"Толстый мальчишка Глеб" - читать интересную книгу автора (Третьяков Юрий Фёдорович)

КАК ГЛЕБ РАЗОЗЛИЛ ТАРАКАНЫЧА

Мишаня решил временно пожить мирной домашней жизнью, не участвовать ни в каких происшествиях, поступков не делать, вести себя примерно, как Аккуратист. Помогая во всех хозяйственных делах, заслужить тем самым любовь и уважение отца, матери и сестры Верки, которые в конце концов скажут: до чего примерный стал наш Мишаня, прямо хлопотун! Пускай уж он дома остается, никуда не ездит: нам без него все равно что без рук!

Разбойники уже успели напугать из кустов пионерскую экскурсию, очень похоже изобразив вой целой стаи волков, хотя осталось неизвестно, поверили они, что это живые волки, или нет…

Мишаня не участвовал.

Прямо тошно делалось, как представит он, что повезут его неведомо куда из родных гусиновских мест!..

Тут самое хорошее время начинается… На Гусиновке все времена хорошие, какие ни возьми, а сейчас самое лучшее начинается.

Смородина доспевает; уже две земляничины, совсем красные, Мишаня нашел: одну сам съел, другую дал Глебу, — и все это не придется Мишане рвать, не говоря уж о малине, стручках, маленьких огуречках и прочем.

Сочная мурава, вся в желтеньких цветках одуванчиков и куриной слепоты, будет зеленеть напрасно: не пробежаться, не поваляться по ней Мишане… Уж такой травки в санатории не будет: там какая трава…

И разноцветные граммофончики повители и повилики завянут без него, не надует их Мишаня и не ткнет себя в лоб, чтобы щелкнуло…

Оглянешься кругом: деревья зеленые-презеленые, небо голубое, а облака на нем белые, солнышко так и светит, душистые ветерки дуют, — сиди или лежи где хочешь, или иди в какую угодно сторону, или залезь в прохладную ласковую речку Гусиновку и мокни там, покуда не посинеешь, никто над тобой со звонком не стоит.

Воробьи чирикали: мы тут будем жить, летать где захотим и все видеть, что тут делается, а ты не увидишь…

Даже петух останется на родном дворе, будет себе разгуливать с курами, распевать…

Мельничий совсем оперятся, вылетят из гнезда, и никто не защитит их от котов…

И останется его уютное жилище под крыльцом, с прекрасным самоваром, залезет туда сестра Верка…

Нет, уж лучше он в смородине проживет!

А еще лучше — поднатужиться и показать себя незаменимым в хозяйстве человеком, хлопотуном и аккуратистом, который все в дом!

Избрав минуту, когда отец шуршал на диване страничками, а мать с грохотом и стуком суетилась на кухне, Мишаня приступил к выполнению своего плана:

— Мам, не нужно чего помочь?

Мать к таким просьбам со стороны Мишани еще не привыкла и сразу не поняла:

— Чево-чево? Помо-очь? Вот блины буду печь — подмогнешь!..

— Да я не об этом… Я — по хозяйству… Мать развела руками и попятилась даже, будто сейчас упадет, потом начала щупать Мишане лоб:

— Да что с тобой стряслось? Не то ты заболел, не то… Чего сроду-то не было!.. Ах, помощник! Вот помощник-то объявился нежданно-негаданно… Оте-ец, а отец! Слыхал, нет, что сын-то заявляет? Помочь, говорит, не надо ль чего? Вот дожили до светлого дня: свой помощник подрос, на все руки мастер!..

— Пускай поможет, что тут такого… — отозвался отец.

Но мать никак не хотела верить:

— Ты, чем помогать, хоть не мешался бы, и то ладно!.. Да не ломал бы всего, и то слава богу! А то: ведро прохудил — раз, швейную машину чем-то всю исцарапал — два…

— Ведро само упало!

— А машинка?

— То давно уже…

Неприятный разговор прекратил отец, выйдя из своей комнаты:

— Что было — было, а сейчас… к какому бы его делу приставить?.. Картошку, что ли, окучивать…

— Да чтоб я ему доверила картошку — на-кось! Да чтоб он мне ее всю потоптал! Уж этот окучит так окучит: ей одного росточка целого не оставит!..

— Ладно, — сказал отец. — Пошли. Работу я тебе сейчас подыщу… Чего-чего, а работы всегда хватает!..

Выйдя во двор, отец огляделся.

— Значит, так! Какая же тебе требуется работа?

— Любая! — смело сказал Мишаня. — Поинтереснее.

— Ладно… Вот! Самая что ни на есть интересная… в самый тебе раз! Как ты у нас под крыльцом проживаешь, то, значит, надо тебе это дело расширить… так я говорю?

