"Мистер Кэвендиш, я полагаю.." - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава первая

Это преступление, что Амелия Уиллоуби была не замужем.

По крайней мере, именно так считала ее мать. Амелия, или, более правильно, леди Амелия, была второй дочерью графа Кроулэнда, таким образом, никто не мог найти изъяны в ее происхождении. Ее внешность была более чем удовлетворительна, если вкус склонялся к здоровому английскому румянцу, который, к счастью для Амелии, был сейчас в моде.

У нее были белокурые волосы приятного оттенка, глаза серого цвета с зеленоватым отливом, кожа чистая и гладкая, пока ее не касалось солнце. (Веснушки не дружили с леди Амелией).

Кроме того дальше по списку ее матери шли ее приличные умственные способности, умение играть на фортепиано и рисовать акварелью, и (что было предметом особой гордости и восхищения ее матери) она обладала полным набором собственных зубов.

И даже еще лучше, вышеупомянутые зубы были совершенно прямыми, чего нельзя было сказать о Джасинде Леннокс, которая сделала удачную партию в 1818 году, ловко заполучив маркиза Бересфорда. (Но перед этим, как часто упоминала мать Джасинды, отказала двум виконтам и графу).

Однако все эти достоинства бледнели рядом с тем, что было самым важным аспектом жизни Амелии Уиллоуби — ее давнишняя помолвка с герцогом Уиндхемом.

Если бы Амелия не была с колыбели обручена с Томасом Кэвендишем (который в то время был прямым наследником герцогства), она, конечно же, не достигла бы непривлекательного возраста в двадцать один год не состоящей в браке старой девой.

Прошлый сезон она провела в Линкольншире, поскольку никто и не думал, что она должна интересоваться Лондоном. Когда она последний раз была в столице, жених ее старшей сестры, также помолвленной с колыбели, умер от лихорадки в возрасте двенадцати лет, оставив свой род без наследника, а Элизабет Уиллоуби — свободной от брачных обязательств.

А что касается следующего сезона: к тому времени Элизабет была наверняка, практически, «мы уверены, что это случится в любой момент», помолвлена, а Амелия, как всегда, была все еще обручена с герцогом, но они все равно отправились в Лондон, поскольку в то время было неприлично остаться в провинции.

Амелии понравился город. Она наслаждалась светскими беседами и очень любила танцевать, и если бы вы поговорили с ее матерью больше пяти минут, то возможно узнали бы, что не будь Амелия помолвлена, она получила бы не менее полудюжины предложений.

Это вполне могло означать, что Джасинда Леннокс была бы все еще Джасиндой Леннокс, а не маркизой Бересфорд. И что еще более важно, леди Кроулэнд и все ее дочери превзошли бы по положению эту раздражающую маленькую девчонку.

И все же, как не однажды говаривал отец Амелии: жизнь — не всегда ярмарка. Но на самом деле так случалось не часто. Только посмотрите на него, о Боже. Пять дочерей. Пять! И теперь графство, которое неизменно передавалось от отца к сыну со времен Принцев в Башне (сыновья Эдварда IV, Эдвард и Ричард, по общему мнению были убиты в Тауэре в 1483 году — прим. переводчика), вернется к Короне, если не объявится ни одного давно потерянного и забытого родственника, чтобы предъявить на него свои права.

Граф Кроулэнд часто напоминал жене, что именно благодаря его ранним шагам одна из пяти его дочерей уже пристроена, и им всего лишь осталось побеспокоиться об оставшихся четырех, так что не могла бы она, пожалуйста, прекратить жаловаться на несчастного герцога Уиндхема и его медленное продвижение к алтарю.

Более всего остального лорд Кроулэнд дорожил тишиной и спокойствием, что приводило его к мысли о том, что он должен был все хорошо обдумать, прежде чем взять в жены Энтию Грэнтхем.

Никому и в голову не приходило, что герцог изменит своему слову, данному Амелии и ее семье. Напротив, всем было известно, что герцог Уиндхем — человек слова, и если он сказал, что женится на Амелии Уиллоуби, то Бог свидетель, он это сделает.

