"Грязные игры" - читать интересную книгу автора (Браун Сандра)

35

Даже когда Грифф увидел кровь на ее ладонях, а потом пятна на трико, он не понял, что происходит, пока не увидел страдание в глазах Лауры.

— Господи.

— Мой ребенок, — слабым голосом сказала она.

— Лаура, я отвезу тебя в больницу. — Он протянул к ней руку, но она отстранилась.

— Уже ничего не сделаешь.

— Ты не знаешь.

— Знаю, — ее глаза наполнились слезами. — Я потеряла ребенка.

— Нет-нет, мы это остановим. Мы можем, мы это сделаем!..

— Где ванная? — она лихорадочно оглядывалась.

Он добежал до двери раньше ее и протянул руку, чтобы включить свет. Лаура проскользнула мимо него в ванную и закрыла за собой дверь.

— Лаура?

— Не входи.

Он прижал обе ладони к двери, уперся в нее и уткнулся лбом в дерево — никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Выкидыш. Он слышал это слово. Знал, что оно означает, но не представлял, что оно предполагает столько крови и столько отчаяния. Он чувствовал себя ненужным, бесполезным, беспомощным. Законы природы лишили его мужественности.

Эти минуты на пороге ванной казались ему вечностью. Несколько раз он стучал, спрашивал, как она и чем он может помочь. Лаура отвечала односложным бормотанием, которое ни о чем ему не говорило.

Несколько раз спускалась вода в унитазе. Струйка воды текла в раковину. В конце концов он услышал звук включенного душа. Потом душ выключился, и Лаура почти сразу открыла дверь. Она была завернута в полотенце. Его взгляд скользнул по ней, от мокрых волос на макушке до пальцев ног, а затем обратно, остановившись на ее глазах. Они покраснели и были наполнены слезами.

— Безнадежно?

Она кивнула.

Он привыкал к этой мысли, удивляясь боли, которая пронзила его.

— Болит?

— Немного. Как очень сильные спазмы.

— Ага, — кивнул он, как будто имел хоть какое-то представление о менструальных болях.

— Мне нужно что-то надеть.

Он заглянул ей за спину. Спортивный костюм влажной грудой лежал на полу в душе.

— Я что-нибудь найду.

— Как ты думаешь, у миссис Миллер есть прокладки?

Прокладки? Он был в замешательстве. Прокладки. Понятно. Если бы его спросили о «Тигровом бальзаме» или средствах от окаймленной экземы, он мог бы поддержать разговор. Микоз? Пожалуйста. Но он никогда даже не заходил в тот отдел супермаркета, где продаются предметы женской гигиены. По крайней мере, специально. Он никогда ничего не покупал для подруги, жены или дочери. Его знакомство с этими вещами ограничивалось коробкой с тампонами, которую его мать держала в ванной в тумбочке под раковиной. Он знал, что ими пользуются, и все.

— Я сейчас вернусь.

Он даже не подумал о том, что включает свет, когда вихрем пронесся по дому, открывая двери, которые держал закрытыми несколько дней. В спальне Миллеров он открыл общий шкаф. Одежда Коуча висела с одной стороны, одежда Элли с другой, внизу аккуратно стояли туфли.

Он сдернул с вешалки халат и начал рыться в ящиках комода, пока не наткнулся на белье Элли. Не такое откровенное и кружевное, как он видел на Лауре, но теперь сгодится любое.

Прокладки. Может, у Элли уже началась менопауза. Откуда ему знать, черт побери? Он обыскал ванную, но ни в одном из шкафчиков не нашел предметов личной гигиены. Может, в ванной для гостей? У Элли были племянницы, которые иногда приезжали погостить. Может…

В шкафчике в ванной для гостей он обнаружил запас туалетной бумаги, зубную пасту, мыло, одноразовые бритвы и даже завернутые в целлофан зубные щетки. Прокладки и тампоны. Молодец, Элли. Он схватил упаковку прокладок.

