"В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г." - читать интересную книгу автора

АЭЛИТА АССОВСКАЯ КАРТОТЕКА

Великой страсти вообще не бывает. Природа позаботилась о том, что если бы А. не познакомился с В., то он точно так же был бы счастлив с С,…Для меня это научный факт.

Английский писатель, XX век

С тех пор как я встретил тебя, человечество стало богаче на одну любовь.

Русский писатель, XX век

Пока ты не пошел вразнос, ты должен разбираться с этими делами сам, вот и все. Это вопрос самолюбия,

Американский писатель, XX век

Нильс Голышев, старший психолог Биоинформационного центра, любил дежурить у Картотеки. Обычно он усаживался в кресле в одной из гостиных и смотрел на безбрежное зеленое море, которое простиралось до самого горизонта. Впрочем, на горизонте человек с хорошим зрением мог бы различить лишь размытые, бледноголубые, переходящие в небо очертания залива. Зеленое море, начинающееся прямо перед окнами, слегка прочерченное желтыми и синими ленточками дорог и юркой серебристой петляющей речкой, было единым лесным массивом. Здание центра располагалось, подобно древним замкам, на горе.

И все тут было естественным и взаправдашним: и лесной массив необычной площади, и возвышенность со светящимся в ночи, уходящим в небо зданием, из окон которого открывался неповторимый, гипнотически действующий вид.

Огромный неподвижный лес дышал, как это было во все времена, тишиной и ни с чем не сравнимым спокойствием. Иногда его оттенки менялись: вблизи он казался светло-зеленым, почти прозрачным, вдоль его далекой кромки различались графически четкие отдельные столетние вершины.

Нильс оторвал взгляд от окна и стал наблюдать по монитору за немногочисленными в это время суток посетителями. Некрасивая девушка с глянцевым от слез носиком… Сорокалетний коротконогий крепыш, упорно не желавший ни с кем встречаться взглядом… Деловитая дама неопределенного возраста в огромных дымчатых очках…

Он привык читать мысли с листа по тем немногочисленным признакам, которые простому смертному совершенно незаметны, но для специалиста представляются чуть ли не кладом. И он мог наперед предсказать все действия этих людей. Сюда приходили, приняв немалую дозу психотропных средств, уединялись в кабинах, припадали к спасительным экранам дисплеев, долго выговаривались, обнажая свою душу перед машиной, которая в этот момент представлялась им какой-то высшей инстанцией, наделенной правом вершить справедливость. И ей, Картотеке, доверяли то, что никогда не позволяли себе открыть людям, разве что посторонним или случайным знакомым, с которыми и встретиться-то больше никогда не доведется; отбросив все запреты, извлекали из глубин своего подсознания то, о чем можно было только думать, думать бесконечно, пока не хватит решимости войти в кабину Картотеки и положить на ее алтарь обнаженную, на все согласную душу.

Некоторые из посетителей требовали у бесстрастно мерцающего экрана немедленной помощи, они были готовы на все, лишь бы их освободили от непривычной, казалось бы, ненужной, все съедающей душевной боли.

Другие пациенты приходили, одержимые желанием отомстить, наказать, реабилитироваться. И вся Картотека - восемь миллиардов закодированных био- и психополей - нацелена была практически на одну задачу - классический треугольник. Стандартную задачу. Все дело лишь в начальных значениях входных параметров, хранящихся в необъятной магнитной памяти Большого Анализатора.

Треугольник… Проклятый треугольник… Нерешаемый треугольник, в математике известный как вариант задачи трех тел, поглощал столько сил, парализовал столько умов, сжигал столько эмоций, что недаром его стали называть форменным бичом двадцать первого века. Население Земли разрослось настолько, что частота возникновения этих пресловутых треугольников стала угрожающей. Поэтому и решили ввести в действие Картотеку, задуманную, в сущности, как “скорая помощь” тем, кто не может или не хочет самостоятельно пройти весь бурелом человеческих отношений.

Сигнальная лампочка над монитором, привлекая внимание Нильса, вспыхнула. Теледатчики встретили очередную посетительницу и проследили за ней, передавая изображение по цепочке.

Она шла медленно, глубоко вдыхая воздух, как это делают, чтобы унять волнение. Нильс видел, как она приказывает себе успокоиться,- так тоже поступают здесь многие. Но с дежурным психологом-консультантом пациенты обычно стараются не общаться, они предпочитают сводить счеты один на один с дисплеем. Посетительница же упорно пробиралась по извилистым коридорчикам центра. Она вглядывалась в таблички над дверьми, и лицо ее в эти моменты выражало напряжение и решимость. Он заинтересованно следил за незнакомкой. Простое платье, почему-то любимого женщинами белого цвета, плавно повторяло линии ее тела, сухого, поджарого, видимо достаточно тренированного.

Она сосредоточенно искала нужную ей дверь. Скорее всего, это была не пациентка: те после многочасового диалога с машиной, дотошно потрошащей их подсознание, когда делается слепок био- и психополей, стремятся выйти на воздух, на свет и медленно вышагивают, избегая контактов, по спокойным, как и сама вечность, еловым аллеям в ожидании ответа.

Впрочем, это мог быть исключительный случай.

Перед дверью в гостиную - очевидно, ее-то она и искала - женщина остановилась. Нильс проследил по экрану, как она еще раз глубоко, что-то про себя отсчитывая, вздохнула, приготовившись войти. Экран перед креслом Нильса тактично погас, и дверь, спрятавшись в стенах, бесшумно расступилась.

