындами. И боярин погонял нас весьма славно, но опосля одобрил, отчего мои телохранители всю дорогу домой сияли будто медные самовары. Совсем мальчишки еще, хоть и старше меня на два-три-четыре года. И вообще, ребята оказались неплохие. Поначалу поместничали да поспесничали немного, как же без этого, на том воспитаны, но потом мало-помалу все устаканилось. Правда, для сего пришлось приложить усилия и вдолбить им в голову, что предки — это предки, гордиться ими, конечно, надо, но ведь самые славные из них, родоизначальнит, когда-то и сами рядовыми ратниками начинали. И именно своей службой возвысились. Так вот, дабы их славы достойными быть, надобно не местом и спесью мериться, а свою собственную славу, предка достойную, завоевать.

Службой трудной, верностью неподкупной, доблестью воинской. А ежели ты только тем славен, какое место на лавке своим задом греешь,— грош тебе цена, как бы высоко ты горлатную шапку ни запрокидывал…

Потом я два дня разбирался с иноком Спиридоном, одним из двух выпрошенных мною у святейшего Иова греков, который приволок мне свои переводы. И лишь дней через шесть я вспомнил о своем поручении деду Влекуше.

Бывший скомороший ватажный, как обычно, оказался на высоте.

— То был дьяк Чудова монастыря, Григорий. Он у патриарха в помощниках,— начал дед.

Я слегка расслабился. Патриарх Иов был главнейшей опорой моего отца, его наипервейшим и вернейшим союзником. Да и сам муж он, несмотря на весьма преклонные года, умный и глазастый. Уж если приблизил к себе кого, значит, можно не беспокоиться…

— Отрок сей числится весьма прилежным и многая языки разумеющим,— продолжал между тем дед.— А родом он из Галицкой земли. И пострижен во монахи там же, во Железно-Боровском монастыре…

Я уже поднял руку, чтобы махнуть деду, ладно, мол, хватит, не продолжай, хрен с ним, но тут дед произнес:

— Мирским же именем он — Юрий, Богданов сын, Отрепьев…