"Область личного счастья. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

Часть вторая

НА УЗКОЙ ТАЕЖНОЙ ТРОПЕ

Избушка, где жил Виталий Осипович, была поставлена между деревней Край-бора и строительной площадкой комбината. Ее срубили прямо в тайге, потом разобрали, связали в плот и пригнали на строительство. Руководил этим делом Петр Трофимович Обманов, а выгрузили из реки и поставили на место крайборские плотники.

Вначале всем казалось, что избушку поставили в очень глухом месте, и сам Виталий Осипович думал так, спотыкаясь ночью о таежные моховые кочки, но со временем все понятия о дальности и глухомани изменились.

Расчищая площадку под биржу, вырубили весь лес.

Сразу сделалось просторно на берегу Весняны, и оказалось, что избушка стоит как раз у самой биржи и совсем недалеко, если идти прямо через поредевший сосновый лесок.

Но вот настало время, когда вдоль всего берега застучали топоры. Плотники рубили эстакаду для выгрузки древесины. Свежая щепа колыхалась на воде, как осенние листья, прибитые ветром к берегу. По ночам редкие фонари сучили в черной воде золотые нити своего скупого света.

Еще не настала пора белых ночей, но уже смягчились краски закатов, сделались нежнее, обольстительнее зори; поэтому, наверное, так долго и не отпускала их от себя уставшая от морозов и завываний метели северная земля.

И если еще нельзя было сказать, что Виталий Осипович возвращается домой засветло, то во всяком случае видны были и дорога, и лес. И елочка, пригнувшаяся под тяжестью снега, не казалась неведомым чудовищем, притаившимся в темноте. И даже можно было различить, кто из встречных кланяется ему.

Но даже если бы они шли один за другим, то последняя встреча все равно надолго бы запомнилась.

Сначала в белесом сумраке возникли затушеванные далью фигуры. Навстречу шли двое. Один высокий, громоздкий, второй пониже, но тоже плотный и плечистый. Первый шел вперевалку, как обычно ходят толстяки. Он широко расставлял ноги и так твердо ступал, словно вбивал их в землю, как сваи. У второго была сторожкая походка большого пуганого зверя. Он шел, чуть отставая от толстяка и все время поглядывая по сторонам, словно принюхивался к многочисленным тревожным запахам, доносившимся со стройки. Одет он был несколько франтовато. Его широкие плечи обтягивала телогрейка с накладными карманами. Черные брюки-клеш колыхались при каждом шаге, обметая блестящие калоши. На маленькой голове серая мохнатая кепка с большим, закрывающим глаза козырьком. А его товарищ одет был неважно. Так, вероятно, одевались все мужики в деревне Край-бора еще в далекие довоенные времена. На нем был очень старый, позеленевший от времени полушубок и заплатанные ватные штаны, заправленные в огромные сапоги. Но голову его украшала хотя и сильно поношенная, но все же городская зеленая фетровая шляпа.

Виталий Осипович подумал, что люди эти явно не здешние и что появились они здесь, по-видимому, недавно, потому что он с ними ни разу до этого не встретился.

Неширокая лесная тропка, на которой произошла встреча, обязывала кого-то отойти в сторону. Виталий Осипович еще ни разу не уступал дорогу. Все встречные, а их было немного в эту пору, всегда сторонились и, стоя по колено в снегу, ожидали, пока пройдет строгий начальник. Он к этому привык и делал исключение только для женщин. Но и это не всегда получалось, потому что женщины тоже спешили уступить ему дорогу.

Он шел прямо, глядя в лицо идущего ему навстречу толстяка. Это было обыкновенное отечное лицо пожилого алкоголика с желтоватой нездоровой кожей и маленькими равнодушными глазами с красными веками. Нос был тонкий, иконописный, а ноздри непомерно раздуты. Он давно не брился, и борода нежными бледно-рыжеватыми колечками опушила его подбородок и бледные пористые щеки. И все его лицо было похоже на влажный сыр, который только что вытащили из темного сырого подвала.

Он равнодушно разглядывал приближающегося начальника и вдруг, закатив глаза, сорвал с головы свою зеленую шляпу, бросил ее на снег и тяжело рухнул на колени. Руки с растопыренными пальцами он поднял вверх и раскинул их широко, словно хотел схватить нечто огромное, что падает на него с темнеющего неба. Блеющим удушливым тенорком он завопил:

— Гряди во мраке!.. Зрак немеркнущий…

Еще не определив, кто этот человек, Виталий Осипович спросил у франтоватого:

— Что за балаган?

Тот искательно улыбнулся и, постучав где-то у себя под козырьком, пояснил:

— Дефицит.

На его лице то мгновенно появлялась, то так же мгновенно исчезала какая-то скользящая, неуловимая улыбка, будто он даже не улыбается, а просто играет мускулами лица, обтянутыми морщинистой, угреватой кожей.

— Скажите ему, пусть встанет, — приказал Виталий Осипович.

— Встань, Симеон, — спокойно сказал франтоватый и снова пояснил: — Бога ищет…

— Бога ищу, коему поклонитеся, — равнодушно пояснил толстяк и начал медленно подниматься.

Виталий Осипович решил: жулик. И спросил:

— Это он перед всеми так ломается?

— Нет. Начальство отмечает особо.

— Жулик он, видать.

— Симеон-то? Нет. Где ему! — неуловимо улыбнулся франтоватый. — Здешнее население за святого почитает.

— Ну это один черт: что святой, что жулик.

— И так бывает…

— Ему в психобольнице место.