– Вы ко мне? - поднялся со своего кресла Нильс.

– Да, если вы доктор Нильс Голышев.

– Нильс Голышев. Собственной персоной.- Он изобразил утрированно старомодный галантный поклон.Прошу садиться. Чем могу быть полезен?

– Понимаете… - Она помялась. - У меня к вам письмо.

– Письмо? - удивился Нильс.- Это интересно. Никогда не думал, что в наш просвещенный век кто-то еще позволяет себе такую роскошь, как писать письма. Позвольте полюбопытствовать.

– Это письмо от Павла Ричкина. Вы с ним когда-то учились вместе…

– Павлуша! Ричкин!-воскликнул Нильс.-Где он?

Что он? Мы не виделись… Даже страшно сказать, сколько лет мы не виделись.

Сквозь легкую светскую болтовню Нильс почувствовал прямо кожей, что при всей его хваленой профессиональной подготовке не столько он изучает посетительницу, сколько исследуют его, пытаются прочесть в его словах второй, более скрытый смысл, сориентироваться во всех оттенках его интонаций, даже в каком-то смысле познать закономерности, управляющие его же действиями.

– Итак, письмо… Вы, кажется, говорили о письме?

Женщина протянула заклеенный плоский бумажный четырехугольник.

– Я должен немедленно ознакомиться с этим документом?

– Да. Павел просил, чтобы вы сделали это в моем присутствии.

Она сидела в кресле с чуть откинутой назад головой, осторожно разглядывая Нильса. На лице ее мелькала неожиданная при ее молодости улыбка, какая-то мудрая и тонкая, граничащая с насмешкой.

Платье ее не играло привычными оттенками цветовой гаммы комнаты: от красного - цвет кресла, в котором она сидела,- до густо-фиолетового - шторы на окнах,- и он догадался: чрезвычайно редкий в наше время натуральный лен. На ее шее висел на тонкой, почти невидимой цепочке зеленый камень, а может быть, и не камень, а тщательно отшлифованное простое стекло.

Временами глаза ее казались того. же цвета, что и одна из многочисленных граней камня.

“…Попробуй сделать что-нибудь для подательницы сего письма. Поверь мне, она стоит того. Однако понимаю: то, чего она добивается, невозможно, это граничит, вероятно, с нарушением этики. Но если в порядке эксперимента?… А вообще, если абстрагироваться от данного конкретного случая, в ее предложении, ей-богу, что-то есть. Во всяком случае, новый подход - я не боюсь замахнуться - к управлению социальными процессами… Или к их пониманию… А помочь ей надо…” - писал Павел.

Вот, значит, как…

Она отлично владела собой. Прекрасно понимала - сейчас решается ее судьба. Только какого же решения от него ждут и почему она не хочет обращаться к Картотеке?

А вообще, в первые мгновения, читая письмо, Нильс слегка растерялся, хотя и не позволил легкому разочарованию отразиться на лице. Все-таки стандартная задача. Классический треугольник, от которого никуда не деться. Однако до сих пор сюда приходили пораженные, проигравшие битву с жизнью, а она решила бороться. Вот это и было неожиданным, смутившим Нильса. Хотя, в конце концов, право на борьбу никто не отнимал. Просто многие, нет, практически все добровольно отказывались от борьбы, но они хотели продолжения жизни легкой, безоблачной, как будто ничего с ними не происходило, не омраченной дискомфортом; требовали, чтобы кто-то проделал за них ту работу, которая испокон веков исполнялась душой человеческой.

В беседах с коллегами Нильс не скрывал своего отношения к Картотеке. Хотя что такое Картотека? Типичный банк данных, только хранятся там закодированные био- и психополя всего населения планеты. Индустрия, сохраняющая бессмысленно потерянное время, а если глубже-нередко и жизни человеческие спасающая.

Подобное соображение было самым веским доводом, оправдывающим Картотеку. Но Нильс отлично понимал, что с введением Картотеки человечество неизбежно проиграет - душа будет оскудевать, отношения человеческие - упрощаться.

– Сможете ли вы мне помочь? - спросила наконец женщина.

– Я как раз думал об этом. Но скажите, что именно вы ждете от меня?

– А разве вы не поняли это из письма Павла?

– Боюсь, что вы переоцениваете мои скромные силы. Мы можем предложить вам стандартное решение проблемы с учетом ваших индивидуальных био- и психополей. Но в этом случае моего вмешательства не потребуется, если вы в состоянии справиться с дисплеем.

– При чем здесь дисплей?-отмахнулась она.-Мы говорим о разных вещах. Вы предлагаете стандартное решение. Это значит-убить мое чувство, растоптать его, раздавить, уничтожить? Так ведь?

– Не совсем так,- ответил Нильс.- На основании вашей способности чувствовать мы можем найти иную сферу реализации…

– И вы думаете, это сделает меня счастливее? Вам не приходило в голову, насколько человек может стать несчастнее после вашей так называемой помощи?

– Вот тут вы ошибаетесь. Мы вместе с вами при помощи Картотеки выберем наилучший вариант…

– Нет, нет и еще раз нет! Если бы я нуждалась в таком лечении, я бы не стала занимать ваше драгоценное время, доктор. А с дисплеями я знакома.

– Чего же вы хотите?

