"Прикосновение невинных" - читать интересную книгу автора (Доббс Майкл)

Глава 9

Они бежали, прокладывая себе дорогу среди отбросов, старых полиэтиленовых пакетов и обломков разного хлама. Солнце скрылось за облаками, зима своими холодными пальцами сжимала город и сердце Изы. Холодный ветер выжимал слезы из ее глаз, они стали похожи на глаза Деверье. Что-то подсказывало ей, что она летит прямиком в его западню.

Ворота на «небеса» была приоткрыты, домофон и замки сломаны, двери скрипели под ветром. За обшарпанным столом сидел консьерж с лицом Святого Петра, усталый старик с серым лицом и растрепанной бородой, и лениво отбрехивался от нескольких женщин в шалях, которые говорили все одновременно, а их дети лениво колотили в дверь лифта. В клетушке позади стола звонил телефон, но никто даже не собирался брать трубку. Когда Иза и Дэниел прошли мимо консьержа, он попытался остановить их.

— Полетт. Двадцать пятый этаж, — прокричала Иза через плечо, не оборачиваясь.

Зазвонил второй телефон, ребенок, получивший подзатыльник от матери, вопил. Вокруг консьержа звучала иностранная речь, а он молчал, думая, что лучше бы кто-нибудь спер все это здание, вместо того чтобы воровать телевизоры и другую технику из квартир жильцов.

Возле лифтов стоял бетонный вазон, в котором, вероятно, когда-то рос какой-нибудь цветок, давно изничтоженный детьми. Теперь его превратили в урну. Лифт был стальной, грязный, тащился ужасно медленно. Казалось, они никогда не доберутся до двадцать пятого этажа.

Выскочив из лифта Иза и Дэнни бросились бежать по правой стороне коридора, вдоль которого до самого дальнего конца тянулись двери. Под ними простирался Лондон, сложная мозаика городских кварталов, крыш и авеню, прямых линий, кругов и полукружий, парков и аллей. Все это окутывал зимний туман.

В коридоре стояла дикая вонь.

— Какая дверь? — прошептал Дэниел.

Они шли мимо жалких перегородок, отделявших обитателей комнат от внешнего мира. Из-за первой двери слышались крики несчастной матери, оравшей на своих детей; из-за другой доносились обрывки дневных новостей. Дэниел покачал головой. Наркоманам плевать на войны и сводки погоды. Третья дверь была стальной, дети расписали ее ругательствами, а пауки сплели в углу паутину. Четвертую дверь явно недавно поджигали, за ней женский голос пел что-то по-португальски. За пятой дверью было тихо. Прижавшись к косяку, они не услышали ни малейшего признака человеческого присутствия. Иза пожала плечами. Пусть остается на потом.

Оказавшись у следующей двери, они явственно различили, как кто-то кашляет. Резкие приступы, сухие, болезненные. Женщине было плохо. Молодой женщине. Она даже хныкала.

Дэниел поднял руку, жестом приказывая Изе оставаться на месте, быстро осмотрел оставшиеся двери, но через секунду вернулся назад, покачал головой.

— Это здесь, да? — сказала она. Что-то у нее внутри перевернулось, заставляя сердце бешено стучать, а голову кружиться.

Дэниел отступил от двери, набрал в грудь воздуху и приготовился к броску.

— Почему это я все время натыкаюсь на деревья? — жалобно спросил он.

— Потому что ты чертовски нетерпелив, — прошептала Иза. Она тихонько толкнула дверь, и та поддалась.

Передняя. Заставленная. Темная. Свет сюда проникал из открытой двери в дальнем конце квартиры, откуда доносились новые приступы сухого кашля. Они крались, стараясь производить как можно меньше шума.

Комната была маленькая, не больше двенадцати метров. На полу — линолеум в пятнах, обои в цветочек, почти совсем выцветшие, местами разорванные и кое-где закрашенные белой краской. Стена у двери была в омерзительных пятнах рвоты. Хотя дверь на балкон была приоткрыта, кислый запах стоял в воздухе, смешиваясь с запахом еды. На полу, в углу, стояла гора грязной посуды.

На голых стенах никаких украшений, не было даже телевизора, с потолка свисала голая лампочка, радиатор проржавел. Все вещи исчезли. Их вынесли. Продали.

Низкий кофейный столик и два изувеченных стула составляли всю обстановку, на куске поролона, покрытом старым одеялом, сидела на корточках молодая женщина.

Она была босая, истощенная, одетая в черные легинсы и свитер, которые еще больше подчеркивали неестественную бледность ее кожи. Волосы, когда-то светлые, были сейчас настолько грязны, что потеряли всякий цвет. Один из рукавов свитера был закатан на несколько дюймов выше локтя и обвязан хлопчатобумажным поясом банного халата. Один конец пояса был во рту у женщины, и она тянула пояс, чтобы усилить давление. Вена на руке была покрыта запекшимися воспаленными следами от уколов, женщина щелкала по ней пальцами, пытаясь найти место для нового укола.

На столе лежал маленький кусочек фольги и погнутая ложка. Рядом валялась зажигалка, очевидно, хозяйка квартиры растворяла героин в ложке. Бритва. Изжеванный сигаретный фильтр. И шприц.