Правда сделать это он собирался тогда, когда ему будет удобно. Что не обязательно должно быть удобно ей. Или точнее ее матери.

И так она снова была здесь, в Линкольншире.

И она все еще была леди Амелия Уиллоуби.

— Я ничего не имею против этого, — объявила она, когда Грейс Эверсли подняла данный вопрос на Линкольнширском Собрании. Кроме того, что она была самым близким другом сестры Амелии Элизабет, Грейс Эверсли была компаньонкой вдовствующей герцогини Уиндхем, и, таким образом, была намного в более близком контакте с будущим мужем Амелии, чем когда–либо имела сама невеста.

— О, нет, — быстро заверила ее Грейс, — я не это имела в виду.

— Все, что она сказала, — вставила Элизабет, бросая на Амелию подозрительный взгляд, — это то, что его милость планирует оставаться в Белгрэйве, по крайней мере, в течение шести месяцев. И затем ты сказала…

— Я знаю, что я сказала, — прервала ее Амелия, чувствуя, что у нее загорелись щеки. Но не была уверена точно. Возможно она и не повторила бы свою речь слово в слово, но у нее было тайное подозрение, что, если бы она попыталась, вышло бы нечто следующее:

«Что ж, это конечно прекрасно, но я не думала ни о чем подобном, и в любом случае свадьба Элизабет состоится в следующем месяце, так что, безусловно, я и мечтать не могу завершить что–то в более короткое время, и не взирая ни на чьи разговоры, я не горю желанием выйти за него замуж. Я почти не знаю этого человека. Я все еще Амелия Уиллоуби. И ничего против этого не имею.»

Эту речь она вряд ли захотела бы произнести вновь, даже мысленно.

Возникла неловкая пауза, затем Грейс откашлялась и сказала:

— Он сообщил, что будет здесь этим вечером.

— Ты уверена? — спросила Амелия, устремив взгляд на Грейс.

Та кивнула:

— Я видела его за ужином. Точнее я видела, как он прошел мимо нас, когда мы ужинали. Он не захотел есть с нами. Я думаю, что он и его бабушка поссорились, — и добавила в сторону: — Что случается довольно часто.

Амелия почувствовала, как напряглись уголки ее рта. Это был не гнев. И даже не раздражение. Скорее это было смирение.

— Полагаю, что вдова приставала к нему насчет меня, — сказала она.

Грейс выглядела так, будто ей совсем не хочется отвечать, но наконец она сказала:

— Да, действительно.

Этого следовало ожидать. Было известно, что вдовствующая герцогиня Уиндхем еще больше, чем собственная мать Амелии, стремилась к тому, чтобы брак состоялся. Но всем было хорошо известно, что герцог считал свою бабушку, в лучшем случае, особой, вызывающей раздражение. Амелия нисколько бы не удивилась, если бы он согласился посетить вечер только для того, чтобы та оставила его в покое.

Поскольку всем также было хорошо известно, что герцог не дает пустых обещаний, Амелия была совершенно уверена, что он действительно вскоре появится. А это означало, что остаток вечера пройдет как обычно.

Приедет герцог, все будут смотреть на него, потом все будут смотреть на нее. Затем он подойдет к ней, они несколько минут будут заняты неловкой светской беседой, он пригласит ее танцевать, она согласится. И когда они исполнят этот ритуал, он поцелует ей руку и покинет собрание.

Предположительно искать внимания другой женщины. Женщины другого сорта.

Той, на которой не женятся.

Не то чтобы это огорчало Амелию, она не придавала этому значения. В самом деле, можно ли ожидать преданности от мужчины перед браком? Они с сестрой обсуждали это много раз, и ответ всегда был отрицательным.

Нет. Только не тогда, когда данный джентльмен был обручен еще ребенком. Было бы несправедливо ожидать, что он воздержится от всех развлечений, в которых его друзья принимали участие, только потому, что несколько десятилетий назад его отец подписал какой–то контракт. Однажды дата уже была назначена, однако, это совсем другая история.

Или точнее, так могло бы случиться, если бы Уиллоуби когда–нибудь смогли заставить Уиндхема назначить дату.

