"Потерянный герцог Уиндхэм (The Lost Duke of Wyndham)" - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава вторая

Несколько часов спустя Грейс сидела на стуле в коридоре около спальни вдовы. Она была так утомлена и ничего так не хотела, как заползти в свою собственную кровать, где, она была совершенно уверена, будет метаться и ворочаться, не в состоянии заснуть, несмотря на изнеможение. Но вдова была так расстроена и звонила столь часто, что Грейс, наконец, сдалась и принесла стул к ее спальне. За прошлый час она принесла вдове (которая не поднималась с постели) связку писем, спрятанных в глубине запертого ящика, стакан теплого молока, стакан бренди, другую миниатюру ее давно умершего сына Джона, шейный платок, который явно обладал своего рода сентиментальной ценностью, и другой стакан бренди, чтобы заменить тот, который вдова опрокинула, с тревогой отправляя Грейс за шейным платком.

Прошло примерно десять минут с последнего вызова. Десять минут бездействия, когда она сидела на стуле и ждала, размышляя, размышляя...

О разбойнике.

О его поцелуе.

О Томасе, нынешнем герцоге Виндхэме, которого она считала другом.

О давно умершем среднем сыне вдовы и человеке, который, очевидно, имел с ним сходство. И его имя.

Его имя. Грейс протяжно, беспокойно вздохнула. Его имя.

Боже милостивый!

Она не сказала этого вдове. Она стояла неподвижно посреди дороги, наблюдая, как разбойник мчался прочь в свете неполной луны. Только когда он скрылся, она, наконец, подумала, что ее ноги вполне способны передвигаться, и пора направить их домой. Нужно было развязать лакея и позаботиться о кучере, а что касается вдовы - она была так явно расстроена, что даже не жаловалась, когда Грейс размещала раненого кучера с нею в карете.

Затем она присоединилась к лакею на месте кучера и повезла всех домой. Она не имела большого опыта управления лошадьми, но вполне могла справиться.

Она должна была справиться. Не было никого, кто сделал бы это за нее. Это было то, на что она была способна.

Управлять. Что-то делать.

Она привезла их домой, нашла того, кто позаботится о кучере, затем занялась вдовой, и все время думала: “Кто это был?”

Разбойник. Он сказал, что его когда-то звали Кэвендиш. Мог ли он быть внуком вдовы? Ей сказали, что Джон Кэвендиш умер, не оставив потомства, но он был бы не первым молодым дворянином, который засоряет местность внебрачными детьми.

Если исключить то, что он сказал, что его зовут Кэвендиш. Или скорее звали Кэвендиш. Это означает...

Грейс в смятенье покачала головой. Она так устала, она едва соображала, и все же единственное, что она еще могла делать, это думать. Что это значит, если имя разбойника было Кэвендиш? Может незаконный сын взять имя отца?

Она понятия не имела. Она никогда прежде не встречала бастарда, по крайней мере, не такого благородного происхождения. Но она знала других, которые изменили свои имена. Сын викария, например, жил с родственниками, будучи маленьким, а когда в последний раз приезжал навестить их, он взял себе другую фамилию. Таким образом, наверняка, незаконный сын мог назвать себя любым именем, которым ему бы захотелось. И даже если это не было бы юридически обосновано, то разбойник не посчитался бы с такой мелочью, не так ли?

Грейс коснулась своего рта, пытаясь притвориться, что она не дрожит от волнения при воспоминаниях, промчавшихся в ее памяти. Он поцеловал ее. Это был ее первый поцелуй, а она не знала, кем он был.

Она помнила его аромат, она помнила теплоту его кожи и бархатную мягкость его губ, но она не знала его имени.

По крайней мере, не полностью.

- Грейс! Грейс!

Грейс поднялась. Она оставила дверь приоткрытой так, чтобы лучше слышать вдову, и быть достаточно уверенной, что ее снова вызывают. Вдова явно все еще расстроена - она редко использовала имя Грейс. Так тяжелее было обращаться к ней в требовательной манере, в отличие от мисс Эверсли.