Залазь под пол: там много всякого хламья, мусора валяется. Ты его оттуда весь повыкидай, потом в конце сада вырой яму поглубже и все туда закопай… Орудовай наподобие этого… как его… морского волчонка Филиппа!..

— Копальщики они со своим Глебом хорошие… — с подковыркой сказала явившаяся тут сестра Верка. — Могут ямы копать…

Мишаня угрожающе взглянул на нее, но смолчал.

Дело, придуманное отцом, пришлось ему по душе: ведь каждому интересно посидеть под полом, где никто не сидит. Как это раньше не догадался туда слазить!

Когда пришел Глеб, он высунулся оттуда, весь в пыли, в паутине и в пуху:

— Залезай сюда!

— А что там? — спросил Глеб, лег на живот и пополз.

Под полом ему тоже очень понравилось:

— Хе-хе… Все ходят по полу, а мы прямо под ними пробираемся, как мыши или нечистая сила! Только она должна выть! Давай и мы немножечко повоем?

— Давай!

Слегка повыли и принялись за работу вдвоем.

Сколько там оказалось всяких интересных штук!

Например, причудливые пузырьки из-под духов. Один был слит в виде совы (голова снималась!), другой как кремлевская башня (макушка тоже снималась!), третий — настоящая виноградная гроздь, а один — так весь насквозь синий!

Конечно, только совсем уж у какого вислоухого рука наляжет закапывать такие ценные пузырьки, и Мишаня снес их к себе под крыльцо, чтобы украсить свое жилище.

Верка, которая бездельничала во дворе, так и вытаращилась.

— Мишань, дай один… — попросила она заискивающим голосом, но Мишаня молча показал ей шиш.

Нашлась под полом и поломанная рамка от картины: только наладить, достать какую-нибудь картину и вставить. Ее Мишаня тоже отнес под крыльцо.

Глеб нашел лопнувший стеклянный абажур: если его перевернуть и заделать дно, то получится ваза — что-нибудь в нее класть.

Вообще под полом мало оказалось вещей, годных на выброс. Не выбрасывать же сломанную кофемолку: только починить и можно все молоть! Или вполне исправную крысоловку: кого-нибудь ловить!

Обнаружив узел с тряпьем, приготовленным для сдачи утильщику, Глеб с интересом переглядел все штаны и рубахи, сплошь в дырах и заплатах, и нашел, что они тоже могут пригодиться:

— Надо себе оставить… Для разбойничества самый подходящий наряд!

— Разбойники-то небось в красивых костюмах ходили… — засомневался Мишаня, но Глеб его успокоил:

— Мы будем бедные разбойники… Не успели еще награбить…

И узел с тряпьем очутился у Мишани под крыльцом, в ожидании того часа, когда разбойникам придет нужда одеться по-настоящему…

По мере того как под полом пустело, Мишанино жилище приобретало все более зажиточный вид.

То и дело сновал туда Мишаня, пополняя его новыми ценными приобретениями.

Верка не отходила от крыльца, алчно оглядывая каждую вещь, и спрашивала:

— Мишань, а этот тоже там взяли?..

— Там, — сухо отвечал Мишаня.

Добрый Глеб, заметив ее мучения, предложил:

— Давай уж дадим ей что-нибудь… маленькое!..

— Нечего поваживать! — отказал Мишаня.

Потный, красный, весь в пыли и паутине, он то и дело проходил мимо раскрытого кухонного окна, крича на сестру:

— Чего под ногами путаешься! Делать нечего!..

— Так ее, так, Мишаня! — подзуживала из окна мать. — Работяга-то наш захлестнулся прям-таки, а она, гляди-кось, прохлаждается, чисто барыня!..

Под полом было так приятно, что и вылезать не хотелось: темно, прохладно и сыро, не говоря уж о множестве интересных вещей, которые можно было считать все равно как клад.

— Хорошо тут… Было бы повыше, и можно жить… — мечтал Глеб. — Или самим уменьшиться, как карлики… Прорыть бы несколько ходов во все стороны…

Видно, недаром это место облюбовали себе десятки лягушек разной величины. Вечерами они выползали и скакали по двору и огороду, пищали скрипучими голосами, а на день, оказывается, скрывались сюда.

— Давай их перебьем! — предложил Мишаня, желая навести под полом полный порядок.

— Что ты! Зачем? — испугался Глеб.

— А чего они… налезли тут?..