— Кажется, ты совсем не взволнована тем, что увидишь его, — заметила Элизабет.

Амелия вздохнула.

— Нет. По правде сказать, мне намного лучше, когда он меня избегает.

— О, он не настолько плох, — заверила ее Грейс, — он довольно мил, стоит только узнаешь его получше.

— Мил? — с сомнением в голосе отозвалась Амелия. Она видела его улыбку, но та никогда не появлялась дважды за все время беседы. — Уиндхем?

— Хорошо, — уклонилась Грейс, — возможно я преувеличила. Но герцог станет прекрасным мужем, Амелия, я тебе обещаю. Он весьма занимателен, когда захочет.

Амелия и Элизабет уставились на нее с такими выражениями недоверия, что Грейс засмеялась и добавила:

— Я не лгу! Клянусь! Он обладает дьявольским чувством юмора.

Амелия знала, что Грейс хочет как лучше, но почему–то это не могло ее утешить. Это вовсе не означало, что она ревновала. Она была совершенно уверена, что не влюблена в Уиндхема. Когда бы она успела? Редко, когда ей удавалось обменяться с этим человеком более чем двумя словами. Однако то, что Грейс Эверсли знала его так хорошо, было довольно тревожно.

И она не могла рассказать об этом Элизабет, которой обычно доверяла все. Элизабет и Грейс были лучшими подругами, с тех пор как они встретились в возрасте шести лет. Элизабет сказала бы ей, что это глупо. Или одарила бы ее одним из тех противных взглядов, которые подразумевали сочувствие, но на самом деле выражали соболезнование.

Кажется, в ближайшие дни над Амелией нависла опасность утонуть под такими взглядами. Каждый раз, когда возникнет тема брака. Если бы она была женщиной, любящей заключать пари (а она подумывала, что когда–нибудь должна бы и попробовать), то непременно поспорила бы, что получила соболезнующие взгляды, по крайней мере, от половины молодых особ светского общества. И все из–за их матерей.

— Мы сделаем это нашей задачей на осень, — внезапно объявила Грейс и ее глаза загорелись под воздействием этой идеи. — Амелия и Уиндхем должны наконец лучше узнать друг друга.

— Грейс, не надо, пожалуйста, — покраснела Амелия. О господи, как же это унизительно. Быть задачей…

— То есть ты, в конечном счете, отказываешься его узнать, — подвела итог Элизабет.

— Нет, конечно, — уклончиво ответила Амелия. — Сколько комнат в Белгрэйве? Двести?

— Семьдесят три, — пробормотала Грейс.

— Я могу бродить там неделями, не встречая его, — ответила Амелия. — Годами.

— Не глупи, — отрезала ее сестра. — Почему ты не желаешь поехать со мной в Белгрэйв завтра? Я придумала оправдание для мамы, которой необходимо вернуть несколько книг вдовы, так что я могу посетиь Грейс.

Грейс взглянула на нее с интересом:

— Твоя мать одолжила книги у вдовы?

— Да, — ответила Элизабет, затем скромно добавила, — по моей просьбе.

Брови Амелия взметнулись вверх.

— Матушка не большой любитель чтения.

— Не могла же я одолжить фортепиано, — парировала Элизабет.

По мнению Амелии, в музыке их мать также не была сильна. Но здесь их беседа резко прервалась.

Он прибыл.

Амелия стояла спиной к двери, но точно узнала тот момент, когда Томас Кэвендиш вошел в зал приема, поскольку, провались все пропадом, она делала это и раньше.

Наступила тишина.

И теперь, — она сосчитала до пяти, поскольку давно знала, что герцоги в среднем требовали более трех секунд всеобщего молчания, — теперь по залу пронесся шепот.

А Элизабет упорно тыкала ее под ребра, словно ей обязательно требовалось предупреждение.

И вот, — о, она прекрасно это представляла, толпа пришла в движение, как воды Красного моря, — сюда шагал герцог: плечи расправлены, походка гордая и целеустремленная. Вот он уже почти рядом, еще чуть–чуть, еще несколько шагов…

— Леди Амелия.

