"Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV" - читать интересную книгу автора (Гьяцо Тензин)

Глава восьмая Паломничество в Индию

Мой друг Махарадж Кумар из Сиккима специально прибыл в Лхасу, чтобы доставить мне приглашение, его визит был подобен лучу симпатии и здравомыслия внешнего мира. Я был приглашен индийским обществом Махабодхи - организацией, основанной 70 лет назад для распространения учения Будды и для того, чтобы заботиться о паломниках в храмах Индии - посетить "Будда Джаянти" - празднование 2500 лет со дня рождения Будды.

По многим причинам, и политическим и религиозным, я очень хотел поехать. Само празднование Будда Джаянти было событием громадного значения для всех буддистов. Кроме того, всякий тибетец надеялся однажды совершить паломничество в Индию. Для нас это всегда была святая земля - место, где родился основатель буддийской культуры, и источник мудрости, которую на протяжении столетий привносили в наши горы индийские святые и провидцы. Религия и общество Тибета и Индии развивались по-разному, но, тем не менее, Тибет оставался порождением индийской цивилизации.

А со светской точки зрения визит в Индию предлагал мне как раз ту возможность, в которой я так нуждался, - чтобы, по крайней мере, на время отойти от тесных контактов и бесплодных споров с китайцами. И не только это. Я надеялся, что мне представится возможность поговорить с господином Неру и другими демократическими лидерами и последователями Махатмы Ганди и попросить их совета.

Мне трудно было бы преувеличить наше чувство политического одиночества в Тибете. Я знал, что все еще оставался неопытным в международной политике, но такими были все в нашей стране. Мы знали, что и в других странах бывали ситуации наподобие нашей и что в демократическом мире накоплена сокровищница политической мудрости и опыта. Но до сих пор ничто из этого не было нам доступно, и мы вынуждены были действовать, руководствуясь необразованным чувством. Мы отчаянно нуждались в дружественном мудром совете.

Была и еще одна причина, почему я хотел ехать. На протяжении долгого времени у нас были дружеские контакты с британским правительством в Индии. На самом деле это был наш единственный контакт с западным миром. Но после того, как власть в Индии была передана индийскому правительству, политические контакты с Британией ослабли, и я был уверен, что мы должны попытаться реанимировать их и сохранять сильными как жизненно важную связь с миром терпимости и свободы.

Это желание поехать было не только моим собственным. Народ Тибета прослышал об этом приглашении и через моих чиновников настаивал, чтобы я принял его - по всем упомянутым причинам, за исключением того, что им не приходило в голову, как мне, что я должен отойти от непосредственных политических проблем.

Но просто хотеть поехать было недостаточно. Если китайцы не дозволили бы мне ехать, они легко могли остановить меня, и поэтому я должен быть начать с того, чтобы испросить их одобрения. Я проконсультировался с генералом Фан Мином, который был в Лхасе

С самого начала, а сейчас действовал как старший представитель китайского правительства. Он начал с того, что мог дать мне только советы. Но он не оставил мне никаких сомнений, что это будут советы такого рода, которые должны быть приняты. И когда он начал говорить, сердце мое упало. "По причинам безопасности, - сказал он, - визит в Индию нежелателен". Он также думал, что Подготовительный комитет должен сделать так много работы под моим председательством, что я должен оставаться в Лхасе. "И кроме того, - добавил он, в качестве извинения, - приглашение было всего-навсего приглашением религиозной организации, а не правительства Индии", - поэтому мне не обязательно было его принимать лично, и я с легкостью мог послать какого-нибудь заместителя.

Я был очень разочарован, но не мог заставить себя полностью отказаться от надежды. Поэтому я отложил назначение заместителя и не сообщил обществу Махабодхи, что не могу приехать. Через четыре месяца, в середине октября 1956 года, генерал предложил, что мне следует назвать имя заместителя, так как имя его следовало послать в Индию заранее. Тогда я действительно распорядился подготовить делегацию под руководством моего младшего учителя, который действовал бы от моего имени.

