"Божий Суд" - читать интересную книгу автора (Антонов Михаил)

VI

То место, где я оказался, напоминало ложу оперного театра.

Чувствовался какой-то барьер передо мной, и все действие, которое я собирался смотреть, происходило чуть ниже меня и чуть сбоку. По крайней мере, подсудимого я видел скорее в профиль, чем анфас. А его фигура была единственным объектом, который я смог разглядеть в кромешной тьме, заполнявшей весь зал. Я даже не могу сказать, насколько этот зал был велик или мал и каково было его убранство. Я не видел также и членов суда и не могу сообщить сколько их было. Просто внизу подо мной в светящемся столбе света стоял здоровый крепкий малый лет тридцати пяти, одетый в странное рубище. И все, больше я ничего и никого не видел.

Парень стоял совершенно один и, чуть прищуриваясь, пытался разглядеть то место, откуда падал на него свет. Но это не получалось даже у меня, поскольку у этого луча было одно очаровательное свойство — поднимаясь вверх к источнику, он не становился ярче, как это бывает у луча прожектора, а наоборот рассеивался, и в конце концов сходил на нет. Свет исходил из темноты и пустоты.

— Подсудимый, что вы можете сказать по поводу ваших действий 2-го августа 1997года.

— А че было-то? — удивленно переспросил малый.

И ему напомнили. Я не знаю, как это было сделано, но видно было, что он сразу все вспомнил. Все до малейших деталей. И я тоже увидел все словно в убыстренном кино: и то, как он познакомился с молоденькой девчонкой, и то, чем закончилось для нее это знакомство.

— А че такого-то? Девочка осталась довольна, — самодовольно сказал подсудимый.

— Но ведь она плакала и говорила вам, что она не согласна, — не соглашался голос с небес.

Голос был внятный, но какой-то негромкий и неэмоциональный.

Я бы даже сказал — бездушный.

— Они всегда сначала говорят «нет», а потом им нравится, — отвечал мужчина.

— Сейчас мы это проверим, — пообещал голос.

И тут же и подсудимый, и я, и, наверное, все, кто еще мог присутствовать на этом суде, осознали, прониклись, чувствами девочки, которую насиловал этот молодец. Эта была весьма неприятная смесь страха, стыда и брезгливости. Какое уж там удовольствие, если он, как выяснилось позднее, еще и заразил ее постыдной болезнью. Одно время девочка даже подумывала о самоубийстве, но, слава Богу, удержалась.

Но душа у этого молодца была каменная. Он хладнокровно воспринял чувства девушки и даже не поморщился.

После этого ему приводились и другие похожие эпизоды его жизни, числом с дюжину. Похоже, этот молодой мужчина чувствовал себя по жизни этаким казановой и срывал цветы удовольствия повсюду, куда дотягивались его похотливые ручонки. Аргументы защиты с его стороны звучали достаточно однообразно: дескать все они сначала говорят «нет», а потом получают удовольствие, да и если не считать той девочки, оказавшейся девственницей, но почему-то согласившейся заглянуть к нему домой на "чашечку шампанского", то моральный облик большинства его знакомых не соответствовал ангельскому. А с некоторыми он позже еще встречался.

Действительно, среди фигурирующих в деле девиц попадались и весьма прожженные особы, но в вину ему ставились не многочисленные контакты с женщинами, хотя половая разнузданность — явный порок, весьма осуждаемый, а именно насилие и шантаж, которые он применял по отношению к ним, добиваясь утоления своей похоти.

Все предъявленные подсудимому эпизоды сопровождались ощущениями и чувствами, которые переживали эти девушки и женщины, а также их мыслями. И надо признать, что ни одна из них после совершенного акта не испытывала к своему насильнику никакой благодарности или симпатии. Наоборот, переживать состояние липкой грязи, неприязни, переходящей в тихую ненависть, стыда и страха было весьма неприятно. Если бы у меня было нормальное тело, меня бы явно сто раз передернуло.

Потом ему припомнили и другие его грехи: и частую немотивированную агрессию по отношению к окружающим, и грубость к собственным родителям, и многочисленные случаи неуважения прав других людей. И на все он находил какие-то отговорки.

Но голос Обвинения не обращал особого внимания на эти оправдания, а продолжал сухо и методично сообщать все новые и новые прегрешения обвиняемого. Уж не знаю, по каким критериям происходил их отбор, но не соблюдалась ни хронология, ни тяжесть проступков. После череды грехов, связанных с насилием над женщинами, вдруг всплывала история с избитым еще в далекой юности одноклассником — чахлым, начитанным очкариком, который своими остроумными суждениями показался интересным Светке Малышевой, девочке, которая в то время нравилась подсудимому. Избил он одноклассника- остроумца, придравшись к какой-то ерунде, основательно — до потери тем сознания и серьезных разборок с педагогами в школе. Потом проходили эпизоды взяткодательства, как мелкого, вроде откупных от гаишников на дорогах, так и того случая, когда он отмазывался от службы в армии. А затем шла история с украденной в далеком детстве удочкой, которая вообще-то и не нужна была герою — дома две своих было, но уж больно «плохо» лежала. И после такой далекой мелочи вдруг всплывало соучастие в убийстве.