— Полетт? — выдохнула Изидора.

Женщина подняла на нее глаза: те самые стеклянные загнанные глаза, которые так хорошо запомнила Иза, но сейчас они сверкали, как у спортсмена, напрягшегося перед решающим броском. То самое лицо из кошмаров Изы, пустое, безжизненное, мертвое. Это была Полетт.

Дочь Деверье не обратила на них внимания, продолжая искать место для укола.

— Полетт! — гневно воскликнула Иза. Какое-то непонятное выражение промелькнуло во взгляде девушки, искра, вспышка гнева, но она ничего не сказала: пояс, по-прежнему крепко зажатый между зубами, не давал ей ответить.

Ее явно раздражало неожиданное вмешательство.

Иза атаковала первой. Она вихрем пронеслась через комнату и, прежде чем девушка успела среагировать, схватила со стола шприц.

— Где мой ребенок?

— Отдай!

— Мой ребенок! Что ты сделала с моим ребенком?

С животным криком ярости Полетт бросилась за шприцем, но ее и Изу разделял низкий столик; она поскользнулась и упала на обнаженную руку. Какое-то время она лежала на боку, воя от боли.

— Отдай его мне, — жалобно просила она.

— Не отдам, пока не скажешь, что ты сделала с моим ребенком, — ответила Иза, отойдя на безопасное расстояние.

— Да кто ты такая? Почему не оставишь меня в покое?

Глаза Полетт были прикованы к шприцу. Иза держала руку за спиной, спрятав от девушки предмет ее вожделений.

— Посмотри на меня. Помнишь больницу? Глаза Полетт моргнули, в них возникла боль.

Драгоценный шприц исчез, и из тумана выплыло чье-то лицо. Какая больница? И вдруг она вспомнила.

— Ты? — в ужасе воскликнула она.

— Да. Мой ребенок. Ты его украла, отвечай? Где она?

— Отдай мне героин. Я больше не могу. — Слабая рука Полетт протянулась к Изе. — Я потом расскажу.

— Ты скажешь немедленно!

Иза помахала шприцем перед глазами Полетт и нажала на поршень. Капля появилась на кончике иглы и упала на стол перед Полетт. Девушка издала дикий, душераздирающий вопль. Иза не услышала болезненного стона, вырвавшегося у Дэниела, стоявшего за ее спиной.

— Пожалуйста, — рыдала девушка.

— Сначала мой ребенок. Потом получишь это. Если в нем еще что-нибудь останется.

— Я ничего не знаю, — соврала Полетт.

Новая струйка героина взлетела в воздух. Девушка смотрела на Изу с искаженным от ярости лицом, но в глазах этой женщины был гнев, настолько превосходящий ее собственный, и такая сила, что Полетт поняла: обмануть ее не удастся. Сопротивление дочери Деверье слабело.

— Хорошо, хорошо, — молила она. — Только не делай этого.

— Что случилось с моим ребенком?

Полетт хотела соврать, собралась отрицать все, но боль лишала ее способности соображать. Полетт понадобилось всего несколько секунд, чтобы расколоться, и она начала путанно излагать свою историю. Она решила продать правду, как продавала все остальное.

— У меня… был ребенок, — запинаясь, начала она. — Не мой. Чей-то… Маленькая девочка, которую должны были усыновить. Ее приемная мать заболела, она не могла ее больше держать у себя, и я забрала ее, чтобы найти других приемных родителей… — Полетт вся дрожала. — Но я ее уронила. Наверное, потеряла сознание, не знаю… Споткнулась. А потом вижу, она лежит у лестницы, и глаза закрыты. Она ударилась, была такая бледная. Я не могла ее разбудить. Я не хотела причинять ей вреда. — Она зарыдала. — И я пошла в больницу. Чтобы ей помочь! Разве вы не понимаете?

— Продолжай, — потребовала Иза. Она тоже дрожала.

— Я приехала туда с ребенком на руках. Все вокруг бегали, никто не обращал на меня внимания.

Девушка кивнула.

— Я бродила там, искала сестру. Кажется, тогда ребенок уже перестал дышать. Я так испугалась! Потом заглянула за занавеску, там лежали вы. Все лицо в крови. Без сознания. И ваша девочка почти такая же. Улыбающаяся.

— Она… жива. — Иза с трудом выдохнула эти слова.

Полетт кивнула.

— Бэлла жива, — прошептала Иза. — Жива… — Шепот перешел в слабый крик, почувствовав облегчение, поднимающееся из самой глубины ее существа. Несколько секунд она не могла справиться с чувствами, ей хотелось смеяться, рыдать, кричать, петля, душившая ее все это время, наконец лопнула. Она почувствовала необыкновенную легкость, одновременно понимая, что предстоит еще очень многое сделать. — Ты, сука! — с холодной яростью прошипела она Полетт. — Ты подменила их, да? Взяла мою девочку вместо своей, мертвой.

— А что еще мне оставалось делать? Вокруг никого не было. Я не могла признаться, что убила ребенка. Тогда бы все раскрылось.

— О наркотиках. О том, как вы с Фолдом продавали детей через Миссию. Тем, кто больше заплатит.

