"Пиратское фэнтези" - читать интересную книгу автора
ДЖАСТИН ХОВ Сковорода и сабля Перевод Г. Соловьевой
Я провел на борту «Умелой прихоти» неделю, когда Хогг сказал мне:
— Шнурки от ботинок лучше всего идут, когда их размочишь, отобьешь с кусочками голенища и поджаришь на огне.
Впрочем, может, он обращался и не ко мне, а к своей сковородке, хотя я в то время забежал на пропахший уксусом камбуз по пути в носовую каюту капитана Килта, которому нес новую порцию рома. Я промок и замерз, да еще кто-то стянул у меня ремень. Решение поискать счастья на борту «Умелой прихоти» выглядело в тот день безрассудным, как никогда.
Корабль подбросило на волне. Все покачнулось — даже огонь в очаге. Мне пришлось поспешно отступить, чтобы не подпалить съехавшие штаны. Хогг и бровью не повел — он удобно устроился на табуретке с ватной обивкой, упершись обрубками ног в стену. Костыли стояли рядом.
— Штаны лучше не терять, — посоветовал Хогг. — На этом корабле уж точно. И без того капитану разные мысли в голову лезут.
Он усмехнулся и сплюнул, распялив рот так, что я пересчитал все восемь оставшихся в пасти зубов. По четыре на каждой стороне — чудовищная симметрия, которую еще подчеркивали остальные черты. Выпученные глаза, не то что широко расставленные, а прилепившиеся у самых ушей, и жесткие волосы, щетинившиеся на голове, в ноздрях и по рукам до самых костяшек пальцев.
Хогг потянулся к пучку прутиков, привязанных к столбу у него над головой:
— Майоран… или был когда-то. — Он повел над прутиками носом. От пряности мало что осталось, кроме черных веточек, давно ощипанных от листьев. Хогг дернул за конец бечевки, развязав узел. — Держи.
— Вы очень добры, сэр, — сказал я, подхватил штаны бечевкой и бессознательно впал в тон, к которому меня приучил отец. Он прочил меня в лакеи.
Веревочная петля туго затянулась, врезавшись мне в кости. Ну хоть штаны не свалятся.
— Остатки пущу на соус, — заметил Хогг, сломал пучок пополам и сунул его в устье горшка. Над горшком поднималось уксусное облако, от едкого пара воздух мерцал и резал глаза. Хогг помешивал варево, пока размокшие прутики не потонули. — Как там тебя зовут?
— Макдэниэлс, сэр, — ответил я.
— И зачем он тебя прислал, Макдэниэлс? Еще рому? Ха… я пивал ром, от которого они бы ослепли. — Он пожаловал меня коротким кивком. — Пробовал я одно пойло, от которого человек себе в пунш сидру плеснет. Верно, Роберт? — обратился он к своей сковородке. Обычная чугунная сковорода, выщербленная ржавчиной и покрытая пленкой горелого жира. — Роберт вот помнит, — продолжал Хогг, обращаясь ко мне. — Он тогда был со мной. Голландцы не голландцы, Роберт от меня не отстанет. Трэдо чуть нас не доконало. Других и прикончило, да только не нас. Мы год прожили в джунглях, жрали крыс и древесную кору — но выбрались.
Я хотел обойти этого безумца, но он развернулся на табуретке и выставил перед собой сковороду, перегородив мне дорогу. Его большое мясистое лицо склонилось ко мне. В ноздри ударил кислый запах его пота.
— Знаешь, каково там было, на Трэдо? — Зрачки у него плавали в глазницах. — Каково это, когда голландцы ссут на тебя десять раз в день? Бэнда рядом с Трэдо — просто песчаная бухта. Майоран, мускат, перец — как взглянешь, слюнки текут, а дичи нет, жрать нечего, одни пряности, насколько видит глаз. Знаешь, что это делает с человеком?
— Ручаюсь, ничего хорошего, сэр, — ответил я, решив потакать ему, пока не сумею улизнуть.
Хогг подавился хохотом. Глаза совсем вылезли из орбит — вот-вот лопнут и забрызгают меня слизью. Больше всего на свете мне хотелось от него сбежать. Но и мысль о том, чтобы выйти на палубу, не приносила утешения. Куда деваться? Вот уж точно, забросила меня судьба!
Корабль снова подкинуло, и меня отшвырнуло к полке, на которой Хогг держал свои засохшие травы. Облако розмарина запорошило мне ноздри. Камбуз залязгал: глиняные горшки и крынки бились друг о друга.