Но первого или второго ноября генерал вновь пришел повидаться со мной и сообщил, что первого октября китайское правительство получило телеграмму от индийского правительства, приглашающего меня и Панчен-ламу в качестве гостей на этот праздник, и добавил, что китайское правительство рассмотрело все аспекты этой проблемы, и поэтому, если я хочу, то могу ехать.

Я был обрадован, как и всё лхасское население. Стала распространяться история, что индийский генеральный консул в Лхасе рассказал о приглашении нескольким людям до того, как генерал сообщил об этом мне. И, конечно, все предполагали, что китайцы старались сохранить приглашение в тайне до тех пор, пока не стало бы слишком поздно его принять, и они вынуждены были передать его мне только потому, что об этом стало известно.

Итак, я приготовился ехать. Но перед тем, как я оставил Лхасу, мне, как школьнику, была преподана длинная лекция генералом Чжан Цзинь-у, который только что вернулся в качестве постоянного представителя Китая. Я нашел ее очень интересной, хотя, может быть, и не в том смысле, который вкладывался в нее самим генералом. Он рассказал, что недавно были небольшие волнения в Венгрии и Польше. Они были начаты небольшой группой лиц под влиянием иностранных империалистов, но советская Россия немедленно оказала венгерским и польским народам помощь по их просьбе и безо всякого труда прихлопнула реакционеров. Реакционеры всегда высматривают шанс создать трудности в социалистических странах, но солидарность социалистических держав настолько велика, что одна из них всегда может рассчитывать на помощь других. Он настолько долго говорил об этом, что я понял, что это был намек или предостережение, что никакой другой стране не будет дозволено вмешаться в тибетские дела. И затем он продолжил говорить о моем визите в Индию. Хотя праздник Будда Джаянти был чисто религиозным, но организация празднований каким-то образом была связана с ЮНЕСКО. Китайское правительство тоже посылает туда делегацию, но есть возможность, что Гоминьдан также попытается послать делегацию с Тайваня. Если это произойдет, китайцы покинут праздник и уже предупредили об этом индийское правительство, и я также должен буду отказаться принимать участие, если будет присутствовать кто-то с Тайваня. Китайский посол передаст мне последнюю информацию, как только я достигну Индии.

Далее он предостерег меня, что, если кто-то из индийских лидеров будет спрашивать меня об индо-тибетской границе, я должен сказать только, что эта проблема в компетенции министерства иностранных дел Пекина. Также могут спросить о ситуации в Тибете. Если спрашивать будут младшие журналисты или официальные лица, я должен говорить, что имели место небольшие трудности, но сейчас все нормально. Если это будет г-н Неру или кто-то из высших лиц индийского правительства, им можно сказать немного больше, - что в некоторых частях Тибета были мятежи.

Финальная часть этой лекции состояла в предложении, что, если я собираюсь во время празднования произносить речи, то лучше бы я их подготовил заранее в Лхасе. Я действительно собирался сказать речь во время Джаянти, - и перед моим отъездом генеральным секретарем Подготовительного комитета в консультации с китайцами для меня был написан проект речи. Прибыв в Индию, я полностью переписал её.

К тому времени дорога была достроена до самого Ятунга, и оттуда до границы оставалось только двухдневное путешествие. Это была часть сети стратегических дорог, которые китайцы лихорадочно строили для того, чтобы покрыть нашу страну своими военными постами. Но эта же дорога укоротила путешествие из Лхасы в Индию от нескольких недель до нескольких дней.

