Игорь Шафаревич • АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ МАРКСИЗМА (О работах Р. А. Медведева)

Еще Геродот видел в борьбе и взаимовлиянии Востока и Запада основной стержень истории человечества. Казалось бы, все возможные взгляды на роль Востока и Запада в Истории были с тех пор высказаны и обсуждены. Но вот наш век принес с собой совершенно новый угол зрения на эту древнюю проблему. Именно сейчас стала ясной решающая всемирно-историческая роль явления, совсем по-новому одновременно и связывающего и разделяющего Восток и Запад: социализма. Как учение социализм — творение Запада. В России он не имел никаких корней и был полностью импортирован: настолько, что два главных вождя социалистического движения — Герцен и Бакунин — должны были эмигрировать на Запад, чтобы там проникнуться этим учением. Но зато в России (а потом в других странах Восточной Европы и Азии) социализм — в форме марксизма — был впервые воплощен в жизнь. Поэтому Запад сейчас смотрит на социализм как на свое возможное будущее, Восток же — как на прошлое и настоящее, как на отчасти уже пережитый им опыт.

По-видимому, у большинства западной интеллигенции социализм — и, в частности, марксизм — вызывает интерес и сочувствие. В громадной степени эта привлекательность марксизма для Запада связана с его завоеваниями на Востоке: успех и сила всегда притягивают. Но удивительным образом с Востока же был нанесен и самый тяжелый удар марксизму, и нанес его глава мирового коммунизма (тогда еще не разъедаемого никакими видимыми противоречиями) Хрущев. Его знаменитые доклады разбили догмат о непогрешимости марксизма и поставили под сомнение результаты экспериментальной проверки марксистского учения. А главное, он был единственным человеком, слова которого нельзя было отбросить как клевету классового врага! Позже в СССР стала проявляться независимая, немарксистская мысль — явление ранее невообразимое. Критическое отношение к марксизму с эмиграцией выплеснулось за советские границы: еще одна встреча Востока с Западом на почве социализма, но уже с обратной ориентацией. Для левой западной интеллигенции, воспринявшей сначала советских диссидентов как своих союзников — борцов за свободу, против собственного истаблишмента, было шоком и разочарованием. обнаружить, что многие из них не испытывают никакой симпатии ни к марксизму, ни к социализму вообще.

Начиная с выступлений Хрущева, то есть последние 20 лет, марксизм идеологически находится в отступлении. А всякое отступление опасно тем, что его трудно прекратить: неясно, где остановиться. Вот четыре «линии обороны», которые в этих арьергардных боях уже сменила марксистская мысль.

1) Предвидения Маркса и Энгельса оказались поразительно точны. Все неприятные слухи, иногда просачивающиеся на Запад, — клевета классовых врагов. (Впрочем, кое-что из этого, может быть, и правда, но такова историческая необходимость.)

2) В подобных слухах есть доля истины. Но это непринципиальные отклонения, не влияющие на истинность основных положений марксизма. Они объясняются некоторыми свойствами характера Сталина, извратившего заветы Ленина и Маркса. 3) Марксизм не может нести ответственности за применение его в России. Русский эксперимент — это извращение марксизма; вообще не марксизм, а продолжение традиции Бакунина, результат многовекового рабства и татарщины.

4) Маркс сам уклонился от истины под влиянием партийной борьбы. Следует обратиться к его наиболее ранним произведениям эпохи левого гегельянства. В самой крайней форме эти мысли высказаны Ж.-П. Сартром, который с особой симпатией говорит о произведениях Маркса, предшествовавших его «злополучной встрече с Энгельсом». (По-видимому, следует понимать это так, что, кроме очень большого числа женщин, Энгельс соблазнил еще и Карла Маркса!)

Современная апологетика марксизма имеет один коренной дефект: подавляющее большинство защитников марксизма находится на Западе, в то время как основная часть его критиков происходит из социалистических стран (мы исключаем из рассмотрения тех находящихся на Востоке авторов, для которых марксистские убеждения переплетаются с их профессией и карьерой). Но такое распределение уже само является весомым аргументом: очевидно, какой вывод напрашивается из того, что противниками марксизма оказываются те, что испытали его на себе, а сторонниками — те, кому судьба этого опыта еще не послала. Именно это обстоятельство определяет тот большой вес, который в лагере защитников марксизма приобретают авторы из социалистических стран (выступающие в то же время независимо от официального идеологического аппарата этих стран). В СССР мне известен только один такой автор — это Р. А. Медведев, опубликовавший несколько книг и статей о послеоктябрьской истории СССР и посвятивший ряд работ защите марксистской идеологии.

Такое особое положение делает интересным более пристальное рассмотрение его взглядов. Но и сверх того на этом частном примере можно надеяться более выпукло увидеть черты общего явления: яснее понять специфику марксистской идеологии, ее роль в современном мире и влияние на судьбы Востока и Запада.

В одной из статей Р. А. Медведева («Международное положение СССР и пути разрядки») содержится очень четкое изложение того комплекса положений, против которого он выступает. В разделе под названием «Эмиграция из СССР предлагает свои рецепты „спасения“ Запада» изложен следующий взгляд, принадлежащий, по его словам, многим эмигрантам из СССР. Они считают, что социалистическая революция «несет с собой (1) тяжелую и кровопролитную гражданскую войну, (2) подавление и уничтожение всех политических партий, кроме коммунистической, (3) массовый террор и (4) принудительную коллективизацию, ликвидацию не только зажиточных хозяйств, но и всей частной собственности, (5) насилие над „буржуазными“ специалистами и, (6) в конечном счете, взаимоистребление самих революционеров…» (цифры в скобках вставлены мною, чтобы было удобнее обсуждать отдельные положения. — И. Ш.). Я мало знаком с высказываниями эмигрантов, и потому мне трудно судить, насколько точно здесь сформулированы их взгляды. Но меня поражает, что автор, который, казалось бы, должен быть хорошо осведомлен в марксистской литературе, не заметил, что им приведены точки зрения самих классиков марксизма, высказанные в их теоретических работах. (За исключением, разумеется, положения 6, которое и отмечает черту, не специфическую для социалистической революции, столь же отчетливо проявившуюся во Французской революции 1789–1794 гг.) Вот несколько цитат.