Хогг удержал равновесие, вклинившись между полкой и стенкой плиты. Одной культей он уперся в подставку для дров. Культя, похоже, затлела, но Хогг будто не заметил. Он уже тянулся в угол крошечного камбуза за глиняным горшком. Ручкой сковороды он подцепил крышку, открыв мутную жидкость с затонувшими плодами и листьями.
— Соленья. С вечера замочил в рассоле. — Он со звоном уронил крышку на место. — Да что ты в этом понимаешь! Ха… Вкуса в тебе на вид не больше, чем в клоке морской пены.
Не знаю, что на меня тогда нашло. Может быть, просто я слишком проголодался или уж очень был зол. Не сказав ни слова, я нагнулся и сам поднял крышку. Рассол был холодным, обрезки листьев скользкими. Мои пальцы ухватили круглый плодик, и я забросил его себе в рот.
Не знаю уж, чего я ждал, но точно не такого сочного вкуса. Он обжег язык и наполнил рот жжением чеснока и рассола. Губы у меня оттопырились, но я продолжал жевать, не смущаясь пристального взгляда желтых глаз кока. Когда я проглотил, Хогг удивленно вздернул кустистую бровь. Пожалуй, он был не так уж безумен.
— Жаль, что нет лаврового листа, — сказал я, высасывая из зубов остатки ароматного сока.
— Неси свой ром, Макдэниэлс, — сказал Хогг. — Неси и скажи капитану — мне нужен помощник.
Так я стал помощником безногого кока на пиратском корабле.
Хогг научил меня твердой хватке, надо отдать ему должное. Он умел из самого заплесневелого обрезка солонины настряпать вкуснейшего жаркого на всю команду. Я научился грабить кладовки, пока мои товарищи по команде вольничали с женщинами и предавались зверствам.
А как они жрали! Каждый за себя — вплоть до ручных обезьянок и попугаев. Разве им было дело до того, что мы с Хоггом умели приготовить шестнадцать разных блюд из тыквенной корки, или до того, на что годится косточка манго, когда мякоть уже срезали до мохнатого ядрышка, да еще наступили на него ногой?
Никакого.
Разинуть пасть, забросить в нее, что поставили на стол, и проглотить. Как-то я видел, как в одну такую пасть провалилась пуговица вместе с иголкой. Мы с Хоггом целыми вахтами хлопотали над горшками. Он собрал дивную коллекцию разных разностей, помогавших нам в работе. Рыцарский шлем, чтобы хранить в нем уголь, плотницкий клин, чтобы колоть орехи и косточки и протыкать чешую всевозможных рыб и ящериц. Я молол муку между камнями и орудовал черпаком не хуже, чем любой из матросни — саблей. Когда я предложил пополнить нашу коллекцию найденной в награбленном добре вилкой или скалкой, Хогг замахал на меня рукой, замотал щеками.
— Роберт такого не потерпит, — шепнул он мне, подмигивая и кивая на сковороду.
— Да, — сказал я и больше не затевал таких разговоров.
Пусть себе совещается со своей сковородкой. Она уж всяко не глупее любого из нашей команды. Они только и знали, что горланить спьяну песни.
Однажды ночью, когда Хогг вздремнул в своем парусиновом гамаке, я взялся за сковородку, вернее, попробовал взяться. Едва мои пальцы обхватили ручку, их здорово обожгло. Я выругался и отскочил к бочке с дождевой водой, чтобы остудить ожог. Бобовый суп выкипел, и Хогг устроил мне за него здоровенную выволочку. Но теперь его тирады меня не особо волновали. У меня были заботы поважнее. Я узнал, кто стянул мой пояс: не кто иной, как сам капитан «Умелой прихоти» — Дуваляр Килт собственной персоной.
Капитан Килт был тщеславен. Он держал при себе цирюльника из Милана, который каждое утро гладко брил ему щеки и заботился, чтобы его каштановые волосы падали на плечи завитыми локонами. Килт носил чулки, заставлял чистить себе башмаки и поглядывал на меня с ухмылочкой.
Положение становилось отчаянным. Я не сомневался, что в скором времени, поняв, что так просто меня не соблазнить, Килт с парой своих людей спрячется в трюме и дождется, пока меня туда за чем-нибудь пошлют. Я дал себе клятву уклониться от этой встречи и для этого выведал у Хогга, как готовить дурманную настойку, от глотка которой человек видел чертей, а две-три капли делали его сонным и медлительным.