– Лучше спросите, чего я не хочу. Имитации не хочу, жалкой пародии, на которую и способна ваша хваленая Картотека.

Каждому биопсихологу центра было известно, с каким недоверием, презрением, ужасом относятся поначалу едва ли не все пациенты к Картотеке. Пульт цвета слоновой кости. Настороженные кошачьи глаза индикаторов. Пресловутая компьютерная гуманность. Но это сначала. Первая реакция. Потом страх проходит, и остаётся надежда на помощь. И речь идет вовсе не об имитации - этого почему-то никто не хочет понять, хотя ко многому уже привыкли в двадцать первом веке,а о продолжении чувства в совершенно новом качестве.

Это как бы управление стихийным, до конца не изученным процессом. Картотека все знает о землянах, и машине дано право в безвыходной ситуации и выбирать, и отыскивать, и предлагать тот оптимальный вариант, который будет спасением. Так выглядело на практике.

“Скорая помощь” слабым.

– Стандартное решение предполагает замену одного объекта другим, не так ли?

– Да, замену. Не починку старого, а замену лучшим. Машина гарантирует вам встречу с человеком, которому вы нужны в данный момент и который нужен вам более всего на свете, во всяком случае более, чем кто-либо другой. Просто до поры до времени вы об этом не знали. Вы понимаете, что означает “свободный” поиск? В принципе очень возможно, что даже при существующей плотности населения, изобилии встреч и контактов вам не хватит жизни, чтобы найти “своего человека”. И нет никакой гарантии, что среди людей, вас окружающих, найдется, образно говоря, ваша половина. Практика показывает, что естественный поиск оканчивается настоящим успехом - именно настоящим, а не мнимым - раз в тысячу лет. Теперь найдены способы ускорить этот процесс. Разумеется, для тех, кто в этом нуждается. А в Картотеке закодированы био- и психополя всех землян.-

Обычно Нильс испытывал удовольствие от демонстрации Картотеки, но его гостью машина особенно не удивляла.

– А если тот оптимальный вариант, две половинки, выражаясь вашими терминами, уже вычислен, но ничего не произошло?

– Что значит-ничего? Эти люди не встретились?

– Отчего же?… Встретились… Все честь по чести… Но он, понимаете ли, вдруг полюбил другую. И вот это непонятно…

– Это как раз очень понятно. Тот самый классический треугольник, который и исследует наша Картотека. А в вычисления, очевидно, закралась ошибка.

– А он полюбил другую…- тихо продолжала женщина.- Хотя по всему - по элементарной логике, по всем тестам-этого не должно было случиться…

Элементарная логика здесь вовсе ни при чем, подумал Нильс. Никто не хочет считаться с тем, что все начинается именно с нарушения элементарной логики.

– А та женщина, которую он вопреки… всему вдруг полюбил, как она?- осторожно спросил Нильс.

– Вы хотите спросить, любит ли она?-задумчиво переспросила женщина, и глаза ее на мгновение приняли оттенок одной из граней ее камня. Она сразу похорошела, и Нильс не мог не залюбоваться ею.

– Что ж, может быть, может быть…- Посетительница, казалось, разговаривает сама с собой.- Но, по-моему, это называется как-то иначе. Простите, доктор, но здесь речь идет об эмоциональном соответствии всего лишь 0,015. А коэффициент Ривса у нее только 0,4. Это же ниже всякой критики… Эстетический фактор высок, близок к единице, что вполне естественно для дикторши видеоканала. Зато индекс интеллекта…- губы ее скептически искривились, а рука прочертила в воздухе сглаженную кривую,- что тоже характерно для дикторши космической видеосвязи.

– Вы, как, я понял, располагаете такой информацией о своей сопернице?

Женщина опять то ли улыбнулась, то ли усмехнулась.

Было очевидно - она знает об этом бесконечно много и могла бы говорить, поливая бальзам на свои раны, достаточно долго. Нильс представил себе, о чем она могла бы сказать.

– А почему бы нет? В старину считалось правилом хорошего тона-знать слабости своих врагов.

– Разве эта дикторша-враг?

– Соперница - вы же догадались. Но от этого не легче.

– Вы не могли бы рассказать несколько больше о себе,-попросил Нильс.-То, что считаете нужным… Или главным… В письме Павла о вас почти ничего. А я пока принесу кофе…

…Они были созданы друг для друга. Так считала она. И знакомы с детства. С того самого времени, когда она вообще смогла осознавать свое “я”. Он всегда был рядом. И момента прозрения относительно того, что он значит для нее, ей вообще не приходилось переживать. Даже девчонкой она никогда не отделяла себя от него. Они росли как части друг друга. Не расставались никогда. И все, окружающие их,- родители, учителя, друзья - привыкли видеть в них будущую пару.

Играли, учились, познавали мир вместе.

– Это так здорово, доктор, честное слово… Если бы вы знали…

На этом безбрежном горизонте возникали поистине непредвиденные пики, и взлеты, и падения, и открытия.

Однажды они решили переплыть озеро. Дело было осенью. В сентябре. В средних широтах. Вода - нет, не ледяная, но достаточно студеная. Они вошли в воду по упавшему бревну и поплыли к противоположному берегу-три с половиной километра. Она экономила силы, пытаясь не отставать, видимо, доказать хотела, теперь уже невозможно сказать, кому и что именно, вероятнее всего, себе. Но она больше всего боялась не судорог, а проявления собственной физической слабости. Если она действительно не дотянет и ему придется вытаскивать ее, это будет стыдно, особенно перед ним.

