"Искатель. 1965. Выпуск №6" - читать интересную книгу автора

ОКОЛДОВАННЫЙ МОРЕМ

1

— Держись за шляпу, эй! Ветром унесет!

— Рот-то, рот закрой! Сам закроешь или помочь?

Эти и им подобные замечания остаются без ответа.

— Та тю на тебя! Чего ж ты молчишь? Чи ты моря не видал, чи как?

Мальчик лет тринадцати, в свитке и широкополой соломенной шляпе (по-украински — брыль) неподвижно стоит на ступенях Графской пристани — глаз не сводит с моря.

Так вот, стало быть, оно какое, это море!

Конечно, он уже не раз видел его, но только на картинках. И там оно было совсем другое, не живое. Сейчас море движется, без устали наплывает на берег, а коснувшись причала, куда-то уходит. Куда? Волны, к сожалению, невысокие, рябь, или, по-флотски сказать, зыбь. А поглядеть бы, что бывает, когда шторм? О!

Два беспризорника, метя длиннополыми лохмотьями лестницу, нервно кружат подле мальчика в брыле. Внимание привлекает не столько пресловутая шляпа на голове, сколько торба, лежащая в ногах. То и дело на пятнистых от грязи плутоватых физиономиях сверкает улыбка.

Все трое, наверное, ровесники, но эти в лохмотьях по макушку набиты житейским опытом, тогда как владелец торбы прост и наивен, как подсолнух.

И хоть бы зажал коленями свое имущество! Хоть бы огрызнулся разок! Нет, оцепенел. Стоит и молчит, как околдованный.

Выбивая пятками дробь, тряся рукавами и многозначительно перемигиваясь, беспризорники все сужают и сужают круги.

Наконец в результате длительных подмигиваний и подскакиваний торба исчезает.

Околдованный морем смотрит себе под ноги, потом в растерянности оглядывается. В просветах между колоннами никого, лестница пуста.

В торбе были между тем сало, смена белья и недочитанная книжка. Были! Машинально рука тянется под брыль, к затылку. Почему-то в Гайвороне на Черниговщине принято чесать в затылке при подобных печальных обстоятельствах.

Но что там торба! Тотчас же он забывает о ней, потому что незадолго до ее похищения произошло нечто гораздо более ужасное. Его не взяли на корабль!

За деревьями на площади виднеется бронзовый Нахимов. Он стоит спиной к приезжему. Поза говорит сама за себя. Прославленный флотоводец недвусмысленно дает понять, что до приезжего ему нет никакого дела.

Еще более неприветливо ведут себя львы, лежащие по обеим сторонам лестницы. С подчеркнутым равнодушием они воротят от гайворонца свои надменные каменные морды.



Странно, очень странно!

А ведь он просился даже не на самый большой корабль, крейсер или линкор, согласен был на любой, пусть маленький, пусть катер, лишь бы тот был военный.

В гавани, как он и ожидал, их было полно, этих военных кораблей. Все одномастные, серые, чтобы сливаться с морем и без следа исчезать в тумане, это-то он уже знал. Пушки грозно торчат в разные стороны. С палубы на причал переброшены сходни, возле них высятся вахтенные. А на мачтах, или как там: на реях? — полощутся веселые флаги.

Перекинув торбу через плечо, он обошел все корабли, не пропустил ни одного. Сердце в груди трепетало, как флаг. У сходней он останавливался, стаскивал свой брыль, говорил: «Драстуйте вам!» После этого долго переминался с ноги на ногу, держа брыль у живота, ожидая, когда на него обратят внимание: по-деревенски вежливый, очень терпеливый.

Его замечали. Матросы, свободные от вахты, перевешивались через поручни, вступали в разговор. Выяснялось, что на корабле юнга не требуется. Разговаривали, однако, дружелюбно, советовали малость обождать, подрасти, а ведь это дело нехитрое: надо лишь вернуться домой и побольше есть борща и галушек, не заметишь, как и вырастешь.

Он печально кивал, потом брел к следующему кораблю.