— Становишься душой компании, — говаривал Хогг.
Я готов был подливать капитану сонное зелье восемь раз в день и со страхом ждал, когда из побелки стены выглянет черт.
— Где тебя носит, Макдэниэлс? — взорвался однажды вечером Килт. Мы пережидали штиль к востоку от Тортуги. — Хогг еще не сказал тебе, где зарыл свое сокровище?
Капитан качнулся на стуле в сторону против крена корабля. На нем все еще был вышитый шелковый наряд, захваченный на прошлой неделе на испанском купце. (Мне посчастливилось захватить на нем шесть вязок красного перца, немного соли и несколько мешков зерна.) Килт задрал поля своей шляпы, чтобы удобнее было строгать ножом рукоятку пистолета. Когда я расставил перед ним тарелки, он отложил поделку. Мы уже два дня подавали акулье мясо, сдобренное джикамой.
— Хогг сумасшедший и к тому же невезучий. Мы нашли его на каком-то пустынном островке, кишащем дикими караибами, — он таскал с собой эту проклятую сковородку и твердил, что застрял на Трэнде — или как там звался тот чертов остров.
Я подвинул локтем старшего помощника, который спал, упав щекой в винную лужицу на столе, и поставил блюдо. Килт сунул в рот кусочек плавника, пожевал.
— А вот кок он хороший.
— Верно, капитан, — сказал я, подливая ему рому из открытой бочки.
— Ты воспитанный человек, Макдэниэлс. Не то что эти собаки. — Килт подмигнул мне и одним глотком осушил стакан, заставив меня содрогнуться. — Еще, — потребовал он, утирая рот шелковым рукавом.
Я наливал, пока он не махнул мне рукой, после чего попятился. По неосторожности я оказался в трех шагах от кровати под балдахином и поспешно взял левее, приготовившись быстренько выскочить за дверь.
Зря беспокоился. Капитан сидел, уставившись перед собой, и шевелил губами, только усы подрагивали. На один вздох я решил, что настал мой час. Адамово яблоко превратилось в камень у меня в глотке. Но Килт остался сидеть.
— Скажи Хоггу, — наконец выговорил капитан, — пусть готовит пир. Через неделю у нас рандеву с Головорезом Такком. Мы с Такком вдвоем отдадим морю его долю крови и сами недурно наживемся. Головорез Такк — великий человек. В него и стреляли, и резали его, и пушечным ядром его надвое разрывало. А посмотри на нас! — заорал капитан и пнул стул старшего помощника.
Тот, не переставая храпеть, рухнул на пол, а я взялся за салфетку, чтобы вытереть вино со стола.
— В Порт-Рояле говорят: где пройдет Такк, там остается войско мертвецов. А я что? — проскулил Килт, возбужденно подергивая плечами и мотая головой так, что кудряшки били его по щекам. — Мир еще в дрожь бросит от одного имени Килта!
С этими словами капитан схватился за пистолет, щелкнул курком и обвел дулом каюту. Я заплясал, стараясь не попасть под прицел. Удирая за порог, я разглядел, что вырезал капитан на рукояти. На меня смотрела ухмыляющаяся рожа дьявола.
Пир на корабле, где камбуз не просторнее чулана, а бочонков с ромом больше, чем галет?.. Мука у нас зачервивела на второй день после выхода из порта. Половина яблок прогнила насквозь, а в масле заснул корабельный кот. Хоггу было все равно. Он и бровью не повел, услышав о планах капитана. Не разбудив кота, он сбрил с него масло, а личинок из муки растер на паштет.
— Человек — это приправы, — приговаривал он, постукивая пальцем по сковородке.
Неделю плавание было спокойным: ясное небо и легкий бриз, весело подгонявший нас с утра до темна. Во всяком случае это все, что я успевал увидеть, когда выскакивал на палубу выплеснуть помои. Под палубой царил иной порядок: труд и пот. Мы с Хоггом больше пердели, чем говорили: общались в своем чулане посредством невнятного мычания, вкусов и запахов.
Не жидок ли вышел бульон? Не добавить ли кардамона в черепашье мясо? И стоит ли отделять зернышки перца от мышиного помета? Эти и другие подобные вопросы преследовали меня наяву, а ночью мне снился суп с блестками жира и пюре из мофонго.