Девушка опустила голову, почти мертвая от бессилия и стыда.

— И как твой отец покрывал тебя.

Голова Полетт дернулась.

— Мой отец? Помогал мне? — Она выплюнула эти слова с ненавистью. — Будь он проклят! Разве вы не понимаете, что это он во всем виноват? Такая важная персона, столп общества, государственный деятель, которого все уважают. Где он был, когда я так нуждалась в нем? Когда он был нужен моей матери? Разыгрывал Господа Бога, спасал страну и мир? — Полетт в бессильной муке схватилась за живот.

— Он боролся, чтобы покрыть тебя.

— Чувство вины. Ничего, кроме чувства вины. Ублюдок. — Девушка зарыдала от отчаяния, которое было сильнее физической боли. — Пожалуйста, отдайте мне иглу.

— Нет, пока не скажешь, что ты сделала с моей девочкой. — Иза надвигалась на Полетт, почти забыв о шприце в своей руке.

Глаза Полетт затянулись мутной пеленой.

— Пожалуйста, — простонала она. Еще несколько капель упало на пол.

— Что ты сделала с Бэллой?

Девушка глубоко вздохнула, казалось, ее истощенное тело вот-вот сломается.

— Я унесла ее из больницы. Никто не заметил. Пришла с ребенком, ушла с ребенком. И отдала девочку новым приемным родителям, как и собиралась.

— Так где же она? — в отчаянии закричала Иза, поднимая шприц над головой, как будто собираясь бросить его на пол.

— Нет! — завизжала Полетт, закрыв руками лицо и съежившись. Она сидела на четвереньках и по-собачьи выла.

Ее молчание не вызвало у Изы ничего, кроме гнева. Эта женщина вырвала у нее из рук Бэллу, украла ее ребенка и навлекла на нее несчастья, которые трудно даже вообразить. А теперь умоляла о сочувствии.

Невероятно. Иза не могла найти в себе сил пожалеть Полетт. Она сунула шприц Дэниелу, не сознавая, как мучительно тому взять его в руки, и повернулась к измученной наркоманке. Она не позволит Полетт утаить правду. Изидора подняла ее за плечи, ожидая увидеть глаза, полные слез, но, к своему изумлению, натолкнулась на дикую злобу.

Полетт прыгнула, ярость подбросила ее, как на пружинах. Она бросилась на своего мучителя, намереваясь вырвать то, что не смогла вымолить. Две женщины, две жизни столкнулись в поединке. Порок и добродетель.

Когда Иза увидела маневр Полетт, она размахнулась и изо всех сил ударила ее по лицу. Отлетев к стене, дочь Деверье ударилась головой, изо рта у нее брызнула кровь. А Иза уже снова трясла девушку, пытаясь вернуть ее в реальный мир.

— Где она сейчас? Где, говори!

Полетт что-то пробормотала. Иза прислонила ее к стене. Глаза девушки были плотно закрыты.

— С одним из наших воспитателей, не знаю, с кем именно. Скоро ее передадут новым владельцам.

— Владельцам?! — взвилась Иза, придя в ярость от гнусности этих слов. — Бэлла не предмет!

Увы, для Полетт она была просто товаром, за который можно выручить деньги.

— Каким владельцам? — переспросила Иза, задыхаясь.

— Иностранцы.

— Иностранцы? Откуда?

— Из-за границы.

— Откуда именно?

Иза с размаху ударила ее по щеке, и глаза Полетт внезапно открылись. Бездушные, пустые.

— Откуда-то с Ближнего Востока. Не знаю точно.

— Но почему, черт возьми, им нужен именно такой ребенок, как Бэлла?

Ответа не последовало, но Иза полагала, что сама его знает. Об этом говорила Джуди, так напугавшая ее тогда. Белая кожа. Символ высшей расы. Они продали ее ребенка.

Ей хотелось размозжить голову Полетт о стену, вышибить ей мозги, растоптать здесь, в этом вонючем притоне, причинить ей страдания, хоть как-то компенсировать испытанную боль. Но, даже держа Полетт в своих руках, она знала, что ей никогда не удастся заставить Полетт страдать так, как страдала она сама. Настоящим ее врагом была не Полетт, а время. Если только Бэллу вывезут из страны и ее след затеряется за таинственными песчаными холмами Ближнего Востока, дверь за ее ребенком захлопнется навсегда. Эта мысль заставила Изу окаменеть.

Слава Богу, у нее еще есть время. Бэлла по-прежнему у приемных родителей. Здесь. Близко.

— Где Бэлла? — еще раз настойчиво спросила она.

— Ее скоро отдадут, — повторила девушка. — Няня отвезет ее в Залив. И там передаст заказчикам.

— Но это невозможно, — запротестовала Иза, вспомнив, что рассказывал ей Фолд. — Родители должны прилететь сюда.

— Считается так, — равнодушно согласилась Полетт. — Отчеты. Еще один обман. Как и в море лжи ее жизни.

— Но они не могут…

— Документы, — бормотала Полетт. — Все документы готовы. Они платят за это дополнительно. За передачу из рук у руки.