— Седьмого января прошлого года вы участвовали в убийстве

Мальцева Леонида Ивановича, — сообщил равнодушно голос.

— Каком убийстве?! — взвизгнула душа подсудимого. — Я никогда никого не убивал.

— Вы по просьбе своего знакомого Штыкова Валерия перевезли потерпевшего в деревню и всю дорогу поили его отравленной водкой.

— Да даже экспертиза доказала, что он умер от удушения. Его

Штыков удавкой заделал, — взъерепенился мужик. — Его и посадили. А меня суд оправдал. Я этого алкаша-то и видел один раз. Ну попросили меня отвезти его в деревню, деньги заплатили, я и повез.

Суд-то меня оправдал, — повторил он свою защитную фразу.

— То, что земной суд не имел благодаря неполно произведенному следствию доказательств вашей вины, не является доказательством вашей невиновности, — терпеливо объявил равнодушный голос. — Это Божий суд и здесь судят за все содеянное, независимо от того, сокрытым от других людей или известным стало то преступление, которое вы совершили. Вы будете отвечать за все свои деяния и прегрешения.

Предъявляются мысли и разговоры подсудимого по данному делу.

И после этого зазвучали тайные диалоги, что вел мужчина со своими подельниками, желавшими ради жилплощади в хорошем доме извести одинокого пьяницу Леню Мальцева. И из этих, казалось бы, тайных бесед, а еще и из мыслей подсудимого было ясно, что он знал, какая незавидная судьба поджидает мужичка- пьяницу и знал, что в водке клофелин и, тем не менее, вез его на погибель, и водку эту окаянную предлагал. Вина его была безусловно доказана.

После этого устремленное ввысь лицо подсудимого исказилось гримасой, и он взвизгнул сначала что-то нечленораздельное, а потом заголосил разборчиво:

— Из-за какого-то поганого пьяницы. Да он дерьмо был последнее. А добро?! Я столько добра людям сделал! Нищим всегда подавал. Помогал слабым. Защищал их!..

— Высокий Суд, уже находясь здесь, эта душа совершила нарушение, — резюмировал равнодушный голос. — Оскорбление другой души руганью. Прошу приобщить это деяние к прочим.

И тут же, не меняя интонации голос обвинителя добавил:

— Предъявите добрые дела подсудимого.

— Как и это все? — возмутился мужчина все также глядя вверх.

— Все, — сообщил обвинитель, выступающий теперь и в роли адвоката. — Нищим вы подавали из средств, нажитых неправедными путями, делились не своим. А людям помогали чаще всего небескорыстно, а исключительно для поддержания имиджа и получения ответной выгоды, да и помогали все больше не тем, кому следовало, и не в тех делах, где следовало бы. Поэтому все, что вы видите — это и есть ваши добрые деяния, прошедшие через сито отбора. Все они здесь и все они положены на чашу добра.

Ну и, как видите, результат — фиолетовый сектор. Отсюда и приговор.

Приговор не зачитывали. Не знаю, как его понял обвиняемый, но у меня в сознании отпечаталось четко — мукам не подвергать, а скорейшее полное лишение человеческого сознания. Быть ему теперь тарантулом или пауком.

После этого странный свет погас, наступила полная тишина.

А потом, через некоторое время появился новый подсудимый. Вернее, подсудимая, поскольку это была женщина. На вид совсем пожилая и тоже одетая в темное рубище.

Она стояла в середине зала, выражая всем своим видом неуверенность и робко смотрела вверх на источник божественного света.

— Вам все видно? — спросил голос сверху.

Голос был другой. Тоже мужской, но он явно отличался по тембру и интонации. От него веяло спокойствием.

Женщина тихо ответила: "Да".

Потом благожелательный профессорский голос после нескольких стандартных вопросов стал выяснять детали мелких происшествий, приключившихся с подсудимой.

Первые преступления, вменяемые ей, были не тяжелые: девичья ложь, серая зависть, распускание глупых сплетен и незамысловатая клевета. Потом вспомнились два криминальных эпизода: украденная у подруги кофточка и четырнадцать рублей с копейками, вытащенные у соседки по общежитию. Ее тогда же и разоблачили, и ей было очень стыдно, и она сильно переживала свой позор, поэтому теперь, на Божьем Суде давнишнее ее раскаяние принимали как смягчающее обстоятельство. Затем пошли дела посерьезней.