И все-таки она сильно отстала, он уплыл вперед, не захотел плестись рядом - тоже испытывал себя. И мысль тогда сверкнула, которую она тут же отогнала, заставила притаиться в своей норке-ячейке, страшная мысль: если она не дотянет до берега, он ведь может и не вернуться за ней. Каким-то краем сознания понимала: может ведь… Слишком уж стремительно он удалялся. И она собрала свои убывающие силенки, стараясь не молотить руками по воде, а расчетливо, метр за метром, приближаться к далекому, усыпанному желтеющей листвой берегу. Уже стоя на земле, улыбнулась непослушными замерзшими губами. И, отстегнув прикрепленный к спине пластиковый.мешок с одеждой, пошла в кусты. Но какой-то нерастворимый комок в душе остался. Впрочем, она запретила себе продолжать цепочку рассуждений. Она уже любила.

– А он? - спросил Нильс.

– Он тоже. Хотя, может быть, еще не ощущал в себе этого.

Тогда они просто не говорили друг с другом о своих чувствах. Наверное, еще не успели. Медленно созревали. Но той же осенью, когда он, четырнадцатилетний мальчишка, впервые поцеловал ее, мир засверкал бесчисленными гранями, она поняла: любит, любит, любит… Они поклялись в верности друг другу.

– Боже мой, какое наивное детство…

Да, поклялись. В этом не было ничего удивительного: впереди годы учебы. Они подсчитали: пожениться удастся только через десять лет. И затаили свое чувство, спрятали его в клетку. Для всех они оставались друзьями. Хорошими, вызывающими зависть. Для себя - чуть больше, чем просто друзья.

Нильс уже поставил диагноз. Все было предельно ясно, как в идеально отшлифованном случае, пригодном разве что для студенческой практики. Из них двоих любила она, и даже не подозревала, что им движет просто дружба, рано откристаллизовавшаяся привычка. Скорее всего, именно хорошенькая дикторша и разбудила в нем первое чувство. Классический вариант для Картотеки.

А рассказывала она хорошо, с той яркостью, которая позволила Нильсу перевоплотиться и чувствовать себя рядом в холодном, свинцовом озере с озябшей, старательно скрывающей и страх, и усталость, и дрожь девчонкой. И это он катал ее в санях в заснеженном февральском санатории, куда врачи направили ее поднабраться сил. Он чувствовал холодный вкус снега, забившегося в рот, нарастающую скорость саней, несущихся по неровной белой колее вниз, он прижимал ее к себе, стараясь не свалиться на горбатеньком ухабчике, и сквозь ткань одежды ощущал тепло ее худенького тела, которое хотелось и согреть, и защитить, и уберечь от чего-то страшного, именуемого, скорее всего, неизвестностью. Был ветер в лицо, свист в ушах и непонятная, с каким-то жутким восторгом воспринимаемая скорость.

Только вот тот, неизвестный пока ОН, с медленно проявляющимися чертами, никак не был ни особенно умен, хотя индекс интеллекта у него был вполне приличен, просто ОН был примитивно умен, компьютерно логичен, ум его не был полифоничным, и сам ОН не отличался надежностью в том человеческом смысле, когда о надежности судили по тому, годится или нет данный товарищ для того, чтобы пойти с ним в разведку. ОН, воссоздаваемый по рассказу женщины, для разведки явно не подходил. И Нильс почувствовал даже неприязнь к тому парню, на которого потрачено столько душевной энергии, им даже не замеченной, к его самоуверенности, с которой легко и не задумываясь можно растоптать все ненужное в данный момент, к его слабо развитой интуиции, к его инфантилизму, который обещал растянуться надолго.

Но ведь она ничего не говорила об этом, она рассказывала о поступках, избегая давать им оценки. Значит, до сих пор щадила. Что-ж, в этом есть доля истины: если бы не щадила, не было бы ее здесь. Господи, до чего же безропотно приняла она отведенную ей малопривлекательную роль пассивного наблюдателя, которая базируется на пресловутой теорийке: свое, дескать, никуда от нее не уйдет… Ее заставили ждать, она приняла на веру, что это действительно нужно. Она жила в вымышленном, ею же самою сотворенном мире, построенном на зыбком словесном фундаменте. А это было так же ненадежно, как дрейфующий арктический лед. И неужели никто не смог открыть ей глаза? Тот же Павел, например? Впрочем, Павел Ричкин-это уже потом… Позднее…

После института их направили на орбитальные станции. На разные, черт возьми! И она опять не взроптала. Ее-на “Камиллу- 41”, его-на “Камиллу- 42”.

Станции висели в пространстве почти рядом, на расстоянии каких-нибудь двух десятков километров.

–Почему же вы не попали в одну экспедицию?- спросил Нильс.

Она слабо улыбнулась:

– Так уж получилось…

– А вы не просили, чтобы вас направили вместе?

– Главное - он не просил об этом. А когда мне сообщили, экипажи были уже укомплектованы.

– И десять лет ожидания прошли?

– Прошли, - вздохнула она. - Но вообще, знаете ли…-Она вдруг оживилась, и щеки ее, до сих пор матово-бледные, стали загораться. - Это большая честь для космофизика-попасть на “Камиллу”. Значит, и сетовать особенно не приходилось. Там невероятно высокие требования, абсолютная психологическая совместимость. И такая работа… Об этом многие мечтают… Но мне и в самом деле казалось-он должен был попросить, чтобы нас -направили вместе.