Грейс помчалась назад в спальню, пытаясь не выглядеть утомленной и обиженной, в то время как произносила:

- Чем могу быть полезна?

Вдова сидела в кровати, точнее, не совсем сидела. Она, практически, лежала, только ее голова опиралась на подушки. Грейс подумала, что так ужасно неудобно, но в последний раз, когда она попыталась улучшить ее положение, та едва ее не покусала.

- Где Вы были?

Грейс не думала, что вопрос требовал ответа, но, тем не менее, сказала:

- Возле Вашей двери, мэм.

- Вы мне понадобились, чтобы кое-что мне принести, - сказала вдова, выглядевшая не столько властной, сколько взволнованной.

- Что Вы хотите, Ваша милость?

- Я хочу портрет Джона.

Грейс уставился на нее непонимающе.

- Да не стойте же там! - вдова практически кричала.

- Но, мэм, - возразила Грейс, отступив назад, - я принесла Вам всем три миниатюры, и...

- Нет, нет, нет, - выкрикивала вдова, ее голова качалась взад и вперед на подушках. - Я хочу портрет. Из галереи.

- Портрет, - эхом отозвалась Грейс, была половина третьего утра, и, возможно, она заболела от истощения, но ей показалось, что ее только что попросили снять портрет в натуральную величину со стены и пронести его два лестничных марша в спальню вдовы.

- Вы знаете его, - сказала вдова. - Джон стоит рядом с деревом, и его глаза искрятся.

Грейс мигала, пытаясь осознать это.

- Я думаю, такой только один.

- Да, - сказала вдова, ее голос почти сорвался от нетерпения. – У него блестящие глаза.

- Вы хотите, чтобы я принесла его сюда.

- У меня нет другой спальни, - огрызнулась вдова.

- Очень хорошо. - Грейс сглотнула. О господи, как она собирается это сделать? - Это займет немного времени.

- Только подставьте стул и сдерните проклятую картину вниз. Вам нет необходимости...

Грейс рванулась вперед, поскольку тело вдовы забилось в судорогах кашля.

- Мэм! Мэм! – говорила она, обвивая вокруг нее свою руку, чтобы усадить ее вертикально. - Пожалуйста, мэм. Вы должны попытаться быть более спокойной. Вы сделаете себе больно.

Вдова несколько последних раз кашлянула, сделала большой глоток теплого молока, затем выругалась и выпила вместо него свое бренди. И она полностью пришла в себя.

- Я сделаю больно Вам, - она с трудом дышала, поставив стакан назад на ночной столик, - если Вы не принесете мне этот портрет.

Грейс сглотнула и кивнула.

- Как пожелаете, мэм. - Она выбежала, опустившись по стене коридора, как только оказалась вне поля зрения вдовы.

Вечер так прекрасно начинался. А теперь посмотрите на нее. Ей целились пистолетом в сердце, ее поцеловал человек, чье место, уж точно, на виселице, и теперь вдова хотела, чтобы она вступила в схватку с портретом в натуральную величину на стене галереи.

В половине третьего утра.

- Она платит мне явно не достаточно, - бормотала Грейс в такт своему дыханию, спускаясь вниз по лестнице. – Не может существовать достаточно денег...

- Грейс?

Она резко остановилась, споткнувшись на нижней ступеньке. Большие руки немедленно нашли ее плечи и поддержали. Она осмотрелась, даже притом, что знала, кто это может быть. Томас Кэвендиш был внуком вдовы. Он был также герцогом Виндхэмом и, таким образом, несомненно, самым влиятельным человеком в округе. Он жил в Лондоне почти так же часто, как и здесь, но Грейс, на самом деле, очень хорошо его узнала за те пять лет, что была компаньонкой вдовы.

Они были друзьями. Это была странная и совершенно неожиданная ситуация, учитывая различие в их положении, но они были друзьями.