— А слушание в суде? Судья… — протестовала Иза.

— Новые родители могут прилететь. Или не прилететь. Скорее, нет. Зачем беспокоиться из-за двухминутной процедуры? Можно заплатить статистам, как при сдаче экзамена на вождение. Дурак судья никогда ничего не узнает.

— Так когда состоится передача?

— Не помню. — Теперь Полетт бормотала совсем невнятно.

— Тогда выбрось эту дрянь из окна, Дэниел, — рявкнула Иза, не отводя глаз от Полетт.

Девушка дернула головой, протестуя, пытаясь вынырнуть из тумана и преодолеть дурноту.

— Гидеон хотел провернуть это дело, когда все будут заняты и не останется времени на вопросы. Просто проштамповать документы и уйти.

— Так когда же? Вспомни! Ты должна вспомнить. Давай! Вспомни. И тогда ты получишь то, чего так жаждешь.

Взгляд девушки витал где-то далеко, она как будто была в трансе. Потом задрожала, схватилась за живот, нижняя губа ее была прокушена почти до крови.

— Рождественские покупки, — прошептала она.

— Что? — завопила Иза, испугавшись, что Полетт уже вообще ничего не соображает.

— Рождество. Когда все заняты, сказал он. Бросаются делать рождественские покупки. Проштамповать и уйти… — Полетт тяжело дышала, измученная болью и непомерными усилиями. — В пятницу. Ровно за неделю до Рождества. Ее увезут в Персидский залив. Абу-Даби. Из Гэтвика, когда полно чартерных рейсов. Пятница, перед Рождеством.

Истина не сразу дошла до Изы. Много недель она была так занята, что забыла о времени. Забыть о Рождестве. А ведь до него осталась ровно неделя.

Сегодня. Сегодня. Сегодня. СЕГОДНЯ.

У нее нет времени. Ее сознание восставало против подобного совпадения; истина обрушилась на нее, как каменная стена, похоронив под собой все надежды.

— Я дала вам то, что вы хотели. Теперь отдайте мне мое, — потребовала Полетт. Наконец-то она ясно видела шприц в руке Дэниела.

— Отдай, Дэниел, — воскликнула Иза. — И, ради Бога, давай выбираться отсюда.

Двинувшись к двери, она краем глаза увидела, что Дэнни словно окаменел. Его лицо превратилось в безжизненную, искаженную ужасом маску. Рука, державшая шприц, неосознанно дрожала с того самого момента, как игла прикоснулась к его пальцам. Голова у него тряслась.

— Я не могу — прошептал он. — Только не это. Он стоял, застыв на месте. Внезапно Полетт, с удивительной живостью для такого измученного тела, бросилась через комнату к Дэнни, но он был слишком далеко, и она не достала его, он отступил еще дальше, к балконной двери, как будто собираясь выкинуть шприц.

— Нет, не могу, — наконец прошептал он.

Для Изы это мгновение останется самым печальным в жизни.

Полетт, терзаемая болью, не видела ничего, кроме шприца. Каждая клеточка ее тела и мозга была нацелена на него, ничто в мире больше не имело значения. Ее спасательный круг, ее кислород. Возможность выжить. Она чувствовала себя так, как будто плыла в луже расплавленного свинца, а кто-то тянул ее вниз. Не дает дышать. Душит. Паника. Шприц. Выжить. Дэниел. Игла. Немедленно!

Свирепо и мягко, как пантера, она набросилась на Дэниела, пытаясь дотянуться до шприца, всей тяжестью обрушившись ему на грудь.

Полетт почти ничего не весила, но он раскинул руки, пытаясь не дать ей дотянуться до шприца, и потерял равновесие, его отбросило назад, он споткнулся и зацепился каблуком за порог приоткрытой балконной двери. Дэниел оступился, упал и заскользил, пытаясь найти точку опоры на бетонном полу.

Холодный воздух. Рождественский мороз.

Он наткнулся спиной на перила, руки высоко подняты над головой, центр тяжести смещен вверх. На глазах у Изы, которая была не в состоянии поверить в реальность происходящего, его тело исчезло, перекувыркнувшись через перила.

Какой-то миг он, казалось, парил в воздухе как птица с расправленными крыльями, дрожа и пытаясь дотянуться до нее.

Их взгляды встретились. Дэниел прошептал имя Изидоры.

И исчез.

Она подбежала к балкону, и на нее обрушилась лавина звуков. Шум поездов метро, улица, громыхающая машинами, стройка на берегу канала. Сквозь облака прорывался вой самолета, идущего на посадку в Хитроу с выпущенными шасси. Все эти звуки заглушили ее собственный вопль.

В тот момент, когда Изидора ухватилась за перила балкона и заглянула вниз, солнце прорвалось сквозь тучи. Луч света прорезал небо и ринулся вниз, как сверкающая небесная лестница, достиг земли, отразившись от металлических перил. Как будто где-то распахнулась огромная дверь.

И луч погас.

Двадцатью пятью этажами ниже, на заброшенной автостоянке, лежало скрюченное тело.