(1) О гражданской войне. Маркс:

(2) О демократии. Говоря о демократических требованиях буржуазии: «демократического, конституционного и республиканского образа правления», Маркс и Энгельс пишут:

(3) О терроре:

Эту фразу Маркс и Энгельс повторяют в последнем номере своей газеты как выражающую их принципиальную позицию и добавляют:

(4) Частная собственность; в частности, на землю. В «Коммунистическом манифесте» говорится:

Среди мер, которые должны быть приняты после победы пролетарской революции, первой провозглашается:

И, наконец, (5) о «буржуазных специалистах» Энгельс пишет:

И заметим: все эти высказывания сделаны не после захвата власти, когда желание удержать ее может заставить забыть о своих принципах, — это и есть сами принципы. Это не «искажение» марксизма, а — сам марксизм.

Конечно, цитаты — любимое оружие марксистов — ничего не доказывают, и я привел несколько цитат, чтобы иллюстрировать свою точку зрения, а не чтобы доказать ее. Убедиться же читатель может, лишь прочитав некоторые произведения Маркса и Энгельса, например, «Революция и контрреволюция в Германии», «Классовая борьба во Франции» или «Гражданская война во Франции». Да достаточно просто непредубежденно прочесть «Коммунистический манифест», чтобы получить ясное представление об их основных взглядах. Пролетариат именно тем их и привлекает, что его ничто не связывает с существующим обществом: «Законы, мораль, религия являются для него всего лишь буржуазными предрассудками», «ему нечего упрочивать», «нечего терять, кроме своих цепей», его цель — «разрушить все ранее упрочившиеся формы частного обогащения». Из общих принципов исторического материализма вытекает, что тем самым будет уничтожена и политическая организация буржуазного общества, то есть демократия, и будет заменена чем-то совершенно новым. Эта новая форма и называется диктатурой пролетариата, причем Маркс в числе трех своих основных достижений называет ее открытие и доказательство ее неизбежности (в письме Вейдемейеру от 5 марта 1852 г.). Надо действительно совершенно отрешиться от духа марксизма, чтобы, как это делали Бернштейн и Каутский, заявлять, будто диктатура пролетариата — это просто парламентское большинство рабочей партии. Человек, преобразивший лик сегодняшнего мира при помощи марксизма, уже тем самым доказал, что понимал его лучше других. И, действительно, строго в духе основных принципов марксизма он сказал: «Выслушав сегодня ораторов справа, выступавших с возражениями по моему докладу, я удивляюсь, как они до сих пор не научились ничему и забыли все то, что они всуе именуют „марксизмом“. Один из возражающих мне ораторов заявил, что мы стояли за диктатуру демократии, что мы признавали власть демократии. Это заявление столь нелепо, столь абсурдно и бессмысленно, что является сплошным набором слов. Это все равно, что сказать — железный снег, или что-либо вроде этого (смех). Демократия есть одна из форм буржуазного государства, за которую стоят все изменники истинного социализма…» (Ленин. «Заключительное слово по докладу Совета Народных Комиссаров на III Всероссийском Съезде Советов». Дальше докладчик разъясняет, что нельзя противопоставлять демократию диктатуре пролетариата, так как демократия обеспечивает пролетариату захват власти, а эту власть, он осуществляет в форме своей диктатуры).

Однако предупредим читателя: по всем этим вопросам у классиков марксизма можно найти и высказывания прямо противоположного характера. Несколько лет назад в Самиздате ходила остроумная работа, где был приведен длинный список таких «антитез» — почти по всем принципиальным вопросам, по которым основоположники марксизма писали. Можно ли это объяснить только как прием политики: желание предложить в любой момент и любой социальной группе подходящий лозунг? Несомненно, с самого основания марксизма в нем играла громадную роль и была тонко разработана техника управления социальными движениями путем непрерывной смены лозунгов. Но вряд ли возможно предположить, что столь грандиозные движения могут быть вызваны чисто тактическими приемами, как бы совершенно они ни были разработаны. Идя несколько глубже, мы обнаруживаем другое объяснение (очень возможно, также не окончательное): в марксизме всегда присутствовало учение о ДВУХ ЭПОХАХ, которые последовательно переживет человеческое общество после захвата власти пролетариатом, и мы можем во многих случаях отнести высказывания вроде приведенных выше к первой по времени эпохе, а противоположные им — ко второй. Одно различие при этом бросается в глаза. Характеристики первой эпохи бывают обычно очень яркими и конкретными, так что, например, Ленин мог заимствовать у Маркса и Энгельса много приемов, полезных для завоевания и упрочения власти. Наоборот, высказывания о второй эпохе обычно поражают своей абстрактностью, например: «Человек присваивает себе свою разностороннюю сущность разносторонними способами, то есть как целостный человек». Основной же слабостью всей этой концепции является полное отсутствие аргументов в пользу того, что первая эпоха трансформируется во вторую. Так, в «Коммунистическом манифесте» предлагается после захвата власти ввести систему принудительного труда: «Равное принуждение к труду для всех. Создание трудовых армий, особенно в сельском хозяйстве», и предполагается, что отсюда возникнет общество, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». При этом ни единым словом не поясняется, почему же система принудительного труда приведет именно к этому результату, а не к тому, что аппарат принуждения постепенно станет истинным хозяином жизни.