Так он прошел весь причал, и ни разу не раздалось долгожданное: «А хлопец вроде ничего себе. Вахтенный у трапа, пропусти на корабль!»

Да, тут хочешь не хочешь, а зачешешь в затылке!

Но, даже стоя в этой бесславной позе на ступенях пристани, Мыкола Григоренко ни секунды не думал о том, что из затеи его ничего не вышло и теперь надо возвращаться в Гайворон.

Покинуть море, корабли? Это было невозможно. Особенно сейчас, после того как он их увидел…

Не проявилось ли, однако, в этом свойство возраста? В тринадцать-четырнадцать лет в жизни все кажется легко достижимым — как в сказке, стоит лишь очень пожелать. Впрочем, хочется думать иначе. Быть может, наш в общем не слишком-то уютный мир приветливее распахивается, когда на него смотрят такими доверчивыми, мальчишески восторженными глазами?

Мыкола ощутил толчок в плечо. Сжав кулаки, он обернулся. Опять эти… пятнистые?

Нет. На лестнице стоял опрятно одетый хлопец примерно одних с ним лет, с совершенно круглым, очень веселым лицом. Вначале, однако, понравилось не лицо. Внимание привлекли великолепные сапоги. Правильнее даже назвать их ботфортами. Они были резиновые, непомерно длинные, настолько длинные, что верхнюю часть их пришлось вывернуть наизнанку и с небрежной лихостью спустить раструбом на икры. Ботфорты делали хлопца похожим на Кота в сапогах. Это невольно располагало к нему.

К сожалению, Мыкола произвел на него менее благоприятное впечатление.

— Ну и шляпа же у тебя! — сказал Кот в сапогах, прищурясь. — Знакомая лошадь подарила? У нас в Севастополе такие лошадям надевают, чтобы голову не напекло.

Начало разговора как будто предвещало драку. Но и тут сказалась исконная гайворонская медлительность. Пока Мыкола, нахмурясь, набирал воздуху в грудь, пока замахивался, незнакомец, как воробей, скакнул на две или три ступеньки повыше и, словно бы не случилось ничего, преспокойно уселся.

— Про шляпу забудь! — сказал он. — Это я пошутил. Садись и рассказывай: почему такой печальный?

Он выслушал Мыколу, не отрывая от него серьезного взгляда.

— Из дому подался, это ничего, — заметил он снисходительно. — Я и сам думаю податься кое-куда. Но это потом. Револьвера не имею. Пожевать хочешь? — неожиданно спросил он.

Мыкола подумал, вспомнил об исчезнувшем сале и со вздохом сказал, что хочет.

— Тогда чего же на пристани, как граф, расселся? Айда!

И он повел Мыколу за собой.

Он вел его очень долго, какими-то спусками и подъемами. Выглядело так, словно бы морской город Севастополь построен на окаменевших волнах.

И это тоже нравилось Мыколе.

На вершине горы остановились передохнуть. Рядом был собор, а у ног большие белые дома. Дальше синела бухта, и в нее медленно входил пароход, тоже большой и белый, как дом. Мыкола даже задохнулся от восторга.

Потом они ехали куда-то на трамвае. Конечной остановкой была Кадыковка, окраина Балаклавы. Низенькие хатки ее были крыты не соломой, как в Гайвороне, а черепицей. Казалось поэтому, что на них дольше удерживаются отблески заходящего солнца. Оно было большущее, красное и нехотя погружалось в море.

«Никуды не пойду звидсы!» — сказал про себя Мыкола.

Мазанка, где жил Кот в сапогах — его звали Володька, — была очень низенькая, взрослым приходилось нагибаться, входя в дверь. Но внутри было чисто, уютно.

И за ужином Володька проявлял заботу о Мыколе: почти не давал ему говорить, сам растолковывал родителям, что вот, мол, хлопец заболел морем, но где же и лучше лечить эту болезнь, как не у нас в Севастополе, верно?

Мать молчала — она была вообще молчалива, а отец охотно улыбался. Лицо у него было такое же круглое, как у сына, только с усами, очень пышными.

Он был вожаком знаменитой в Балаклаве ватаги, то есть рыбацкой артели. Судьба Мыколы, таким образом, решилась.


