"Мистер Кэвендиш, я полагаю.." - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава семнадцатая

Поездка в Батлерсбридж проходила в точности так, как Томас ожидал. Он вместе с Джеком и лордом Кроулендом скакал на лошадях, чтобы насладиться прекрасной погодой. Они мало говорили; им не удавалось держаться на одной линии, чтобы поговорить. Все время кто–то из них либо увеличивал скорость скачки, либо отставал, и лошади обгоняли друг друга. Они могли только обмениваться формальными приветствиями.

Иногда кто–то что–то говорил про погоду.

Лорд Кроуленд крайне интересовался местными птицами.

Томас попытался получить удовольствие от созерцания окрестностей. Все здесь было зелено, даже больше, чем в Линконшире, и он задумался над годовым уровнем осадков. Если уровень осадков здесь был высок, не отразится ли это также на урожае? Или же это просто отклонение – Стоп.

Сельское хозяйство, скотоводство – чисто теория сейчас. У него нет ни земли, ни скота, за исключением коня. Да, вероятно, он им тоже не владел.

У него не было ничего.

И никого.

Амелия…

Мысленно ему явилось ее лицо, непрошено, но очень кстати. Она была большим, чем он ожидал. Он ее не любил – он не мог ее любить, не сейчас. Но почему–то…он скучал по ней. Это было смешно, так как она была в экипаже, в двадцати ярдах позади. И он ее видел на пикнике в полдень. И они завтракали вместе.

У него не было причины скучать по ней.

И все же, он скучал.

Он скучал по ее смеху, который звучал на особенно приятном вечернем мероприятии с ужином. Он скучал по теплому блеску ее глаз, тому, как они выглядели в раннем утреннем свете.

Как будто он когда–либо видел их в раннем утреннем свете.

И не увидит.

Но он все время по ней скучал.

Он посмотрел через плечо на экипаж, и был почти удивлен, что он выглядит так же, как нужно, и из окон не рвется огонь.

Его бабушка была в прекрасной форме сегодня. По одному он точно теперь не будет скучать, лишившись титула. Вдовствующая герцогиня Уиндхэм была не просто тяжкой ношей на его спине, она была чертовой Медузой–Горгоной, и ее главной целью в жизни было сделать его жизнь настолько тяжелой, насколько это возможно.

Но его бабушка была не единственной обузой, от которой он был рад избавиться. Бесконечная бумажная работа. Он не будет по ней скучать. Отсутствие свободы. Все думали, что он действует, как ему заблагорассудится, — все эти деньги, и власть должны были давать человеку полный контроль. Но нет, он был прикован к Белгрейву. Но это было раньше.

Он подумал об Амелии, ее мечтах об Амстердаме.

Ну, черт. Завтра же он мог бы поехать в Амстердам, если пожелает. Он мог бы сразу уехать из Дублина. Он мог увидеть Венецию. Вест–Индию. Ничто не могло остановить его, ничто…

– Ты счастлив?

– Я? – Томас удивленно посмотрел на Джека, потом понял, что насвистывает. Насвистывает. Он не мог вспомнить, когда в последний раз так делал. – Да, я полагаю. Это очень приятный день, Вы так не думаете?

– Приятный день, – повторил Джек.

– Никто из нас не заперт в экипаже с этой злобной старой каргой, – заметил Кроуленд. – Мы все должны быть счастливы. – Потом он добавил, – Простите, — так как злобная старая карга все–таки приходилась бабушкой обоим его приятелям.

– Не стоит извиняться передо мной, – сказал Томас, чувствуя себя живым. – Я полностью согласен с Вашей оценкой.

– Я буду жить с ней? – Выпалил Джек.

Томас осмотрелся и усмехнулся. Разве не удивительно, что только теперь он осознал, насколько тяжелы ее обязанности? – Внешние Гибриды, приятель, Внешние Гибриды.

– Почему же Вы этого не сделали? – Спросил Джек.

– О, поверьте мне, я так и сделаю, если есть хоть малейший шанс, что я буду отвечать за нее завтра. А если нет… – Томас пожал плечами. – Мне потребуется какая–то работа, не так ли? Я всегда хотел попутешествовать. Возможно, я буду Вашим исследователем. Я найду самое древнее и холодное место на острове. Я повеселюсь от души.