В полнолуние мы бросили якорь в закрытой бухте. Капитан Килт занял команду стрельбой в цель. При каждой вспышке пороха в его глазах загорался огонь. Волосы его, против обыкновения, в беспорядке торчали во все стороны. К полудню он дергался и подпрыгивал, хватаясь за пистолет при виде любой тени. По правде сказать, я в последние дни был до того занят, что забывал потчевать его по утрам дурманом. Вскоре после полудня, когда мы с Хоггом устраивали кухню на берегу, шлюп Головореза Такка «Дело» появился из-за мыса и вошел в лагуну. Белые паруса выгибались под ветром. Салют был дан из десятифунтового орудия. Килт, по колено в воде, махал рукой, пока на «Деле» спускали шлюпки. Черный человек на носу передней шлюпки помахал в ответ, механически сгибая и разгибая руку. Рядом с ним притулилось что-то маленькое — я сперва решил: какой-то мешок.
Капитан не соврал — в Головореза Такка стреляли, его рубили и чуть не разорвали пополам пушечным ядром. Если бы не совместные усилия корсетника, медника и корабельного вара, все его внутренности расплескались бы по палубе. А так человек остался жить в кожуре из кожи, дерева и китового уса, заставлявшей его держать спину прямо и не гнуть шею. Голова его походила на выеденную дыню, выбеленную солнцем и засунутую в почерневший пушечный ствол. При каждом движении Такк скрипел.
Но самым удивительным было то, что с Такком плавала его мать. То, что я поначалу принял за мешок, оказалось сморщенной старушонкой не выше бочонка из-под яблок. Команда звала ее Матушкой Такк. Меня моя собственная матушка продала в кабалу, чтобы расплатиться с семейными долгами, так что я, понятно, был к ней не слишком расположен. Матушка Такк одевалась в черный балахон из домотканого полотна и кутала узкие плечики шалью. Руки и ноги у нее были как веретенца, и вся она — хрупкая, как паук, с волосами седыми, как заржавевшая сталь, и с глазами голубыми, как обломки кораллов. Помощник перенес ее из шлюпки на берег на руках, подняв так легко, будто она была набита пухом.
— Дьявол тебя побери, Такк! — говорил с улыбкой наш капитан, когда я подкатил бочонок рома.
— Килт, старый ты пес, как мальчики? — Дыню на плечах Такка разрезала ухмылка.
— Скоро проверю. — Капитан подмигнул мне.
Я вскрыл бочонок и оставил их хохотать без меня.
У огня, как сверчок, хлопотал Хогг: прокапывал в песке канавки своей культей. Роберт был подвешен на шнурке рядом с ним, а Хогг любовно перебирал нашу коллекцию дуршлагов и чайников, рылся в кореньях, выбирая, какие запечь на углях, и разделывал ягненка, чтобы зажарить его на вертеле. Я взял серебряную тарелку с нашинкованной капустой и крабовым мясом и собирался вернуться к капитанам, когда передо мной возникла крошечная фигурка Матушки Такк. Она беззвучно прокралась к костру у меня за спиной, и теперь ее голубые, как свинцовая дробь, глазки пялились на меня из паутины морщин. Сморщенный нос подрагивал.
— Чем могу служить, Матушка? — спросил я, но она словно не услышала.
Веретенца ножек перенесли ее прямо к костру. Хогг, спиной почуяв ее присутствие, недовольно хмыкнул. Матушка Такк оглядела его с головы до ног, потом залезла в левый рукав своего балахона, пошарила там и вытащила раскрашенную коробочку, круглую, как дублон. Ловким движением большого пальца она откинула крышку и втянула по щепотке нюхательного табака в каждую ноздрю. Трижды чихнула и перебежала к разделочному столу, где ткнула пальцем — насколько я мог судить, тем же, который побывал у нее в носу, — в наш мясной соус. Поднесла жирный палец ко рту и лизнула. В жаре огня треснуло полено. Губы Матушки Такк скривились в совсем уж кислой ухмылке. Она поцокала языком и замотала головой.
— Это что за ведьма? — рявкнул Хогг. — Никому не позволю глумиться над моим матросским рагу! Макдэниэлс, убери эту каргу с глаз моих, пока масло не прокисло. — Обвислые щеки его тряслись, правая рука ухватила сковороду. — Нечего тут! Слышишь?
Матушка Такк только цокала и мотала головой.
Я поставил тарелку на стол и поспешно встал между ними: слева калека, справа старая карга. От жара костра на лбу у меня выступил пот. Хогг в ярости оттопырил нижнюю губу. Вокруг нас плясали искры. Матушка Такк тоненько заскулила. Если в ее поскуливании и были слова, то я разбирал их не больше чем птичий язык.