- Ваша милость, - сказала она, несмотря на то, что он давно просил называть его по имени, когда они были в Белгрейве. Она устало кивнула ему, он отстранился и опустил свои руки. Было слишком поздно, чтобы задумываться над титулами и обращениями.

- Почему, черт возьми, Вы так активны? - спросил он. – Сейчас уже более двух часов ночи.

- На самом деле, более трех, - рассеянно поправила она, и затем... святые небеса, Томас!

Ее застали врасплох. Что она должна сказать ему? Должна ли она вообще что-нибудь говорить? Она бы не скрыла тот факт, что на нее и вдову напали разбойники, но она не была уверена, должна ли рассказать, что у него может быть двоюродный брат, разгуливающий по дорогам, лишая местное дворянство их ценностей.

Однако если подумать, этого не могло быть. И, конечно же, не имело смысла напрасно его беспокоить.

- Грейс?

Она встряхнула головой.

- Я сожалею, что Вы сказали?

- Почему Вы блуждаете по дому?

- Ваша бабушка нехорошо себя чувствует, - сказала она. И затем, так как она отчаянно хотела изменить тему разговора: - Вы поздно вернулись.

- У меня были дела в Стэмфорде, - сказал он резко.

Его любовница. Если было бы что-то еще, он не был бы так уклончив. Это странно, тем не менее, сейчас он был здесь. Обычно он отсутствовал всю ночь. Грейс, несмотря на свое респектабельное происхождение, была прислугой в Белгрейве, а потому была посвящена почти во все сплетни. Если герцог отсутствовал всю ночь, она обычно знала об этом.

- У нас был … захватывающий вечер, - сказал Грейс.

Он смотрел на нее выжидающе.

Она колебалась, и затем... действительно, ничего не случится, если она расскажет об этом.

- На нас напали разбойники.

Его реакция была моментальной.

- Боже милостивый, - воскликнул он. - Вы в порядке? А моя бабушка?

- Мы обе целы, - заверила его Грейс, - хотя наш кучер получил удар по голове. Я взяла на себя смелость предоставить ему три дня, чтобы поправиться.

- Конечно. - Он на мгновение закрыл глаза, выглядя очень огорченным. - Я должен извиниться, - сказал он. – Мне следовало бы настоять, чтобы Вы взяли более чем одного слугу для эскорта.

- Не глупите. Это не Ваша ошибка. Кто бы подумал... - Она прервала себя, так как действительно, не было никакого смысла в поисках виновного. - Мы невредимы, - повторила она. - Это - все, что имеет значение.

Он вздохнул.

- Что они взяли?

Грейс сглотнула. Она не могла сказать ему, что они украли только кольцо. Томас никогда не был идиотом, он задался бы вопросом почему. Она широко улыбнулась, решив, что неопределенность – это то, что надо.

- Немного, - сказала она. – У меня вообще ничего. Я полагаю, что было очевидно, что я женщина без средств.

- Бабушка должна быть безумно зла.

- Она немного расстроена, - сказала Грейс уклончиво.

- На ней были ее изумруды, не так ли? - Он покачал головой. - Старая летучая мышь нелепо привязана к этим камням.

Грейс не стала ругать его за характеристику его бабушки.

- Она, действительно, была в изумрудах. Но спрятала их под подушкой сиденья.

Он выглядел пораженным.

- Она спрятала?

- Я спрятала, - поправила Грейс, несклонная разделять славу. - Она кинула их мне прежде, чем они ворвались в карету.

Он слегка улыбнулся, затем, после минуты несколько натянутой тишины, сказал:

- Так Вы не сказали, почему Вы все еще на ногах так поздно. Вы заслуживаете отдыха.

- Я … э … - Казалось, не было никакого способа избежать с ним разговора. К тому же, на следующий день он, наверняка, заметил бы массивное пустое пятно на стене галереи. - У Вашей бабушки странное желание.

- Все ее желания странные, - немедленно ответил он.

- Нет, это... хорошо... - Грейс смотрела раздраженно. Как она до этого дошла? - Я полагаю, что Вы захотите помочь мне вынести картину из галереи.