– Ради Бога, – взмолился Джек. – Перестань так говорить.

Томас посмотрел на него с любопытством, но ничего не ответил. Не впервые он подумал, что же именно происходит в голове его кузена. Лицо Джека было изнуренным, а глаза холодными.

Он не хотел идти домой. Нет, он боялся идти домой.

Томас почувствовал какую–то искру в груди. Сочувствие, предположил он, к человеку, которого ему следовало презирать. Но ему нечего было сказать. Нечего спросить.

И поэтому он ничего не сказал. Вообще молчал весь остаток пути. Прошли часы, и воздух вокруг него стал холоднее с приближением ночи. Они ехали мимо очаровательных деревенек, через Кевен Таун, город побольше и пошумнее, и, наконец, через Батлерсбридж.

Томас подумал, что это должно выглядеть зловеще. Тени должны были быть длинными и деформированными, и должны были слышаться странные животные звуки, звучащие в ночи.

Вот здесь его жизнь должна была быть выдернута из–под него. Казалось неправильным, что окрестности выглядели настолько живописными.

Джек был немного впереди, и он достаточно замедлил ход. Томас поехал рядом, потом заставил лошадь замедлить ход, чтобы ехать ровно. – Это та дорога? – Тихо спросил он.

Джек кивнул. – Прямо за поворотом.

– Они Вас не ждут, не так ли?

– Нет, – Джек пришпорил лошадь и поехал рысью, но Томас продолжал придерживать свою и ехать шагом, позволив Джеку ехать вперед. Иногда нужно было позволить человеку сделать кое–что наедине с собой.

По крайней мере, он мог бы попытаться задержать вдову, пока Джек возвращался домой. Он стал ехать настолько медленно, насколько мог, так что экипаж тоже снизил скорость из–за коня Томаса. В конце подъездной дороги, он увидел, как Джек спешился и прошел по ступенькам, постучал во входную дверь. Когда она открылась, показался луч света, но Томас не услышал, чтобы они обменялись словами.

Экипаж остановился в стороне от подъездной дорожки, и вдова уже выходила, воспользовавшись помощью грума. Она стала идти вперед, но Томас быстро соскользнул с седла, и схватил ее за руку, чтобы удержать.

– Отпусти меня, – прорычала она, попытавшись освободиться.

– Ради любви к Господу, женщина, – в ответ рявкнул Томас, – дай ему минутку с его родными.

– Мы его родные.

– У вас что, не осталось ни капли чувствительности?

– На кону вещи поважнее, чем это…

– Нет ничего, что не могло подождать пары минут. Ничего.

Ее глаза сузились. – Я уверена, что Вы так и думаете.

Томас выругался и совсем не про себя.

– Я уже далеко зашел, не так ли? Я обращался с ним цивилизованно, а недавно стал испытывать уважение. Я наслушался вашего сарказма и беспрестанных жалоб. Я проехал по двум странам, спал на дне лодки, и даже – и я должен сказать, что это действительно оскорбление, — отступился от своей невесты. Я считал, что готов к тому, что мне приготовило это место. Но ради всего святого, я не потеряю те остатки человеческой порядочности, которые у меня остались после того, как вырос в одном доме с Вами.

Через плечо он увидел Грейс и Амелию, которые раскрыли рты и смотрели на него.

– Этот человек, – сказал он, стиснув зубы, – имеет право провести пару чертовых минут со своей семьей.

Его бабушка смотрела на него одну долгую, ледяную секунду, а потом сказал, – Не ругайтесь в моем присутствии.

Томас был ошеломлен тем, как она полностью проигнорировала все, что он сказал, что он ослабил хватку, и она вырвалась, поспешив ко входу, прямо за Джеком, который обнимал женщину, которая была его тетушкой, как понял Томас.

– Гм, – фыркнула вдова так, как только она могла фыркнуть.

Томас прошел вперед, готовый вмешаться, если потребуется.

– Вы должно быть его тетя, – сказала вдова, обращаясь к женщине на ступеньках.

Миссис Одли просто посмотрела на нее. – Да, – наконец, она ответила. – А Вы…?

– Тетушка Мэри, – вмешался Джек. – Боюсь, мне нужно представить Вам вдовствующую герцогиню Уиндхэм.

