"Область личного счастья. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

ОБЛАСТЬ ЛИЧНОГО СЧАСТЬЯ

Виталий Осипович Корнев меньше всего думал о личном счастье. Он знал: наступит время, и счастье придет и прочно поселится в его избушке над светлой Весняной. Он даже знал, как выглядит это счастье и как его имя. Но что станет с ним, вечным бродягой и солдатом, когда вдруг явится его счастье, этого он представить себе не мог.

Он писал: «Милая Женя… конечно, самое лучшее время для меня наступит тогда, когда мы будем вместе». Но он не был уверен, что в самом деле это время будет лучшим. Он просто не мог себе представить, как это будет выглядеть — личное счастье, но верил, что Женя приедет и все устроит. Она наведет полный порядок в делах личного счастья. По всему видно, что и тут она разбирается лучше, чем он. Так оно и должно быть, у него большое дело, он строитель и командир, ему надо думать о больших делах, о счастье многих людей.

И он думал о своих делах, считая, что именно в них в содержится его вклад в общее счастье. Даже сейчас, ночью, возвращаясь к себе домой, он все еще спорил с бригадиром монтажников Ильей Комогоровым, который не соглашался начинать монтаж бумагоделательной машины до тех пор, пока в машинном зале не будут застеклены все окна.

Они стояли вдвоем в просторном гулком зале, где должны разместиться машины. Ветер гулял здесь свободно и лениво, как по широкой просеке. Задумчивые снежинки неторопливо влетали в незастекленные окна и, сверкая, ложились на пол, на ящики и на могучие чугунные части машин.

Бригадир — такого огромного роста и непомерной силы дядя, что Виталий Осипович перед ним казался плотным, коренастым крепышом-подростком. Они стояли в темном зале под холодным светом одинокой сильной лампы, свисающей с невидимого потолка на длинном шнуре, и были похожи на путников, заблудившихся в заснеженной степи.

Виталий Осипович, не повышая голоса и не горячась, но со всей присущей ему требовательностью доказывал Комогорову, что если требует обстановка, то работать можно и в холодном помещении.

— На войне мы в ледяной воде мосты наводили. Если надо.

Бригадир, яростно топча снег огромными солдатскими сапогами, осипшим басом доказывал:

— Давайте не будем о войне. Если хотите знать я — пехота! Понятно? Я, если жив остался, еще пожить хочу в подходящих условиях. Понятно?

— Все понятно, солдат, — холодно перебил Виталий Осипович. — Эти стены, между прочим, бригада Ивана Козырева при сорокаградусном морозе клала. Понятно?

— Все понятно, — задохнулся от гнева бригадир. — Я приказу подчиняюсь. Только учтите: окончательный разговор в парткоме состоится. Беспощадно, умеете приказывать.

И, вдруг успокоившись, спросил:

— Стекло когда ожидаете?

— Ожидаем, — гневно и в то же время спокойно ответил Виталий Осипович. — Наряд с весны лежит.

— Понятно. Фанеры у нас, конечно, тоже нет. Тесу дадите?

— Тес на тепляки не успеваем пилить, на опалубку, — хмуро ответил Виталий Осипович.

Совсем миролюбиво бригадир закончил разговор:

— Да, положение ваше вроде нашего. — И, подчеркивая свое сочувствие и даже доброжелательность, перешел на дружеский тон: — А ты, понимаешь, не расстраивайся. Давай-ка мы с ребятами потолкуем, если у самих шарики заржавели.

Вспоминая этот разговор, Виталий Осипович шел домой в темноте осенней ночи.

Он ни одной минуты не обижался на бригадира за его резкий тон. Главное — завтра начать монтаж. И они его начнут. Если надо, будут работать на морозе, на ветру. В снегу будут работать. Какие тут могут быть разговоры!