С берега донесся вопль капитана Килта:
— Где тебя черт носит, Макдэниэлс? Тащи жратву!
Выругавшись, я ухватил Хогга за висевший у него на шее кошель:
— Присмотри за барашком. Как бы не пригорел.
— Эта ведьма меня бесит, — отозвался Хогг, размахивая сковородкой. Жирная пленка, будто обильный пот, блестела в свете костра. — И не только меня. Роберт говорит, от нее добра не будет.
— Может, и так, — сказал я, покосившись на Матушку Такк.
Она моргнула в ответ, ухнула и разразилась новым потоком визгливой невнятицы.
— Макдэниэлс! — В новом вопле было побольше жару.
Я подхватил тарелку и поспешил на берег к капитану Килту и Головорезу Такку.
Обе команды к этому времени достигли первой стадии опьянения. Они хлестали ром из награбленных бокалов и кубков. Попыхивали пенковые трубки, из рук в руки переходили ароматные самокрутки, наполнявшие воздух сладким дымком. Негр из команды Такка играл на скрипке, а наш парень из Уэльса подыгрывал на флейте. Я поставил салмангунди на стол — длинный помост, добытый с таможни в Альмадоро, — и присел повыше, на склоне дюны между деревьями. Вместо стульев вокруг стола расставили молитвенные скамьи, а на столе горели церковные свечи. День быстро уступал место ночи, и над горизонтом показалась луна, белая, как череп.
Я сновал от костра к столу. И каждый раз заставал Хогга во все большем бешенстве. Матушка Такк устроилась на разделочном столе, подогнув ножки и обхватив коленями щеки: точь-в-точь недовольный стервятник. Стоило Хоггу взять в руки солонку, она разражалась негодующим визгом.
— Я не для того столько лет варил собственные сапоги на Трэдо, чтобы какая-то гарпия сидела у меня на плечах и визжала на меня.
Хогг развернулся, взметнув костылем песок. Зазвенел тарелками, с лязгом поднимал и опускал крышки горшков.
Я должен покаяться в грехе гордыни, которая разрасталась во мне с каждым походом к столу. Как я наслаждался, глядя на их лица, когда ставил перед ними супницы с тушеными моллюсками, кукурузную похлебку, сдобренную жгучим перцем, соусы и мясо морской черепахи. Слезы выступили на глазах у матросов, когда я подал барашка, купающегося в дивном благоухании мяты и розмарина. Я отрезал здоровенный кусок для Головореза Такка, когда тот со скрипом поднял руку.
— С меня хватит, — сказал он.
Я взглянул на груду тарелок, поставленных перед ним. Он едва коснулся изысканных кушаний.
— Да. Хватит. По-моему, достаточно.
Капитан Килт, который до того жадно набрасывался на каждое новое блюдо, взглянул на Такка со своего конца стола. На подбородке у него налипло волоконце крабового мяса.
— Тебе все по вкусу, Головорез?
— Это вряд ли, — возразил Головорез Такк. — Ты это называешь едой? — Такк рывками подтянул руку так, что она возмущенно указывала на барашка. — Я бы этим и собаку кормить не стал!
Я готов был наброситься на него с кулаками. Сдержался, конечно, не то мне не пришлось бы рассказывать эту историю.
— Собаку? — с недоверием переспросил капитан Килт. Он поднес кусочек барашка к носу, обнюхал и забросил в рот. Прожевал и проглотил. — По-твоему, твой кок сумеет приготовить лучше? — Килт напоказ всем обвел глазами присутствующих. — Так давай его сюда. Посмотрим!
Над столом нависла тишина. Две команды, сидевшие вперемешку, странно поглядывали друг на друга. Руки совсем по-другому ухватили ножи. Я на шаг отступил от стола.
Головорез Такк заскрипел:
— Ручаюсь, она весь вечер смотрела, как стряпают твои.
Я охнул, и все взгляды обратились на меня.
— Она — ваш кок? — Я ткнул пальцем себе за спину. — Это точно, подглядывала весь вечер и скрипела, как старый канюк.
Я был сыт по горло. Как он смеет хаять труд наших рук! Оскорбляете меня? Отлично! Грозите надругаться над моим телом? Пусть так! Но глумиться над искусством Хогга?! Этого я не потерплю.
Я снова засмеялся:
— Едва ли она сумеет научить Хогга, как держать половник.