Миссис Одли отпустила его и присела в реверансе, отступив, когда вдова прошла мимо. – Герцогиня Уиндхэм? – повторила она. – Святые небеса, Джек. Ты не мог прислать мне хотя бы записку?

Джек мрачно улыбнулся. – Так лучше, уверяю Вас. – Он повернулся к Томасу. – Герцог Уиндхем, – сказал он, указав на него рукой. – Ваша Светлость – моя тетя, миссис Одли.

Томас поклонился. – Я польщен нашим знакомством, миссис Одли.

Она что–то пролепетала в ответ, явно в замешательстве из–за приезда герцога.

Джек закончил представления, и леди присели в реверансе, когда миссис Одли отвела его в сторону. Она шептала, но в ее голосе было столько паники, что Томас слышал каждое слово.

– Джек, у меня не хватает комнат. У нас ничего нет достаточно большого…

– Прошу Вас, миссис Одли, – заметил Томас, склонив голову в знак уважения, – не волнуйтесь из–за меня. С нашей стороны было непростительно приехать, не сообщив заранее. Я не ожидаю от Вас ничего, требующего больших усилий. Вероятно, только самую лучшую комнату для моей бабушки, – он попытался, чтобы это не прозвучало жалко, добавил, – Так будет лучше для всех.

– Конечно, – быстро ответила миссис Одли. – Прошу, прошу, здесь холодно. Вы все должны войти внутрь. Джек, мне нужно сказать тебе…

– Где у Вас церковь? – требовательно спросила вдова.

Томас почти простонал. Она что, не могла подождать, пока их хотя бы проведут внутрь?

– Наша церковь? – переспросила миссис Одли, посмотрев на Джека в сильном замешательстве. – В такое время?

– Мне не нужно молиться, – рявкнула вдова. – Я бы хотела посмотреть записи.

– Викарий Беверидж все еще заведует приходом? – спросил Джек, ясно пытаясь прервать вдову.

– Да, – ответила его тетя, – Но он определенно сейчас в постели. Сейчас полдесятого, мне так кажется, а он ранняя пташка. Возможно, утром, я…

– Это вопрос династической важности, – встряла вдова. – Мне все равно, даже если время после полуночи. Мы…

– А мне не все равно, — заговорил Джек. — Вы не станете вытаскивать викария из постели. Вы и так долго ждали. Можете подождать, черт побери, до утра.

Томас хотел зааплодировать.

– Джек! – миссис Одли запнулась. Она повернулась к вдове, – Я его не учила таким выражениям,

– Нет, не учили, – ответил Джек, но смотрел на вдову.

– Вы были сестрой его матери, не так ли? – сказала вдова, обращаясь к миссис Одли.

Она была крайне ошеломлена переменой темы. – Да, правда.

– Вы присутствовали на ее свадьбе?

– Нет.

Джек с удивлением повернулся к ней. – Нет?

– Нет, я не могла присутствовать. Я была на постельном режиме. Я никогда тебе не говорила. Младенец родился мертвым. – Ее лицо смягчилось. – Это была одна из причин, почему я была так счастлива, получить тебя.

– Мы пройдем в церковь утром, – заявила вдова. — Первым делом мы найдем бумаги и на этом закончим.

– Бумаги? – переспросила миссис Одли.

– Которые подтверждают факт бракосочетания, – вдова практически зарычала. – Вы что, глупы?

Это было слишком. Томас ринулся вперед и отодвинул ее, что было лучше для нее, потому что, судя по Джеку, он прямо жаждал добраться до ее горла.

– Луиза выходила замуж не в церкви Батлерсбриджа, – ответила миссис Одли. – А в Магвайрбридже. В регионе Фермене, где мы выросли.

– Как далеко это отсюда? – спросила вдова, пытаясь освободить руку.

Но Томас держал ее крепко.

– Двадцать миль, Ваша Светлость, – ответила миссис Одли, а потом повернулась к племяннику. – Джек? Что происходит? Зачем тебе нужны доказательства, подтверждающие замужество твоей матери?

Джек минуту колебался, потом прочистил горло и ответил, – Мой отец был ее сыном, – и кивнул в сторону вдовы.