Но вернемся к Р. А. Медведеву. Какую точку зрения он противопоставляет взглядам своих оппонентов, которые он так четко сформулировал? Многократно Р. А. Медведев называет себя последователем марксизма. С другой стороны, он не скрывает своего отрицательного отношения к определенным сторонам истории нашей страны в ту эпоху, когда эта история направлялась именно марксистскими принципами. Он говорит, например: «…масштабы несправедливостей и преступлений 20-50-х годов XX века превзошли все, что было известно в прежние века и десятилетия» (по контексту речь идет о России-СССР) — «О третьем томе книги А. И. Солженицына „Архипелаг ГУЛАГ“». Каким же образом примиряются эти две точки зрения? По-видимому, так: все, что автор осуждает в историческом опыте СССР, он относит за счет неправильного воплощения марксистских идей, а не за счет самих идей. По крайней мере, он упрекает А. И. Солженицына в том, что тот не увидел этого различия: «Солженицын не собирается анализировать различия между предпринимавшимися до сих пор конкретными попытками построить социалистическое общество и идеалами социализма…» («Международное положение СССР и пути разрядки»). Но как же быть с теми мыслями основоположников марксизма, которые мы привели выше (и громадным числом подобных высказываний)? Ведь они-то относятся не к «конкретным попыткам», а скорее к «идеалам». А если (как делает автор) расширять тему, включая в нее кроме марксизма и социализм, то картина становится только еще более яркой: принудительный труд (Т. Мор, Кампанелла, Уинстенли, Бабеф), обращение в рабство непокорных (Т. Мор, Уинстенли), детальная регламентация одежды, жилища, развлечений, отношений полов (Т. Мор, Кампанелла, Уинстенли, Бабеф), запрет свободного передвижения по стране (Т. Мор, Бабеф), объявление инакомыслящих больными и принудительное их лечение (Вейтлинг), каторга на островах (Бабеф, Вейтлинг. Так рано всплывает образ «Архипелага»!)… Если можно говорить (словами Р. А. Медведева) о «не вполне удачном опыте» воплощения этих идей в нашей стране, то совсем не в том смысле, как это делает наш автор: их нечеловеческая лютость оказалась в данных исторических условиях недостижимой, ее пришлось во многом смягчить.

Р. А. Медведев заявляет себя последовательным сторонником демократии. В этом отношении его критика современной политической жизни СССР весьма сурова: «Это верно, что в нашей стране нет ни настоящих выборов, ни независимой прессы, ни свободной политической, научной или литературно-творческой деятельности. Это верно, что у нас нет независимых судебных органов или свободных от партийной опеки профессиональных союзов» («Международное положение СССР и пути разрядки»). В других работах он ратует за создание в нашей стране оппозиционных партий и оппозиционных групп в коммунистической партии. Непонятно, как последовательное проведение подобных взглядов может согласоваться с марксизмом, и ни в одной из известных мне работ Р. А. Медведев этого не поясняет. Однако в других его суждениях о том же предмете можно обнаружить иной оттенок, уже не столь далекий от духа марксизма. Так, о демократии он пишет:

«Только социалистическая революция может на практике осуществить принцип демократии: меньшинство подчиняется большинству». «Однако, заботясь о проведении в жизнь этого важнейшего принципа демократии, впервые на деле осуществленного только в условиях социалистической демократии, мы недостаточно внимания уделяли в прошлом и уделяем в настоящем осуществлению другого не менее важного принципа демократии: право меньшинства формулировать и отстаивать свою точку зрения» («Социализм и демократия»).

Если эти два разные высказывания о демократии включаются в какую-то единую точку зрения, то вывод может быть только один: автор считает, что указанные в первой цитате явления («нет ни настоящих выборов, ни независимой прессы» и т. д.) дурны тем, что препятствуют меньшинству отстаивать свои взгляды, однако они никак не противоречат представлениям автора о «власти большинства». Но скоро мы встречаемся с другим взглядом: в некоторых случаях автор вполне одобряет и насильственное осуществление воли меньшинства!

«В. И. Ленин весьма убедительно доказывал, что в условиях такой крестьянской, нищей, необразованной и многонациональной страны, как Россия, социалистическая революция может победить только как революция организованного и возглавляемого пролетариатом революционного меньшинства» («Социализм и демократия»).

Столь же зыбка и неопределенна точка зрения Р. А. Медведева на насилие. В одном лишь случае он — бескомпромиссный противник насилия, — когда речь идет о сегодняшнем дне в нашей стране:

«В некоторых провинциальных городах недовольство населения приводило даже к отдельным актам насилия, что может вызвать лишь осуждение. Всякая неразборчивость в средствах недопустима по принципиальным соображениям»(«Социализм и демократия»).

За исключением уж очень недемократического, высокомерного тона, я присоединился бы к основной мысли. Но что могут значить здесь принципиальные соображения для марксиста? Как он забудет, что насилие — это повивальная бабка истории, про пролетарскую революцию и диктатуру пролетариата?.. И он не забывает — в той же работе автор пишет:

«И действительно, победа Советской власти в нашей стране явилась результатом вооруженного восстания и насильственного свержения власти буржуазного Временного правительства. В дальнейшем мировой империализм и внутренняя контрреволюция навязали нашему народу длительную и жестокую гражданскую войну…»

С сочувствием автор приводит и такие взгляды:

«Революция была необходима в такой стране, как Россия, — сказала автору одна из старейших коммунисток***, - и эта революция не могла обойтись без насилия. Нельзя было победить в гражданской войне без массового террора, без насилия над офицерами, над кулаками. Вероятно, было нужно расстрелять в 1918 г. всю царскую семью, даже и малолетних наследников, чтобы они не стали знаменем монархической реакции. Разгорелась действительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их всех бы вырезали белые» («К суду истории», Нью-Йорк, 1974, с. 780. Я опускаю имя лица, названного Р. А. Медведевым, так как оно, кажется, еще живо и, может быть, раскаивается в этих своих взглядах. — И. Ш.).