Мы добрались до Ятунга за два дня. По дороге, в Шигацзе, где китайцы устроили автомобильную переправу через Брахмапутру, к нам присоединился Панчен-лама. На четвертый день мы пересели на пони, которые пока еще оставались единственным средством пересечения Гималайских перевалов. Китайский генерал Цзин Мин-и, заместитель командира дивизии, двигался с нами вплоть до Чумбитханга, последнего тибетского поселения. Оставляя нас, он прочёл мне еще одну небольшую лекцию. Он с сожалением сказал, что в Индии много реакционеров и я должен быть очень осторожным, когда буду говорить с ними. Он напомнил мне, что в качестве вице-председателя Китайской Национальной ассамблеи я представляю и Китай, не только Тибет. Поэтому я должен всем рассказывать о великом прогрессе, который совершил Китай в развитии естественных ресурсов и подъеме жизненного уровня населения. И не должен оставлять никаких сомнений в умах людей, которых я буду встречать, что в Китае и Тибете имеется полная религиозная свобода и все другие виды свобод. А если кто-то мне не поверит, то я могу сказать им, что они могут посетить Китай, когда только пожелают.

Это была последняя инструкция, которую я получил до пересечения границы. Дорога из Тибета в Индию - путешествие драматическое. 50 миль по безлюдному тибетскому плато, где впереди виден только белый пик Чомолхари. В Пхари дорога проходит совсем рядом с горой, которую можно рассмотреть в ее в полном одиноком великолепии. Затем дорога резко обрывается вниз и спускается в сосновые и рододендровые леса долины Чхумби, где в изобилии растут дельфиниумы, аканиты и желтые маки. При этом возникало чувство, что, спускаясь, попадаешь в совершенно иной мир - мир обширных жарких долин Индии, простирающихся вдаль и вниз во все стороны, и в мир изобильных городов и океана, которые немногие из тибетцев когда-либо видели.

Но впереди все еще ждал перевал, на который нужно взбираться, Натху-ла. И дорога вновь идет над линией лесов до границы перевала, возвращая нас снова к знакомым пустынным видам Тибета, перед тем, как окончательно спуститься в долины Сиккима.

Путь через долину Чхумби всегда был главными вратами между Индией и Тибетом. Это был маршрут, по которому проходила британская экспедиция 1903 года, и маршрут, который использовали купцы после соглашения 1904 года. Они шли только до Гьянцзе, по единственному маршруту, разрешенному иностранцам в Тибете. В долине находится город Ятунг, в который я переехал, когда в 1950 году началось китайское вторжение. Но с тех пор он изменился. Тогда я спускался в долину на пони, а теперь ехал вниз по китайской дороге в китайской машине.

Это было, конечно, в десять раз быстрее и гораздо удобнее. Но, подобно всем тибетцам, я предпочел бы, чтобы все оставалось, как раньше. И примечательно, что в высшей точке этой дороги, в Пхари, был пример того, как странно иногда китайцы могли выглядеть. Я думаю, что они читали о разреженной атмосфере высоких гор, и здесь, на дорогах, по которым люди путешествовали столетиями пешком и на лошадях, теперь можно было видеть, как китайцы едут, удобно усевшись в своих машинах и с кислородными масками на лицах!

За Ятунгом пейзаж был мне незнаком, и, выйдя из машины, освободившись от моих китайских наставников, я поднялся верхом до границы, проходящей по Натху-ла, с чувством приятных ожиданий и волнения, каких я не переживал с детских времен. Когда мы начали длительное восхождение, погода была солнечной и ясной. Но вскоре мы въехали в облако и последние несколько тысяч футов продвигались в холоде и влаге. Это только добавило удовольствия от теплоты приема, оказанного нам на вершине.

Первое, что я увидел на границе, был почетный караул, и затем меня приветствовали Махарадж Кумар и индийский политический представитель в Сиккиме, который передал мне приветствие от президента, вице-президента, премьер-министра и правительства Индии. Он подарил мне шарф, символ приветствия в Тибете, - и гирлянду из цветов, соответствующий традиционный символ в Индии. Мы спустились с перевала вместе и провели счастливую ночь в Цонго, на сиккимской стороне.