В комнате за ее спиной что-то закричала Полетт, грязно выругалась и убежала. Ее гнали демоны, теперь и Изу они будут преследовать всегда. Дэниел просил только, чтобы она позволила ему любить ее. А она колебалась. Не теперь. Позже. Завтра.

Никогда.

Еще раз взглянув вниз, Иза заметила, как на стоянку ворвались две полицейские машины с зажженными фарами и, завизжав тормозами, остановились. Словно муравьи облепили тело. Потом подъехала еще одна машина, черный лимузин, задняя дверца открылась и вышел мужчина. Он выпрямился, посмотрел вверх.

Даже с высоты двадцать пятого этажа Изидора узнала его. Узнала сразу. Внизу, возле тела Дэниела, ее несостоявшегося любовника, стоял Пол Деверье.

Машина пробиралась к шоссе, ведущему в аэропорт. Дорога на Гэтвик[15] была чертовски трудной. Даже с зажженными огнями и сиренами полицейского эскорта они двигались медленно, как во время вечернего часа пик. Пятница, канун Рождества.

Деверье сидел спокойно. Он знал, что следует предпринять. Потребовалось несколько секунд, чтобы добраться до дивизионного комиссара, начальника охраны Гэтвикского аэропорта.

— Возникла проблема, коммандер. Не могу сейчас вдаваться в детали, я звоню из машины. Но вполне вероятно, что в аэропорту сегодня произойдет инцидент. С применением насилия. Возможно, это ложная тревога, но мне сообщили, что одна американка, недавно вышедшая из больницы, находится в болезненно возбужденном состоянии. Предположительно находится на пути в Гэтвик, она опасна. Ей около тридцати пяти, рыжие волосы. Возможно, связана с арабами. Она действительно опасна, час назад она уже убила одного человека. Она выдает себя за иностранную журналистку Изидору Дин. Дин существует, но она сейчас в Штатах; самозванка может появиться в любой момент. Я сам еду, если это ложная тревога, мы разберемся, если же нет… Да, согласен. Нет смысла рисковать. Поднять всю охрану. Особенно пристально наблюдать за рейсами на страны Залива. Принимайте все меры. Остановите ее, коммандер, не подпускайте и близко к самолету, чтобы не произошло захвата. Я окажу вам личное содействие.

Деверье откинулся на спинку сиденья. Его положение поможет ему еще раз. Как только самолет взлетит, унося ребенка, он сумеет ответить на вопросы полиции.

Рядом с ним, свернувшись, как зародыш в утробе, спала Полетт. Его дочь. Восковая маска на месте умевшего когда-то улыбаться лица, высохшее тело, которое он когда-то подбрасывал над головой в летние дни, исколотые руки… Прежде они каждый вечер обвивались вокруг его шеи. Воспаленный, в болячках рот, наполнявший смехом его мир. Руины жизни. Ее собственной и многих других.

— Ради Бога, постарайтесь проехать! — просил он.

Времени на выработку плана не оставалось. Ее такси попало в такую же пробку, как и машина Деверье; у нее не было телефона, она ничего не могла узнать, ей нечем было побороть страх. Огни машин. Забитые перекрестки. Издевательски звучащие автомобильные гудки. В голове не осталось ни одной мысли. Каждый раз, когда оцепенение проходило, она испытывала только боль, вспоминая о «Башне Победы». Лучше было ни о чем не думать.

Изидора даже не вспомнила об оружии и лазерных видоискателях, которые встречали всех пассажиров в терминале. Приближалось Рождество, излюбленная пора террористов, когда все аэропорты переходят на режим повышенной бдительности. Она не обратила внимания ни на раздававшиеся вдвое чаще обычного предупреждения о необходимости сообщать об оставленных без присмотра предметах, ни на уборщиков, опустошавших мусорные баки, в которых так легко спрятать бомбу. Ей не пришло в голову, что, мчась через забитый пассажирами зал и заставляя окружающих отшатываться, она привлекает к себе ненужное внимание. Изидора не думала. Но она услышала объявление о посадке на рейс КР 432. Вылет с лондонского аэродрома Гэтвик. Прямо на Абу-Даби[16].

Иза бежала, как спринтер, она должна была попасть в зал вылета, все ее мысли были лишь о Бэлле. Гневные вопли раздавались за ее спиной, когда она отбрасывала со своего пути всех, кто ей мешал. Ушибленные коленки, перевернутая тележка, плач испуганного ребенка, и вот она уже видит перед собой табло, а на нем светится номер рейса — КР 432. Последнее объявление. Она почти у цели. Еще один бросок.

И вдруг ее резко остановили. Рука, протянувшаяся из-за колонны, схватила ее, и оба они чуть не упали.

— Вы, — выдохнула она.

Это был Деверье. Его взгляд метнулся с лица на табло объявлений, и она попыталась вырваться.

— Успокойтесь. Ваш ребенок в безопасности. Я уже распорядился, чтобы ее принесли сюда.

Слова Деверье заставили Изидору пошатнуться, она тяжело дышала, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Вы победили. Вы понимаете, что выиграли? — продолжал он. — Бэлла сейчас будет здесь.

Иза тряхнула головой, не в силах поверить. А вдруг это его очередная ложь? Она оглядывалась по сторонам, в отчаянии пытаясь увидеть дочь.