Женщина эта работала сначала воспитателем в детских садах, а затем доросла и до должности заведующей. И на этом своем посту она не раз была несправедлива к подчиненным и подопечным, часто грубила и унижала их. Были в ее жизни и несколько эпизодов стяжательства и даже случаи мздоимства. Вроде бы ерунда, по сравнению с тем, что делают настоящие злодеи, в той жизни ее и к ответственности ни разу не призывали из-за таких-то пустяков, но здесь, на этом суде ей напомнили и об этих промахах. Здесь все припоминали всем. Каждый поступок, нарушавший заповеди и принесший кому-то из живущих вред, здесь обязательно получал свою оценку. Отдельно разбирались ее некрасивые истории с последними тремя замужествами.

Больше четверти века прожила она со своим первым мужем. Жили душа в душу, двух детей вырастили и вывели в люди. А потом муж ее скоропостижно скончался, не дотянув даже до пенсии. И через некоторое время женщина эта познакомилась с другим мужчиной- вдовцом, человеком зажиточным и мастером на все руки. А поскольку сама она была особой видной, то вскоре они поженились и зажили вместе. И все было бы хорошо, да мужчина-то долго не выдержал подвернувшегося счастья и вскоре умер. А наследство-то по большей части не детям его от первого брака досталось почему-то, а ей — новой жене. Как уж наша подсудимая все это обстряпала, одной ей и ведомо было, да вот еще и на этом суде прозвучало. И главное, что не было ей ничуть не стыдно за это. Поскольку заботилась она о своих детях и подрастающих внуках и все им оставить хотела. И так нашей подсудимой эта идея понравилась, что она еще дважды выходила замуж. Да не за пьяниц каких-то норовила-то, а выбирала себе в спутники мужчин деятельных, с головой, да с кое-каким имуществом. И, видимо, с ослабленным здоровьем. Ибо не один из них ее не пережил. Всех она их похоронила, и после каждого что-то ее детям и внукам перепало. И вроде как не убивала она их — не было на суде таких обвинений, а изнашивались они с ней из-за темперамента ее подозрительно быстро: три- четыре года — и выноси готовенького.

Но все это не так уж сильно влияло на ее судьбу. Поскольку и доброго она за жизнь сделала для других немало, и бескорыстно, и из жалости. И детей своих вот неплохих вырастила. Пусть и звезд они с неба не хватали, так и не вредные вовсе. И в бога она к старости поверила, порой в церковь зайдет, порой дома помолится.

В общем этот процесс был не очень интересен и даже скучноват. Мысли и эмоции, которыми руководствовалась эта женщина при жизни, были настолько приземлены и обыденны, что не вызывали никакого любопытства. Объяснения ее были сумбурны и нелогичны. И потому неясно было, чем для нее мог закончиться суд.

Но тут прозвучало главное обвинение, приготовленное ей к финалу процесса. Благожелательный голос как бы невзначай спросил:

— Почему вы вырастили только двух детей?

— Так Бог только двоих дал, — ответила женщина.

— Ну что, вы. Вы были беременны шесть раз, могли иметь шесть детей, но четырежды сделали аборт. Зачем, спрашивается?

— Да тяжело было бы. Мы столько с Васей и не планировали.

Как бы мы их прокормили? Жизнь- то какая у нас была. А зарплата?

В голосе женщины слышалось удивление, что приходится объяснять такие простые истины.

— Значит вы признаете, что убили трех мальчиков и одну девочку в период с 1959 по 1968 в земном летоисчислении?

— Я никого не убивала, — женщина как будто обиделась.

— Ну а как же те четверо, которых вы своим решением лишили права жить. Вы именно убили их…

Долгая пауза повисла в гнетущей тишине. Женщина не знала, что ей ответить на неожиданное обвинение.

Тогда вновь зазвучал голос сверху:

— И кто же вам сказал, внушил, или дал понять, что вы, вы имеете право решать, кому жить, а кому нет. Кто? — голос обвинителя стал вкрадчивым. — Если жизнь зародилась в вас значит так было угодно Богу. А вы ее металлом по голове. Скребком из себя. Кто дал вам это право?..

Молчите?… Вы не знаете?… Вы сами себе присвоили это право, божественное право ограничивать чужую жизнь?…

Теперь вам придется за это ответить.

Поэтому, Высокий Суд, я хочу приобщить эти четыре факта умышленного убийства к своему обвинению. А в качестве аргумента защиты обвиняемой приобщить тот факт, что само сообщество живущих на земле по непонятной мне причине не считает это преступлением и даже поощряет подобные факты, связывая их с правом женщины самой решать, сколько детей иметь. Что, тем не менее, является нарушением божественных заповедей.