2

Однако оказалось, что любовь его без взаимности: он любил море, но море не любило его.

Он укачивался!

В таких случаях хлопотливый Володька старался быть рядом.

Вместе с ним являлась на выручку тень адмирала Нельсона.

Конечно, отчасти утешительно было узнать, что и Нельсон укачивался. Но ведь он был адмиралом. Кто бы осмелился списать его за это с корабля? А Мыколу запросто могли списать. Подумаешь, кухарь на сейнере! (Такая была у него незавидная должность.) И это даже не юнга, всего лишь юнец на посылках, почти что прислуга за все.

Да и кухарь-то он был никудышный. Пожалуй, самый никудышный на всем Черном море. А может быть, даже и на остальных морях.

Все вечно валилось у него из рук: ложки, плошки, тарелки, сковородки.

Как-то выйдя с вечера в море, рыбаки были вынуждены обходиться за завтраком одной-единственной ложкой на всех. То-то досталось растяпе-кухарю! Накануне, споласкивая ложки после ужина, он по рассеянности шваркнул их за борт вместе с водой из бачка.

— Ну что ты такой задумчивый? — попрекал его Володька. — Это в сквере на лавочке можно быть задумчивым. А море, учти, не любит задумчивых.

Зато, к удовольствию своего покровителя, Мыкола быстро научился чинить сети, сушить их и укладывать в сейнер. А когда начинал сращивать концы пенькового троса или чистить якорную цепь металлической щеткой, то тут уж можно было просто залюбоваться его работой. Откуда и прыть бралась в руках, тех самых, которые превращались в грабли, в нелепые растопыри, едва лишь ухватывали что-нибудь ломкое, хрупкое, бьющееся.

— Имеет талант в пальцах! — объявил вожак ватаги. — И зачем ему маяться с нами в море? Шел бы себе в слесаря или в кузнецы.

Володька вступился за Мыколу.

Мается, да, но молча. Чуть засвежеет, сразу делается весь зеленый, а пощады у моря не просит, зубы стиснет и работает!

О собственных своих сомнениях Мыкола не говорил никому, даже Володьке. Поверял лишь ночью куртке, которая заменяла ему подушку, — у хозяев не водилось лишних подушек.

И домой отписал, что все добре, в семье у вожака ватаги принят, как родной, ходит не только в море, но и в школу. Все им довольны, море тоже…

Летом ватага ловила кефаль, серебристые стада которой близко подходят к берегу. Осенью та же кефаль, войдя в возраст, называлась уже лобанами. Рыбу-лежень, плоскую камбалу ловили на крючковую снасть. А ставрида по глупости шла на подсвечивание.

И сейнером своим был доволен Мыкола. Сейнер был, конечно, невелик, но с самолюбием, сам себя, наверное, считал главным судном на Черном море. Качало на нем ужас как, зато слышно его было издалека. «Пух-пух-пух!» — повторял он на ходу, издалека оповещая всех о себе.

На такой скорлупе нелегко было в свежую погоду. Зимой сосульки намерзали на вантах и немолчно звенели во время качки. Впрочем, спалось под этот звон неплохо.

Команда сейнера — это капитан, рулевой, два моториста и четыре рыбака, которые ставят и выбирают сети. А кухарь в свободное от приготовления пищи время помогает и тем и другим.

Выбирать сети почти так же интересно, как стоять на руле. Что за диковинные твари живут в Черном море!

И названия у них смешные, расскажи в Гайвороне, не поверят.

Морская игла, морской скорпион, морской таракан, морская собачка (названа так за то, что умеет больно щипаться), морская лисица, морской петух, морской конек (очень похож на шахматного). И есть еще в море скумбрия-баламут и дельфин-пыхтун (очень смешно пыхтит и отфыркивается).

Под камнями у берега живут всякие крабы, среди них стыдливый (называется так потому, что, будучи пойман, закрывает клешнями «лицо»).