Утром Виталий Осипович, конечно, поднял великий скандал насчет стекла. Он умел это делать без крика, без шума, но с такой грозной и настойчивой требовательностью, что всем делалось не по себе. И в бухгалтерии, и в отделе снабжения Виталию Осиповичу сразу начали показывать разные бумажки, чтобы убедить его, что никто не виноват в задержке стекла.

Но этот жалкий бумажный заслон был сметен в одно мгновенье. Виталий Осипович искал настоящего, живого виновника. И он его нашел. Это был завод-поставщик. То есть тот виновник, которого ему с самого начала указали. И если бы он поверил работникам бухгалтерии и планового отдела, то мог бы сразу принять те меры, которые находил нужными.

Но он считал, что подчиненных непосредственно ему и тех неподчиненных, которых никто не запрещает подчинять, надо держать в постоянном напряжении. Особенно бухгалтерию, снабженцев и плановый отдел. Распусти их, такого насчитают, что потом и не вывернешься. Любят благополучие и тихую жизнь. Любят прятаться за форму, за букву закона. Он сам привык уважать и форму и закон, считая их тоже оружием в борьбе за коммунизм, но бездельники и бюрократы стараются приспособить это оружие для своего затхлого обихода.

Вот уцепились за копии накладных, телеграмм и прочих бумажек и считают, что все в порядке. А рабочие на морозе, под снегом, должны собирать машины. Отправить бы в цех этих законников, живо стекло нашлось бы.

Но что он мог сделать? Послать еще одну телеграмму? В лучшем случае ответят, что все стекло идет в освобожденные районы.

— Дело известное, — вздохнул начальник снабжения, разглаживая аккуратно подшитые накладные.

Виталий Осипович вспылил.

— Бросьте вы эти бумажки к черту! Пошлите хорошего толкача! Есть у вас способные агенты?

— Хорошо, — согласился начальник, — есть у нас Факт. Этот, хотите, черта достанет… Он сейчас в город уехал. Дадим ему телеграмму.

Только к двенадцати часам выбрался Виталий Осипович на строительство. В полдневных северных сумерках таяли жидкие электрические огни. Около темной громады цеха бумажных машин на сером, избитом многими ногами снегу цвел рыжий костерок, бросая отсвет на кирпичную стену.

Могучий бригадир, сидя на корточках, грел свои черные широкие ладони над огнем костра.

— Вот, — сказал он басом еще больше осипшим, — работают, как черти.

Виталий Осипович тоже подошел к огню и, присев рядом с Комогоровым, начал греть свои, тоже казавшиеся черными в дымном свете костра, неозябшие руки.

А бригадир рассказывал. Вечером поговорили ребята, пошумели, какими надо словами, — это уж как водится, облегчили душу — и решили: монтаж начать в срок и кончить — это уже тоже, как водится — до срока. Порядок этот не нами заведен, не нами и кончится. Всегда до срока.

— Как черти работают, — повторил бригадир. — Ящики, в которых машины упакованы, разбили да этими дощечками окна и позашивали. А ты не забудь: печи-времянки хоть поставь. У костра — сам знаешь — не очень-то сладко. Не война все-таки, чтобы у костров загорать.

Он сплюнул в рыжий огонь и встал во весь свой могучий рост.

— Вот как получается, начальник. Далеко видим, а что под ногами валяется, поднять не соображаем. Народ — он шариками работает. С ними, — он кивнул на своих ребят, — поговоришь, и душе легче. И, ясное дело, народ заботу ценит. Ты это учти. Понятно? Ну заходи в гости.

Он пошел от костра. Виталий Осипович встал и спросил ласково:

— Не любишь командиров, пехота?

Бригадир обернулся на полпути. Лицо его сделалось рыжим от огня.

— Кто сказал? Командир и на смерть пошлет, и от смерти укроет. Вот как я понимаю… А тебя солдаты любили?

— Это ты их спроси.

— А зачем спрашивать, — рыжая улыбка блеснула при свете костра. — Уважали здорово. Боялись, наверное. А полюбить-то тебя, должно быть, не сообразили. Угадал?