У меня все по этой душе и по ее деяниям, можно объявлять приговор.

Снова мгновенье гнетущей тишины ожидания.

Женщина, смотревшая вверх, на исходивший на нее луч, вздрогнула и как-то сразу вся сникла. Ей вынесли приговор. Она хотела сытой жизни для себя, и ей ее обеспечат. Корма теперь у нее будет дополна, а еще всю свою следующую жизнь она будет рожать, рожать и рожать. Вот только потомство ее будет обречено — съедят его люди и собаки. Поскольку быть ей теперь крольчихой на ферме.

Третьим был тот самый юноша, которого мы встречали с Валерием. Надо ли говорить, что был он одет все в ту же хламиду серого цвета, что и предыдущие подсудимые. Но в отличие от предыдущих случаев он в зале был не один. Недалеко от него в желтом луче прожектора я увидел Валерия. Он тоже был одет во что-то, похожее на коричневую сутану.

— Высокий суд, я представляю вам этого славного юношу. Я думаю, он стоит такого моего определения, поскольку претендует на звание избранного.

Голос Валерия звучал торжественно, а сам он вновь преобразился и походил уже на актера Игоря Костолевского в одной из пафосных его ролей.

— Подсудимый прожил короткую жизнь, — продолжал начальник смены, — всего девятнадцать лет, шесть месяцев и тринадцать дней.

И не совершил ни одного тяжкого проступка. Даже несмотря на то, что был на войне и участвовал в боевых действиях.

Паренек с легким удивлением возразил.

— Да какие там боевые действия. Меня в первом же бою убили.

Я, правда, до этого четыре раза был под обстрелом, так отсиделся от пуль в бункере. Я же связистом был.

Не обращая внимания на его слова, Валерий продолжил:

— Высокий Суд, предъявляется вашему вниманию жизненный путь молодого человека.

И снова, словно в убыстренном кино, промелькнули основные эпизоды из жизни парня. Я уже видел все это. Благодаря своему дару читать судьбы я ознакомился с его жизнью еще там, в зале прибытия. Поэтому смотреть все это во второй раз было не так уж интересно. Интересней было узнать, насколько мои оценки эпизодов из его жизни совпадут с оценками, что поставит ему этот Суд.

Суд судил похоже. Наши оценки совпадали в среднем в пяти случаях из шести. Не так уж плохо. Да и в тех эпизодах, где между нами были расхождения, они были не настолько существенны. Так небольшие недоразумения, основанные на некоторой моей снисходительности, как существа только что покинувшего земную обитель и все еще находящегося под влиянием тех морально-нравственных критериев, что наполняют нашу земную жизнь.

Если в обществе постоянно твердят, что разрешено все, что не запрещено, то у человека сдвигаются моральные нормы и он становится способен на такие поступки, которые не совсем соответствуют высоким требованиям божественных заповедей. В данном случае я не говорю об обычных преступлениях, с ними и так все ясно.

Но возьмем что-нибудь другое, отнюдь не осуждаемое, а даже поощряемое обществом, например предпринимательство. Если с утра до вечера все говорят тебе: "Делай, делай деньги, только так ты добьешься успеха и уважения окружающих", то трудно догадаться, что путь этот может оказаться гибельным. А ведь часто это бывает именно так, ибо никто не предупредит тебя, что для того, чтобы преуспеть в бизнесе тебе придется стать циничным и жестким, даже жестоким и, в какой-то мере, злым. Другие в бизнесе не выживают.

Тебе придется стать жадным и наживаться на людских слезах и человеческом горе. Ведь рыночная экономика и предполагает, и подталкивает всех, ею занимающихся, к максимальной выгоде, к максимальной наживе. И ты поневоле будешь отнимать последнее у неимущих и предлагать роскошные излишества имущим, лишь бы получить немножко сверх нормы, заработать чуть больше, обогатиться еще на копейку. И ради этой пресловутой выгоды тебе придется часто заниматься ни тем, что тебе интересно, к чему стремится твоя душа, а тем, что приносит наибольшую прибыль. И ведь обществом, современным нам обществом это не осуждается, а наоборот даже поощряется. Так что, если ты встанешь на этот путь, тебя никто не осудит. Тебя действительно станут уважать, если добьешься на этом поприще успеха, и будут нахваливать за то, что ты преодолел все трудности и победил всех конкурентов. А еще тебя будут бояться. И ненавидеть. И всем будет наплевать на твою душу, которая могла бы стать бессмертной, и всем будет наплевать на твои чувства и мысли, и все будут видеть в тебе только денежный мешок, способный просыпаться на них вожделенным золотым дождем. И уважать тебя будут именно за это золото, и бояться, и ненавидеть тоже из-за него. А еще тебе будут завидовать. И неизвестно еще сколько мятущихся в поисках смысла жизни душ ты собьешь с верного пути своим, казалось бы, благополучным примером…

Но, прислушиваясь к решениям суда, я все больше и больше проникался пониманием вечных истин божественных заповедей, все более отдаляясь от навязанной мне за последнюю мою жизнь земной морали. И некоторая тревога понемногу заполоняла меня. Я подумал, а как я сам буду выглядеть на этом освещенном пятачке?