Она придала своему лицу невозмутимое выражение и повернулась к нему:

— Ваша милость, — произнесла она, смущенно улыбнулась, как того требовали приличия.

Он поцеловал ей руку.

— Вы прекрасно выглядите сегодня вечером.

Он говорил это каждый раз.

Амелия пробормотала спасибо и терпеливо ждала, пока он поприветствует ее сестру. Затем он обратился к Грейс:

— Я вижу, сегодня вечером моя бабушка позволила вам вырваться из ее когтей.

— Да, — ответила Грейс со счастливым вздохом, — это чудесно.

Он улыбнулся, и Амелия отметила, что это не была та дежурная улыбка, которой он улыбался ей. Это была, как она поняла, улыбка друга.

— Вы явно святая, мисс Эверсли, — сказал он.

Амелия взглянула на герцога, затем на Грейс и задалась вопросом: «О чем он думает?» Фраза герцога не требовала ответа Грейс. Если бы он действительно думал, что та святая, то должен был бы обеспечить ее приданым и найти ей мужа, чтобы Грейс не пришлось потратить оставшуюся часть своей жизни, находясь в услужении у его бабушки.

Но, конечно, она этого не сказала. Поскольку герцогу таких вещей никто не говорит.

— Грейс говорила нам, — произнесла Элизабет, — что вы собираетесь пожить несколько месяцев в деревне.

Амелии хотелось пнуть ее. Скрытый смысл ее фразы заключался в том, что если у него есть время, остаться в поместье, значит, у него должно наконец найтись время, жениться на ее сестре.

И действительно, в глазах герцога промелькнула легкая ирония.

— Собираюсь.

— Я буду занята, самое меньшее до ноября, — вырвалось у Амелии, поскольку ей внезапно стало необходимо дать ему понять, что она не проводит все свое время, сидя за рукоделием у окна и скучая по нему.

— Будете заняты? — пробормотал он.

Амелия распрямила плечи.

— Да.

Его глаза, довольно редкого синего оттенка, слегка прищурились. Он веселился, не сердился, что было еще хуже. Он смеялся над нею. Амелия не знала, почему столько времени не могла этого понять. Все эти годы она думала, что он просто игнорирует ее…

О, Господи.

— Леди Амелия, — сказал он, слегка наклонив голову, ровно настолько, насколько посчитал нужным, — вы окажете мне честь, потанцевав со мной?

Элизабет и Грейс повернулись к ней, безмятежно улыбаясь, зная, что последует дальше. Они видели эту сцену и раньше, всегда одну и ту же. И они явно не ожидали последующих событий.

Особенно Амелия.

— Нет, — сказала она, прежде чем успела подумать.

Он моргнул.

— Нет?

— Нет, благодарю вас. — И она очаровательно улыбнулась, поскольку ей на самом деле нравилось быть вежливой.

Он выглядел ошеломленным.

— Вы не хотите танцевать?

— Нет, не сегодня вечером, — Амелия украдкой взглянула на сестру и Грейс. Они выглядели шокированными.

Амелия чувствовала себя замечательно.

Она чувствовала себя так, как никогда раньше в его присутствии. Или в ожидании его прихода. Или после его ухода.

Все всегда было связано с ним. Уиндхем — то, Уиндхем — это, и, о, какое счастье, она должна быть безумно рада, что сумела поймать самого красивого герцога в стране, даже не пошевелив для этого пальцем.

Однажды она позволила прорваться своему сарказму и сказала: — «Зато я удачно воспользовалась своей детской погремушкой», — за что была вознаграждена парой пристальных взглядов и одним невнятным «неблагодарная девчонка».

Все это произошло в присутствии матери Джасинды Леннокс за три недели до того, как Джасинда получила предложение руки и сердца.

Теперь Амелия помалкивала, делая то, что от нее ождали. Но сейчас…

Хорошо, что это был не Лондон, где ее мать наблюдала за ней и держала на привязи, чем она была сыта по горло. Действительно, возможно, она нашла бы себе кого–нибудь и весело провела время. Возможно даже поцеловалась с мужчиной.