Еще как должен, подумал Нильс с неприязнью.

Трудно поверить, что отказала элементарная сообразительность. Или он опоздал… Скорее всего, просто не захотел, намеренно пустил дело на самотек. ОНА не была частью его существования, а может быть, даже мешала, или он привык к состоянию, когда самых близких людей не замечают, или вошел в новую полосу жизни, оставив в прежней даже друзей, а ее преданность, видимо, и не могла к тому времени глобально проявиться-в его не особенно зорких глазах, сознательно спрятанная, нереализованная или до поры до времени не искавшая выхода в мир преданность. ЕЙ приказали терпеть, запрограммировали на ожидание…

– А сообщение между станциями было хорошее. И свободные полеты разрешались… Иногда прилетал ОН, чаще всего в компании других ребят, то есть с общим визитом, чисто дружеским.

– Но мы же находились на станции, все-таки существует определенная этика,-сказала она.

ОНА топталась возле шлюзовой, ожидая, пока гости войдут на станцию, потом напряженно вглядывалась, пытаясь отыскать спрятанное за пластиком гермошлема знакомое лицо, помогала справиться с автоматикой скафандра, а ОН откровенно смущен этой помощью и вниманием, оказываемым персонально ЕМУ.

ОНА же с простодушием человека, которого еще ничему не научила матушка-жизнь, полагала, что ОН просто стесняется ребят, ведь они уже десять лет скрывают свое чувство, причем делают это достаточно искусно, так что теперь, когда они-так уж получилосьразбросаны по разным экспедициям, ЕГО можно понять, уверяла ОНА себя, то есть пыталась заставить себя принять эту версию как естественный ход событий, хотя элементарная логика скрипела и подсовывала ей миллион доводов: дело вовсе не в стеснении, ОН далеко не так застенчив, как ЕЙ хотелось бы думать, а в чем-то более серьезном, и что если любимой девушки стесняются перед товарищами, то плохи дела этой девушки, считающей себя любимой. Но ОНА тут же уверяла себя, что там у них, в “мужском монастыре” сорок второй, может быть, и принято несколько смущаться, если девушка оказывает тебе особо пристальное внимание.

И Павлик Ричкин тоже приходил в тамбур встречать гостей, и он улыбался, хорошо, в общем, улыбалсл, только грустно, и она знала, отчего эта грусть происходит, знала прекрасно, невооруженным глазом видно было, но ничем она не могла Павлику Ричкину помочь, для нее не существовало никого, кроме НЕГО, сейчас казалось-всю жизнь она не принадлежала себе. Но Павла ей было жалко до слез. А жалеть следовало бы себя: она по-страусиному закрывала глаза, приказывала себе не замечать, что нет у НЕГО, с таким сжигающим нетерпением встречаемого, ответной радости, даже хуже-ЕГО лицо заметно тускнеет при виде ЕЕ. И Павлик это видел, он вообще многое замечал, недаром психолог экспедиции, и он сочувствовал ей и, может быть, потому и приходил в шлюзовую, чтобы быть рядом, когда гости появятся. Павлик ждал удара, предназначенного ей, и он предугадывал неминуемость, неизбежность этого удара, милый увалень Павлик, чем-то похожий на толстовского Пьера Безухова, точнее, на артиста, его игравшего в одном из ранних видеофильмов. Она всегда почему-то думала, что Павла Ричкина может полюбить женщина, пережившая любовный кризис, которой ничего в жизни, кроме тихой заводи, не нужно, и Павлу будет хорошо с этой женщиной, пусть найдет ее, пусть дождется, и все это представление о Павле Рич-кине совершенно не совмещалось с тем, что он чувствует.к ней. И это выглядело откровенной природной несправедливостью: Павлик был хороший человек, а она не могла ответить Павлу взаимностью. Господи, перебила она себя, да о чем речь: ведь у нее был ОН, всю жизнь был, а ЕЕ посадили в металлическую спираль “Камиллы”, ЕГО заперли в другую клетку, разнесли на двадцать километров пустого пространства, и все это выглядело так, как будто они сами этого хотели, а оказывается, рок какой-то, высшее программирующее начало над ними было, не допускающее сближения. Но ОНА тут же утешала себя: бывает хуже, а ОН рядом, их разделяют какие-то двадцать километров пустого пространства - несколько минут в гравитационной люльке, и ОН снова рядом, а вообще, всегда доступен для общения, а терпения ей не занимать, всю жизнь она испытывала свое терпение, а теперь, когда бесконечные часы ожидания становились невыносимыми, она неистово работала, пытаясь уплотнить время, лицо у нее постоянно горело, аппетит пропал, и это не осталось не замеченным для Павла. Да и не только для него. Однажды Павел прямо сказал: “Давай подумаем вместе. Ты долго не выдержишь в таком сумасшедшем режиме”. Она улыбнулась, приготовилась отшутиться, но Павел предупредил:

“Я, как никогда, серьезен”.-”Может быть, я неприлично себя веду?”-спросила она. “Нет, все нормально,- подумав, ответил Павел.- Просто ты себя сжигаешь, а мне это небезразлично”.- “Я знаю, Павлик, милый, но ничего не могу поделать с собой”. Она тут же забыла о Павле, была до неприличия эгоистична к нему - ее собственное положение казалось ей самым серьезным на свете.