Тем временем суд над парнем продолжался. Хотя, если по- честному, судить его было не за что. Он прожил нормальную жизнь.

Старший из трех сыновей мастера с мебельной фабрики и учительницы литературы. Рос тихим начитанным мальчиком. Не хулиганил, не дрался, не воровал. Даже курить не научился, не говоря о наркотиках. В школе был незаметным, учился неплохо, но, закончив ее, в институт на бюджетное место не прошел по конкурсу, а для обучения на платном не было средств и, чтобы не сидеть на шее у родителей, пришлось ему идти к отцу на фабрику учеником краснодеревщика.

Мужики в бригаде попались нормальные, хоть сами и пили, но его к пьянству не приучали. А, может, отец их предупредил?

С девчонками же, наш герой был не то, что робок, а скорее не нагл. Нравилась ему одна, Катей звали, но он был у нее не на первом месте. Так, разрешала иногда ему ее куда-нибудь пригласить, но до себя не допускала. Она даже на проводы его в армию не пришла. Хотя на его частые письма, посланные из воинской части, пару раз ответила, сообщая кто из их общих знакомых с кем тусуется, какие последние фильмы идут в их городе, да что один парень, которого он не знает, замуж ее зовет, но она не знает, стоит ли выходить, или, может, погулять еще годик- другой.

В армии он успел прослужить восемь месяцев. Там пару раз пришлось подраться, защищая свое достоинство, да раза четыре ему крепко досталось от старослужащих. Но и в армии не стал он агрессивным и злым, и там он не воровал, не подличал, не лгал.

А потом его послали на войну. Посчитали готовым. На войну непонятную, вялотекущую, без четкой линии фронта, где не было ясно, кто свой, а кто чужой. А самое важное, война эта была никому не нужна, кроме кучки политиканов и барыг. И на этой войне он пробыл две недели, после чего его убили.

Колонну, в которой он ехал, обложили минометным огнем. Он погиб одним из первых, даже не успев выстрелить в ответ. А может, и к счастью, что не отстреливался. Вдруг бы в кого попал, убил бы, а убивший, пусть даже в экстремальной обстановке, пусть даже на войне, не может быть избранным. Ведь он бы тогда нарушил одну из божественных заповедей: "Не убий". А это недопустимо.

Поэтому не верьте, что герои каких-либо войн попадают в рай. Это- неправда. Их ждет такой же Божий Суд, и на нем они ответят за каждого убитого ими на войне.

И совсем не служит оправданием для Суда, что кто-то, где-то считает какую-то из войн справедливой, оборонительной или освободительной. Для Божьего суда нет правых и виноватых в международных и гражданских войнах, как нет оценок для международной и внутренней политики, проводимой людьми на грешной планете Земля.

Ведь все люди рождаются равными перед Богом и одинаково наделяются безгрешной душой. И если потом они сами организуют такое сообщество, где процветает произвол, угнетение и беззаконие, приводящие к смутам, войнам и преступлениям, то виноват ли в этом Создатель, давший им совсем другие законы? Законы, которые они так дружно нарушают, ссылаясь на обстоятельства, на слабости человеческой натуры и на традиции, исповедуемые в их сообществе. Отвечать приходится за все.

Суд над парнем был таким же коротким, как и его жизнь.

Голос верховного судьи поздравил его с практически безгрешной жизнью и, непонимающего еще ничего, его вдруг залило ярким светом. Тот, непонятно где висящий прожектор, что освещал его до этого, вдруг сильно увеличил свое излучение и на мгновение стал ослепительно ярким. Настолько, что даже я зажмурился. Это означало, что молодого человека приняли в сонм избранных и ему теперь предстоит пройти все испытания, предназначенные для оных. Божественная длань этим светом коснулось его души…