О, ну хорошо, этого бы она не сделала. Она не была идиоткой и ценила свою репутацию. Но она могла себе позволить вообразить то, что никогда не приходило ей в голову сделать прежде.

И затем, поскольку Амелия не знала, когда в следующий раз почувствует себя столь безрассудной, она улыбнулась своему будущему мужу и сказала:

— Но вы должны танцевать, если хотите. Я уверена, что многие леди будут просто счастливы стать вашей партнершей.

— Но я хочу танцевать с вами, — выдавил он.

— Возможно в другой раз, — обнадежила она его, подарив свою самую солнечную улыбку, — Спасибо!

И она ушла.

Она ушла.

Ей хотелось прыгать. И она это сделала. Но только когда завернула за угол.

***

Томасу Кэвендишу нравилось думать, что он человек разумный. Тем более, что его положение, как седьмого герцога Уиндхема, позволяло ему любые безрассудства. Он мог быть совершенно безумным, одеться во все розовое и объявить, что мир треугольный, а светское общество будет продолжать кланяться ему, расшаркиваться и ловить каждое его слово.

Его собственный отец, шестой герцог Уиндхем, не был сумасшедшим, не носил все розовое, и не объявлял мир треугольным, но он был безусловно самым неблагоразумным человеком. По этой причине Томас, гордившийся своим ровным характером и нерушимостью своего слова, не хотел выставлять на показ особую сторону своей натуры — умение найти смешное в абсурде.

И это был точно абсурд.

Но когда новость об уходе леди Амелии распространилась по залу, и головы как по команде стали поворачиваться в его сторону, Томас начал понимать, что грань между юмором и бешенством не толще острия ножа.

В два раза тоньше.

Леди Элизабет уставилась на него с порядочной долей ужаса, словно он мог превратиться в людоеда и кого–то разорвать на куски. А Грейс, провались ты, маленькая кокетка, смотрела так, будто в любой момент готова рассмеяться.

— Даже не думайте, — предупредил он ее.

Она взяла себя в руки, и тогда он повернулся к леди Элизабет:

— Я схожу за ней?

Она молча на него уставилась.

— Вашей сестрой, — пояснил он.

Снова молчание. Господи, чему в наши дни учат женщин?

— Леди Амелия, — продолжил он с нажимом, — моя невеста, которая только что так откровенно меня проигнорировала.

— Я не назвала бы это откровенным, — задохнулась Элизабет.

Он уставился на нее чуть дольше положенного, чем привел ее в замешательство, хотя сам неловкости не испытывал, затем повернулся к Грейс, которая, по его мнению, была практически единственным человеком в мире, на которого он мог бы полностью положиться.

— Так я схожу за ней?

— О, да, — ответила Грейс, и ее глаза беснули лукавством, — идите.

Его брови приподнялись на долю дюйма, пока он обдумывал, куда могла пойти проклятая женщина. Она не могла покинуть бал, так как парадные двери выходили прямо на главную улицу Стамфорда, что, конечно, было не самым подходящим местом для женщины без сопровождения. В задней части дома располагался маленький сад. Томасу никогда не представлялся случай осмотреть его лично, но ему говорили, что под сенью его листвы было сделано немало предложений руки и сердца.

Предложений, ставших следствием чьей–то неосторожности. Большинство предложений было сделано в более подобающей случаю обстановке, чем те, что случились в саду за Линкольнширской Ассамблеей.

Томаса не сильно волновало то, что его могут застать наедине с леди Амелией Уиллоуби. Он ведь уже был помолвлен с девчонкой, не так ли? И больше он не может откладывать свадьбу. Он сообщил ее родителям, чтобы они ждали, пока ей не исполнится двадцать один год, а это произойдет в ближайшее время.

Если уже не произошло.

— У меня только один выход, — бормотал он. — Я должен сходить за моей прекрасной суженой, притащить ее назад и станцевать с ней, продемонстрировав собравшейся толпе, что я могу прижать ее к ногтю.

Грейс уставилась на него с изумлением, а Элизабет слегка позеленела.