А удар, которого подсознательно ждал Павел Ричкин, но который совершенно не предчувствовался ею, - она еще не знала, что такое настоящие удары, от которых можно согнуться пополам, свалиться с ног, содрогнуться не столько от боли, сколько от сознания собственной ненужности,-этот удар был получен. Однажды ОН заболел, не такое уж ЧП для “мужского монастыря” сорок второй-все временами прихварывали, но она заволновалась, забеспокоилась, все сразу стало валиться из рук, и она с нескрываемым нетерпением, едва дождавшись конца своей дневной программы, решила лететь. Павлик помогал ей облачиться в скафандр, лично протестировал герметичность и, когда она была уже готова развернуться к выходу в шлюзовую, вдруг обнял и прижался щекой к ее груди, как будто сквозь просвинцованную многослойную ткань абсолютного скафандра, предназначенного для открытого космоса, да еще в условиях повышенного радиационного риска, можно было что-то почувствовать. Но ведь и ОНА сама, встречая ЕГО на своей “Камилле”, тоже прикасалась и руками и лицом к безжизненно серебристой ткани-это был ЕГО скафандр. “Может быть, тебя проводить? - тихо спросил Павлик.- Мне не хотелось бы отпускать тебя одну сегодня…”-”Ни в коем случае!” Она возмутилась, не поблагодарила Павла, хотя чем-чем, а навязчивостью Ричкин никогда не отличался. “Разве я первый раз летаю на сорок вторую?” Павлик не ответил, вздохнул, развернул ее лицом к выходу и включил следящий монитор. Она настроила свой идентификатор на приемную “Камиллы- 42” и, оттолкнувшись от маленького причала, вытянулась и поплыла, подхваченная течением узенькой гравитационной дорожки. Далеко внизу голубела, подернутая нежной диффузной дымкой, до нереальности маленькая Земля.

На сорок второй ее встретил дежурный. “Нормально добралась?”-”Спасибо. Нормально”.-”Разоблачайся. Ты, конечно, к…” Она улыбнулась, пожимая плечами,-яснее ясного, к кому она летела на ночь глядя.

ОН был у себя. И не один. И, как всегда, не ждал ЕЕ. ОН сидел спиной к двери и не прореагировал на стук. ЕМУ было не до стука. Скорее всего, ОН вообще не расслышал его. На экране внешней связи ослепительно улыбалась, рассыпаясь глубокими бархатными трелями своего, на весь ближний космос известного, меццо, Людочка Малышева. “Разве сейчас сеанс связи?”-вздрогнула она и медленно, как парализованная сном, где все самое нереальное вдруг становится страшной и непоправимой явью, поняла: это не сеанс.

Это было настоящее, форменное телесвидание, которому она помешала. “Кажется, к тебе пришли”,- приглушенно сказала Людочка, глазами показывая на дверь.

– Вы бы видели, доктор, как он сидел и смотрел на экран… Как он смотрел! У него лицо светилось. Я никогда не видела его таким. До самой смерти не забуду…

ОН растерянно, ничего не понимая, проследил за Людочкиным взглядом. И тут лицо ЕГО погасло, как будто что-то в нем внезапно выключили. “А… это ты…”-с печальной пресностью протянул ОН. И вдруг снова начал зажигаться. “Вы не знакомы? Это… она мне… как сестра… С детства… вместе…”-”Ну почему же…-с каким-то тайным пониманием, улыбаясь глазами, пропела Людочка.-Здравствуйте…”

Это было личное. На персональной-ЕГО или ее, Людочки, дикторши ближнего космоса,-частоте. ЕЕ же ОН никогда не вызывал в эфир, и ОНА простодушно думала, что так надо, зачем выходить в эфир, если мы и так рядом, и так можем видеться когда захочется. ЕГО лицо потемнело, глаза стали маленькими и бессмысленно злыми, руки сжались в бессильной ярости.

Свидание… Но почему же ОН сказался больным?

Чтобы не мешали? Чтобы оправдать Людочкино воркование на экране? Людочка была в красном прозрачном платье с немыслимым бантом на шее, и ее волосы, зачесанные на одну сторону, свободной волной касались ткани платья. На сеансах связи дикторши были в строгой синей форме. Но как ОН смотрел на нее… Как смотрел… Этот взгляд сказал ЕЙ все.

Она выскользнула из отсека. Те двое, кажется, и не заметили ее. Она торопливо шла по переходам сорок второй. Удар был настолько силен, что отбил все, даже способность воспринимать боль. К счастью, ей никто не попался навстречу. “Уже в путь?”-с некоторым удивлением спросил ее дежурный по станции, помогая справиться со скафандром. Она кивнула, и тяжелый ком горя начал разбухать, расти, как лавина, и глаза ее, только что безжизненно сухие, мгновенно наполнились горячей влагой. Она быстро опустила гермошлем, взмахнула рукой и бросилась в черноту пространства.

Она плыла вслепую, глаза ее залепили не успевшие вылиться слезы. Ощупью она искала поручни причала сорок первой, не желая вызывать на помощь Павла Ричкина, и набирала код шлюзовой… Да что там вспоминать…

Павел, конечно, встречал ее. Не спрашивал ни о чем, только помог стянуть скафандр, промокнул своим платком ее заплывшие слезами глаза.

А ОН… ОН больше не появился, даже не спросил, что с ней, когда почтовым транзитом ее спускали на Землю…

Это как раз совсем неудивительно, подумал Нильс.