— Все кончено, — кричал министр, тряся ее за плечи, чтобы привлечь внимание. Поняв, что Изидора слушает его, он понизил голос.

— Всего несколько минут, потерпите…

Изидора отшатнулась, чувствуя отвращение от его прикосновения, но смысл сказанного постепенно доходил до нее. Она зарыдала. Бэлла! Бэлла здесь! Возможно ли это? Неужели все кончено? Охватившее ее облегчение сбивало с толку, она почувствовала, что теряет сознание… Деверье опять потянулся к ней, чтобы поддержать. Взял под руку и замер. Изидора заглянула в его водянистые глаза, пытаясь прочесть в них истину. Они были тусклыми, почти мертвыми.

— Бэллу принесут через зал отправления. Не дергайтесь.

Иза предполагала, что ей придется столкнуться с ним, она была готова к агрессии, угрозам и насилию, но только не к спокойным логическим рассуждениям.

— Мои извинения вам не нужны, Изидора, но, поверьте, я как отец понимаю, какой ужас вы пережили. Я очень сожалею. Действительно сожалею. Я понятия не имел о том, что творится с этими усыновлениями, пока Полетт не рассказала мне все. Я считал вас докучливой бабой. Я ошибся и могу исправить это, вернув вам дочь. Хотел бы я сам получить от кого-нибудь подобную помощь.

— Помощь? — Иза была оскорблена, она отказывалась понимать слова Деверье…

— Вы получаете обратно вашу дочь. С ней все в порядке. Я отдал бы все на свете за подобное счастье…

— Полетт?..

— Бог мой, вы же видели ее, на кого она похожа. — В голосе Деверье чувствовалась горечь поражения. — Я так старался, но не думаю, что смогу когда-нибудь вернуть ее в семью. Но даже после того, что она натворила, я хочу вернуть ее. Не знаю, сможете ли вы понять это. — Лед в глазах Деверье, казалось, готов был растаять, внезапно он перестал быть высокомерным политиком, став отцом, переживающим тяжелое горе. Изидора знала, каково ему сейчас.

Деверье постарался подавить всплеск эмоций.

— Извините. Но… Позвольте мне все-таки объяснить. Прошу вас! Она вовсе не чудовище. Происшедшее… не совсем ее вина.

— Замолчите, у меня далеко не христианское настроение.

— Я не прошу вас простить. Иногда мне и самому трудно простить Полетт, но… она моя дочь. Мое единственное дитя. — Деверье шумно сглотнул, пытаясь овладеть собой. — Когда мать Полетт умерла, ей было восемь. Она покончила с собой. Что говорят люди, когда случается трагедия, разрушается семья? Кого винить в потере, если винить некого? Для восьмилетней девочки, не понимавшей, почему ушла ее мать, виноватым оказался один человек — она сама. Полетт так и не оправилась от трагедии детства. — Деверье обхватил себя за плечи. — Я не верю, что она когда-нибудь поправится. Слишком поздно.

Страдание заразительно, Изидора на мгновение забыла о гневе.

— Вы же хотите, чтобы я закрыла глаза на прошлое. Забыла обо всем.

Деверье покачал головой так, что казалось, каждое движение причиняет ему боль.

— Я много лет закрывал глаза. Убеждал себя, что с ней ничего особенного не происходит, что все пройдет. Просыпаешься каждое утро и надеешься, что с сегодняшнего дня все будет прекрасно, она появится к завтраку, улыбающаяся, любящая, она снова твоя дочь. Но… как доказать свою любовь ребенку, если он не может не терзать себя? Я думал, что обязан защищать ее, и был неправ.

— Вы покрывали ее.

— Да, и молчал, закрывая глаза на то, что она наркоманка. Я был не прав и теперь буду платить по счетам. Я был слаб. Я люблю свою дочь, она единственная что-то значит для меня, я хотел бороться за нее, пытался заставить ее прекратить разрушать себя. Уж вы-то меня понимаете?

— Я понимаю одно: ваша дочь разрушила жизни многих других людей.

Пол кивнул.

— Я все еще считаю это невероятным, но… теперь она разрушит и мою. Поверьте, я ничего не знал о том, что они творили с Фолдом, не знал до недавнего времени. Каково это — узнать, что твоя дочь… — Деверье содрогнулся, — продает младенцев. Это будет прекращено. Уже прекращено. Очевидно, Фолд, кроме всего прочего, еще и извращенец. Полиция нравов получила информацию, что его застали при компрометирующих обстоятельствах в одном из отелей.

Значит, ее телефонный звонок сработал.

— Кажется, его не в первый раз ловят на сексуальных извращениях. Ничего криминального, но ему придется уйти в отставку, я об этом позабочусь. Если у меня останется хоть какая-то власть и положение, я добьюсь, чтобы Фолд и ему подобные, замешанные в варварском деле с усыновлением, были остановлены и сама система уничтожена.

— Несколько запоздалое раскаяние, вам так не кажется? Час назад вы послали отряд полицейских, чтобы арестовать меня.

Деверье издал странный придушенный низкий звук.