Подобные высказывания являются драгоценными историческими свидетельствами, ибо они показывают, что психология, наиболее ярким выразителем которой был Сталин, не была еще самой низкой ступенью нравственной деградации. Чтобы расстрелять кого-либо, Сталину нужно было хотя бы выдумать, что этот человек в чем-то виноват, хоть в том, что подмешивал гвозди в макароны. Видно, что какое-то бледное воспоминание о совести или нравственности еще сохранилось, их надо нейтрализовать. Но в приведенном отрывке убийство детей совершенно хладнокровно обсуждается с позиции целесообразности.

Позже (с. 789) автор пишет, что «целесообразность расстрела всей царской семьи, включая и ее малолетних членов, вызывает сомнения». К сожалению, он разъясняет на той же странице, что «революция может выбирать из очень широкого арсенала средств». Отказываться заранее от тех или иных из них, по его мнению, было бы неправильным. Надо лишь решить, «какие именно средства при минимуме издержек приведут нас кратчайшим путем к цели». В соответствии с этим он безо всякой иронии цитирует слова одного из руководителей ЧК Лациса: «…если можно винить Чрезвычайную Комиссию в чем-нибудь, то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточном применении высшей меры наказания» («К суду истории» с. 759).

Сердцем я верю в то, что насилие гибельно для тех слоев населения, которые становятся его орудием — даже более, чем для тех, против кого оно направлено. Умом могу представить себе образ мыслей революционеров: Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого, Сталина, Мао, считающих насилие не только незаменимым орудием завоевания и удержания власти, но и средством изменения человечества в желательном для них направлении. Но каким органом можно понять точку зрения, согласно которой «отдельные акты насилия» в провинциальных городах — это «неразборчивость в средствах, недопустимая по принципиальным соображениям», а насильственное свержение правительства в великой стране, террор и расстрелы — допустимы, и даже защита этого правительства является «навязыванием гражданской войны»? В лучшем случае это вообще не точка зрения, а совершенно непродуманная система высказываний.

Или уж очень продуманная. Не в том ли здесь разница, что насилие во имя марксизма — вообще не насилие и поэтому не противоречит «принципиальным соображениям»? А причина та, что марксизм — это наука, и насилие во имя его — это просто эксперимент. Такую точку зрения Р. А. Медведев действительно высказывает. Один раздел в его работе так и называется: «МАРКСИЗМ, КАК И ВСЯКАЯ НАУКА, ИМЕЕТ ПРАВО НА ЭКСПЕРИМЕНТ». Подобно классическому силлогизму о смертности Кая, это утверждение расчленяется на два положения: 1) «Всякая наука имеет право на эксперимент» и 2) «Марксизм есть наука». Вряд ли надо опровергать первое положение: доказывать, что не только не ВСЯКАЯ, но НИКАКАЯ наука не имеет права на эксперимент, за который надо расплачиваться человеческой жизнью, тем более — миллионами жизней. Возможно, что и сам Р. А. Медведев так не считает и перед нами просто неудачное выражение. Но второе положение заслуживает более тщательного рассмотрения.

Итак, мы столкнулись, наконец, с важнейшим постулатом марксистской идеологии: МАРКСИЗМ — ЭТО НАУКА. Сила этого положения в том, что оно вырывает любую проблему из сферы действия простых человеческих аргументов. Выводы, которые предлагает марксизм, оказываются следствием «имманентных законов или логики производства», не зависящих от нашей воли, с ними так же бесполезно бороться, как с наступлением солнечного затмения. И так же наивно и сентиментально применять к ним категории справедливости или гуманности — как к закону всемирного тяготения. Именно благодаря этому мы часто можем увидеть в работах одного и того же марксиста высказывания, как бы принадлежащие двум разным людям. Например, Р. А. Медведев с человеческим сочувствием и состраданием рассказывает о невероятной (и почти неизвестной) трагедии, пережитой в 1919 г. донским казачеством (в совместной с С. П. Стариковым работе «Жизнь и гибель Ф. К. Миронова»). Но вот в другой работе его мысль попадает в марксистскую колею, и он пожимает плечами: «Что ж поделать! Это эксперимент».

Такова роль, которую играет утверждение о научном характере марксизма. Но — в какой мере оно соответствует истине? Вопрос этот обширный, и в духе настоящей работы естественно ограничиться одним его аспектом: относятся ли сами марксисты к своему учению как к науке? И попытаться проследить это на примере работ Р. А. Медведева.

Как считали и основоположники марксизма, научный анализ исторического процесса может быть применен, во-первых, к объяснению прошлого и настоящего, и во-вторых, к прогнозу будущего. В частности, переживаемая нами эпоха ставит перед марксистской мыслью ряд вопросов, из которых прежде всего бросаются в глаза следующие:

1) Является ли общество, возникшее в СССР, Китае, Северной Корее, на Кубе, во Вьетнаме, Камбодже — тем социалистическим обществом, наступление которого предсказывает марксизм?

2) Если в каких-то из этих случаев это не так, то какова экономическая и классовая структура этих обществ? Являются ли они классовыми обществами? Если да, то какие классы в них существуют и как они порождаются производственными отношениями, сложившимися в этих странах?