Ох люди, все как на ладони. ОН же не чувствовал своей вины в происшедшем. Потому что ОН не любил ЕЕ. Никогда. С самого начала не любил. Из детской привязанности у него не выросло ничего. Только тяготить стало, как сковывает порой чрезмерная материнская или сестринская опека. И черствость душевная тут не последнюю роль сыграла. Ситуационная черствость.

По отношению к НЕЙ. С той, дикторшей Людочкой, у него, видимо, все будет иначе. Потому что ему наконец-то удалось влюбиться. Впрочем, до поры до времени, а потом природа-возьмет свое, и эгоизм найдет свою экологическую нишу для произрастания, и способность потреблять, ничего не давая взамен, долгое время культивировавшаяся ЕЮ, проявится во всей своей отталкивающей простоте. Или не с дикторшей, а с кем-нибудь другим, пока он не найдет свою половину и у него не появится стимул стать лучше, если он, конечно, захочет искать, если способен будет на поиск. Потребители не любят активных действий. Впрочем, не о нем сейчас надо беспокоиться. За помощью пришла ОНА.

– Вот и все. Теперь я на Земле. Павел настойчиво советовал обратиться к вам, доктор…

– Видите ли, я польщен такой оценкой моих профессиональных возможностей, но мне представляется; что моя помощь и не нужна, в общем, это рядовая задача для Картотеки…

– Возможно, все это ординарно в глобальных масштабах, но наедине с собой я этого не чувствую. У вас есть измеритель эмоционального фона?-вдруг спросила она.

– Безусловно. А что вас интересует?

– Часто ли подобные измерители у вас зашкаливаются?

Нильс попытался припомнить и покачал головой:

– В моей практике такого не случалось… Вы хотите сказать, что ваше чувство…

– Вот именно. Превышает верхний предел. Поэтому Павел и просил проконсультироваться с вами. Я не хочу отдавать себя на съедение вашей Картотеке. Вы называете это какими-то жалкими псевдонаучными терминами: найти такой вариант био- и психополя, который наилучшим образом соответствовал бы моему состоянию, и так далее. Иными словами, предлагаете мне найти партнера, с вашей точки зрения, то есть по мнению Картотеки, мне наиболее подходящего. А если вы не мне, а ему, ЕМУ что-то в психике подправите, ЕМУ горизонты приоткроете-что ОН теряет и что приобретает? А так все получается не очень серьезно: вы даже силу моих эмоций не можете измерить. А если эта моя особенность дает мне право выбора? Дикторшей этой ОН переболеет и забудет. Уверяю вас, у нас на “Камилле” все мужчины поочередно увлекались Людочкой Малышевой-и ничего, без Картотеки излечились, никто от любви к ней еще не умирал, насколько мне известно, а если он серьезно влюбился, так это у него ненадолго и ему, может быть, и придется обращаться в Картотеку, и тогда…

– Мы не имеем права вмешиваться в психику пациента…

– Даже во имя помощи?

– Смотря что понимать под помощью. Раньше вообще без этого обходились… Время лечило, перемена мест…

– Время, конечно, хороший врач, только он, к сожалению, приходит не сразу.

– Да, не сразу, но зато достаточно надежно. Если вы пустите все на самотек, то несколько месяцев или даже лет вы будете не в своей тарелке-будете страдать, болеть, мучиться. Это естественный процесс, просто мало кто сейчас решается пройти через него. Все хотят душевной анестезии. Поэтому и обращаются к Картотеке. Это проще, чем не находить себе места от боли. Полтора часа анатомирования психики, несколько часов компьютерного поиска - и вы уже знаете, что где-то, в таком-то регионе, вас ждут, подсознательно ищут встречи с вами, и только с вами, и все прошлое забывается, превращается в чуть приправленную легкой горечью память. Это наше достижение… Люди из строя не выбывают, сохраняют свои силы для общества. Мы еще не доросли до сознательного вмешательства в психику, мы не умеем и не можем инициировать чувство по заказу… Уверяю вас, Картотека значительно гуманнее, чем психотропные медикаменты, которыми еще не так давно увлекались. Картотека позволяет исправить допущенные жизненные ошибки. А ваша любовь в частности-увы-ошибка: богатейшие возможности вашей личности бездарно выбрасываются не по назначению. Вы ЕГО придумали себе. Друг детства-это далеко не обязательно спутник до гроба. Он вам лишь подыгрывал, пока хотел этого, пока быть вашим партнером ему представлялось необременительным. И ЕГО психику исправлять не нужно. Она другая, чем у вас, со своим диапазоном и своим потолком.

На мгновение она показалась школьницей, которой устраивают разнос,-опущенная голова со свисающими прямыми волосами, худенькие колени, обтянутые платьем, нервно стиснутые руки. Потом она выпрямилась в кресле, и камень на ее шее сверкнул, и глаза ее, прежде темно-серые, на миг блеснули фосфоресцирующей зеленью. И хороша она стала, со своими меняющими цвет глазами и нервным румянцем на скулах. Ведьма, почему-то подумалось Нильсу. Так сказали бы раньше. Несовременно страшная, до фанатизма настойч-ивая в своем чувстве, ведьма. И не помощи хочет, не сочувствия, а подчинения-чтобы ОН полюбил ЕЕ, только ОН, и никто другой ЕЙ не нужен. Сделай так, чтобы ОН… Ах, Павел Ричкин, бедный Павел, и ты не устоял, но ведь другая она была на “Камилле”, безусловно другая; маленькая, почти незаметная, в рабочем комбинезончике, со стянутыми волосами-куда там до ослепительной дикторши. И вряд ли она могла там, на “Камилле”, излучать глазами ведьмячий зеленый свет. А вот любит она так, как на Земле случается раз в тысячу лет. Отсюда ее внутренняя сила. Но кого?

