"Петербургский дворник" - читать интересную книгу автора (Даль Владимир)

Украдено, так не у нас".
В праздник Григорий любил одеваться кучером, летом в плисовый поддевок,
зимой в щегольское полукафтанье и плисовые шаровары, а тулуп накидывал на
плечи. У него была и шелковая низенькая, развалистая шляпа. Так он сиживал
нередко за воротами, сложа руки, насвистывая сквозь зубы или лакомясь
моченым горохом, который доставал из красного, как жар, платка. Такие платки
ныне в редкость; они назывались "бубновыми", и белые бубны, вытравленные по
алому полю какой-нибудь кислотой, вскоре обращались просто в дырочки, что и
подавало Григорию повод подбирать по временам горошины с земли, обдувать их
и съедать поодиночке. Иван, сидя рядом или насупротив, предпочитал
кочерыжки, а если их не было, - репу. Вкусы того и другого мирились летом
над недозрелым зеленым и жестким крыжовником, не крупнее гороха, и оба
дворника запасались тогда почти ежедневно двумя или тремя помадными банками
этого лакомства, которое носила по улице уродливая, пирогом повязанная
старуха, вскрикивая петухом: "Крыжовник спела-ай! Крыжовник садовай,
махровай" и прочее. Она не заламывала головы на верхние окна, а косилась
обыкновенно в подвальные жилья и за копеечку нагребала помадную банку
верхом.
Орехов Григорий не терпел, уверяя, что грызть орехи прилично только
девкам.
В этом состоял весь праздник Григория; изредка только он напивался
вволю, поставив наперед какого-нибудь земляка на целые сутки на свое место.
Не приняв наперед этой меры, он не гулял никогда. Всегдашняя поговорка его,
когда кто поминал праздник, была: "Какой нашему брату праздник!" Он
совершенно соглашался с одним мастеровым, который даже о рождестве как о
празднике отозвался однажды с примесью философской хандры, сказав со
вздохом: "Что за праздник нашему брату! Тут и всего-то три дня; не успеешь
не то что погулять, а на съезжую попасть". - "Ну, наперед не угадаешь, брат,
где будешь", - заметил было недогадливый Григорий, но мастеровой отвечал,
пожав плечами: "Нет, не берут; первые три дня не приказано брать никого". Но
годовые праздники при всей малозначительности своей для Григория как дни
пированья замечательны были для него тем, что он ходил по порядку собирать
со всех постояльцев. И у него, как у самого хозяина, квартиры все были
расценены по доходу, от гривенника, получаемого по два раза в год с
прежалкого и прекислого переплетчика, проквашенного насквозь затхлым
клейстером, - и до красненькой двух квартир второго жилья. Он перенял у
остряка Ивана давать постояльцам своим прозвания по числу рублей, получаемых
от них к рождеству и к святой: "двугривенный переплетчик", "трехрублевый
чиновник" и прочее. Этим способом, о котором слухи доходили иногда до
честолюбивых жильцов, ему даже удавалось повышать водочный оклад, и жилец
поступал тогда с трехрублевого в пятирублевый разряд. В случае перехода
нового жильца Григорий умел сообщить ему всегда заблаговременно, до
наступления праздников, сведение, сколько получалось обыкновенно от его
предшественника. С жильцов беспокойных, которые постоянно возвращались домой
по ночам, Григорий иногда понастоятельнее требовал на чай, уверяя, что за
ними-де хлопот очень много.
У Григория был еще небольшой промысел: он занимался в своем кругу
оборотишками по небольшому домашнему банку и отдавал за верным
поручительством или под заклады до сотни рублей в рост. Более восьми или
десяти со ста в месяц ему редко удавалось взять; а если его попрекали таким