Пока нет ответа на эти вопросы, марксисты оказываются в несколько комическом положении теоретиков, с уверенностью объясняющих возникновение государства у древних германцев или генезис капитализма, но не знающих, как подступиться к явлению, протекающему на их глазах. Попробуем выяснить, каково отношение к этим вопросам Р. А. Медведева. Для этого обратимся к его самому фундаментальному труду «К суду истории». Книга эта имеет подзаголовок «Генезис и последствия сталинизма». Не вдаваясь в дискуссию о том, что это за историческая категория «сталинизм», согласимся с автором, что четверть века власти Сталина были одной из самых драматических эпох в истории нашей страны, ожидающей своего объяснения. Как же ее объясняет автор? Прежде всего бросается в глаза громадная роль, которую он отводит личности Сталина. Многократно говорится о жестокости, коварстве, властолюбии и честолюбии Сталина. С этим связано и большое значение, которое автор придает так называемому «Завещанию» Ленина, где тоже речь идет о личных качествах Сталина — грубости, капризности и т. д. Типичны такие заголовки: «Сталин — организатор и вдохновитель репрессий 1937–1938 гг.» И на последней странице книги автор еще раз повторяет свое убеждение, что сталинская эпоха «является еще одним свидетельством роли личности в истории».

Глава II называется «Об условиях, облегчивших Сталину узурпацию власти», тем самым подчеркивается, что эти условия не являются основной причиной, они лишь облегчают действия Сталина. Но посмотрим, какие же это условия. На первом месте здесь стоит культ, созданный вокруг Сталина, то есть знаменитый «культ личности» (2, гл. II). Чем же объяснить появление культа? Автор ссылается на психологию революции: вызванные ею грандиозные перемены заставляют народ видеть в революционных вождях «каких-то неземных героев» (с. 709–712). Играют роль «капиталистическое окружение» и «контрреволюционные организации» (с. 729). Все эти факторы, естественные революционные эмоции, были направлены как бы по ложному руслу, по-видимому, по мнению автора, — злой волей Сталина. В книге все время встречаются выражения: «…Сталину удалось обмануть партию и народ» (с. 728), «…Сталин извратил ленинские требования» (с. 748).

Наконец, в 10 гл. II мы все же встречаем указание на необходимость анализа «социальных процессов, которые происходили в нашей стране после революции». В той же фразе автор обращает внимание на борьбу «между пролетарской и мелкобуржуазной моралью, между пролетарскими и мелкобуржуазными, и бюрократическими элементами в нашей партии». Автор несколько раз подчеркивает роль «мелкой буржуазии» в структуре сталинского аппарата власти. Он обращает внимание на мелкобуржуазное происхождение Сталина (с. 817), говорит: «Из этой именно мелкобуржуазной среды черпал сталинизм свои главные кадры» (с. 825). Перед нами возникает уже что-то, похожее на классовую точку зрения, хотя и не новую: в сталинские времена, например, называли сторонников Бухарина «агентурой кулака». Но если это звучало малоубедительно уже в конце 20-х годов, то о какой мелкой буржуазии можно было говорить к 1937 году, когда вся промышленность, включая самое мелкое ремесло, принадлежала государству и все крестьяне были в колхозах? Впрочем, Р. А. Медведев и сам не настаивает всерьез на таком взгляде, его последовательное проведение он называет «упрощенным и искаженным изложением действительного положения дел» (с. 821). Неправильной является, по мнению автора, и теория «нового класса» Джиласа (с. 1117).

Какая парадоксальная картина встает перед нами со страниц книги Р. А. Медведева! Яркими красками он рисует грандиозную драму, равную которой трудно найти в Истории.«…Ни в одной войне ни одна армия не понесла такого огромного урона в командном составе, какой понесла Советская Армия в предвоенные годы» (с. 414).«…За два года репрессий было арестовано и убито больше членов коммунистической партии, чем за все годы подпольной борьбы, за годы трех революций и за пять лет гражданской войны» (с. 452). Автор полагает, что «по самым осторожным предположениям» в 1936–1939 гг. было казнено не менее 500000 человек (с. 460), а это БОЛЬШЕ ЧЕМ В 100 РАЗ превосходит число казненных во время РЕВОЛЮЦИИ 1905 г. Если верно, что «история всех предшествующих обществ это история борьбы классов» («Коммунистический манифест»), то вот где эта теория могла бы найти блистательное подтверждение! А если даже такой грандиозный конфликт не поддается «классовому анализу», то зачем этот анализ вообще нужен? Если история определяется развитием производительных сил и производственных отношений, «имманентными законами или логикой производства», то какая благодарная задача для исследователя, владеющего «имманентными законами», показать, как они определили этот катаклизм, до корней потрясший громадную страну! Увы, во всех этих ожиданиях книга Р. А. Медведева нас обманывает. Все объяснения, которые она предлагает для этой грандиозной драмы, в конце концов ведут нас к личным свойствам и побуждениям Сталина, как будто автор взялся на этом примере опровергнуть классическое положение марксизма: «…выставленные напоказ, так и действительные побуждения исторических деятелей вовсе не представляют собой конечных причин исторических событий, за этими побуждениями стоят другие движущие силы, которые и надо изучать» (Энгельс. «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»).

В книге Р. А. Медведева мы не встречаемся ни с анализом борьбы классов, ни с производительными силами, производственными отношениями и их диалектическими противоречиями. Зато в одном отношении она очень ценна: она является ярким примером того, что марксисты сами не рассматривают свой «научный метод» как средство для анализа исторических явлений. Роль его совершенно иная, мы уже встречались с нею и на примере других работ Р. А. Медведева: придать своим положениям характер законов, не зависящих от воли людей и не подлежащих нравственной оценке.