Корсет Головореза Такка застонал, как старый дуб под напором урагана. Он отшвырнул салфетку и встал.
— Макдэниэлс, — пискнул Килт, — придержи язык, парень!
Наш капитан тоже вскочил на ноги, делая умиротворяющие жесты. Веки его покраснели, шелковые рукава усеивали жирные пятна.
— Я не допущу таких шуточек за дружеским столом. Дело решается просто. — Он ткнул пальцем в сторону Такка. — Бьемся об заклад — твой кок против моего. Хогг против Матушки Такк.
Такк дернул шеей, разворачиваясь лицом к Килту:
— Кто будет судьей?
— Ну конечно я. — Килт изысканно поклонился, обмакнув в ром перо со шляпы.
— Если я выиграю — спущу шкуру с твоего парня. — Такк кивнул на меня. — Обдеру, как козу.
Килт на мгновение опешил, глянул на меня и кивнул:
— Заметано. Все равно мне с него никакого проку, так почему бы нам не повеселиться?
У меня не было времени ответить: в этот самый миг в ночи прозвенел страшный вопль — низкий скорбный крик со стороны кухонного костра.
— Хогг! — вскрикнул я и бросился бежать.
Когда я подбежал, он лежал на песке и стонал. На губах выступила пена. Матушка Такк все сидела на своем насесте, только покачивалась взад и вперед, подвизгивая себе под нос.
— Что ты с ним сделала, чертова ведьма? — заорал я и бросился к ней, целя впиться в горло.
Меня тут же перехватили: капитан Килт и старший помощник последовали за мной к костру.
— Ну, Макдэниэлс, — сказал Килт, — похоже, теперь ты — наш кок. Начинай-ка, пока костер не прогорел.
Я слова не мог вымолвить. Во мне кипела ярость. Двое подняли Хогга и перенесли на лавку отлежаться. Роберт выпал из его руки, и я нагнулся поднять сковороду. Чугун, как и раньше, жег мне руку, но я стиснул зубы и не разжал пальцев. Матушка Такк с хрустом разогнула колени. Рядом заскрипел ее сын. Бледная дыня чуть развернулась к луне.
— Дадим им два часа, — сказал он и блеснул зубами над черным воротником.
Килт кивнул:
— Согласен.
Скоро в ночи взметнулся второй костер, а обе команды вернулись к столу продолжать пир. Я постоял над Хоггом в надежде прочесть хоть какой-то совет на его искаженном судорогой лице. Мясистая челюсть кока отвисла, а ручьи пота прилепили волосы ко лбу. Казалось, он за минуту постарел на много лет.
— Что она с ним сделала? — вопросил я, обращаясь к звездам, но они не отозвались, равнодушные к моему горю.
Я вернулся к костру и задумался над своей судьбой. С тех самых пор, как сбежал из дома, я стал игрушкой фортуны. По ее прихоти меня било и крутило, как яичницу-болтунью. Но я воодушевился, вспомнив, что судьба, хотя и играла грубо, никогда не оставляла меня. Я уверил себя, что она позаботится обо мне и теперь, и на этом прервал свои размышления. Я крутанул Роберта в воздухе и поймал за рукоять. Не подумайте, чугун по-прежнему жег руку, но теперь я только радовался его огненному прикосновению. Так радуется жару печи устричная запеканка.
Тут я заметил, что у меня оттянут карман, и извлек из него пузырек с дурманной настойкой.
— Блюдо еще не готово, — сказал я, обращаясь к застывшему остову Хогга.
Это будет пирог, но не обычный пирог. Совсем не сладкий, а сдобренный пряностями и начиненный дурманом, которого хватит, чтобы вызвать из ада самого Мефистофеля.
Два часа пролетели в тучах искр и брани. Очень скоро луна повисла бледной жемчужиной на черном бархате.
Когда я подал к столу пирог, капитан Килт встал.
Я прикрыл блюдо салфеткой, чтобы аромат пирога не развеялся в ночном воздухе. Сборная команда бормотала что-то — все уже опьянели до той степени, когда пьяница готов на любое зверство. Откуда-то приковыляла Матушка Такк — тоже с тарелкой.
— Думал, ты сбежишь, — сказал Такк.
Из темноты вокруг послышались смешки. Мы с Матушкой Такк с двух сторон приблизились к Килту, сидевшему во главе стола.