— Он уже везде побывал. И у психов, и в тюрьме. Нигде, оказывается, не нужен. Выгнали в мир. Он невредный. Уж вы не беспокойтесь.

— А я и не беспокоюсь, — сказал Виталий Осипович и пошел вперед, прямо на сопящую в темноте тушу Симеона.

Тот не торопясь отступил в сторону, но немного, так что Виталий Осипович, проходя мимо, ощутил на щеке его тяжелое, жаркое сопение, как будто прошел мимо большого животного.

— Спокойного вам сна, — улыбнулся спутник толстяка, делая вид, что уступает дорогу.

Он просто слегка подался в сторону всем своим широким телом, и когда, проходя, Виталий Осипович толкнул его плечом, он не покачнулся даже, но сочувственно заметил:

— Какие в тайге дорожки узкие. Не разойтись…

Утром Виталий Осипович спросил Лину, не знает ли она, кто эти вновь появившиеся люди.

Прищурив глаза, словно соображая, о ком идет речь, Лина на секунду задумалась. Потом тряхнула сережками и ответила своим четким голосом:

— Эти вновь появившиеся люди — здешние старожилы…

Виталий Осипович посмотрел на нее. Лина поняла: ждет исчерпывающего ответа. Поэтому она, не ожидая расспросов, рассказала все, что знала сама и что слыхала от других.

Толстый — Семен Ощепков — как водится, в Край-бора половина деревни однофамильцы — имел прозвище Симеон-Коряга. И вот за что: когда началась война, Семену исполнилось тридцать лет. Он был здоровый, сильный мужик, отличный мастер плотогонного и всякого таежного дела, удачливый охотник. Такому бы только жить да жить, широко, как подобает человеку.

А мать его была женщина нелюдимая, и оттого ей казалось, что все ее ненавидят. И даже бог, которому она истово служила, тоже ненавидел ее и все время испытывал, насылая разные сомнения. Это ее ожесточило до того, что она возненавидела все на этом и на том свете. Она верила так исступленно, что даже собратья по секте боялись ее.

Сына держала не столько в страхе божьем, сколько в постоянном ужасе. От такого воспитания здоровый мужик уже тогда тронулся умом и начал всего бояться. В начале войны Семен исчез. Говорили, что он скрылся от мобилизации и, страдая за веру, пребывает где-то на севере, в исправительно-трудовых лагерях. Таких страдателей за веру, а попросту дезертиров, было несколько в Край-бора.

Но когда окончилась война, Семен вдруг появился в деревне. Сначала никто его не узнал. Вышел из тайги огромный страшный человек, дико обросший рыжими волосами, с лицом, похожим на пузырь, налитый желтой болотной водой.

Оказалось, что все годы войны он скрывался в тайге, где отыскал себе пещеру под корягой. Знала к нему дорогу одна только мать. Она тайно носила ему скудную еду, соль и спички. Зимой он поселялся в подвале под полом, а весной снова уходил в тайгу. Он опустился, распух и забыл почти все человеческие слова.

Как только Семен вернулся домой, его арестовали за дезертирство, но вскоре из тюрьмы перевели в психобольницу. От долгого пребывания в яме, вдали от людей, а главное — от постоянного заячьего страха, он впал в идиотизм и объявил себя божьим фонарем, призванным найти в темноте бога и осветить его лик. В лечебнице пробыл он недолго. Его освободили, как человека неопасного для окружающих. В родной деревне его сейчас же пригрели сектанты, объявив старцем, столпом веры и даже святым. Имя его стало Симеон, а прозвище Коряга.

Если смотреть глазами психиатров, он и в самом деле не был опасен — жил тихо, хотя выпить любил. Много времени проводил на молитве и даже пробовал исцелять, но скоро сами верующие пришли к мысли, что этой благодатью Симеон наделен не вполне.

Его товарищ Феофан, тоже Ощепков, недавно освобожден из заключения. Он отбывал наказание за дезертирство. Этого оказалось достаточно, чтобы тоже объявить его «старцем» и «столпом».

Феофан Ощепков так же, как и Симеон, нигде не работал и кормился за счет верующих. Они считали, что так и должно быть, так положено от бога и завещано отцами. А сам Феофан, не таясь, говорил, что для верующего человека даже обидно должно быть, если на его шее никто не сидит. По закону божескому каждый должен служить своему ближнему. Вот и служи.

Все это рассказала Лина своим ровным, бесстрастным голосом, как будто доложила о текущих делах. Но иногда она срывалась, и в ее спокойную речь примешивались негодующие и даже мстительные нотки. Виталий Осипович спросил:

— Не любите вы их?

Она, пожав плечами, ответила:

— Не больше, чем все.

— А за что не любите?

— Ненормальные они все какие-то.

Тогда Виталий Осипович прямо спросил:

— А вас они там не притесняют?

Смуглые щеки девушки окрасились слабым румянцем. Сузив свои круглые глаза, она вызывающе ответила:

— Меня? Зачем я им?

Как будто сказала: «А вам-то какое дело?». Виталий Осипович так ее и понял. Он даже подумал: «Смотри-ка, огрызается девчонка», и хотел уже слегка осадить ее, но вовремя остановился. Он вспомнил узенькую тропку, петляющую между соснами, тех двоих на этой тропке и ее одну, тоненькую и беззащитную, бегущую домой в темную деревню. У него сразу пропало всякое желание осаживать ее, и даже голос его дрогнул слегка, когда он сказал:

— Если они там что-нибудь, вы скажите…

Лина удивленно и даже как бы испуганно взглянула на своего начальника. Он на нее не смотрел. Она прикрыла глаза темными веками и прошептала:

— Спасибо.