— Бог мой, я не преследовал вас, я даже не знал, что вы здесь. Я приехал с полицейскими за своей дочерью, чтобы арестовать Полетт. Разве вы не видите: все те годы, что я брал ее на поруки и прощал, привели к трагедии. Но детей нельзя так любить — это почти убило Полетт. Вы можете себе представить, что значит для отца преследовать собственное дитя со сворой полицейских ищеек?

Иза понимала. Она вспомнила о матери Дэниела. Кажется, Деверье говорит правду.

— Я многое понял в родительской любви за последнее время. Благодаря и вам тоже, Изидора. В каком-то смысле мы очень похожи, вы и я. Родители, готовые все отдать ради своих детей. Только я был слеп в своей любви и, к сожалению, понял это слишком поздно.

Сейчас Иза испытывала к Деверье жалость. До сегодняшнего дня она не смогла бы себе этого представить, но сейчас ее гнев и горечь притупились. Она была способна почувствовать его горе и отчаяние. Противник стоял поверженный, гордость его сгорела, превратилась в пепел…

Внезапно Изидору как будто пронзило током.

— Бэлла. Моя девочка. Она — единственное доказательство, которое существует против вас, против вашей дочери.

Деверье сжался, как будто его ударили по лицу. Иза очнулась от его сладкой лжи, вернулась мыслями в аэропорт. Сколько же прошло времени? Последнее объявление о посадке на Абу-Даби прозвучало довольно давно.

— Вы вовсе не собирались возвращать ее. Ублюдок, ты здесь, чтобы убедиться, что она в самолете, что не осталось даже следа преступления твоей дочери. Да и твоих. Черт бы побрал мою слепоту!

И Иза бросилась к выходу.

Меры безопасности в зоне посадки преследуют несколько целей: билеты пассажиров, их багаж — на предмет контрабанды. Процедура проверки весьма методична, и улетающие медленно переходят от одного контролера к другому.

Иза отбросила в сторону сотрудника службы безопасности, проверявшего посадочные талоны, прежде чем он успел поднять на нее глаза. Металлический арочный детектор бессильно зажужжал, когда она метнулась через него, оставляя за собой негодующие жесты и протестующие крики тех, кто проверяет багаж, ведь иммиграционная служба, занимающаяся проверкой паспортов, не обучена обращению с оружием и не должна его использовать. Иза пронеслась мимо них, прежде чем они успели что-то сделать. А сигнал тревоги еще никогда никого не мог остановить. К тому моменту, когда офицер службы контроля опускал металлические решетки, чтобы обезопасить зону, Изидора была уже далеко.

Она бежала по длинному стеклянному коридору, ведущему в выходу. По обе стороны от себя она видела изумленные лица. Люди отодвигались, чтобы не оказаться на ее пути, сзади слышался тяжелый топот преследователей. Надежда боролась в ней с ужасом, заставляя забыть об опасности. Паника вынуждала Изу нестись со скоростью света.

— Бэлла! — кричала она, — Бэлла! — пока не задохнулась и не бросилась снова вперед.

Из боковых коридоров и дверей появлялись все новые преследователи. Они были вооружены и настроены весьма решительно. Крики и сигналы тревоги звучали все громче, явно приближаясь. Залаяла собака, послышался характерный металлический звук — передернули затвор автомата. Иза знала, что целятся в нее, хотела оглянуться, чуть не упала, споткнувшись о большого мягкого медвежонка в одежде Санта-Клауса, который оказался у нее на пути в куче картонок и свертков в ярких обертках. Впереди над головами людей, снующих вокруг киосков «Дьюти фри», она различала темные фигуры полицейских, раскинувших на нее сеть. Трое из них стояли на коленях с оружием наизготовку, целясь прямо в Нее. Откуда-то ей командовали остановиться, остальным пассажирам приказывали лечь на пол. Визг. Крики. Люди валились на пол, как спиленные деревья. Казалось, одна Иза осталась на ногах. Она не могла остановиться.

Иза уже добежала до выхода и бросилась в зал ожидания за углом. Полицейский в бронежилете, с выпученными от страха глазами и пистолетом наизготовку, выкрикнул какое-то предупреждение.

В дальнем конце зала, у самой двери мелькнула женщина в белой форме медсестры, она держала кого-то на руках. Иза схватила ее с неистовой силой и заставила обернуться.

— Бэлла!

Погоня настигла Изу. Весь зал кишел полицейскими, в синих бронежилетах, готовых стрелять по первой команде.

Время текло медленно, как плавящийся воск. Дула автоматов дрожали, похожие на кобр, готовящихся к нападению. Командир набрал воздуха в легкие и замер, как будто заколебавшись. Выражение лица ребенка изменилось. От тревоги — к радости, к восторгу узнавания.

Изидора Дин схватила свое дитя в объятия и издала дикий торжествующий вопль.

И тут возле нее оказался Деверье. Боже, он всегда был рядом, как липкая грязь, которую невозможно счистить с обуви, от которой нельзя отмыться, как от запаха смерти. Он что-то прошептал на ухо полицейскому, потом подошел к Изидоре. Его лицо напоминало серую маску, водянистые глаза превратились в льдинки. Он оказался так близко, что Иза не могла больше сдерживаться.