Я поставил перед ним блюдо и сдернул салфетку. Над коркой завилось облачко пара. Мой пирог был похож на пасхальный кулич, чуточку сдобренный ромом, с начинкой из нарезанного кубиками шпината и кальмара — много лет назад я видел, как такую готовил Гаэтано. Сам Хогг был бы мною доволен. Я вырезал большой клин и положил его на тарелку перед капитаном. У него зашевелились усы, но не успел он попробовать и кусочка, как вперед вышла Матушка Такк и сняла крышку со своего блюда. В центре золотистой грудкой лежали пышки — голландцы называют такие вафлями, только зажарены они были в форме для отливки мушкетных пуль да сложены кучкой.
— Ну-ну, — проговорил капитан Килт, глотая слюну. Он прикусил кончик пальца и переводил взгляд с тарелки на тарелку. — Такк, милый мой, мне придется хорошенько подумать. — Килт схватил вилку и врубился в пирог. — Замечательно, — вымолвил он, покончив с первым ломтем. — Отрежь мне еще, Макдэниэлс.
— Есть, сэр.
После этого он умял еще два куска, утер губы рукавом и перешел к пробе крошечных медовых пышек Матушки Такк. Я ясно видел, как движется челюсть капитана. Он все жевал, и судьба моя висела на волоске между его вкусовыми пупырышками и зубами. Все склонились над столом, и даже Головорез Такк подался вперед верхней половиной туловища, чтобы ничего не упустить.
Капитан Килт испустил вздох и откинулся в кресле. Он легонько погладил брюхо в том месте, где готова была отлететь серебряная пуговица. Килт покачал головой и заморгал на огоньки свечей. Глаза его влажно блестели.
— Не могу выбрать, — сказал он.
Головорез Такк выругался и опустил один кулак на стол.
— Проклятие, Килт! Ты посмел допустить, что стряпня твоего оболтуса сравнима с искусством моей матери?!
Матушка Такк испустила высокую негодующую трель.
— Судите сами, — сказал я, потому что к тому времени страх мой достиг той глубины, в которой скрывалось что-то наподобие отчаянной храбрости. Судьба моя была в руках фортуны (и в щедрой порции дурмана), и я отрезал еще один ломоть кулича. — Если капитан соизволит… — сказал я.
Головорез Такк фыркнул:
— Пожалуй, я набью твою шкуру соломой и повешу у себя на мачте. — Он, натягивая покрытый варом корсет, сгреб ломоть. Сложил его вдвое и забросил в темный туннель своей пасти. Пожевал, не закрывая рта, показав собравшимся кашицу из шпината с кальмаром. Старательно изобразил отвращение, проглотил и насупился. — Отвратительно, — объявил Головорез Такк.
Матушка Такк выступила вперед со своей тарелкой, на кончике пальца поднесла ко рту сына свою сахарную пышку. Головорез Такк губами подобрал крошечное подношение. И повторял это снова и снова, пока тарелка не заблестела чистым дном. Я застонал от ненависти. Головорез Такк с трудом поднялся на ноги. Его тяжелое туловище нависло надо мной, издавая слабый запах вара. Облепленные шпинатом зубы блеснули над воротом.
— Подержите его, пока я заточу нож, — приказал Такк.
И тогда-то я проклял фортуну и уронил тарелку. Меня схватили сразу несколько пар рук.
— Тост! — провозгласил невидимый моим полуослепшим глазам капитан Килт. — За дьявола! — сказал он.
И в ночи прогремел пистолетный выстрел.
Не знаю уж, какого именно дьявола вызвал перед его взором дурман. Пуля никого не задела, а только взбила песчаный столб. И все же эта пуля спасла мне жизнь, потому что еще раньше, днем, наш корабельный кот незаметно выбрался на остров с одной из шлюпок. Старикан до отвала нажрался объедков, и выстрел, прервав его сытый сон, едва не довел животное до удара. Кот петардой взлетел на стол, расшвыряв еду вместе с тарелками. Килт взмахнул дымящимся пистолетом над его хвостом. Дьявольская рожа ухмыльнулась с рукояти и сбила со стола свечу прямо на обмазанный варом корсет Такка.
Головорез Такк вспыхнул, как порох. Горячий воздух волной прошел над столом, и лицо капитана Килта расцвело яростным зловещим багрянцем.
— Я — дьявол, — сказал капитан Килт, — и работенка у меня дьявольская.