В море также обитает моллюск-диверсант. На вид это безобидный червячок, но питается он деревянными сооружениями — сваями и днищами судов. За полтора летних месяца успевает проточить доски до двух с половиной сантиметров в глубину. Поэтому все деревянные суда обшивают медью, цинком или же почаще вытаскивают для просушки на берег.

Однако самыми интересными животными в Черном море Мыкола считал дельфинов.

Были они любопытны и доверчивы, не боялись вплотную приближаться к судну, весело играли под его кормой и подолгу сопровождали в море. Любопытством дельфинов пользовались рыбаки. Как бы приманивали на шум винтов, а когда животные приближались, били по ним из ружей.

Ловили дельфинов и сетями. Загоняли их, стуча под водой камнем о камень, кричали, свистели, улюлюкали, тарахтели в ведра и сковородки.

Вот когда, наконец, кухари могли отвести душу!

Мыколе посчастливилось как-то быть загонщиком. Он так и не понял, способ ли это лова, почти первобытный, ныне уже оставленный, или же просто вожак решил доставить развлечение рыбакам.

В тот раз дельфины упрямились, не хотели идти в сети. Сейнеры покачивались на мертвой зыби, тесно сомкнувшись. И вдруг мановением руки вожак приостановил шумовой концерт. Кухари замерли у борта, дрожа от нетерпения.

— Желающие — в воду!

Тотчас над палубами стало пестро от торопливо стаскиваемых тельняшек. Восторженно вопя, Мыкола первым кинулся за борт. С тонущего корабля не прыгают быстрее!

Тут-то и началось раздолье! Вода между сейнерами и сетью была сразу сбита в пену. Кутерьма поднялась такая, что и кит с перепугу кинулся бы, наверное, в сети.

Но когда Мыкола вернулся домой, настроение у него изменилось. Вроде бы щемило на сердце. Взрослые, узнав об этом, посмеялись бы снисходительно. Что делать: взрослые так быстро забывают, что когда-то и сами были детьми.

Мыколе стало жаль дельфинов. Бедняги! Они были такие игривые, забавные, совсем веселые черненькие свинки. Не хотелось причинять им боль. Гораздо приятнее было бы поиграть с ними в пятнашки.

И разве это не было предательством? Когда они доверчиво шли на шум винтов, в них начинали палить. Словно бы подозвали симпатичного пса, но, едва лишь тот, улыбаясь и виляя всем телом, кинулся бы к вам, вы вдруг ни с того ни с сего больно пнули бы его ногой.

А загон в воде — это было совсем нехорошо. Дельфинам, наверное, тоже хотелось поиграть в воде с кухарями.


3

И Володька после загона был в плохом настроении. Хмурился, молчал.

Однако долго молчать было не в его характере. Устраиваясь спать в каморе, где они ночевали с Мыколой, Володька отрывисто сказал:

— Рыба глупа, дельфин умница. Почему?

Мыкола не знал.

— Мог бы догадаться. Не в Гайвороне своем живешь, дельфин всегда перед глазами. Ответь: почему он перед глазами?

Мыкола продолжал молчать.

— Пароходы сопровождает, прыгает, кувыркается, всячески себя выказывает. Или кинется на пляж, курортников из воды погонит. Для смеху, конечно. Ну, смекаешь, нет?

Это была обычная манера Володьки. Когда Мыкола стал чувствовать себя совершенным дураком, друг его соблаговолил перейти к пояснениям. Оглянулся, понизил голос:

— Весть подает!

— Яку весть? — тоже оглянувшись, спросил Мыкола.

— Я, мол, человеком был.

— Брэшэш!

— Стану я брехать! Дельфин же вроде оборотня. Слыхал про Атлантиду?

Но и про Атлантиду Мыкола не слыхал.

Был, оказывается, такой остров, очень большой, с красивыми городами, башнями, лесами и реками, но затонул от землетрясения, как тонут корабли в бурю.