— В точку попал, солдат, — хмуро согласился Виталий Осипович, расстегивая свой полушубок. — Погоди-ка. Еще дело к тебе есть.

Он достал блокнот и долго перелистывал его при неровном свете костра. Наконец нашел какую-то старую запись.

— Вот. Есть тут на строительстве один человек: Рогов Валентин Гурьевич. Парень к машинам тянется. Направляю его к тебе в бригаду. С первого дня просится. Я ему обещал.

Комогоров снова присел около Виталия Осиповича и с удивлением заглянул ему в лицо.

— С первого дня? И ты не забыл?

— Видишь вот. Вспомнил. Слово дал — надо выполнять.

— Ну давай закурим… Знаешь что? А должно быть, солдаты тебя любили. Ты памятливый на слово.

Прикурив от костра, как на лесорубной делянке, бригадир скрылся в черном провале двери, а Виталий Осипович пошел в свою контору, размышляя обо всем, что тут наговорил этот великан. Конечно, кое в чем он прав. Много мы командуем, там, где надо просто сесть вот так у общего огонька и потолковать по душам. Потолковать, объяснить, а потом приказывать. Очень бы было хорошо, но где для этого время взять? Да и как объяснишь, когда всего не хватает на новом, необжитом месте на севере диком.

Не хватало всего. Порой Виталию Осиповичу казалось, что вся его деятельность сводится к преодолению нехваток. Не хватало рабочих, материалов, жилья, хлеба, молока для детей. Не хватало даже леса, это в тайге-то. Простаивали бетономешалки — не хватало воды на берегу полноводной Весняны. Библиотекари жаловались на бедность книжного фонда. Молодежь требовала танцплощадку, кинофильмы не два-три раза в месяц, а каждый день. Матери писали письма в облздрав о том, что детей некуда девать: мало яслей и детских садов. У магазинов, наспех оборудованных в сараях и бараках, выстраивались очереди и за дешевым ситцем, и за дорогим драпом.

Было время обеденного перерыва. Виталий Осипович увидел не совсем обычную очередь — много молоденьких девушек, одних только девушек, в рабочих ватниках и комбинезонах, осаждали ларек с галантереей. При этом они перекликались весело и звонко. Это была очень жизнерадостная очередь. Сразу было заметно, что здесь торгуют каким-то необыкновенно веселым товаром.

— За чем очередь? — спросил Виталий Осипович у девушки в комбинезоне, запорошенном известью. — Что дают?

Она обернула к нему обветренное, румяное лицо и, блеснув белыми зубами, выкрикнула непонятное слово:

— Клипсы!

И все засмеялись.

Виталий Осипович от смущения нахмурился и пошел, соображая, что это за вещь — клипсы, которые вдруг до зарезу стали нужны всем девушкам сразу. Судя по веселому смеху, с каким было выкрикнуто незнакомое ему слово, он решил, что вещь это не серьезная, но, по-видимому, очень необходимая в девичьем быту.

Хотел спросить, но постеснялся. Спросишь, а вдруг клипсы такая вещь, о которой вслух не принято говорить. В общем, одно было ясно, что даже и такой мелочью, если она зачем-то нужна, не следует пренебрегать на строительстве комбината.

Но клипсов (черт их знает, что это такое!) тоже не хватало. Не хватало и кавалеров, которые приглашали бы в кино и на танцы, которые становились бы женихами, умножая радость в общем нелегкой девичьей жизни на севере диком. Не хватало обычного человеческого тепла, оставалась неутоленной жажда семейного тихого счастья.

Честное слово, они заслужили тихое семейное счастье, эти девушки, как и все, кто приехал сюда, в тайгу, в болото строить комбинат, ставить свои дома, создавать семьи. Они хотят от жизни гораздо меньше, чем им полагается. Война научила отдавать все, удовлетворяться немногим и радоваться тому немногому, что выпадает на их долю.