(Те же возражения вызывает книга Р. А. Медведева и в более широком плане: в ней трудно найти не только марксистское, но и какое-либо другое объяснение описываемых событий, разве лишь то, что наделенный от природы очень дурными чертами характера Сталин «извратил» течение исторического процесса — да и эта концепция не нова сравнительно с теорией «носа Клеопатры» или «насморка Наполеона». В книге много черт, невозможных в серьезном историческом исследовании: например, как сообщает в предисловии сам автор, он пользуется только работами исследователей, придерживающихся одинаковых с ним политических взглядов — «буржуазная», «троцкистская» и «зарубежная» литература им игнорируется. Книгу оживляет большое число цитат из неизданных работ и мемуаров, — по-видимому, в распоряжении автора имеется много подобных сочинений. Однако для историков вряд ли могут быть полезны отрывки из источников, личность автора, общая установка, время написания и степень достоверности которых остаются неизвестными. Тщательное издание этих источников было бы несравненно полезнее. В последующих же работах Р. А. Медведева исчезает и этот элемент. Они носят характер не слишком пространных деклараций: с минимумом аргументов определенные точки зрения провозглашаются, а другие взгляды и люди — осуждаются.)

Вторая задача, на которой «марксистский научный метод» мог бы себя проявить — это прогноз будущего. И этот вопрос даже более интересен, так как с ним, очевидно, связано реальное значение всей литературной деятельности Р. А. Медведева. По-видимому, основная аудитория, к которой он обращается — это левоориентированная западная интеллигенция, желающая почерпнуть в его работах уверенность, что она смело может добиваться осуществления марксистских принципов, что ее не ждет в будущем опыт, аналогичный пережитому нашей страной. (По крайней мере я узнал о всех последних работах Р. А. Медведева по западному радио, и мне стоило большого труда достать некоторые из них здесь, в Самиздате).

Не обнаружив «научного» и «классового» анализа истории нашей страны, мы вряд ли можем надеяться встретить «научное» обоснование того, что эта история не повторится на Западе, если он пойдет по пути, который предлагает ему марксизм и социализм. И действительно, единственный аргумент, который мне удалось обнаружить в работах Р. А. Медведева, не основан ни на анализе «соотношений классовых сил», ни на «логике производства»: «Однако история, вопреки известному афоризму, все же многому учит и отдельных людей, и целые классы. Поэтому великие исторические трагедии, пережитые одним народом, очень редко повторяются в жизни других стран и народов» («Международное положение СССР и пути разрядки»). Некогда Энгельс, с высоты «единственно научного метода», иронизировал над бакунистами, говоря, что они выдвигают «свое нетерпение в качестве теоретического аргумента». Но ведь и благоразумие западных коммунистов аргумент, не на много более теоретический. Да и сам исторический факт, на который ссылается автор, весьма сомнителен. Хотя аналогия с Французской революцией не сходила во времена Русской революции с языка, русские революционеры не научились на этом примере даже тому, что люди понимают обычно яснее всего, — как удержать на шее собственные головы: они развязали революцию, в которой — в точном соответствии с французским прецедентом погибли почти поголовно. И общая тенденция здесь как раз не в сторону смягчения: Французская революция была куда более жестокой, чем Английская, а Русская — далеко превзошла Французскую. Поэтому можно думать, что Американская или Западноевропейская революция будущего по размаху кровопролития превзойдет все до сих пор виденное.

Дальше мы не встречаем не только «научного марксистского анализа», но и вообще никаких аргументов: «Не развивая здесь подробно этой темы, нужно тем не менее со всей определенностью сказать, что западные страны обладают иными традициями, иной социальной, экономической и политической структурой, чем царская Россия 1917 года. Поэтому коммунистические и социалистические движения Запада имеют возможность найти собственный путь создания справедливого социалистического порядка, избегнув и гражданских войн и террористической диктатуры, но напротив, сохранив привычные для Запада институты и политический плюрализм» («Международное положение СССР и пути разрядки»).

Признаться, трудно понять, как в таком ответственном вопросе можно что-то утверждать, да еще «со всей определенностью», притом «не развивая подробно эту тему». Западные левые жадно прислушиваются к Р. А. Медведеву как к своему единомышленнику, который может помочь им понять загадочный для них опыт России, ибо сам был ему причастен. И он с легким сердцем советует им идти вперед, не заботиться о последствиях и верить, что у них все обязательно кончится хорошо, — не имея в то же время для этого никаких аргументов (или по какой-то загадочной причине не желая их обнародовать). Добросовестно ли это?

Конечно, современный Запад во многом отличается от дореволюционной России. Но для того-то и надо было бы «подробно развить эту тему», чтобы выяснить, в какую сторону будут влиять эти различия. На Западе имеется старая традиция участия в политической жизни, основанной на многопартийной системе, почти полностью отсутствовавшая в России. Но зато там разработана и несравненная техника манипулирования психикой человека при помощи средств информации, рекламы и приманок материального изобилия. И в предреволюционной России свирепствовал терроризм, но не в такой степени, как сейчас на Западе, — по крайней мере, правительство не вступало в переговоры и соглашения с террористами. Слова Столыпина «Не запугаете!» вряд ли мог бы повторить кто-либо из современных западных политиков. Та степень отрицания всего существующего общества, его культуры и морали, от которой существенно зависит размах и радикализм революции, — на Западе сейчас гораздо выше, чем в предреволюционной России. Мысль Ж.-П. Сартра, что Джоконду было бы не жалко сжечь, в России мог высказать разыскиваемый полицией заговорщик вроде Бакунина (и говорил очень похожее), — но в устах почтенного философа она была бы невозможна. А сексуальная или «психоделическая» революция, «суинг» или Берлинские коммуны шокировали бы русских нигилистов больше, чем современных благонамеренных буржуа.