Однако население, по словам Володьки, успело загодя подготовиться. Ученые были там очень умные, даже предсказали срок — через столько-то лет остров потонет. И жители начали тренироваться. Подолгу сидели под водой в бассейнах и ваннах — сначала по одной минуте, потом дольше и дольше. Также приучили себя есть сырую рыбу и водоросли — хоть и противно, а надо! В общем постепенно переходили на подводное довольствие. Ну, плавали, конечно, классно, об этом нечего и говорить. И когда, наконец, тряхнуло их, согласно предсказанию, то были уже вполне подготовленные: полурыбы-полулюди. Вильнули плавниками и поплыли себе в разные стороны.

Мыкола сидел потрясенный.

— А мы з тобой в сети их!

— Да, некрасиво, брат. Но ты не перебивай! Не лезь поперед батьки в пекло. Я все голову над прыжками их ломаю. Что бы эти прыжки означали? Может, код? Видел, как глухонемые на пальцах разговаривают? И тут вроде бы так. Скажем: два прыжка в одну сторону это «здравствуй», три в другую — «прощай». Или еще как-нибудь иначе.

Лицо его приняло выражение, какое бывает у кошки, когда та сидит на подоконнике, а под самым носом ее за стеклом безнаказанно охальничают воробьи. Он вздохнул.

— А может, на ученого выучиться, — неожиданно сказал он, — на такого, который по рыбам? Я бы подразобрался тогда в этом коде. И потом двустороннюю связь между людьми и дельфинами! Они нам прыжками, а мы им флажками. Здорово, да? Но только чтобы окончательно считать дельфинов морскими людьми и в сети или из ружей — ни-ни! Чтобы уважать их и учить всему! Пусть помогают вместо водолазов, клады затонувшие ищут. Они бы с дорогой душой, я уверен…

Вообще Володька был выдумщик, беспокойный и непоседливый. Буквально разрывался между различными замыслами, которые роились в его круглой, наголо стриженной голове.

Однажды он простудился и с завязанным горлом сидел дома. Вернувшись с моря, Мыкола застал друга над картой обоих полушарий, вырванной из учебника. Чихая и кашляя, тот измерял на ней что-то циркулем, потом с глубокомысленным видом записывал на бумажке.

— Кныжкы рвэш? Маты будэ быты! — предостерег Мыкола.

Но Володька только дернул плечом. Потом прохрипел с натугой:

— Мыс Бурь. Мыс Горн. Красиво, да? — Сверился с бумажкой. — Тристан да Кунья. Тринидад. Море Кораллов. Пролив Магеллана. Бискайя! Гавайя!.. Ну, что молчишь? Конечно, ты гайворонский, лучше Черного моря ничего не видел.

— А лучше его и нет ничего.

Но моря Кораллов Володьке показалось мало. На ходу, без малейшего усилия, он придумал еще какие-то Гриппозные острова. Необыкновенное название дали им будто бы из-за очень плохого климата. Там, по словам Володьки, чихают все, даже капитаны дальнего плавания. Столица островов так и называется — Ангиния. А неподалеку располагается архипелаг Кашля. Он почти не исследован — сплошные болота. В общем Гавайи, ясно, получше.

— Поидыш туды? — упавшим голосом спросил Мыкола.

— Не по пути, нет. Всюду не поспеть мне.

Именно в тот вечер Мыколе был показан маршрут на карте, пролегавший из Севастополя в Нью-Йорк. Гавайи действительно оставались в стороне.

Дело в том, что Володька собирался свергнуть капиталистов в США, для чего поднять тамошний рабочий класс, словно бы что-то приунывший за последнее время.

Спутников — и надежных — он без труда навербовал бы среди кухарей. Дело не в спутниках.

Остановка была за малым. Нужно было рублей тридцать денег (на билеты и подкуп), также харчи примерно дней на десять. Но главное — револьвер. Как ни крути, без оружия не обойтись.

Далее события должны были развиваться так. Часть денег шла шоферу. Володька предполагал спрятаться под брезентом одной из машин, которые вывозили со складов рыбу. (Садиться на поезд в Севастополе неосторожно, могут задержать на вокзале.) Добравшись под брезентом до Симферополя, путешественники пересаживаются в поезд и беспрепятственно катят в Сибирь. Из Читы на верблюдах в Монголию, там помогут араты, сочувствующие мировой революции, и запросто перебросят в Корею. А оттуда уже рукой подать до Калифорнии. Вот тебе и Америка!