Корнев продолжал считать, что так и должно быть, что надо отдавать всего себя без сожаления с единственной надеждой на будущее. Он даже считал мечты о личном счастье преждевременными, а значит, вредными.

Но жизнь торжествующе разрушала его пуританские убеждения. Она вламывалась во все щели со всеми своими заботами, страданиями, радостями, с неистребимой жаждой не только строить, но и любить, есть досыта, покупать клипсы (а, черт!), танцевать, читать хорошие книги. Не только отдавать, но и получать. Люди хотели жить. Они имели на это право.

Думая так, он добрался до мысли, что и революция-то совершена только для того, чтобы люди жили лучше, чтобы они жили совсем хорошо. И на войне, которая недавно окончилась, мы отстаивали свое право жить так, как хотим.

Когда он вошел в контору, секретарша — высокая, смуглолицая девушка с трагическим взглядом карих глаз и резкими движениями поднялась со своего стула. Она высокомерно ответила на приветствие начальника и молча пошла следом за ним, прямая, суровая, непреклонная.

Ее звали Акулина, но она не любила своего имени и требовала, чтобы ее называли Лина. На работу она приходила всегда в одном и том же темно-синем платье и щегольских начищенных сапожках. Когда было холодно, куталась в бурый пуховый платок.

Не ожидая, пока Виталий Осипович снимет шинель, она подошла к своему месту с левой стороны стола и начала докладывать обо всем, что произошло за время его отсутствия.

Когда он, потирая озябшие руки, уселся за стол, Лина положила перед ним текст телеграммы, где предписывалось агенту по снабжению С. Факту срочно выехать на стекольный завод и добиваться выполнения наряда на стекло. Телеграмму, как и было условлено, составил начальник снабжения, но он сам не хотел или боялся посылать толкача, предоставив это делать другому.

— Трусит, — презрительно улыбнулся Виталий Осипович и подписал телеграмму. — Не знаю я этого Факта. Как думаете, привезет?

— Факт да не привезет! — усмехнулась Лина не то презрительно, не то с одобрением. Она вообще умела прятать свое отношение к событиям и людям. Эта способность привела к тому, что, несмотря на молодость, Лину стали побаиваться даже люди, стоящие выше ее на служебной лестнице. Корнев, любивший иметь дело с людьми твердого, немирного характера, был доволен своей секретаршей. Довольна ли она, он не интересовался.

Несмотря на то, что Лина работала давно, Виталию Осиповичу так и не удалось установить тех официально-интимных отношений, которые неизменно возникают в таких случаях у начальника, поверившего в служебные достоинства своей ближайшей помощницы. А он ей верил. Она была исполнительна, не болтлива и не делала никаких попыток сблизиться с начальником больше, чем предусмотрено штатным расписанием.

Выслушивая обычный доклад Лины о текущих делах, он соображал: как лучше спросить ее об этих клипсах, которые начали уже раздражать.

Строго и отрывисто, по-начальственному спросил:

— Клипсы эти для чего к нам завозят?

И тут же пожалел. На невозмутимом лице секретарши мелькнула несколько озорная и, как ему показалось, двусмысленная улыбка. Вот так же улыбнулась та румяная в очереди за клипсами. Приняв свой строгий вид, Лина снисходительно сказала:

— Девчонки носят.

Смутясь окончательно, он разрешил:

— Ну и пусть носят.

— Конечно. Это никому не мешает, — снова снисходительно пояснила Лина. — Я лично сережки ношу, а клипсы — кто уши протыкать не хочет.

Ах вот оно что. Клипсы — это сережки. Чтобы не выдать своего замешательства, он пробормотал:

— Черт их знает, возятся со всякой дрянью…

Лина неодобрительно спросила:

— Можно идти?

— Принесите вчерашнюю сводку.

Она ушла, простучав каблуками, и сейчас же за перегородкой послышался ее низкий голос:

— Начальнику сводку. Срочно. Через полчаса? Понесете сами и оправдываться тоже будете сами. Сказано, сводка должна быть к тринадцати ноль ноль.