— Но тогда это будет выглядеть так, словно я озабочен, — продолжил он.

— А это не так? — спросила Грейс.

Он задумался над этим. Его гордость была уязвлена, это правда, но большего всего он был удивлен.

— Не очень, — ответил он, а затем, поскольку Элизабет была ее сестрой, добавил, — Прошу прощения.

Она слабо кивнула.

— С другой стороны, — сказал он, — я могу просто остаться здесь. Это не стоит того, чтобы устраивать сцену.

— О, думаю, сцена уже состоялась, — прошептала Грейс, бросая на него лукавый взгляд, который он незамедлительно вернул ей.

— Вам повезло, что вы единственная, которая делает мою бабушку терпимой.

Грейс повернулась к Элизабет.

— Очевидно, мне стоит уволиться.

— Заманчивая идея, — добавил Томас.

Но они оба знали, что это не так. Что Томас смиренно падет к ее ногам, только чтобы убедить ее остаться на службе у его бабушки. К счастью для него Грейс не высказывала желания уйти.

Хотя он мог бы сделать это. И одновременно утроить ей зарплату. Каждая минута Грейс, проведенная в компании его бабушки, позволяла ему избегать ее общества, и действительно, одно это стоило того, чтобы поднять ей жалованье.

Но в этот момент вопрос не стоял так остро. Его бабушка была благополучно устроена в другой комнате в компании ее близких друзей, и он намеревался провести весь вечер, не перемолвившись с нею ни словом.

А вот его fiancée (невеста — фр.) - это совершенно другая история.

— Полагаю, что я позволю ей мгновение триумфа, — заключил он, приходя к этому решению, пока слова срывались с его губ. Он не чувствовал потребности демонстрировать свою власть, — в самом деле, можно ли в этом сомневаться? — и ему не доставляла радости мысль, что лучшие люди Линкольншира могут предположить, что он увлечен своей fiancée.

Томас не был страстно влюблен.

— Должна сказать, что это очень великодушно с вашей стороны, — заметила Грейс, улыбаясь самой возмутительной из своих улыбок.

Томас пожал плечами. И только.

— Я человек великодушный.

Глаза Элизабет расширились, и он подумал, что слышит, как она дышит, но кроме этого она не издала ни звука.

Немногословная женщина. Возможно, он должен жениться на ней.

— Итак, когда вы покидаете вечер? — спросила Грейс.

— Вы пытаетесь от меня избавиться?

— Нисколько. Вы же знаете, я всегда наслаждаюсь вашим присутствием.

Прежде чем он смог ответить на ее сарказм, он заметил голову, или, точнее, часть головы, выглядывающей из–за занавеси, отделяющей бальный зал от коридора.

Леди Амелия. В конце концов, недалеко же она ушла.

— Я приехал танцевать, — объявил он.

— Вы ненавидите танцы.

— Неправда. Я ненавижу обязательные танцы. Они требуют совершенно особых усилий.

— Я могу найти свою сестру, — быстро предложила Элизабет.

— Не глупите. Она, очевидно, также ненавидит обязательные танцы. Моей партнершей будет Грейс.

— Я? — Грейс выглядела удивленной.

Томас подал сигнал небольшой группе музыкантов в передней части зала. Они немедленно подняли свои инструменты.

— Вы, — сказал он. — Вы полагаете, что я могу танцевать здесь с кем–то еще?

— Есть Элизабет, — произнесла она в то время, как он вел ее в центр танцевального круга.

— Вы шутите, конечно, — прошептал он. На лицо леди Элизабет Уиллоуби так и не вернулась краска, которая покинула его, когда ее сестра развернулась и вышла из комнаты. Предложение потанцевать, вероятно, вызвало бы у нее обморок.

Кроме того, Элизабет не подходила для его цели.

Он посмотрел на Амелию. К его удивлению, она не спряталась немедленно за занавес.

Он улыбнулся. Совсем чуть–чуть.

И затем, это и было его целью, он увидел ее изумление.

Только после этого она скрылась за шторой, но это его не интересовало. Она будет наблюдать за танцем. До последнего его шага.