План, спору нет, был хорош. Мыкола тоже не любил американских капиталистов и на верблюдах еще не ездил никогда. Но как же с дельфинами? И потом для того, чтобы поднять заокеанский рабочий класс, пришлось бы расстаться с Черным морем, а этого он никак не хотел.

Володька рассердился. В отношениях с Мыколой привык повелевать, несмелые возражения его воспринял как бунт на корабле. Сиплым, напряженным шепотом — весь разговор, естественно, велся шепотом — он заявил, что в конце концов дельфины подождут. Кто важнее: американский рабочий класс или дельфины? Управимся в Америке, тогда и займемся дельфинами. Они-то, конечно, бедняги, их очень жаль, но как-никак ждали несколько тысяч лет, придется еще подождать.

Мыкола был подавлен. Просто не представлял себе, как будет жить без своего Кота в сапогах. Но ведь и без Черного моря не мог жить. Это были два его друга, оба требовательные, ревнивые и неуступчивые, особенно море.


4

Так и не довелось больше поговорить о Гавайях.

Через несколько дней во время лова дали семафор с проходившего мимо танкера: «Ваш курс пересекают мины, сорванные с якорей!»

Вероятно, это набедокурил шторм, который налетел вчера на побережье и причинил немало бед: повыбивал стекла в окнах, повалил деревья. Заодно сорвал он и мины с якорей.

Первым заметил опасность Мыкола.

Два шара плыли по течению на незначительном удалении друг от друга. Похожи они были отчасти на шлемы водолазов, но еще больше смахивали на чертей, которые, выставив головы из воды, двигаются гуськом по морю. Даже рожки торчали на их — круглых черных лбах.

Пока сейнеры учтиво обходили мины, отец Володьки, служивший в молодости на флоте, рассказывал о повадках этих опасных тварей. Достаточно мине боднуть корпус корабля, или причал, или камень, чтобы согнулся рог-колпачок, хрустнула заключенная в нем колба и жидкость из нее пролилась на батарейку.

— А потом?

— Электрический ток и искра! И над водой грохнут двести килограммов тринитротолуола!

— Три-нитро-толу-ол! — с благоговением повторил Володька. — Как заклинание, верно?

Мины были старые, обросшие ракушкой, — значит, очень долго находились под водой. Это было напоминание о войне: гражданской или даже мировой. Много лет мины спокойно покачивались под водой на минрепах, как грибы-поганки. Шторм всколыхнул воду вокруг них, минрепы лопнули, мины всплыли на поверхность.

Возник спор, цокнутся ли они друг с другом или же ветер переменится и погонит их на камни. И в том и другом случае мины взорвутся сами, иначе сказать — покончат жизнь самоубийством.

Но этого не произошло. Расторопный танкер вызвал минеров. А те знали, как заклинать злого духа, заключенного в бутылке.

Можно бы, не подходя к минам, расстрелять их из пулеметов. Однако места были людные, здесь пролегал фарватер. Поэтому с минами поступлено было более вежливо.

С тральщика спустили шлюпку. В нее сели двое: минер и гребец. Шлюпка описала полукруг. Подойти полагалось с подветренной стороны, чтобы шлюпку не навалило на мину.

Минер, сидевший на корме, закурил папиросу. Володька и Мыкола удивились. К чему еще этот форс? Рядом двести килограммов не леденцов, а взрывчатки!

Но то был не форс. Отец Володьки объяснил, что папиросу надо закуривать, даже если минер некурящий. Обе руки его заняты, а огонь должен быть наготове.

Минер перегнулся к мине. Гребец делал в это время короткие гребки, удерживая шлюпку на месте, на расстоянии вытянутых рук товарища. Тот с осторожностью подвесил патрон к мине, потом, придерживая ее руками, наклонился над нею и огнем папиросы поджег бикфордов шнур.

— Дал прикурить! — с удовольствием пояснил отец Володьки.