Лаура сидела на крышке унитаза, обхватив руками талию, неподвижно глядя в пространство и раскачиваясь взад-вперед. Она по-прежнему была завернута в полотенце. Он заметил гусиную кожу на ее обнаженных руках и ногах.

— Прости, что так долго.

— Не надо. Все в порядке.

— Ты замерзла, — Грифф набросил махровый халат ей на плечи. — Продень руки. — Он помог ей просунуть руки в рукава и запахнул халат поверх полотенца.

— Спасибо.

— Что еще нужно?

Ничего.

Он остался сидеть на корточках, вглядываясь в ее лицо.

— Ты уверена… Может…

Она покачала головой, разбивая его надежды.

— Там было очень много. Слишком много, чтобы это была ложная тревога.

— Ты должна поехать в больницу. По крайней мере, позвони врачу.

— Через день или два я пойду к врачу. Я знаю, что они должны убедиться, что вышло все. — Она с усилием сглотнула, чтобы, как ему показалось, сдержать рыдание. — Со мной все будет в порядке. Я должна была пройти через это. Это неприятно… — Она смахнула слезы со щек. — Но такое часто случается. Каждую десятую беременность. Что-то вроде этого.

Но этого не случалось с тобой. И со мной. Это было их общее горе. Он дотронулся до ее щеки, но она отдернула голову и встала.

— Мне нужно побыть одной.

— Я могу…

— Нет. Ты ничем не можешь помочь. Просто… — Она махнула рукой, чтобы он ушел.

Она реагировала так, как будто у него были клыки и когти. Даже его прикосновение было насилием над ее нежной женской плотью. Внезапно он застеснялся своих размеров и своего пола. Он встал и попятился к открытой двери, почему-то чувствуя себя огромным, неуклюжим и достойным осуждения. Он вышел из ванной и закрыл за собой дверь.

Когда Лаура появилась на пороге спальни, Грифф сидел на краю кровати, уперев локти в колени и закрыв лицо ладонями; его пальцы беспрерывно ерошили волосы.

Услышав ее, он поднял голову. Она чувствовала себя неловко, от подбородка до лодыжек завернутая в махровый розовый халат, принадлежавший незнакомой женщине. Грифф нашел для нее белье. Гигиенические прокладки. Даже с мужем она не обсуждала такие интимные подробности.

— Это я виноват, да? — спросил он.

— Ты?

— В отеле. — Он встал. — Я был груб с тобой.

— Нет, не был.

— Был. Я тащил тебя. Потом заставил бежать, ползти на животе через ту дыру, тянул тебя…

— Ты не виноват, Грифф.

— Черта с два! Этого бы не случилось, если бы я оставил тебя в покое. Ты не потеряла бы ребенка, если бы сидела в безопасности в номере отеля, а не отправилась бы со мной в эту чертову поездку.

— Послушай, — тихо сказала Лаура, надеясь успокоить его. — Я чувствовала приступы боли уже несколько дней. В то утро, когда хоронили Фостера, было несколько капель крови. Это обычное дело в начале беременности. Думаю, что все это из-за стресса и шока от смерти Фостера. Но кровь и боль — это были сигналы. Все равно это случилось бы, Грифф. — По выражению его лица она поняла, что не убедила его.

— Кровь еще идет?

— Немножко… Думаю, что из меня уже вышел… — Она не могла заставить себя закончить фразу. — Думаю, что худшее уже позади.

— Значит, с тобой все будет в порядке?

— Не беспокойся обо мне. Прости, что задержала тебя.

— Задержала?

— Мануэло.

— А, да.

— Ты знаешь, как попасть в Итаску?

Он недоуменно посмотрел на нее, как будто не понимал вопроса.

— На юг по 35-му шоссе от Форт-Уэрта. Я найду, — наконец ответил он.

— Сколько времени это займет?

— Не знаю. Часа полтора, наверное.

— А если ты найдешь Мануэло, как ты убедишь его пойти с тобой? Он не говорит по-английски.

— Я заставлю его понять.

— Он будет напуган. Неизвестно, как он отреагирует, когда увидит тебя.