Не кажется столь уж фантастической гипотеза, что ряд факторов, в том числе большой вес консервативного крестьянства и влияние христианства в народном мировоззрении и интеллигентской культуре, — сильно смягчили характер революции в России, так что она является не усиленным, а ослабленным вариантом того, что может проявиться на Западе. Несколько приведенных выше замечаний, конечно, не являются попыткой доказательства такой гипотезы: мы хотели лишь указать, насколько сложным и неочевидным является этот вопрос. Он требует тщательных и объективных исследований, которых скорее всего и можно было бы ждать от историка, предлагающего нам вместо этого голословные утверждения, сделанные «со всей определенностью».

Как действовали бы близкие по взглядам Р. А. Медведеву левые круги Запада (например, так называемые «еврокоммунисты»), если бы власть оказалась в их руках? Как они на деле отнеслись бы к инакомыслию и оппозиции? Вопрос этот, быть может, будет проверен экспериментально, если власть к ним в руки попадет, однако жизнь показала, что такой эксперимент может дорого обойтись. Безопаснее попробовать извлечь какую-то информацию из модели, которая находится перед нами, — понять, как чуждые и несимпатичные автору точки зрения воспринимаются, например, в работах Р. А. Медведева.

Прежде всего бросается в глаза, что любое мнение, отличное от того, которого придерживается сам автор, встречается предельно враждебно и подозрительно. Так, говоря о течении «западников», автор пишет: «Есть среди „западников“ и крайние группы, которые доходят до апологии капитализма, открыто восхищаясь его достоинствами» («Социализм и демократия». Подчеркнуто мною. — И. Ш.). Очевидно, такая точка зрения представляется ему какими-то геркулесовыми столбами, до которых доходят только отчаянные люди. Ее надо было бы скрывать, как тайный порок, а они, пренебрегая приличиями, высказывают ее открыто!

Издатели журнала «Вече» характеризуются как «группа воинствующих религиозных националистов» (Там же. Подчеркнуто опять много). Интересно, что это значит — воинствующие? Считает ли, например, Р. А. Медведев себя воинствующим марксистом? Вот какими эпитетами награждает автор своих оппонентов. Об А. Д. Сахарове: «Беспомощность теоретических рассуждений» («О книге А. Д. Сахарова „О стране и мире“»). Об «Инициативной группе прав человека»: «Некоторая неразборчивость в суждениях, действиях и связях» («Социализм и демократия»). Об А. И. Солженицыне: «Вздорный тезис» («Вопросы, которые волнуют каждого», журнал «XX век»). П. Г. Григоренко характеризуется как «анархист» и «экстремист», не владеющий марксизмом («Социализм и демократия») — и это в то время, как Григоренко содержался для принудительного лечения в психиатрической больнице «особого типа»! Оппоненту сплошь да рядом предъявляется обвинение в жульничестве, подлоге причем ничем не аргументированное. Так, по поводу А. И. Солженицына автор говорит: «Сознательная фальсификация» («Международное положение СССР и пути разрядки»). Даже советский закон в понятие «заведомо ложных измышлений» включает не только фактическую неверность распространяемых сведений, но и уверенность в том, что распространявшее лицо знало об их неверности. Если Р. А. Медведев предполагает, что А. И. Солженицын неправ, — откуда же происходит уверенность в сознательной фальсификации? Почему не предположить, что он просто ошибся? Это было бы так естественно, — ведь он не владеет единственно научным методом, доступным Р. А. Медведеву! Уж казалось бы, можно предположить, что дочь может искренне заблуждаться в оценке родного отца. Но дочь Сталина высказывает мысль, что Сталин арестовал родственников ее матери под влиянием Берии, и наш автор заявляет: «Но это, конечно, сознательная ложь» («К суду истории» с. 385). И все, и больше никаких аргументов!

А вот несколько полемических приемов, используемых Р. А. Медведевым. В одном своем выступлении А. И. Солженицын привел некоторые высказывания Маркса и Энгельса против демократии (например, «демократия хуже монархии и аристократии»). Р. А. Медведев видит в этом фальсификацию, так как цитаты «вырваны из контекста» и — это ранние статьи Энгельса, написанные за год до встречи с Марксом. При этом он не приводит этих цитат и не объясняет, почему они «вырваны из контекста» (да это и невозможно объяснить). Читатель не может проверить и утверждения автора о том, что эти высказывания опубликованы за год до встречи Энгельса с Марксом. А это утверждение просто не верно. Маркс познакомился с Энгельсом лично в августе 1844 г. Одна из цитат, о которых идет речь, относится к 1866 г., другая — к сентябрю-октябрю 1844-го и лишь третья — к 1843-му, что свидетельствует об устойчивости взглядов классиков марксизма по этому вопросу. Я не буду возвращать Р. А. Медведеву обвинения в фальсификации, но с истиной он обходится донельзя вольно. Но, пожалуй, замечательнее всего то, что сам Р. А. Медведев за несколько лет до Солженицына несколько раз ссылался на статьи Маркса о свободе печати, написанные в 1842 г., то есть на год раньше, чем самая ранняя из цитированных Солженицыным статей Энгельса, — как на выражение подлинных взглядов Маркса («Социализм и демократия», «К суду истории», с. 717). В этом он не видел фальсификации.