Гребец был наготове, не спускал с минера глаз. Тот выпрямился, гребец сразу же навалился на весла. А минер, повернувшись к товарищу, стал ему помогать, налегая на весла, чтобы гребки были сильнее.

На сейнерах притаили дыхание.

Шлюпка удалялась от мины очень быстро, рывками. Когда от нее было уже метров семьдесят, гребец и минер легли на дно шлюпки.

Мина «курила» очень быстро. Секунды, отмеренные длиной шнура, истекли. Со звуками обвала поднялся над водой столб дыма, черный-пречерный. То, грубо ругаясь и топоча ногами, выбирался из мины черт, по имени Тринитротолуол!

А через несколько минут тем же путем последовал за ним и братец его из второй мины.

Володька и Мыкола были горды и счастливы. Не каждому в Кадыковке удается увидеть такое.

Рыба в тот день не шла, — видно, распугали взрывы. Домой пришлось вернуться с пустыми руками.

Зато воспоминаний было, воспоминаний! Дотемна Володька торчал на улице — без устали описывал взрыв, с каждым разом кое-что прибавляя и совершенствуя в рассказе.

— Угомонись ты! — прикрикнула мать. Но он не мог угомониться.


5

Володька объявил, что надо бы половить крабов у причала. Как всегда, отправились с ним младший брат его Евстигней и, конечно, верный Мыкола.

Волны занимались у берега обычной своей возней, копошились подле камней, пробуя, прочно ли те сидят, и что-то недовольно бормоча. Камни, наверное, сидели прочно.

Тайком от отца Володька отлил немного нефти в ведро и намотал на две палки асбестовый канат, закрепив его проволокой. Войдя по колени в воду, краболовы зажгли свои факелы. Приходилось время от времени обмакивать их в нефть, чтобы поярче горели.

Пятна света взапуски поплыли по воде.

Крабы, потревоженные в своем сне под камнями, ослепленные светом, ничего не могли понять. Только огорченно и растерянно разводили клешнями, будто говоря: «Как же так? И как это нас угораздило?»

Евстигней стонал и приплясывал на берегу от нетерпения. Он не получил факела. Он был на подхвате.

В корзине уже ворочались семь красняков и одиннадцать каменщиков, как вдруг Володька выпрямился:

— Полундра!

От неожиданности Мыкола уронил в воду огромного красняка. Метрах в сорока от берега чернел шар. В звездном мерцании, разлитом над морем, тускло отсвечивала его поверхность. Вот он колыхнулся и набычился, показав свои рожки. Правильно, мина! Она почти неприметно двигалась на длинной зыби, словно бы укоризненно качая лысой головой: «Ах, дети, дети! Крабов ловите? А вам спать давно пора!»

Мина была, вероятно, из той же семейки, которую растормошил вчерашний шторм. Только эта подзадержалась, — быть может, заглядывала в какие-нибудь бухточки по пути.

Ночь и мина на фарватере! Мыкола достаточно времени провел среди рыбаков, чтобы понять, чем угрожает это судам, которые находятся сейчас в море.

Как всегда, Володька проявил решительность:

— Евстигней! Беги к бате: еще рогатик один! Пусть флотских вызывает.

— А ты?

— Следом за ней пойду.

— И я.

— Нет. Что стоишь? Как дам раза!

Громко рыдая от обиды и зависти, Евстигней припустился бежать.

— Мыкола, ведро сюда! Весла, весла тащи!

Спотыкаясь, отчаянно спеша, Володька и Мыкола ввалились в ялик.

— Сильно не греби! Табань! Снова греби! Табань! Ближе нельзя. Как флотские, понял?

Мина неторопливо плыла вдоль берега, не удаляясь от него, но и не приближаясь к нему. Конвой на ялике сопровождал ее, держась на почтительной дистанции.



В море стало меньше пахнуть водорослями, воздух, насыщенный солью, сделался словно бы плотнее.

Впереди сверкнул огонь.

Володька встал с банки, обмакнул в ведро зажженный факел и принялся им размахивать. Днем мог бы отличиться, просемафорить сигнал «Веди», что означает: «Ваш курс ведет к опасности». Ночью, за неимением фонаря, пришлось пустить в ход факел. Но это было даже интереснее, больше напоминало описание кораблекрушений.