— Я могу позаботиться о себе. А ты?

— Со мной все будет в порядке.

— Может, тебе что-нибудь нужно, пока я не ушел?

— Не могу ни о чем думать.

— Да. Ладно. — Он отвернулся и говорил сдавленным голосом, похлопывая ладонями по бедрам и торопясь уйти: — Я останусь, если…

— Нет, ты должен идти. Честно говоря, я бы хотела сейчас побыть одна.

— Конечно. Понимаю. — Он провел пальцами по волосам, обошел комнату по кругу, потом откинул покрывало на кровати: — Ложись. Поспи.

— Посплю. Будь осторожен.

— Да.

Он резко повернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, негромко, но решительно. Она слышала, как открывается и закрывается дверь из гостиной в коридор.

Оставшись наконец одна, Лаура поддалась своему горю. Она легла на кровать, повернулась на бок и свернулась калачиком. Потом, уткнувшись лицом в подушку, дала волю чувствам, которые с трудом все это время сдерживала.

Рыдания были такими сильными, что сотрясали все тело. Поэтому, почувствовав, как прогнулся матрас, она не могла поверить, что Грифф вернулся. Она не позволяла себе поверить в это, пока не ощутила его ладони, гладившие ее плечо, и не услышала его шепот: «Ш-ш».

Он дошел только до задней двери. Он даже взялся за ручку. Его будущее, а возможно, и сама жизнь зависели от того, найдет ли он Мануэло Руиса раньше, чем Родарт. Он должен был уйти, как можно быстрее ехать к той точке на карте и догнать единственного на свете человека, который спасет его от обвинения в убийстве Фостера Спикмена.

Кроме того, Лаура отвергла его помощь. Она практически вытолкала его за дверь. И удивляться тут нечему. Он виноват в том, что она потеряла ребенка. Раньше, когда она сказала ему, что это правда, что она действительно беременна, он подумал: наконец-то. Впервые в жизни он сделал что-то правильное и хорошее.

Он должен был знать, что долго это не продлится, что он обязательно все испортит. В любом случае все кончено. Ребенка нет, и он уже ничем не может помочь.

Иди! Иди! Поверни эту долбаную ручку!

Грифф уже бежал через гостиную, прежде чем осознал, что повернул на 180 градусов. Открыв дверь из коридора, он услышал ее рыдания. При виде Лауры, свернувшейся внутри розового халата и плачущей в подушку, он ощутил укол в сердце, как будто его пронзили чем-то острым.

Он лег позади нее и тронул за плечо.

— Ш-ш.

— Ты должен идти, — простонала она.

— Нет, я должен быть здесь, с тобой. Я хочу быть с тобой. — Он обнял ее за талию и прижал к себе.

— Нельзя, чтобы Родарт…

— Я не могу тебя оставить. И не оставлю. — Он уткнулся лицом ей в шею: — Прости меня, Лаура. Боже, как я виноват.

— Не говори так, Грифф. И не думай так. Это не твоя вина. И ничья. Просто так природа говорит, что что-то не в порядке. Это только седьмая неделя беременности. Это еще даже не ребенок.

— Для меня ребенок.

Она подняла голову. Взгляд ее залитых слезами глаз встретился с его взглядом. Она повернулась к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он обнял ее, притянул к себе, крепко стиснул и, прижав подбородок к ее голове, стал перебирать и гладить ее волосы.

Лаура плакала, и он не останавливал ее. Это было чисто женское, материнское. Эти слезы были очень важны, искупительные и помогающие остановить кровотечение. Он не мог сказать, откуда ему это известно. Просто он знал это. Может быть, в трудные моменты к человеку приходит понимание.

Наконец она перестала плакать и повернула голову, откинувшись на его руку.

— Спасибо, что вернулся.

— Я не мог уйти.

— Я не хотела, чтобы ты уходил.

— Но ты же отталкивала меня.

— Я боролась с собой, чтобы не умолять тебя остаться.

— Правда?

— Правда.

— Какие красивые, — он заглянул ей в глаза.