– Твой отец, – запнулась миссис Одли. – Джон Кэвендиш, ты говоришь…

Томас выступил вперед, странным образом готовый разрешить ситуацию, которая странным образом вышла из–под контроля. – Позвольте мне сказать?

Джек кивнул в его сторону, – Прошу Вас.

– Миссис Одли, – начал Томас, – если существуют доказательства того, что Ваша сестра вышла замуж, то Ваш племянник – истинный герцог Уиндхэм.

– Истинный герцог… – миссис Одли закрыла рот, пребывая в замешательстве. – Нет. Это невозможно. Я помню мистера Кэвендиша. Он был… – Она махнула руками, пытаясь описать его жестами. Наконец, после нескольких попыток что–то сказать, она вымолвила, – Он не стал бы скрывать подобное от нас.

– В то время, он не был наследником, – пояснил Томас.

– О, мой Бог, Но если Джек – герцог, тогда Вы…

– Им не являюсь, – сухо закончил он. Он посмотрел на Амелию и Грейс, которые наблюдали за этим разговором внутри дома, возле входной двери. – Я уверен, что Вы понимаете наше нетерпение, что мы хотим поскорее это выяснить.

Миссис Одли могла только смотреть на него с выражением шока.

Томас точно знал, что она испытывала.

Амелия была не уверена, который теперь был час. Определенно после полуночи. Грейс и ее проводили в комнату несколько часов назад, и хотя прошло много времени с тех пор, как она умылась и надела ночную рубашку, но она все еще не спала.

Долгое время она лежала под одеялом, представляя, что ровное посапывание Грейс — это своего рода музыка. Потом она прошла к окну, решив, что если она не могла уснуть, то хотя бы насладится видом попривлекательнее, нежели зрелище потолка. Луна была почти полной, и ее свет заставлял звезды меньше мигать.

Амелия вздохнула. Она не хотела еще выделять созвездия.

Рассеянно, она отметила Большую Медведицу.

Потом ветер нагнал на нее облако.

– О, это имеет смысл, – пробормотала она.

Грейс начала храпеть.

Амелия сидела на широком подоконнике, прижавшись головой к стеклу. Она так делала, когда была моложе и не могла заснуть, — шла к окну, считала звезды и цветы. Иногда она даже выбиралась наружу, прежде чем ее отец спилил величественный дуб за ее окном.

Это было чудесно.

Она хотела этого снова. Сегодня ночью. Она хотела избавиться от этого мрачного уныния, этого ужасного чувства страха. Она хотела выйти наружу, почувствовать, как ветер дует в лицо. Она желала петь для себя там, где ее ни кто не мог услышать. Она хотела вытянуть ноги, которые все еще болели от долгой езды в экипаже.

Она спрыгнула со своего нашеста и надела свое пальто, на цыпочках прошла мимо Грейс, которая что–то бормотала во сне. (Но, к сожалению, ничего нельзя было разобрать. Она определенно осталась бы и послушала, если бы речь Грейс имела хоть какой–то смысл.)

В доме было тихо, как она и ожидала, принимая во внимание время. У нее был опыт прохождения через спящие дома, хотя ее прошлые вылазки были всего лишь проказами или местью сестрам в ответ на их выходки. Она продолжала тихо идти, ровно дышать, и прежде чем она осознала это, она оказалась в холле, открыла входную дверь и выскользнула в ночь.

Воздух был бодрящим и покалывающим от росы, но был просто великолепным. Сильнее запахнув пальто, она прошла через лужайку к деревьям. Ее ноги замерзли, — она не хотела рисковать тем, какой шум могли вызвать ее туфли, — но она не беспокоилась. Она с удовольствием будет завтра чихать, если сегодня получит свободу.

Свобода.

Улыбаясь и смеясь, она принялась бежать.

Томас не мог уснуть.

Это его не удивило. На самом деле, после того, как он смыл пыль с тела, переоделся в свежую рубашку и бриджи. Ночная рубашка этой ночью была ему не нужна.

Его провели в красивую спальню, вторую рядом с той, которую отвели его бабушке. Эта комната была небольшой, и мебель была явно ни новой, ни дорогой, но хорошего качества, за ней хорошо ухаживали, теплая и гостеприимная. На столе были миниатюры, искусно поставленные в уголке, чтобы их можно было рассматривать, и одновременно писать письмо. В гостиной на каминной полке стояли еще миниатюры, мило расставленные в ряд. Рамы были несколько изношены, краска стерлась там, где за них брались и любовались.