На следующий день мы выехали в Гангток, столицу Сиккима. По мере того, как мы продвигались через Сикким и Северную Индию, меняя наш транспорт этап за этапом с архаического на современный, росла и безыскусная радость встречающих нас толп, и мне казалось, будто я совсем не в чужой стране, - я чувствовал себя дома.

Через десять миль мы оставили своих пони и пересели на джипы. Там к нашей партии присоединился китайский посол. Затем, невдалеке перед городом, присоединились махараджа Сиккима и его министры. И я пересел из джипа в его машину.

С этой машиной произошел довольно забавный инцидент. На ней был с одной стороны сиккимский флаг, а с другой - тибетский. Но при въезде в город мы ненадолго остановились, и громадная толпа народа бросала шарфы и цветы в знак приветствия. В этот момент я с удивлением заметил одинокого китайского джентльмена, который оказался переводчиком посла. Он убрал тибетский флаг и торопливо привязывал вместо него китайский. Мои индийские друзья тоже его заметили, и я был доволен, что и они обнаружили забавную сторону этого инцидента.

Мы завершили путешествие на специальном самолете, и, когда приближались к Нью-Дели, открылся великолепный вид столицы, которую построили британцы и затем оставили в наследие новой и свободной Индии.

В аэропорту меня ожидали вице-президент доктор Радхакришнан и премьер-министр г-н Неру. Китайский посол, который был с нами в самолете, настаивал на том, что именно он представит меня им, а затем членам дипломатического корпуса. Он провел меня вдоль линии встречающих, представляя официальным лицам многих стран. Мы подошли к представителям Британии, и я подумал, что же случится, когда мы дойдем до представителя Соединенных Штатов? Это было тонкое упражнение в дипломатических манерах. В критический момент китайский посол вдруг исчез, как маг, и я был оставлен лицом к лицу с американцами. Кто-то из индийского министерства иностранных дел тактично подошел и представил нас.

В город я ехал с д-ром Радхакришнаном. Он сказал, что очень рад познакомиться со мной, и сердечно говорил о древних связях между нашими странами. Большие толпы собрались по сторонам дороги меня приветствовать. В руках людей были флаги и украшения, подготовленные для Будда Джаянти. Мы направились в Раштрапати Бхаван, официальную президентскую резиденцию, и там, на пороге зала Дурбар, меня встретил президент, доктор Раджендра Прасад, со своей доброй улыбкой и мягким голосом. Оба эти лидера произвели на меня большое и хорошее впечатление. Я чувствовал, что они преданные и образованные люди, которые символизировали вечный дух индийского народа.

Мой самый первый визит моего первого утра в Нью-Дели был в Раджгхат, место кремации Махатмы Ганди. Я был глубоко взволнован, когда молился там на зеленых газонах, убегающих вниз в реку Ямуну. Я чувствовал присутствие благородной души, души человека, который по жизни своей, возможно, был величайшим в нашем веке человеком, который сумел вплоть до самой смерти сохранять дух Индии и человечности, - истинный ученик Будды, подлинно верующий в мир и согласие между людьми.

Пока я стоял там, я думал: какой мудрый совет дал бы мне Махатма, если бы был жив? Я был уверен, что он посвятил бы всю свою силу воли и характера мирной кампании за свободу народа Тибета.

Я горячо желал бы встретиться с ним в жизни, но, и стоя на этом месте, я ощущал, что вошел с ним в тесный контакт, и понял, что его совет состоял бы в том, чтобы всегда следовать пути мира. И тогда и теперь моя вера в доктрину ненасилия, которую он проповедовал и практиковал, остается неколебимой. Теперь я еще более твердо решился следовать его пути, какие бы трудности мне на нем ни встретились. Я решился еще сильнее, чем когда-либо, никогда не опираться на насильственные действия.