Впечатление от увиденного было сильное. И я подумал, а почему я не помню ни одного подобного суда? Ведь я, как минимум, уже трижды проходил через эту процедуру, а вот как отрезало. Три, вернее, уже четыре прожитые мной земные жизни я помню, или могу вспомнить без особого труда многие эпизоды из прожитых мной лет, а вот все, что происходило со мной здесь, я забыл начисто. Странно. Может это свойство памяти такое, помнить только, что происходило там в реальном мире, где есть солнце, воздух, море, но никак ни здесь. Ведь здесь нет ничего, ни запахов, ни посторонних звуков, ни предметов. Все возникает из ничего и пропадает в никуда. Здесь нет необходимости дышать, здесь не надо есть, пить и справлять естественные надобности. Ведь души никакой физиологии не имеют. Да здесь мы даже не разговариваем в обычном понимании этого слова, губами шевелим по инерции, а звука-то нет! Весь обмен информации происходит скорее как-то телепатически. Со стороны это может показаться удивительным, но ведь не удивляет нас, что точно также мы разговариваем в наших снах. Мы слышим голоса, узнаем их, чувствуем интонацию собеседника, и отвечаем им часто также эмоционально, но также не издавая ни звука в ответ, и в тоже время слыша свой собственный голос…

И тут мне подумалось, какой он странный этот мир теней. Мир вроде бы должен быть населен душами, но он какой-то пустой. Единственное место, где я видел другие души — это регистратура. Коридоры здесь всегда пусты, никакого движения. И еще возникает ощущение, что коридоры эти бесконечны, и ты можешь двигаться по ним вечно, никого не встречая, а попасть в итоге сможешь только туда, где должен появиться. Здесь нет никакого выбора. Ты, например, не можешь выбрать, какую дверь открыть тебе: правую, или левую, потому что куда бы ты не попал, перед тобой всегда будет только одна. И встретишь ты там, куда войдешь, только того, кого должен был встретить. Случайности здесь исключены. По крайней мере, я бы очень удивился, если б это оказалось не так. Точно также бывает во сне. Я не помню ни одного сна, где была бы альтернатива. Где я мог что-то или кого-то выбирать. Я никогда не встречал Валерия при жизни, в этом я мог бы поклясться, если б клятвы имели здесь какое-то значение, но ведь и в своих земных снах я видел разве только реальных людей? Нет, мои сны порой тоже населяли странные субъекты обоего пола, которых я мог также ни разу не встретить до этого. И видения в моих снах чем-то напоминали картины, увиденные мной здесь. Нет, совсем не по интерьерам, такие стерильно чистые коридоры, как здесь, мне никогда не снились, во снах все было намного скромнее и прозаичнее. А вот то, как я передвигался в моих снах, то, как возникали нужные мне предметы и мгновенно исчезали ненужные, здорово совпадало с окружающей меня реальностью, А может нереальностью?

А может, я просто сплю?

Эта мысль не показалась мне абсурдной. Может, я просто заснул в троллейбусе? Сейчас его посильнее качнет, или кто-нибудь тронет меня за плечо, или громкий голос водителя из динамика пробудит меня. Я встрепенусь и непонимающе уставлюсь в заляпанное, давно не мытое окно, пытаясь сообразить, где я и не проехал ли свою остановку. Потом, уже много позже, я, быть может, вспомню этот сон, который сейчас смотрю, и, возможно, даже расскажу его вечером жене. А через некоторое время забуду сон этот, как все прочие, виденные мной до этого. И снова окунусь в знакомый, заедающий меня быт. Что, попробовать проснуться?

Ну?

Ничего. Не просыпаюсь. Дать себе команду и проснуться.

Ну! Раз, два,…

Дальше я считать не стал. Понял, что это не сон и я уже не проснусь. Никогда. Вот она моя реальность — грядущий и неумолимый

Божий суд.

И мне стало страшно. Я наконец-то понял, что на этом суде я могу лишиться самого главного, того, с чем я расставаться никак не хочу, со своим сознанием. Мне нравилось мыслить, я наслаждался этим процессом. Это было таким кайфом, когда за счет своего ума я мог решить какие-то проблемы, составить какие-то планы и потом наблюдать, как они верно исполняются. И вот теперь вдруг так запросто со всем этим расстаться? Стать просто живым организмом, живущим чаще всего не умом, а инстинктами?

Страх наполнял меня.

И, пытаясь отвлечься от столь мрачных мыслей, я вновь стал следить за следующим персонажем этого великого действа.

В луче прожектора стояла женщина лет пятидесяти. Голос, встретивший ее, был спокоен и велеречив. Таким голосом на всесоюзном радио артисты читали высокохудожественные литературные произведения признанных классиков.

Голос благожелательно сказал:

— Здравствуйте, Тамара. Как ни прискорбна причина, по которой мы имеем счастье вас видеть, но надо признаться, что все мы искренне рады очередной встрече с вами.

— Здравствуйте, — вежливо ответила женщина.