— Что?

— Твои глаза. Когда ты плачешь, твои ресницы слипаются в темные шипы. Очень красиво.

Она тихо засмеялась и всхлипнула.

— Да, я теперь прямо сияю. Но все равно я оценила твою лесть.

— Это не лесть. Я не говорю комплименты.

После секундного колебания она опять уткнулась лицом ему в шею.

— А тебе и не нужно было. Правда?

— Мне и не хотелось.

— А с Маршей?

— Ей платили, чтобы она говорила комплименты мне.

— А со мной в этом тоже не было необходимости. Тебе в любом случае платили.

Он пальцем приподнял ее подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.

— Думаешь, в тот последний раз я думал о деньгах? Или о том, как сделать ребенка? Нет. Я нарушил все ограничения скорости на дороге только по одной причине — чтобы увидеть тебя. Тот день не имеет отношения ни к чему, только к тебе и мне. Ты это знаешь, Лаура. И я знаю, что ты знаешь.

Она медленно кивнула.

— Вот и хорошо, — сказал он, и они осторожно улыбнулись друг другу.

— Ты не испорчен, — она первой нарушила молчание.

— Мы опять об этом? — засмеялся он.

— Ты когда-нибудь искал своих родителей? Что с ними случилось после того, как они тебя бросили? Ты знаешь? — спросила Лаура. Но он так долго молчал, что она сказала: — Прости, что спросила. Ты не обязан говорить об этом.

— Нет, все нормально. Просто неприятно.

Но она продолжала вопросительно смотреть на него.

Он подумал, что она имеет право знать о нем все.

— Отец умер от алкоголизма, когда ему еще не исполнилось пятидесяти. Мать я нашел в Омахе. Перед тем, как меня отправили в Биг-Спринг отбывать наказание, я набрался храбрости и позвонил ей. Она сняла трубку. Я слышал ее голос первый раз за… пятнадцать лет. Она еще раз сказала «алло». Нетерпеливо, как все мы, когда нам звонят и молчат, а мы слышим, как дышат в трубку. Я сказал: «Привет, мам. Это Грифф». И как только я это произнес, она повесила трубку.

Он пытался окружить это воспоминание твердой, нечувствительной оболочкой, но боль от того, что мать оттолкнула его, все еще была острой.

— Забавно. Когда я играл в футбол, то часто задавал себе вопрос, знает ли она о том, что я стал знаменитым. Может, она видела меня по телевизору или заметила мою фотографию в рекламе или в журнале. Я представлял, как она смотрит игры и говорит друзьям: «Это мой сын. Тот куортербек — мой мальчик». После того звонка у меня не осталось никаких вопросов.

— Твой звонок застал ее врасплох. Может, ей нужно было время, чтобы…

— Я думал точно так же. Наверное, это был мазохизм. Я помнил номер телефона. Пять лет. Несколько недель назад я позвонил. Трубку снял тот парень, и, когда я спросил про нее, он ответил, что она умерла два года назад. У нее были серьезные проблемы с легкими, сказал он. Умирала медленно. Но даже зная, что умирает, она не попыталась связаться со мной. А правда в том, что ей не было до меня дела. Никогда.

— Мне очень жаль, Грифф.

— Ерунда, — он пожал плечами.

— Совсем не ерунда. Я знаю, как это больно. Моя мать тоже бросила меня. — Лаура рассказала ему об отце. — Он был настоящий герой, как в кино. Его смерть подкосила и маму, и меня, но я в конце концов справилась. Она нет. Ее депрессия превратилась в настоящую болезнь, до такой степени, что она уже не вставала с постели. Никакие мои слова или действия не помогали. Она не хотела выздоравливать. И однажды она избавила себя от страданий. Воспользовалась одним из пистолетов отца. Я нашла ее.

— Господи, — он крепче прижал ее к себе и поцеловал в макушку.