После этого паломничества два или три дня я был занят в празднествах Будда Джаянти. Это дало мне возможность, о которой я так мечтал, поговорить толком с мудрыми людьми из различных частей мира, которые работали, не испытывая какого-либо непосредственного давления, для провозвестия учения Будды, для блага мира во всем мире. Мир между нациями был ведущей мыслью моего ума, и, когда на симпозиуме я произносил речь, я подчеркивал мирный характер буддийской веры. Я высказал надежду, что эти празднования помогут распространить знания о пути пробуждения не только в Азии, но и среди людей западного мира, ибо учение Будды может не только помочь отдельным людям вести осмысленную и мирную жизнь, но также и помочь прекратить вражду между нациями: в принципах буддизма может быть найдено спасение человечества.

Теперь могу добавить, что с удовольствием развил бы это высказывание. Спасение человечества находится в религиозном чувстве, которое присутствует во всех людях, какой бы веры они ни придерживались. И именно насильственное подавление этого чувства является врагом мира.

Только после этих празднований впервые мне удалось по-настоящему поговорить с г-ном Неру, и мое мнение о нем развилось и перешло на следующую стадию. Я уже объяснял, почему мне так хотелось приехать в Индию, и теперь я с колебаниями стал приходить к новому выводу. Я стал думать, что мне не следует возвращаться и что мне лучше было бы оставаться в Индии до той поры, пока не появятся знаки положительных изменений в китайской политике. Может быть, мое чувство близости Махатмы Ганди и встречи с таким множеством ученых, умных, симпатизирующих людей помогли прийти к такому печальному решению. Ведь почти впервые я встретил людей, которые, не будучи тибетцами, испытывали искренние симпатии к Тибету. Дома, думал я, я более не могу помочь своему народу, я не могу подавить их желание прибегнуть к насилию, и все мои мирные начинания до сей поры оказывались неудачными. Но из Индии я мог бы, по крайней мере, рассказать народам всего мира, что происходит в Тибете, и попытаться заручиться их моральной поддержкой, что, возможно, привело бы к каким-то изменениям в безжалостной политике Китая.

Я должен был объяснить это господину Неру. Мы разговаривали наедине, за исключением его тибетского переводчика. Вначале я сказал ему, насколько признателен за предоставленную мне возможность посетить Индию и побывать на Будда Джаянти, а затем объяснил, насколько отчаянным стало положение в Восточном Тибете и как мы все боимся, что еще худшие беды распространятся в остальной части страны. Я сказал, что вынужден считать, что китайцы в действительности хотят навсегда разрушить наши обычаи и религию и таким образом оборвать наши исторические связи с Индией.

Все тибетцы, сказал я ему, сейчас связывают все свои остатки надежды с правительством и народом Индии. И затем я объяснил, почему хотел бы остаться в Индии до тех пор, пока мы не сможем получить свободу мирными средствами.

Он был очень добр и терпеливо слушал, но был твердо убежден, что в настоящий момент для Тибета ничего нельзя сделать. Он сказал, что никто никогда формально не признает независимость нашей страны. Он согласился, что бесполезно пытаться воевать с китайцами, - если бы мы попытались сделать это, они легко могли бы ввести большие силы, чтобы подавить нас полностью. Он рекомендовал мне вернуться в Тибет и попытаться мирным путем добиться исполнения соглашения из 17 пунктов. Я сказал, что делал для этого все, что было в моих силах, но, как я ни старался, китайцы отказывались соблюдать свою сторону соглашения, и я не видел никаких признаков перемены в их отношении. Относительно этого он пообещал поговорить с Чжоу Энь-лаем, который прибывал в Индию на следующий день, и наша встреча завершилась.

Я тоже поговорил с Чжоу Энь-лаем: я отправился в аэропорт встретить его и в этот же вечер имел с ним долгую беседу. Я рассказал, что в наших восточных провинциях ситуация становится все хуже и хуже. Что китайцы вводят перемены без какого-либо учёта местных условий, а также желаний и интересов народа. Чжоу Энь-лай казался симпатизирующим, и сказал, что, должно быть, местные китайские чиновники совершают ошибку. Он пообещал, что передаст то, что я сказал, Мао Цзэ-дуну, но я не мог добиться от него какого-либо определенного обещания улучшить положение.

Но через несколько дней Чжоу Энь-лай пригласил моих старших братьев Тубтена Норбу и Гьело Тондупа на обед в китайское посольство, и беседа, которую они с ним имели, была значительно более обнадеживающей и конкретной. Мои братья не имели никакой официальной позиции в нашем правительстве и могли позволить себе говорить более откровенно без страха вызвать непосредственную реакцию в Тибете, и, когда они мне потом рассказали о своей беседе, казалось, что они полностью высказали свои критические соображения.

Они сказали Чжоу Энь-лаю, что многие столетия Тибет почитал Китай как важного и дружественного соседа, однако сейчас китайцы в Тибете обращаются с тибетцами, как будто они были смертельными врагами. Они выборочно используют худших из тибетцев - отбросы тибетского общества для того, чтобы внести раскол, и игнорируют многих патриотично настроенных тибетцев, которые могли бы быть способны улучшить отношения между тибетцами и китайцами. Они поддерживают Панчен-ламу в светских делах для того, чтобы возобновить старый раскол между моим и его предшественниками и таким образом подорвать авторитет нашего правительства. И они содержат в Тибете, особенно в Лхасе, такие громадные и ненужные армии, что наша экономика разрушена и цены поднялись до такого уровня, что тибетцы находятся на грани голода. Именно народные массы, а не правящий класс Тибета, наиболее жестко настроены против китайской оккупации. Именно они требуют, чтобы армии были выведены и подписаны новые соглашения между нами как между равными партнерами. Но китайцы в Лхасе не прислушиваются к народному мнению.

Чжоу Энь-лай, как казалось, не был доволен этими прямыми словами, но оставался, как всегда, вежливым и гостеприимным. Он заверил моих братьев, что китайское правительство не имело намерений использовать нежелательных тибетцев или Панчен-ламу для того, чтобы подорвать мой авторитет или внести раскол. Они и не собирались вмешиваться в дела Тибета или стать обузой для экономики. Он согласился, что, возможно, некоторые трудности были вызваны недостатком понимания со стороны местных китайских чиновников, и пообещал улучшить доставку продовольствия в Лхасу и начать постепенный вывод китайских войск, как только Тибет сможет сам управлять своими делами. Также он сказал, что передаст эти жалобы Мао Цзэ-дуну и постарается проследить, чтобы их причины были устранены. "Эти обещания, - сказал он, - не пустые слова", - и мои братья могут оставаться в Индии, если хотят убедиться, исполнились его обещания или нет. И если нет, - они имеют полную свободу критиковать китайское правительство.

Но в конце беседы он добавил, что у него тоже есть просьба. Он слышал, что я раздумываю, не остаться ли в Индии, и хотел бы, чтобы они убедили меня вернуться в Тибет. Если я не вернусь, это может принести только вред мне и моему народу.

После этих встреч с Чжоу Энь-лаем я отправился в путешествие по Индии. Мне показали несколько промышленных объектов, например громадную гидроэлектростанцию в Нангале, и я впервые увидел ту громадную разницу между тем, как подобные вещи организуются При коммунизме и в свободной демократической стране, всю разницу в атмосфере и духе между принудительным и свободным трудом.

Главная моя цель, однако, состояла в совершении паломничества в исторические и религиозные центры.

Итак, я отправился в Санчи, Аджанту, Бенарес, Бодх-Гаю. Я был в восторге от шедевров индийского религиозного искусства, сочетавшего творческий гений и пылкую веру. Я думал о том, как сектантство и межобщинная вражда повредили этому наследию в прошлом и как ненависть была заменена спокойствием и миром благодаря введению религиозных свобод в индийской Конституции. В Бенаресе и Бодх-Гае я нашел тысячи тибетских паломников, которые меня там ждали, и в обоих этих местах я говорил перед ними об учении Будды и внушал им, что они всегда должны следовать пути мира, который он для нас так ясно указал.

Визит в Бодх-Гаю стал для меня источником глубокого вдохновения. Любой верующий буддист всегда связывает Бодх-Гаю с тем, что в нашем религиозном и культурном наследии является наиболее возвышенным и почитаемым. С самого детства я думал и мечтал об этом визите и вот теперь я стоял на том священном месте, где святая душа, достигшая Махапаринирваны - высшей Нирваны, нашла путь к спасению для всех существ. Когда я стоял там, мое сердце переполнило чувство духовного воодушевления и оставило меня в задумчивости о том знании и воздействии божественной силы, которая есть в каждом из нас.

Когда я еще находился в паломничестве, по дороге в Сарнатх, ко мне прибыл посланник из китайского посольства в Дели. Он принес телеграмму от генерала Чжан Цзинь-у, китайского представителя в Лхасе, в которой говорилось, что ситуация дома обострилась. Шпионы и коллаборационисты планируют большое восстание, и я должен вернуться как можно скорее. И уже в Бодх-Гае один из моих китайских сопровождающих передал мне сообщение, что Чжоу Энь-лай возвращается в Дели и очень хочет меня увидеть. Поэтому уже через несколько дней я должен был вернуться в мир политики, враждебности и недоверия.

В Дели Чжоу Энь-лай тоже сообщил мне, что ситуация в Тибете ухудшилась и мне следует возвращаться. Он не оставил у меня никаких сомнений в том, что, если народное восстание действительно поднимут, он готов использовать силу, чтобы подавить его. Я помню, он говорил о том, как склонны мы, тибетцы, живущие в Индии, создавать проблемы. И что я должен принять решение, какому курсу мне следовать.

Я ответил ему, что еще не готов ответить, что собираюсь делать, и повторил все, что говорил ему ранее о наших бедах в условиях китайской оккупации. Я сказал, что мы были бы готовы забыть все обиды, которые были причинены нам в прошлом, но бесчеловечное обращение и репрессии должны быть прекращены.

Он ответил, что Мао Цзэ-дун сказал совершенно ясно, что реформы "будут вводиться в Тибете исключительно в соответствии с пожеланиями народа". Он говорил так, как будто до сих пор не понимал, почему тибетцы не приветствуют китайцев. Он сказал мне, что, как он слышал, меня пригласили посетить Калимпонг на севере Индии у границ Тибета, где есть большая тибетская община, некоторые из членов которой уже стали беженцами от китайского правления. Он сказал, что мне не следует туда ехать, если эти люди создадут беспорядки.

Я ответил ему лишь, что обдумаю это. На этом он закончил нашу беседу, предупредив меня, что некоторые индийские официальные лица очень хороши, но иные весьма своеобразны, поэтому я должен быть внимательным. Этот разговор остался незавершённым, и я ушел, чувствуя беспокойство и неудовлетворенность.

На следующее утро пришел еще один старший член китайского правительства, маршал Хо Лунг, чтобы повторить совет Чжоу Энь-лая, что я должен сейчас же возвращаться в Лхасу. Я помню, как он процитировал китайскую пословицу: "Снежный барс выглядит благородно, когда находится в своих горах, но, когда он спускается в долину, с ним обращаются, как с собакой".

Я не был расположен к дальнейшим спорам, но затем обдумал и совет господина Неру, а также уверение, которое Чжоу Энь-лай дал мне и моим братьям. Я сказал маршалу, что решил возвращаться, доверившись обещаниям, которые были даны мне и моим братьям, и надеясь, что они будут исполнены.

Перед тем, как оставить Дели, я последний раз встретился с Неру и хочу привести его собственное мнение о встречах с Чжоу Энь-лаем и со мной. Он представил его в нижней палате индийского парламента в 1959 году:

"Когда премьер Чжоу Энь-лай приезжал сюда 2 или 3 года назад, он был достаточно любезен, чтобы подробно обсудить со мной проблемы Тибета. У нас был искренний и достаточно содержательный разговор. Он сказал мне, что, хотя Тибет и был на протяжении долгого времени частью китайского государства, они не рассматривают Тибет как провинцию Китая. Народ там отличается от народа Китая, так же как отличается и население других автономных районов китайского государства, хотя они и составляют часть этого государства. Поэтому они рассматривают Тибет в качестве автономного района, который сохранит свою автономию. Далее он сообщил мне, что было бы абсурдным думать, что Китай собирается силой ввести коммунизм в Тибете. Коммунизм не может быть введен таким образом в очень отсталой стране, и они не будут делать это, даже если и хотели бы ускорить реформы. Даже и те реформы, которые они предполагают провести, они собираются отложить на длительное время".

Говоря же о встрече со мной, г-н Неру сказал:

"Примерно в это же время здесь был и Далай-лама, и у меня были с ним длительные беседы. Я сообщил ему о дружественном подходе премьера Чжоу Энь-лая и о его уверениях, что он будет уважать автономию Тибета. Я предложил ему принять эти уверения с верой и сотрудничать в сохранении автономии и введении некоторых реформ в Тибете. Далай-лама согласился, что, хотя его страна, по его мнению, и достаточно развита духовно, социально и экономически она была отсталой и реформы необходимы".

Я помню, что во время нашей последней встречи сказал г-ну Неру, что решил возвращаться в Тибет по двум причинам: во-первых, потому что он посоветовал мне сделать это, и, во-вторых, потому что Чжоу Энь-лай дал определенные обещания мне и моим братьям. Личность господина Неру произвела на меня большое впечатление. Хотя он и принял дело Махатмы Ганди, я не заметил в нем какого-либо признака религиозного рвения, но увидел в нем блестящего государственного деятеля, мастерски владеющего международной политикой, глубоко любящего свою страну и верящего в свой народ. Он был тверд в своих поисках мира ради их блага и прогресса.

Я также помню, что в той беседе мы говорили о моем желании посетить Калимпонг. Господин Неру знал, что Чжоу Энь-лай не советовал мне делать это, и был склонен согласиться, что публика там могла создать беспорядки и попытаться убедить меня не возвращаться в Тибет. "Но Индия свободная страна, - сказал он, - и никто не может остановить людей в Калимпонге от выражения своего мнения". И он добавил, что, если я действительно хочу туда отправиться, его правительство организует все необходимое и позаботится обо мне. Я решил, что должен побывать там, несмотря на совет Чжоу Энь-лая.

Это была не совсем политическая проблема. У меня была духовная обязанность посетить моих соотечественников, и здесь, конечно, Чжоу Энь-лай не мог давать мне указания. Итак, я отправился в Калимпонг и встретился не только с тибетцами, которые там жили, но также и с депутацией, которая была послана моим правительством в Лхасе для сопровождения меня домой.

На самом деле, они единодушно предложили, чтобы я остался в Индии, поскольку ситуация в Тибете стала совершенно отчаянной и опасной. Но я уже решился дать китайцам еще один шанс исполнить обещание своего правительства и сделать еще одну попытку двинуться к свободе мирным путем.

Я устал от политики. Политические разговоры занимали большую часть моего времени в Дели и заставили меня сократить паломничество. У меня возникло отвращение к ним, и я с удовольствием бы удалился от политики совсем, если бы не мои обязанности перед народом Тибета. Поэтому я был счастлив найти в Калимпонге и Гангтоке время для медитации и передачи религиозного учения народу, который собирался меня слушать.

В горах начинались снегопады, и мне пришлось ждать почти месяц, прежде чем путь в Тибет через Натху-ла открылся.