Сборная команда действовала вразнобой. Люди Килта бросились на людей Такка, а люди Такка бросились спасать своего капитана. Поскольку они, таким образом, сильно мешали друг другу, а вар отлично горит, стало ясно, что капитана Такка ждет скорый и неприятный конец. Его матушка рванулась к нему, но Такк в агонии сбил ее с ног. Он орал, а кругом шла неуклюжая потасовка, и из свалки доносились кряхтение и пистолетные выстрелы. Я, обнаружив, что свободен и забыт, с великой поспешностью нырнул под стол. Матушка Такк уже скрючилась там же, и я, признаюсь, шарахнул ей по голове упавшей тарелкой.
Пара драчунов пролетела мимо меня: черномазый парень из команды Такка и наш бристолец, которого я презирал, с тех пор как этот тип имел наглость охаять мое рагу из чайки. В руках у бристольца была церковная свеча, в руках у черномазого — оловянная ложка. Оба стремились к лесу, где можно было раздобыть более смертоубийственное оружие, например камни и сучья.
«Душа компании», — говаривал Хогг.
Из своего надежного укрытия я хорошо видел, как Головорез Такк бросился к воде, одетый пламенем, как чашка факела. Он споткнулся о бочонок из-под рома, полетел наземь и снова поднялся.
Капитан Килт преследовал его по пятам, бормоча свою дьявольскую мантру: «Я дьявол, и работенка дьявольская. Я дьявол, и работенка дьявольская».
У него не хватало половины левого уха, из одежды были вырваны клочья. Головорез Такк снова упал — на сей раз прямо в прибой. Он забился в волне, исходя паром и скрипом, и тут в воду вошел наш капитан.
Килт поднял клинок. Я, зажмурившись, расслышал хлопки, с которыми протыкалась скорлупа корсета. Вопли Такка сменились несколькими придушенными вздохами. Я выполз из-под стола и помчался прочь с налипшими на штаны кусками баранины и капусты. Прогремели пушки. В дело вступили стоявшие у берега «Дело» и «Прихоть». Оставшиеся на них вахтенные команды поддерживали своих картечью.
Свет кухонного костра подманил меня, как мотылька на огонь. В кругу света, обвиснув на костылях, стоял Хогг.
— Ха! — расхохотался он, кривя губы на бледном лице. — Хорошо сделано, Макдэниэлс. Хорошо сделано, парень!
Уголком глаза я заметил подбегающего капитана Килта. Кудри свисали ему на плечи, как мокрые водоросли, лицо по-волчьи скалилось.
— Я — дьявол, — выдохнул он, — и работенка у меня дьявольская.
Хогг ухнул и подался вперед, двигаясь боком, будто рак-отшельник.
— Сковорода твоя, мальчуган. Бери ее!
Ручка, словно притянутая магнитом, оказалась в моей ладони. Я развернулся на пятках и оказался нос к носу с капитаном. Догорающие угли подсвечивали нашу стычку красноватым отблеском.
Килт взмахнул саблей — я парировал удар жирной, покрытой нагаром сковородой. Мы плясали по песку — взад-вперед, сковорода против сабли. Несколько раз он почти достал меня, но я встречал сталь чугуном, и ему тоже досталось несколько ударов плоской стороной Роберта.
Голос Хогга выкрикивал советы: «Берегись финта! Поднырни! Дай ему в рыло!.. Ха!»
Удар отдался у меня в локте и, кажется, покончил с буйством капитана.
— Дьявол, — бормотал Килт. — Дьявол. Дьявол…
— Помни, мальчик: человек — это приправы, — сказал Хогг.
Килт вдруг восторженно завыл и принялся расстегивать ремень.
— Дьявольская работенка, — как безумный хрипел он.
Когда кожаные штаны упали с него, я врезал ему сковородой между ног. Килт испустил вопль и упал на колени. Еще один удар по черепу, и я спокойно поднялся на ноги.
В лагуне догорал «Дело». «Прихоти» нигде не было видно. Ночь пахла порохом и горелой кассавой. Я поднял саблю капитана Килта и глубоко вонзил ему в спину.
— Теперь мне нечего тебя бояться, — сказал я. — Верно, Хогг?
Хогг лежал на скамье, совершенно мертвый.
— «Человек — это приправы», — повторил я и расхохотался, засовывая сковороду себе за пояс.
Голос Хогга звучал у меня в ушах. Он рассказывал мне о маринадах, в которых индейцы-карибы заготавливают впрок человечину. Пусть фортуна выбросила меня на мель, но голодать мне не придется — только не на этом островке.