- Картину.

Она кивала.

- Из галереи.

Она снова кивнула.

- Я полагаю, что она просит один из тех небольших квадратных натюрмортов.

- С вазами с фруктами?

Он кивнул.

- Нет. - Когда он не ответил, она добавила: - Она хочет портрет Вашего дяди.

- Которого?

- Джона.

Он кивнул, слегка улыбаясь, но без тени юмора.

- Он всегда был ее любимцем.

- Но Вы никогда не знали его, - сказала Грейс, потому что то, как он это произнес – почти провозгласил, звучало так, словно он был этому свидетелем.

- Нет, конечно, нет. Он умер прежде, чем я родился. Но мой отец рассказывал о нем.

По выражению его лица было видно, что он не желал более обсуждать этот вопрос. Грейс не могла представить, что еще сказать, тем не менее, она продолжала стоять, ожидая, когда он соберется с мыслями.

Что он, очевидно, и сделал, потому что повернулся к ней и спросил:

- Это портрет в натуральную величину?

Грейс представила себя снимающей его со стены.

- Боюсь, что так.

Мгновение казалось, что он может пойти в галерею, но затем лицо его отвердело, и он превратился в грозного, неприступного герцога.

- Нет, - сказал он твердо. - Вы не получите ее для нее этим вечером. Если она хочет перетащить эту чертову картину в свою комнату, она может утром попросить лакея.

Грейс хотела улыбнуться его защите, но она была слишком утомлена. И помимо этого, с тех пор, как она поселилась у вдовы, она давно научилась следовать по пути наименьшего сопротивления.

- Уверяю Вас, сейчас я ничего так не хочу, как удалиться, но легче сразу же выполнить ее приказ.

- Абсолютно нет, - сказал он властно, и не ожидания возражений, повернулся и пошел вверх по лестнице. Грейс наблюдала за ним одно мгновение, а затем, пожав плечами, отправилась в галерею. Не может же быть, что так трудно снять картину от стены?

Но она успела сделать всего десять шагов до того, как услышала, что Томаса окликнул ее.

Она вздохнула, останавливаясь. Она должна была знать его лучше. Он был столь же упрям, как и его бабушка, хотя он и не ценил бы сравнение.

Она развернулась и пошла назад той же дорогой, когда услышала, что он снова ее зовет.

- Я уже здесь, - сказала она раздраженно. – Будьте любезны, не разбудите весь дом.

Он закатил глаза.

- Не говорите мне, что Вы собирались снять картину.

- Если я этого не сделаю, то она будет звонить мне всю ночь, и тогда сегодня заснуть мне не удастся.

Он сощурил глаза.

- Смотрите на меня.

- Зачем? - спросила она, сбитая с толку.

- Сорвите шнур ее звонка, - сказал он, устремляясь наверх с вновь обретенной решимостью.

- Сорвать ее … Томас! - Она бежала позади него, но конечно не могла поспеть за ним. - Томас, Вы не можете!

Он обернулся. Затем усмехнулся, и было в этом что-то тревожное.

- Это - мой дом, - сказал он. - Я могу делать все, что хочу.

И пока Грейс переваривала услышанное своим измученным сознанием, он зашагал через зал в комнату его бабушки.

- Что, - она услышала, что он оборвал шнур, - Вы думаете, что Вы делаете?

Грейс испустила вдох и поспешила за ним, входя в комнату в то время, когда он говорил:

- О боже, с Вами все в порядке?

- Где мисс Эверсли? - спросила вдова, ее глаза отчаянно метались по комнате.

- Я здесь, - заверила ее Грейс, выйдя вперед.

- Вы принесли его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.

- Мэм, сейчас слишком поздно, - Грейс попытался оправдаться. Она медленно двигалась вперед, хотя и не была уверена зачем. Если вдова начнет говорить о разбойнике и о том, что он похож на ее любимого сына, она будет не в состоянии остановить ее.