Такого я никак не ожидал. До этого все судебные процессы проходили достаточно строго, придерживаясь какого-то определенного порядка. А тут женщину называли по имени и беседовали с ней как на дружеской вечеринке после долгой разлуки. Обращение к подсудимым по имени вообще нонсенс для этого суда. Ведь все признаки идентификации, по которым мы определяем себя в жизни как то: фамилия, имя, национальность, вероисповедание для Божьего суда роли не играют и обычно в деле не упоминаются. Здесь судят конкретную душу за конкретные эпизоды и события. А тут такая фамильярность. Да и судя по удивленному тону, с каким отвечала женщина, она тоже не ожидала такой встречи.

— Нам надо исполнить некоторые формальности, прежде чем мы вас отпустим, — произнес благожелательный голос.

— Хорошо, я понимаю, — согласилась женщина.

И тут же за ее спиной возник изящный стул, на который она присела.

Я был поражен таким вежливым приемом.

— Удивляешься, — услышал я голос Валерия за спиной.

Он незаметно и бесшумно появился вдруг в моей ложе.

— Немножко есть, — согласился я. — А кто же она, что ее так необыкновенно встречают?

— Тебе повезло увидеть настоящую берегиню, — сообщил мне начальник смены.

— Берегиня? — переспросил я. — И что это за фрукт? Это звание или должность?

— Это судьба. Сейчас будут просматривать ее жизнь — посмотри.

Я посмотрел.

Ну, что тут можно сказать. Жизнь у нее была действительно достойная, хотя и не яркая. Она родилась в обычной семье и прожила отпущенные ей годы тоже, казалось бы, обычно. Детский сад, школа, институт, замужество, работа, рождение двух детей, опять работа и выполнение домашних обязанностей до самой скоропостижной кончины от быстро прогрессирующего рака. В общем-то ничего выдающегося. Но, тем не менее, было что-то неуловимо специфическое в этой ничем не примечательной жизни: ни одного серьезного проступка, ни одного нарушения заповедей, образцово воспитанные дети, образцово исполненная работа, высочайшая ответственность за порученное дело. Это же надо, так прожить 52 года, что после тебя нет ни одного обиженного тобой, ни одного недовольного тобой, нет никого, кто сказал или хотя бы подумал после твоей смерти:

"туда тебе и дорога".

— Так почему же она не избранная? — спросил я, увидев столь достойную душу. — Разве она не достойна этого?

— Конечно достойна, но она — берегиня, — повторил Валерий.

— И в чем же отличие между нами? Они что, лучше нас, или хуже?

— Они не лучше и не хуже, они просто другие. Они существуют параллельно с нами. Это словно другая раса или цивилизация, если тебе так будет понятней. Вроде бы мы делаем одно и тоже, но каждый по- своему. Мы проповедуем одни и те же истины и одну и ту же мораль, но делаем это по-разному. Мы пытаемся воздействовать извне, ты вот, например, уже был священником, ученым и даже литератором, а они изнутри, воспитывая и внушая наши заповеди в своей семье. Я за четыре пройденных этапа и за пять жизней был русским, украинцем, евреем и татарином, исповедовал мусульманство, иудаизм, православие, униатство и атеизм. А вот она всегда живет в одном и том же роду, оберегая его от напастей и невзгод. За что, видимо, так и называется — берегиней. Когда ей приходит срок умирать в одном теле, то через некоторое время при рождении своей внучки или правнучки она снова появляется на свет. Иногда у берегинь даже имя бывает одно и тоже, а не так, как у тебя, каждый раз новое. И снова берегиня проходит один и тот же путь, находит хорошего парня, рождает ему детей, а потом воспитывает из них хороших людей, внушая им веру в хорошее и в то, что божьи заповеди нарушать нельзя. Это ее долг и обязанность. А потом из таких хороших людей, возможно, и получаются избранные вроде нас с тобой, — задумчиво заключил Валерий. — А, может, и нет. Не знаю. Одно я знаю твердо, что берегини есть. И мне думается, что они намного древнее нас. Как мне кажется, они существуют с доисторических времен, со времени зарождения общества и семьи, с тех давних времен, когда еще не было веры…

Между тем голос судьи сообщил:

— Мы рады, Тамара, что наши ожидания оправдались, и что нам не нужно предъявлять вам никаких претензий и обвинений. Мы видели, что вы прожили достойную жизнь и потому с огромным удовольствием сообщаем, что вы свободны.

Женщина встала, стульчик за ее спиной тут же исчез, и вдруг раздались аплодисменты. Скорее даже овация.

Этого я тоже не ожидал. Но, тем не менее, почувствовал необходимость к ним присоединиться и с удовольствием стал хлопать в ладоши, приветствуя берегиню. И Валерий сделал то же самое.