— Очень долго я считала, что бросила ее. Но теперь я понимаю, что это она бросила меня. Этот ребенок был таким маленьким, ему было всего несколько недель, но я все равно чувствовала потребность защищать его. Мне хотелось оградить его от боли, душевной и физической. Я не понимаю, как могут родители, отец или мать, отбросить инстинктивную потребность кормить и защищать своего ребенка.

Грифф сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Он не знал ответа. Он задавал себе этот вопрос каждый день с тех пор, как себя помнил.

— Я должен был откровенно рассказать вам о своих родителях. Но я боялся, что, если сделаю это, вы решите, что у меня дурная наследственность, и найдете другого суррогатного отца.

— Признаюсь, поначалу я была о тебе невысокого мнения.

— Расскажи, — попросил он, пряча улыбку.

— Мое мнение изменилось после того, как ты принес смазку.

— Шутишь.

— Нет.

— Я не хотел снова причинить тебе боль.

— Да, и очень расстроился, когда обнаружил, что я ею не воспользовалась.

— Ага, но по-настоящему меня разозлило другое — что ты думала, что мне все равно, больно тебе или нет.

— Ты это сказал. И твое раздражение изменило мое мнение о тебе. Ты беспокоился больше, чем хотел показать. Я увидела, что ты не такой испорченный, каким тебя считают. И каким ты себя считаешь.

— Не надо меня приукрашивать, Лаура. Ты была женой другого мужчины, но я начал думать о тебе. Я не признавался в этом даже самому себе. Но я думал о нас. Это была его идея, и каждый раз мы встречались потому, что он на этом настаивал. Но после того дня, когда ты испытала оргазм, я перестал себя обманывать.

— И я тоже, — тихим голосом призналась она. — Я понимала, как опасно еще раз встречаться с тобой. Поэтому я сказала Фостеру, что отказываюсь. Но все равно пришла. И несмотря на все, что случилось, я не жалею о том, что сделала.

Он наклонился, чтобы сделать признание, сказать слова, которые он еще никогда не говорил другому человеческому существу. Но момент был неподходящий. Неправильный.

Вместо слов он взял ее ладонь и положил себе на грудь, прижав к сердцу. Она не знала, не могла знать, как много значит этот жест для него, всегда избегавшего прикосновений.

— Мне всегда было интересно…

— Что?

— Неважно, — она смущенно покачала головой.

— И все-таки?

— Что ты использовал.

— Использовал?

— Чтобы… ну, ты понимаешь. Пока я была в спальне, ждала тебя. Мне всегда хотелось знать, что ты использовал, чтобы возбудить себя.

— А, — он тихо засмеялся. — Я использовал тебя.

— Меня?

— Когда мы пришли туда первый раз, на тебе был тонкий розовый топик под тем дурацким костюмом.

— Прошу прощения.

— Ты надела деловой костюм, который демонстрировал твое желание казаться серьезной. Ты хотела выглядеть коллегой по работе, а не женщиной. Но это не сработало, потому что для меня ты все равно была женщиной, с которой мне хотелось заняться любовью. Особенно топик. Примерно такого же цвета, как этот халат.

— Я помню.

— И поэтому для того, чтобы возбудиться, я думал о твоей груди под топиком, нежной и теплой. Представлял, как мои ладони забираются под ткань и касаются твоей груди. И это срабатывало.

— Всего лишь?

— Ну, может, пару раз я представлял, как трогаю языком твой сосок, — улыбнулся он, не испытывая никакого раскаяния. — А после того раза я просто думал о тебе, как ты лежишь, такая строгая выше пояса и голая внизу, и ждешь меня. Всегда срабатывало. Конечно, в последний раз все было по-другому.

— Да.

Он коснулся ее губ тыльной стороной пальцев.

— Труднее всего мне было позволить тебе уйти и вернуться к нему.

— Мне кажется, он догадался, что в тот день что-то произошло. Что-то, что потрясло меня. Когда я вечером вернулась домой, он странно себя вел. Я была не в своей тарелке, и он это понимал. Почти что дразнил меня.

Немного отодвинувшись, она легла на спину, и ее взгляд уперся в потолок.