Но тем не менее, находясь поблизости, она, по крайней мере, сохраняла иллюзию, что может предотвратить несчастье.

- Мэм, - снова сказала Грейс, мягко, мягко. Она бросила на вдову осторожный взгляд.

- Вы можете приказать лакею принести ее Вам утром, - сказал Томас, несколько менее властно чем прежде, - но я не позволю мисс Эверсли заниматься такой тяжелой работой, и уж конечно, не в середине ночи.

- Мне нужна картина, Томас, - сказала вдова, и Грейс, почти дотянулась до нее, чтобы взять ее руку. Она казалась огорченной. Она казалась старой. И она совершенно не походила на саму себя, когда произнесла: - Пожалуйста.

Грейс поглядела на Томаса. Он выглядел обеспокоенным.

- Завтра, - сказал он. - Первое же, что для Вас сделают, если Вы этого желаете.

- Но...

- Нет, - прервал он. - Я сожалею, что на Вас напали сегодня вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо - в пределах разумного - чтобы обеспечить Вам комфорт и здоровье, но это не включает причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?

Они смотрели на друг друга так долго, что Грейс захотелось выйти. Тогда Томас резко сказал:

- Грейс, идите спать. - Он не обернулся.

Грейс задержалась еще на мгновение, ожидая неизвестно чего - может возражений от вдовы? Удара молнии за окном? Когда ничего не последовало, она решила, что более уже ничего не может сделать этим вечером, и оставила комнату. Пока она медленно шла через зал, она могла слышать их спор - ничего неистового, ничего страстного. Но она и не ждала этого. Характеры Кэвендишей излучали холод, и они, с большей вероятностью, нападут с замораживающей колкостью, чем с горячими слезами.

Грейс дышала глубоко и неровно. Она никак не могла к этому привыкнуть. Она провела в Белгрейве пять лет, но все же раздражение и негодование, которые проскакивали между Томасом и его бабушкой, до сих пор потрясали ее.

И хуже всего было то, что не было даже никакой причины! Однажды, она осмелилась спросить у Томаса, почему они так презирали друг друга. Он только пожал плечами, говоря, что это было всегда. Она не любила его отца, Томас утверждал, что его отец ненавидел его, а сам он, возможно, прекрасно обошелся бы без любого из них.

Грейс была ошеломлена. Она думала, что семьи создаются, чтобы любить друг друга. В ее семье так и было. Ее мать, ее отец... Она закрыла глаза, сдерживая слезы. Она готова была расплакаться. Возможно, потому что устала. Она больше не плакала о них. Она потеряла их - она всегда будет переживать их потерю. Большая зияющая пустота поселилась в ней после их.

А теперь... что ж, она нашла новое место в этом мире. Это не было то, чего она ожидала, и это не было то, что планировали для нее ее родители, но оно дало ей пищу и одежду, и возможность время от времени видеть своих друзей.

Но иногда, поздно вечером, когда она лежала в своей постели, ей было так тяжело. Она знала, что не должна быть неблагодарной - она же жила в замке, святые небеса. Но она не была рада этому. Ни неволе, ни фальшивым отношениям. Ее отец был сельским джентльменом, ее мать - любимицей местного общества. Они воспитали ее в любви и радости, и иногда, когда они вечером сидели перед камином, отец мог вздохнуть и сказать, что она вынуждена будет остаться старой девой, поскольку, конечно же, не было ни одного мужчины в графстве, который был бы достаточно хорош для его дочери.

И Грейс рассмеялась бы и сказала:

- А как насчет остальной части Англии?

- И там тоже!

- Во Франции?

- О боже, нет.

- В Америке?

- Вы пытаетесь убить Вашу мать? Вы знаете, что она начинает страдать морской болезнью, как только видит берег.

И все они, так или иначе, знали, что Грейс выйдет замуж за кого-то тут же в Линкольншире, где она и будет жить, или, по крайней мере, совершать лишь короткие поездки куда-то недалеко, и она будет счастлива. Она нашла бы то, что нашли ее родители, потому что никто не ожидал, что она выйдет замуж по какой-либо другой причине кроме любви. У нее были бы дети, и ее дом был бы полон смеха, и она была бы счастлива.