Бездарного технаря, дальше носа своего не видящего, не красавца, во всем ординарного, абсолютно неспособного отреагировать на такое глубокое возмущение собственного психополя. Задача стандартная. Но случай экстремальный…

Она встала;

– Спасибо, доктор, вы потратили на меня слишком много своего драгоценного времени. Очень жаль, что вы не хотите мне помочь.

– Не могу, - почти простонал Нильс. - То, чего вы просите, нереально технически, не говоря уже об этических нарушениях.

– Этика-понятие условное и подверженное изменениям. Все в нашем мире относительно.

Она направилась к двери, Нильс двинулся следом.

– Спасибо, доктор, провожать не надо.

Тогда он снова опустился в кресло и включил следящий монитор. Она шла слегка танцующей походкой, которая бывает у тех, кому долгое время приходится работать в пустом пространстве, - результат специальной гравитационной тренировки. Вскоре тоненькая белая фигурка смешалась с людьми, заполнившими холл.

Посетителей прибавилось. Все как обычно-хмурые лица, опущенные головы, закрывающие пол-лица дымчатые очки, маленький маскарад, нервные, что-то перебирающие пальцы, иногда почти маниакальная решимость-еще бы, пришли лечиться, да, да, именно лечиться от болезни, которой хотя бы раз в жизни надо переболеть.

Белая фигурка потерялась в тоннеле, ведущем к подземным транспортным магистралям. На его мониторе возникли уже другие лица. Нильс подошел к окну.

Оказывается, уже стемнело. Лес стоял непрозрачной стеной. На западе серебрились подсвеченные закатившимся солнцем облака. Из-за синего контура леса выкатился неестественно огромный лунный серп.

Почему она так быстро ушла? Впрочем, разве быстро? Скорее, решительно. Как врач, как психолог, он ничем не мог ей помочь, а как человек-попросту не нужен… Ведьма, усмехнулся он. Ей-богу, ведьма… Понятно, почему Павел Ричкин не устоял. Интересно было бы исследовать биопсихопотенциал ведьмы.

Белое платье, слегка танцующая походка, тонкие руки, камень на цепочке или хорошо отшлифованное стекло, странное зеленое мерцание обычных, в общемто, темно-серых глаз. А вот лицо ее никак не возникало перед глазами. Память же следящего монитора уже успела стереться. Жаль…

Странная женщина. А ведь смелости ей не занимать. Плавать в одиночку в пустом пространстве между разнесенными на два десятка километров орбитальными станциями… Пусть даже в гравитационных дорожках…

Это не каждому дано… Так она же к любимому летела. Потому и не боялась пустого пространства, потому, может быть, и космофизнком стала, чтобы быть рядом, потому и озеро когда-то в детстве переплыла, дрожа от страха и холода.

Нильсу остро захотелось ее вернуть. Он понимал, что это нереально, смешно и вообще абсурдно. Соврать, что у него возникли соображения, как ей помочь? Но сначала нужно найти ее. Она ведь даже имени своего не назвала. Значит, через Павла Ричкина. А он на “Камилле- 41”.

Свое состояние Нильс описал бы как смесь горькой радости и непонятной нарастающей тревоги. Ему остро захотелось сопоставить био- и психополя свое и ее, ведьмы. Но это тоже было нереально: информацию, закодированную в Картотеке, извлечь по своему желанию не разрешалось. Большой Анализатор сам совершал таинство моделирования, сравнения и поиска. В Картотеку можно было заложить самого себя, но вероятность почти равнялась нулю, что в ответе Анализатора будет значиться она. А ему, Нильсу, тоже, пожалуй, никто другой будет не нужен. По крайней мере, сейчас. Нет, он не столь слаб и не предатель по отношению к себе.

Дежурство кончилось. Нильс рассеянно кивнул коллеге, пришедшему его сменить. Он выбежал из здания.

Он смеялся над самим собой. Наша Картотека… В ней закодировано… Стандартная задача, отличающаяся от сотен и тысяч себе подобных лишь исходными значениями параметров… Одно нажатие клавиши - и вся гамма чувств, все мироощущение перенесется на другого человека, похожего-ничего удивительного, кого только не отыщешь среди восьми миллиардов землян - на того, кого любишь, нет, уже в прошлом, любил или любила, и все, кто приходит сюда, соглашаются с решением Картотеки, потому что не желают пережить то, что им выпало, не желают терять отрезок жизни, И в результате оказываются счастливы. В каком-то смысле. А она отказалась от такого счастья.

Нильс снова побежал. Мокрые кусты хлестали его по лицу. Глупо… Невозможно… От чего он убегал? От себя? От нее? Ее еще нужно найти. И это непросто. С Павлом Ричкиным связаться… Немедленно… А… И еще Павлик Ричкин… Тоже будет бороться. Павел будет.

Безусловно. Вариант классического треугольника, вдоль и поперек исследованного при помощи Картотеки, черт бы ее побрал. А если экстремальная ситуация?…

Тропинка неожиданно кончилась,