Мальчикам очень хотелось, чтобы навстречу шел пассажирский пароход водоизмещением две тысячи тонн, не меньше, рейс: Одесса — Батуми. И чтобы пассажиры толпились у борта, вглядываясь в темноту и переговариваясь взволнованными голосами. И капитан, стоя на мостике, произносил бы по мегафону свою благодарность. И над морем, притихшим, навострившим уши, гулко разносилось бы: «Спасибо, хлопцы! Предотвратили кораблекрушение!» А они, предотвратившие кораблекрушение, наслаждаясь всем этим, сидели бы в ялике и смотрели, как мимо проплывают ряды ярко освещенных иллюминаторов…

Но им повстречался не пароход, а какой-то катер-торопыга. На слух можно было угадать, что он не молод — слишком громко страдает одышкой и кашляет, — наверное, пора перебрать болиндер.

Сигнал Володьки был сразу отрепетован, то есть повторен, в знак того, что понят. На катере помахали фонарем, потом увалились мористее. Вскоре огонек без следа растворился в переливающемся искрами море.

Вот и все — как-то уж очень по-будничному, без приветственных речей и слез благодарности!

А за что благодарить? Выполнен моряцкий долг, товарищи предупреждены об опасности — так и положено на всех морях и океанах.

Но после этого сразу стало скучно и холодно. Время, наверное, повернуло уже на второй час, минеры не появлялись. А береговое течение продолжало уносить мину по направлению мыса Фиолент, все дальше и дальше от Балаклавы.

Море вокруг раскачивалось и фосфоресцировало. От беспрерывного мелькания искр клонило в сон, глаза слипались.

Вяло двигая веслами, Мыкола думал о том, как хорошо бы завалиться сейчас на койку, с головой накрыться одеялом. Вряд ли встретятся еще суда, а утром минеры и сами найдут мину. Но Володька не подавал команды. Мина, поддразнивая, все приплясывала и приплясывала, как дурочка, на широкой зыби.

Наверное, и Володька приустал, потому что сидел нахохлившись. Затем, чтобы отбить сон, громким голосом заговорил о дельфинах и «Черном принце».

Примерно в этих самых местах лет этак семьдесят назад затонул английский пароход, груженный золотыми монетами. Тогда была Крымская война, «Черный принц» вез жалованье английским солдатам и офицерам, которые осаждали Севастополь. Жалованье, однако, осталось невыплаченным. Налетел невиданной силы шторм, много английских и французских кораблей легло на дно. Среди них был и «Черный принц».

Вот когда были бы кстати дельфины-водолазы! Дело не шуточное, пахнет миллионами. Поднять бы их с помощью дельфинов, а? Сколько новых домов отдыха и санаториев можно построить в Крыму на эти деньги!

Мыкола мерно кивал головой. Все это было интересно, но искры продолжали мелькать перед глазами. На одном кивке голова опустилась к веслам и уже не поднялась.

Ему представилось, что он сидит на камнях, а из прибрежной пены один за другим выплывают его подручные — дельфины, держа во рту золотые монеты. На это было приятно смотреть. Рядом с Мыколой вырастала на гальке гора монет.

Тут-то мина и рванула!

Вероятно, от ялика она находилась в этот момент метрах в двадцати, не очень близко, но и не очень далеко.

Со сна Мыкола ничего не понял.

Куча монет со звоном рассыпалась, дельфины куда-то пропали. Свистящий вихрь грубо выхватил из его теплой страны сновидений, куда он начал было уже неторопливо углубляться.

Грохота он не услышал, не успел услышать, увидел только пламя. Почему-то оно было где-то сбоку и в то же время внизу.

Все море под ним длинно сверкнуло.

Мыкола ощутил себя в воздухе, но лишь на мгновенье. Волны стремительно подскочили и…

Он пережил весь ужас предсмертного удушья. «Лопнет сердце! Не могу дышать, не могу, не могу!»

Темно стало вокруг. Будто гробовой доской прихлопнуло…