— Я начала понимать, что все это ты, ребенок, все остальное — это наказание, которое придумал для меня Фостер за то, что я была за рулем в тот день, когда он пострадал.

— Как он мог обвинять тебя? Это был несчастный случай.

— Все так, Грифф. Но он не верил в случайности. Ты должен понять, что у него был навязчивый невроз. Он все делал в определенной последовательности и определенным образом. Никаких отклонений. Он был убежден, что любое изменение порядка вещей ведет к катастрофе.

В тот вечер он хотел сесть за руль, потому что привез нас туда. Но я сказала, что он выпил больше меня. Я нарушила порядок, и случившееся стало результатом моего поступка. Он никогда прямо не обвинял меня. Но мне кажется, он думал об этом. Должно быть, он затаил глубокую обиду, которая разъедала его.

Грифф был рад, что она это говорит. Ей нужно произнести это вслух — скорее ради себя, чем ради него.

— Я могла зачать ребенка, обратившись в клинику, при помощи донора. Фостер использовал свою болезнь как предлог, чтобы этого не делать. Но причина была не в этом. Теперь я понимаю. Я любила его всем сердцем, и он это знал. Наш брак был для меня священным и драгоценным. Я ценила его превыше всего. Поэтому он придумал способ ослабить наш брак, а может, вообще разрушить. Он понимал, как я отношусь к его плану. Я все время повторяла ему, что это неправильно, но он не принимал моих возражений. Он использовал мое стремление к успеху, привычку никогда не отступать перед трудностями. Теперь я вижу, как ловко он мной манипулировал. Он сознательно апеллировал к тому, что должно было заставить меня согласиться.

— А потом уложил в постель со мной. С отверженным, с человеком, которым нельзя восхищаться и которого нельзя любить.

— Нет, — она печально улыбнулась. — Тут ты ошибаешься. Он выбрал тебя потому, что ты был красивым, сильным и, вне всякого сомнения, мужественным. Твоё воздержание длилось пять лет. А моё два. Неужели каждый из нас не почувствовал бы влечения к человеку, который даёт то, чего нам так не хватало? Он хотел, чтобы нас влекло друг к другу. Особенно меня. Чтобы в глубине души я совершила измену, нарушила клятву, которую давала в церкви.

В ее словах была логика. Как и в изощренном плане Фостера Спикмена.

— После того, как ты забеременеешь, а я умру, тебя будет терзать чувство утраты и вины.

— Думаю, именно этого он хотел.

— Ты мне веришь? О том, как он умер? Полностью?

— Мне тяжело думать так о своем муже, Грифф, но я тебе верю. Твоя смерть была частью его плана. Идеальное наказание. При виде ребенка я каждый раз вспоминала бы о своем грехе. Мне не предъявили бы обвинение в неверности, но я всю жизнь расплачивалась бы за нее. — Она помолчала, а потом повернулась на бок, лицом к нему. — Мы втянули тебя в этот ужас. Прости.

— Ты меня никуда не втягивала, я ввязался в это добровольно, еще с меньшими сомнениями, чем ты. Польстился на легкие деньги. Много денег. Даже Родарт говорил, что такой жулик, как я…

— Родарт! — Она села и оттолкнула его. — Ты должен идти.

— Я не могу оставить тебя.

— Ты должен идти, Грифф. Со мной все в порядке. Но будет плохо, если ты останешься, вместо того чтобы искать Мануэло. Ты должен идти. И ты знаешь, что я права.

Грифф знал. Он с сожалением встал, потом наклонился и погладил ее по волосам.

— Ты уверена, что все будет нормально… там, — он указал на ее живот.

— Все будет хорошо.

— Не вставай. Попробуй поспать, — он коснулся губами ее губ. — Я вернусь, как только смогу, — пообещал он и отвернулся, чтобы не позволить себе изменить решение.

Дверь была открыта, и на пороге стояли Коуч и Элли.

— Какого черта ты делаешь в моем доме? — проревел Коуч своим громовым голосом, которым обычно отдавал команды с кромки поля.