Она считала себя самой удачливой девочкой в мире.

Но лихорадка, которая ворвалась в дом Эверсли, была жестока, а когда она прошла, Грейс осталась сиротой. В семнадцать лет она едва ли могла жить самостоятельно, и действительно, никто не был уверен, что с нею делать, пока дела ее отца не были улажены, и завещание не было прочитано.

Грейс горько рассмеялась, в то время как сняла свою мятую одежду и приготовилась лечь спасть. Распоряжения ее отца только все ухудшили. Они были должны, не так много, но достаточно, чтобы она почувствовала финансовые затруднения. Ее родители, оказалось, всегда жили несколько выше своих средств, по-видимому, надеясь, что любовь и счастье защитят их.

И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.

Кроме смерти.

Силлсби, единственный дом, который когда-либо знала Грейс, наследовался по мужской линии. Она знала это, но не ожидала, что ее нетерпеливый кузен Майлс так быстро сменит место жительства. Или что он все еще не состоит в браке. Или что, когда он толкнул ее к стене и прижал свои губы к ее, она, как предполагалось, должна была это ему позволить, да еще благодарить эту жабу за его милостивый и благосклонный интерес к ней.

Вместо этого она пихнула его локтем под ребра и коленом между ног.

Да, он не был слишком влюблен в нее после этого. Это была только часть полного фиаско, который довершила ее улыбка.

Взбешенный ее отказом, Майлс выбросил ее на улицу. Грейс осталась ни с чем. Без дома, без денег, без связей (она отказалась посчитать за таковые Майлса).

И тут появилась вдова.

Новости о затруднительном положении Грейс, должно быть, быстро облетели округ. Вдова налетела подобно ледяной богине и унесла ее прочь. Не было никаких иллюзий, что она была избалованной гостьей. Вдова прибыла с полной свитой, бросила на Майлса такой взгляд, от которого он долго корчился (без всяких преувеличений; и это был самый приятный момент для Грейс), а затем заявила ей:

- Вы должны стать моей компаньонкой.

Прежде, чем Грейс успела согласиться или отказаться, вдова развернулась и оставила комнату. Это только подтвердило то, что знали все - у Грейс не было выбора в этом вопросе.

Это было пять лет назад. Теперь Грейс жила в замке, ела превосходную пищу, у нее была одежда, если и не по последней моде, то хорошо сшитая и, действительно, весьма симпатичная. (Может, у вдовы и были другие недостатки, но она, хотя бы, была не скупа).

Она жила всего лишь в миле от того места, где выросла, и поскольку большинство ее друзей все еще жили в округе, она видела их достаточно регулярно - в деревне, в церкви, во время дневных визитов. И если у нее не было собственной семьи, то, по крайней мере, она не была вынуждена иметь ее с Майлсом.

Но как она не ценила всего того, что сделала для нее вдова, она хотела чего-то большего.

Или, возможно, даже не большего. Возможно, только кое-что еще.

Это невозможно, думала она, падая в кровать. Единственными вариантами для женщины ее происхождения были служба и брак. Для нее это означало - служба. Мужчины Линкольншира были слишком запуганы вдовой, чтобы кто-либо осмелился сделать предложение Грейс. Было известно, что у Августы Кэвендиш не было никакого желания обучать новую компаньонку.

Еще лучше было известно, что у Грейс нет ни единого гроша.

Она закрыла глаза, пытаясь напомнить себе, что простыни, на которых она спала, были наивысшего качества, и свеча, с которой она только что сняла нагар, была из чистого воска. Нельзя отрицать, что она имела все для физического комфорта.

Но то, что она хотела, это...

На самом деле, не имело значения, что она хотела. Это была ее последняя мысль прежде, чем она, наконец, заснула.

И увидела сны о разбойнике.