Эти миниатюры, — эти люди на миниатюрах, — были любимы.

Томас попытался представить похожую экспозицию в Белгрейве и чуть не рассмеялся. Конечно, портреты всех Кэвендишей были нарисованы, некоторые даже больше одного раза. Но эти картины висели в галерее, формальные представления величия и богатства. Он никогда не смотрел на них. Зачем ему это? Там не было никого, кого бы он хотел увидеть, никого, чью улыбку или чувство юмора он желал бы вспомнить. Он прошел к столу и взял один из миниатюрных портретов. На нем был изображен Джек, но на десяток лет моложе.

Он улыбался.

Томас обнаружил, что улыбается, хотя был не уверен, почему. Ему понравилось это место. Оно называлось Кловерхилл. Милое название. Подходящее.

Наверно, расти здесь, было приятно.

Становиться мужчиной.

Он поставил миниатюру на место, прошел к ближайшему окну и облокотился обеими руками на подоконник. Он устал. И испытывал беспокойство. Это была гибельная комбинация.

Он хотел с этим покончить.

Он хотел двинуться вперед, узнать, — нет, знать, кто он.

И кем он не являлся.

Он постоял там несколько минут, глядя на ухоженную лужайку. Там не на что было смотреть, не в такую глухую ночь, и все же он не мог заставить себя уйти. И потом… Его глаза уловили движение, и он подошел поближе к стеклу. Кто–то был снаружи.

Амелия

Это не могло быть, но это была определенно она. Больше ни у кого не было волос такого цвета.

Какого дьявола она там делает? Она не убегала, она была слишком чувствительной для этого, и к тому же, у нее не было сумки. Нет, похоже, она решила прогуляться.

В четыре часа утра.

А вот это определенно нечувствительность.

– Глупая женщина, – пробормотал он, схватив халат, чтобы накинуть на собственную тонкую рубашку, выбегая из комнаты. Что у него была бы за жизнь, если бы он женился на ней? Гонялся бы он за ней среди ночи?

Менее через минуту, он вышел через входную дверь, которая, как он отметил, была открыта на дюйм. Он прошел по дорожке и через лужайку, где он ее видел в последний раз, но ничего. Она ушла.

О, ради любви, он не хотел выкрикивать ее имя. Он разбудит весь дом.

Он двинулся вперед. Где к дьяволу, была она? Она не могла уйти далеко. Больше того, ей не следовало уходить далеко. Амелия.

Амелия.

– Амелия? – прошептал он.

Ничего.

– Амелия? – Он проговорил ее имя так громко, как решился.

И вдруг она оказалась тут, сидя в траве.

– Томас?

– Вы лежали?

Ее волосы свисали вдоль ее спины, заплетенные в косу. Он даже не мог припомнить, видел ли он ее так когда–нибудь. Он не мог себе представить, когда он так делал. – Я смотрела на звезды, – ответила она.

Он посмотрел наверх. Он просто не мог сдержаться после такого утверждения.

– Я ждала, пока пройдут облака, – объяснила она.

– Зачем?

– Зачем? – переспросила она, глядя на него, как будто именно он только что заявил нечто непонятное.

– Сейчас середина ночи.

– Да, я знаю, – он подтянула ноги под себя и встала. – Но это моя последняя возможность.

– Для чего?

Он беспомощно пожала плечами.

– Я не знаю.

Он попытался что–то сказать, чтобы поругать ее, качая головой над ее глупостью. Но затем она улыбнулась.

Она выглядела так прекрасно, что он почти застыл.

– Амелия. – Он не знал, почему произнес ее имя. Он не мог ничего особенного сказать ей. Но она была здесь, стоя перед ним, и он никогда так сильно не хотел женщину, — нет, он никогда так сильно не хотел ничего, — сильнее, чем хотел ее.

На мокрой лужайке, посреди Ирландии, среди ночи он желал ее.

Полностью.