О моей работе «Социализм» в сборнике «Из-под глыб» Р. А. Медведев пишет, например: «В „Подготовительных работах“ к „Святому семейству“ К. Маркс делает ряд выписок из статей своих оппонентов и предшественников из лагеря так называемого мелкобуржуазного, буржуазного и феодального социализма. Выписывая из черновиков Маркса те же цитаты, Шафаревич называет „автором этих ярких мыслей“ самого Маркса. Какая уж тут может быть основа для полемики!» («Вопросы, которые волнуют каждого» в журнале «XX век»). Но, даже не заглядывая в Маркса, естественно было бы усомниться, что «оппоненты и предшественники К. Маркса» излагали свои взгляды такими словами (приведенными в моей статье): «…это движение… выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку…общность женщин…» Ведь это только в русских пьесах XVIII в. магометане говорили: «Клянусь лжепророком!» На самом же деле, прочитав это место из знаменитых «Экономико-философских рукописей 1844» Маркса (раньше был известен лишь отрывок их, считавшийся подготовительным черновиком к «Святому семейству»), легко убедиться, что там нет никаких «выписок из статей», но содержится систематическая критика коммунистического учения, которое Маркс называет «грубым коммунизмом». Эта (действительно яркая) критика и представляется мне интересной, причем в двух отношениях. Во-первых, Маркс выступает здесь в роли, столь часто встречающейся в истории социалистических идей. Он говорит, что предшествующие коммунистические теории были несовершенны, они приводили к таким чудовищным выводам, как устранение талантов или общность женщин. Но они были «не научными» или «не революционными», а вот он, Маркс, укажет путь, минующий эти ужасы. То есть в области теории он говорит: «У нас все будет по-другому» — совершенно так же, как в области практической реализации марксизма говорят современные западные марксисты (и с ними Р. А. Медведев), обсуждая русский или китайский опыт. С другой же стороны, эта работа Маркса выдержана в духе гегелевского параллелизма между развитием идеи и развитием ее «эмпирического бытия». Поэтому логично предполагать, что последовательность: «грубый коммунизм» — «истинный коммунизм» Маркс переносил также и в историческую реальность, предвидя неизбежное наступление, в качестве первой фазы, — эпохи, соответствующей духу «грубого коммунизма». Впоследствии этот взгляд трансформировался у него в идею «диктатуры пролетариата».

Я нисколько не сомневаюсь, что в других случаях Р. А. Медведев не объявляет «фальсификацией» цитаты, которыми сам пользуется. И что он не думает, будто кто-то, излагая свои взгляды, может сам называть их «совершенно животными». По-видимому, в этом конкретном вопросе проявляется крайнее нежелание понять неприемлемую из априорных соображений мысль, или, вернее, твердая решимость ее не понять, отгородиться от нее первым попавшимся аргументом.

Отзывы Р. А. Медведева на сборник «Из-под глыб» («Вопросы, которые волнуют каждого») — это очень типичный пример того, как он воспринимает «инакомыслие». Он пишет: «Составители сборника „Из-под глыб“, и прежде всего Солженицын и Шафаревич, не просто не принимают социализм и социалистические идеи, их проповедь исходит из ненависти к социализму, допускающей при этом в борьбе со своими оппонентами любые средства… Что касается социально-политических и экономических высказываний авторов сборника, то здесь вообще нет никакой основы для научной полемики». «Полемика невозможна» — означает, казалось бы, что автор отказывается обсуждать этот предмет. Ничего подобного! Дальше следует больше двух страниц текста, который я не знаю как назвать: «обличение» или «разоблачение» (типичные отрывки приведены выше). Все это, как припевом, сопровождается словами «какая уж тут полемика!». Как же понимать весь этот текст? По-видимому, здесь перед нами нечто вроде суда, где нет прений сторон, подсудимых не выслушивают («полемика невозможна»), а гремит только обличающий голос прокурора. Приведя еще несколько цитат из моей статьи уже безо всяких комментариев, Р. А. Медведев резюмирует: «Спорить с подобными рассуждениями и пророчествами невозможно, ибо они порождены не логикой научного анализа, а эмоциями…», «…разум Шафаревича в значительной мере уже парализован…»

Живя в нашей стране, Р. А. Медведев должен очень хорошо понимать, что значит такое обвинение: «исходит из ненависти к социализму» (даже если оно не снабжено никакими доказательствами). Да еще сопровождаемое диагнозом «разум в значительной мере парализован»! Но я далек от того, чтобы видеть здесь проявление каких-то личных качеств, готов предположить, что в своей личной жизни автор руководствуется совсем иными нормами. Здесь же он подхвачен мощной волной марксистской традиции. С самого возникновения марксизма его сторонники просто не признавали чуждые им взгляды существующими; в отношении оппонентов переставали действовать любые моральные нормы, ибо речь шла о чем-то противоестественном и незаконном. Как-то А. И. Солженицын остроумно обратил внимание на прием марксизма: любую существенную критику объявлять «за рамками дискуссии», а дискуссией называть — когда принимается 95 % марксистского учения и обсуждается 5 % второстепенных деталей. К этому надо еще прибавить, что и этот небольшой процент открытых для дискуссии вопросов непрерывно уменьшается, неуклонно стремясь к нулю.

Перенесите эти взгляды из литературной деятельности в реальную политику, и вы получите ту самую гражданскую войну, террор и диктатуру, которых, — как думает Р. А. Медведев, — Запад может избежать, следуя по пути марксизма. Вместо литературных судов, где взгляды противников не разбираются, а только обличаются, — вы получите реальные суды, где подсудимые не имеют голоса, а защитники их обвиняют. Вместо обвинения оппонентов в подлоге и жульничестве — их ликвидацию как шпионов и диверсантов. А намек: «разум парализован» реализуется как заключение в «психушку». Пока же есть возможность развивать эти взгляды только в теории. В таком положении были когда-то и основоположники марксизма: