"Роман о себе" - читать интересную книгу автора (Казанов Борис)

Глава 3. Я - семьянин

Вынимаю наушники из ушей: кончилась кассета. Оказывается, все это время, что страдал о погибших рассказах, я наслаждался «Малышом” (так называю свой плеер «HARMONY»), зарядив его PINK FLOYD «WISH WERE HERE». Я не меломан, не знаю, что это такое. Просто все, что ни делаю, я с чем-то сочетаю: размышляю под музыку, читаю в туалете, разговариваю, думая о своем; утверждаю то, что отрицаю, - и так далее.

Однако пора собираться: сегодня у меня занятый день.

Выхожу в большую комнату. Там, кроме книг - небольшой библиотеки; красивейшего черного камня-голыша за стеклом и абстракционистского натюрморта, подаренного приятельницей-художницей, не имеется ничего такого, о чем можно в двух словах сказать. Особенно, если собрался уходить. Под натюрмортом сидит моя теща Нина Григорьевна. А рядом с ней присела, не раздеваясь, чтоб срочно поведать свои невзгоды матери, моя жена Наталья. Я в курсе того, что произошло: сломался маршрутный троллейбус, на который Наталья имела проездной. В спешке пересела в автобус, не успев пробить талон, и была оштрафована на половину минимальной зарплаты.

Меня бесила невезучесть Натальи, вечные трудности, которые она создавала из ничего. Ну, застукали без талончика. Обязательно надо платить, что ли? Притом, оштрафовал человек, чьего ребенка она воспитывала в детском саду за никчемные гроши! Эта вечная ее растерянность, неумение противостоять наглости, силе… В итоге деньги, отложенные на продукты, как корова языком слизала. В этом была угроза для моих сбережений; я их скупо отмерял жене, растягивая сумму до отъезда. А сейчас, когда я задумал «Роман о себе», добавилась опасность и для романа. Пора принять меры, поставить вопрос ребром: никакой я уже ни муж, ни семьянин. Однако, вопреки этому внушению, еще не замеченный ими, я смотрю на Наталью, выуживая из нее, высветляя за прожитыми годами, как за прослойкой из папиросной бумаги, - нет, не образ, а реальный лик Натальи, которую любил и люблю. Я не убежден, что она смогла бы вот так дотянуться до себя, и вспоминаю, как недавно, размашисто отвернув юбку, чтоб показать ушибленную ногу, показала мне то, что я, изведавший сладость Натальи, все же не ожидал узреть: свое белое, как нетронутое тело, совсем молодое по белизне… Как же она допустила убить в себе то, что я сохранил?

Тут все открыли глаза, что я стою: и дочь Аня, разговаривавшая по телефону, и сын Олег, он как раз вошел, загородив, по обыкновению, просвет в коридор, чтоб незаметно проскочила в его комнату подружка. Все уставились на меня: или вид у меня какой? Все ж я сегодня не бесполезно отсидел утро… Вдруг меня задело это внимание, при котором все умолкли. Я сказал, что пришло в голову:

- Знаете, какой-то я стал недоверчивый…

Наталья глянула вопросительно, теща суровым взглядом повела вдоль - знаем, мол…

- Приснилось: две бабы предлагают себя, а я им не верю…

Мне в самом деле снился сон; не такой в точности, я его слегка испохабил. Я видел двух девушек, которых когда-то знал, но о них забыл; и они обе смотрели на меня с нежностью, надеясь, что я какую-то из них выберу; а я не знал, что ответить, так как уже был женат на Наталье, - я стоял и молчал, не в силах вынести их нежных взглядов, и я упал, - и это была смерть, а не обморок… Занятный сон! Отчего бы и не выложить, как на самом деле? Но слова вылетели: сын, усмехнувшись, прошел в свою комнату; Аня продолжила разговор по телефону. Дети привыкли, что от меня можно ждать чего угодно. Наверное, если бы я, как герой «Мистерий» Гамсуна, никогда не державший скрипки, вдруг сыграл сейчас, как Ойстрах, - они б и ухом не повели! Наталья тоже попривыкла, но сейчас сказанное мной могло навредить здоровью матери, и она, взяв руку матери в свою, начала поглаживать, успокаивая. Нина же Григорьевна вдруг дернулась лицом кверху - спазм сердца! - и разразилась чихом.

Наталья с Аней, счастливые, что все обошлось, пожелали ей:

- Будь здорова, мама!

- Будь здорова, бабушка!…

Теща чихнула еще раз, она страдала от насморка, и пожелания здоровья повторились. После третьего чиха они смущенно приумолкли: выдохлись. Тогда начал я:

- Здоровья вам, Нина Григорьевна!…

Я готов был стоять так и повторять без конца: попробуй, упрекни меня! Но теща, забыв про палку, улетучилась в спальню…

Боже мой, отчего эта старуха стала мне, как кость, поперек горла? Или я не мог предвидеть, что она, уже боясь оставаться в своем большом доме в Быхове и с ужасом ожидая смерти, - что она, приехав к нам, чтоб скоротать зиму, не будет смирно сидеть у телевизора, а примется вымучивать Наталью всякими интригами против меня? Опять примется за свое дело с обреченным, но прямо-таки канальим упрямством своим! Тем более, что в теперешнем своем положении, без паспорта и без прописки, - кто я? У меня как глаза открылись: увидел, какая она старая, согнутая; что ходит неприятно, заложив руки назад; и палка ее, такая же загнутая, валяется в разных углах: где стоит, там и бросит; и какая она чужая мне в моей квартире, где я слонялся до этого, радуясь последней утехе своей никчемной жизни!… Я понимал, что это подло: воспользоваться старостью, чтоб возненавидеть… Сколько у меня врагов неотомщенных, а она: разве она враг мне? Просто мозг мой затемнен, душа сгорает, что остался один.

- Подожди, мама письмо Лёне написала. Бросишь по дороге в ящик.

- Не давай сама, сначала выясни у нее.

Наталья пошла выяснять, но я знал результат: не согласится, чтоб отнес. Недавно он звонил из Киева, ее любимый сын. Теща сказала, объясняя свой насморк: «У нас тут все переболели: Борис, Наташа, Олег»… Я чуть не подскочил в своей комнате: явная ложь! У меня не было никакого насморка… Сейчас Леня может подумать, что я, заболев первый, заразил его мать.

Наталья выглянула из спальни:

- Мы сами бросим, когда пойдем гулять.

- Вот и отлично.

Я глянул на себя в зеркало; это я делал так же постоянно, как проверял курс доллара.

- Счастливо тебе, - сказала Наталья.

- Не желай мне счастья.

- Ладно, я забыла.

- Пока.