Для меня так и осталось загадкой, как наши бестелесные руки издавали звуки хлопков. Ведь я отчетливо слышал, как в общий хор аплодисментов влились и наши с ним хлопки.

Берегиня в знак признательности медленно склонила голову, как бы благодаря и прощаясь одновременно, а затем довольно быстро растаяла прямо в лучах божественного света.

— Но получается, что это только привилегия женщин быть берегинями? — спросил я.

— Ну почему же, слышал я, что кое-где, обычно там, где нравы еще патриархальны, встречаются и мужчины, выполняющие подобные функции, — возразил мне мой более опытный собеседник. — Только они называются по-другому — праведниками. Но мест таких, к сожалению, остается все меньше и меньше. Цивилизация здорово подрывает их позиции. Так что у женщин это получается лучше. Зато среди избранных больше бывших мужчин.

Следующим подсудимым был снова молодой парень. Он чем-то даже походил на того бугая, которого судили на моих глазах первым. Тоже коренастый, хотя и невысокий, и у него был такой же тяжелый взгляд из-подлобья. Правда, в отличие, от столь схожего с ним предшественника, этот был сотрудником правоохранительных органов и погиб, можно сказать, геройской смертью при исполнении служебных обязанностей. Несмотря на то, что отпущенный ему жизненный срок был краток, разбираться с ним предстояло долго и основательно. Грешков за бывшим милиционером, как оказалось, было не мерено. Этим он, кстати, тоже напоминал своего криминального предшественника. Числились за ним и незаконные поборы на рынках с торговцев, и избиение подозреваемых во время следствия, и грубость и насилие по отношению к задерживаемым, и использование служебного положения в личных целях, и частые случаи лжесвидетельства и оговоров. В общем полный букет преступлений работника правопорядка.

Поначалу парень тоже пытался изворачиваться и лгать, опять же напоминая мне этим первого подсудимого, но потом все-таки смирился и, как говорят в их среде, начал сотрудничать с правосудием.

Вообще-то, Божьему суду нет дела до большинства взяток, дающихся и получаемых на Земле живыми. Деньги, перетекающие из одного кармана в другой, не волнуют его ни в коей мере. Что за дело высшим силам до того, что какой-то предприниматель сует взятку какому-то чиновнику за право построить какой- нибудь заводик или магазин. Это должно быть прерогативой земных судов и земных законов. Но божественный суд весьма волнует нравственный аспект подобных сделок. Если в результате такой сделки был нанесен вред людям, если кто потерял здоровье или был обижен, то тогда на Суде с этих комбинаторов наверняка спросят. Как не может остаться безнаказанным и человек, подрывавший веру в правосудие и в справедливость, изменяющий присяге. А этот парень поступал именно так, за малую мзду он закрывал глаза на нарушения порядка, предавая дело, которому служил. И пусть его лжесвидетельство дважды помогло избавить общество от опасных преступников, но на этом суде ему ввинили и эти два случая, ибо лгать нельзя никогда, даже ради пользы. А уж то, что вместе с другими своими сослуживцами он не единожды принуждал отловленных ими проституток обслуживать их бесплатно, естественно тоже не украшало его жизненный путь.

А потом парня обвинили еще и в оставлении ребенка. Оказывается еще по молодости от него забеременела его подружка. Но парень отказался от родившейся девочки и не признавал ее своей, никак не участвуя в ее воспитании.

Правда и добрых дел за этим подсудимым было немало. Все- таки он действительно иногда защищал людей и закон. И даже порой проявлял при этом мужество. Да и погиб он от пули преступника при выполнении задания.

Но я не услышал приговора по его судьбе. Еще при оценке его добрых поступков, я вдруг почувствовал какое-то колыхание за своей спиной, чье-то присутствие. Оглянувшись, я сначала увидел неясную тень, а потом она предстала предо мной и Валерием в виде женщины. Той самой красавицы, что приходила к нему в кабинет.

— Вас вызывают, — сообщила она тихо.

Валерий сразу поднялся. А красавица, видя что я все еще сижу, пояснила:

— Вас обоих вызывают.

И после этого заскользила к выходу.

Оказавшись вслед за ней в уже знакомом коридоре, я спросил:

— А куда меня вызывают?

— Пришла пора, друг, — ответил мне Валерий серьезным тоном.-

Тебе нужно в первый портал.

Я понял: пришел мой час.

— Главное, я думаю, ты уже постиг, — продолжал начальник смены устало. — Постарайся все осмыслить и оценить правильно. Дай

Бог тебе удачи.

Сказал он это как-то казенно, не заинтересованно, а сказав, отвернулся.

И я вдруг почувствовал дикое одиночество.