— Я с радостью застрелила бы вас сама, но другие избавят меня от этой необходимости. Вас будут поджаривать, а я стану с радостью поворачивать вертел. Я буду кричать от радости каждый раз, отрезая новый кусочек. Я вас уничтожу.

Он сумел криво улыбнуться.

— Думаю, нет.

Иза презрительно тряхнула головой, но Деверье продолжил:

— Если попытаетесь, потеряете ребенка.

Она насмешливо воскликнула:

— О нет! Никто не разлучит меня с Бэллой.

— Могут, Изидора, могут…

Француз казался таким наглым, таким уверенным в себе, что волна страха внезапно накрыла Изу. Она еще теснее прижала к себе дочь.

— Что вы хотите сказать?

— Все очень просто: ровно через пять минут после того, как вы предъявите мне ваши дикие обвинения, я добьюсь ордера на ваш арест.

Она засмеялась ему в лицо.

— По какому обвинению?

— Можете сами выбрать. Сделки с наркотиками? В конце концов, вы ведь якшались с известным дилером и скрылись из кафе, когда туда нагрянула полиция. Или вы предпочитаете обвинение в убийстве? Полетт все подтвердит… Я говорю об убийстве Дэниела Блэкхарта. Иза почувствовала, как у нее задрожали губы.

— Но это смешно! Обвинение лопнет. Да и меня уже не будет в этой проклятой стране.

— Видите ли, Иза, совсем не обязательно, чтобы обвинения подтвердились. Достаточно их просто предъявить. А я позабочусь, чтобы ваш муж узнал все в деталях. Вы пытаетесь бороться с ним за сына, но, поскольку вы уже бросили однажды своего ребенка, ни один суд в мире не доверит вам опеку над мальчиком, особенно если на вас будет висеть обвинение в убийстве и связях с наркодельцами.

— Но… вы не можете…

— Могу. И сделаю это. Послушайте, вам вернули дочь — вспомните, как вы этого хотели. Неужели вы пожертвуете всем ради обычной мести?

— Это чудовищно, — воскликнула Изидора, тщетно пытаясь найти изъян в его рассуждениях.

— Конечно, — легко согласился он. — Но достаточно эффективно, вы не согласны? Любая попытка причинить мне неприятности — и вы опять потеряете ребенка. Причем на этот раз совершенно законно, по постановлению суда.

— Ко мне прислушаются…

— До сих пор ведь этого не случилось. Моя дорогая, вы переоцениваете доверие ваших слушателей. Истеричная американка всегда проиграет солидному государственному деятелю.

— Что, черт побери, вы предлагаете?

— Сейчас я пойду к командиру этого небольшого отряда и скажу ему, что произошла ужасная ошибка. Вы не опасная террористка, как мы все предполагали, а жена и мать, поссорившаяся с мужем. Они проглотят это объяснение после представления с ребенком. Потом вы сядете в самолет. Немедленно. Сегодня. Забудьте об Англии, забудьте обо всем, что видели здесь, и никогда не возвращайтесь.

— Забыть о том, что сделали вы и ваша дочь?

— Да. Если не хотите потерять вашу дочь.

— Вы надеетесь, что я забуду то, что вы сотворили со всеми этими невинными младенцами?

— Эта авантюра с усыновлением не имела ко мне никакого отношения. То, что я сказал вам о Фолде, правда. С ним покончено — навсегда.

— Забыть о Дэниеле? — прошептала Изидора сквозь стиснутые зубы. — Никогда!

— Послушайте, перед вами простая альтернатива: можете забрать или своего ребенка, или меня. Месть или Бэлла. Все очень просто. Ну, что вы выбираете?

Изидора застыла, потрясенная. В голове она прокручивала сценарий Деверье, пыталась найти в нем брешь, но каждый раз наталкивалась на глухую стену.

— Посмотрите на свою дочь, Иза. Посмотрите внимательно. И вы увидите, что в действительности у вас нет выбора.

Нет выбора. Нет выбора. Слова Деверье прожигали мозг Изы, а он направился к полицейскому и начал что-то объяснять, яростно жестикулируя. Они уничтожили истину, пока ее вели назад, через паспортный контроль, в мир реальных людей. Но Дэниела там не было. Эта мысль давила на ее мозг, подавляла чувства даже во время короткого полицейского допроса, хотя ей помогал Деверье. Изидора только прижимала к себе Бэллу и плакала.

Ее отпустили. С предупреждением.

Деверье улыбался. Ей так хотелось ударить его, изуродовать издевающееся лицо, сбить с него снисходительную усмешку, но она не могла этого сделать, не отпустив Бэллу. А она теперь никогда, никогда не расстанется с дочерью.

Она и Бэлла. Изидора думала, что это все, что ей нужно в жизни. Увы, оказалось недостаточно. Она не могла забыть то, что узнала и увидела, вычеркнуть из памяти детей, которых подвергли чудовищным испытаниям, потому что не хотела, чтобы это повторилось. Она не могла разлюбить Дэниела и никогда не перестанет ненавидеть Деверье. Изидора страдала от собственного бессилия, ей было невыносимо стыдно.

Нет выбора!