Он не мог себе позволить думать о ней. Он желал ее; он уже давно перестал претворяться, что это не так. Но он не позволял себе мечтать об этом, не мог позволить себе видеть это в сознании, — его руки на ее плечах, скользящие по ее спине. Ее платье, снятое его жадными пальцами, под ним ее идеальное…

– Вам нужно зайти внутрь, – хрипло ответил он.

Она покачала головой.

Он вдохнул глубоко и устало. Знала ли она, что это рискованно, оставаться здесь с ним? Он собрал всю свою силу, — больше, чем когда–либо считал, что у него есть, — он остался на месте, оставаясь на приличествующем расстоянии. Близко…так близко, и все же она была вне его досягаемости.

– Я хочу побыть на воздухе, – сказала она.

Он встретился с ней глазами, что было ошибкой, потому что все, что она испытывала, — всю боль, неправильность и беззащитность, — он видел это, в ее изумительных глазах.

Это его раздирало.

– Я была наверху, – продолжала она, – было душно и жарко. Только жарко не было, но я чувствовала себя так.

Это была самая проклятая ситуация, но он понял.

– Я устала от чувства, что я в ловушке, – грустно сказала она. – Всю жизнь мне говорили, где быть, что говорить, с кем говорить…

– За кого выйти замуж, – мягко сказал он.

Он слегка кивнула.

– Я просто хотела чувствовать себя свободной. Хотя бы на часок.

Он посмотрел на ее руку. Было так просто потянуться и взять ее в свою руку. Только один шаг вперед. Этого было бы достаточно. Один шаг, и она оказалась бы в его объятиях.

Но он сказал: – Вам нужно зайти внутрь. – Потому это то, что ему следовало сказать. А от нее требовалось послушаться.

Он не мог поцеловать ее. Не сейчас. Не здесь. Не тогда, когда он не был уверен, что сможет остановиться.

Закончить поцелуй, еще одним поцелуем. Он не думал, что способен на это.

– Я не желаю выходить за него замуж, – сказала она.

Что–то в нем перевернулось и сжалось. Он это знал; она ясно дала ему понять. Но все же…теперь…когда она стояла здесь в лунном свете…

Это было невероятные слова. Их невозможно было вытерпеть. Невозможно было проигнорировать.

Я не хочу, чтобы он владел Вами.

Но он этого не сказал. Он не мог позволить себе сказать это. Потому что он знал, утром все откроется, Джек Одли практически наверняка окажется герцогом Уиндхэмом. И если он сказал бы это, если бы он сказал ей прямо сейчас, — будь со мной…

Она сделала бы так.

Он мог увидеть это в ее глазах.

Вероятно, она даже подумала, что любила его. И почему бы и нет? Ей говорили всю жизнь, что она обязана любить его, подчиняться ему, быть благодарной за его внимание и за то, что везение связало ее с ним так много лет назад.

Но она никогда не знала его на самом деле. В настоящее время он не был уверен, что знал сам себя. Как он мог попросить ее быть с ним, когда ему нечего ей предложить?

Она заслуживала большего.

– Амелия, – он прошептал, чтобы только что–то сказать. Она ждала этого, его ответа.

Она покачала головой. – Я не хочу этого делать.

– Ваш отец… начал он, но запнулся.

– Он хочет, чтобы я стала герцогиней.

– Он хочет того, что лучше для Вас.

– Он не знает.

– Вы не знаете.

Ее взгляд был опустошающим. – Не говорите так. Скажите что–нибудь другое, но не говорите, что я не в состоянии понять, что у меня на сердце.

– Амелия…

– Нет.

Это был ужасный звук. Просто один слог. Но он зародился глубоко внутри нее. И он чувствовал все это. Ее боль, ее гнев, ее растерянность, — они проходили через нее с ужасной точностью.

– Извините, – сказал он, потому что не знал, что еще сказать. И ему действительно было жаль. Он не был уверен почему, но это ужасная боль в груди, — это определенно было скорбь.

И, вероятно, сожаление.

Она ему не принадлежала.

Она никогда не будет его.

Он не мог избавиться от того маленького кусочка себя, который знал, что является порядочно и истинно. Он не мог сказать, к чертям все это — и просто взять ее, прямо здесь, прямо сейчас.

Это, к его великому удивлению, оказалось, что он не герцог Уиндхэм, который всегда поступал правильно.

Это был Томас Кэвендиш.

Эту часть себя он никогда не потеряет.