Но Глеб горячо заступился за лягушек:

— Ты знаешь, какие они полезные! Полезней птиц! Они всю ночь трудятся — вредителей едят! Кого птицы днем не успеют съесть, того они съедят ночью… Круглые сутки идет съедение!.. Ни в коем случае нельзя их трогать! Чем они тебе мешают? Никого не трогают… Наоборот, надо им стараться помогать…

Тут он что-то вспомнил и попросил:

— Мишань, а можно я немножко их наловлю вон в тот пустой коробок?

Теперь уже Мишаня не хотел, чтобы таких полезных лягушек у него уменьшилось, а тем самым был нанесен вред огороду, и спросил:

— А зачем тебе?

— Да я хочу их Нине подарить… Помнишь, она говорила, что гусеницы испортили цветок?.. Дадим ей несколько штук… Они этих гусениц самих съедят!..

Конечно, жалко было Мишане своих домашних лягушек отдавать, да еще и Николашке, когда их для собственного хозяйства, может быть, не хватает: на всех лягушек не напасешься, пускай своих заводят. Но отказать Глебу неудобно было, и он нехотя согласился:

— Ладно, только немножко… А то, боюсь, себе не хватит… У нас огород большой…

Глеб принялся ловить лягушек и сажать их в коробок, а Мишаня указывал:

— Хватай вон тех двух!.. Толстую не трожь: толстая пускай остается!.. Маленьких тоже не надо, это ее дети… Лови вон ту, вон — карабкается!.. Все равно она какая-то дохлая… Ну… еще, так и быть, вон ту, зелененькую, и хватит!

Наловив штук шесть лягушек, они вылезли во двор, где торчала Верка, помиравшая от зависти.

— А что это у вас? — сунулась она на коробку.

— Подарочек!.. — ухмыльнулся Мишаня. — Тебе решили преподнести! Глеб, покажи уж ей, пускай уж поглядит…

Он выхватил у Глеба коробок, открыл его и сунул под самый нос сестры, но та не завизжала, как ожидалось, а только отвела коробок рукой и спросила:

— А зачем они вам?..

— Хотим подарить Нине, — честно объяснил Глеб. — Она говорила, что червяки у нее цветок, что ль, объели… А мы вот подарим ей лягушек!..

Верка хотела прыснуть, но сделала серьезное лицо:

— Подарите, ребята, верно, подарите! Ой, как будет здорово!..

Глеб заулыбался:

— Как ты думаешь, стоит? Обрадуется она?..

— Еще как обрадуется, да верно, ой-ой-ой-ой!..

Она и сама обрадовалась неизвестно чему и захохотала изо всей мочи. Мишаня, знавший характер сестры, заподозрил что-то, а Глеб ничего не заметил и предложил:

— Отнеси, пожалуйста, а? Только не забудь сказать, что от нас это: мы дарим!..

— Ой, нет! — замахала руками Верка. — Мы с ней с самой весны еще не разговариваем… О себе уж очень воображает, подумаешь, артистка из погорелого театра!.. Получше ее есть, да и то не выставляются!.. Ты отнеси сам! Сами никакого мне самого маленького пузыречка не дали, а посылают лягушек нести… Спасибо большое! Когда понесете, сейчас? Несите сейчас, она как раз в саду, там и от дадите!..

Она хихикала, и вертелась, и подпрыгивала, но доверчивый Глеб, обобрав паутину, отряхнув пыль, взял коробок под мышку и пошел.

Мишане по таким пустяковым делам расхаживать было некогда, потому что мать вышла посмотреть, как ее сын для дома старается…

Прямо закипела работа в руках у Мишани, когда он быстро накладывал в ведро мусор, не годный для собственного пользования, и бегом тащил в конец сада, ни разу не отдохнув даже. Тут кто хочешь поверит, что Мишаня почти совсем переделался из лодыря и разгильдяя в аккуратиста и хлопотуна.

Мать посмотрела и сказала Верке:

— Подсобила бы ему, чем так-то стоять!.. Глянь, аж запалился малый.

Верка заносчиво выставила подбородок:

— Вот еще! Буду я! Как вещички — так шиш показывают, а им подсобляй!

И зловредно сообщила:

— Мам, они половину мусора себе присвоили и под крыльцо спрятали! Вели им выкинуть!..

Однако мать на эту хитрость не обратила внимания. Когда вернулся Глеб, Верка так и кинулась к нему:

— Ну как? Подарил, да? Подарил? Ей самой отдал? Она где была? А она что? А еще кто с ней был?

Глеб растерянно озирался, трогал одно ухо, которое было краснее другого, и обстоятельно отвечал на вопросы:

— Самой… Она была в саду… Еще какие-то девочки с ней, не рассмотрел я… Я говорю: можно зайти, дело есть? Она говорит: иди… Я лягушек выпустил и говорю: вот тебе подарок… А она даже договорить не дала, зачем лягушки, ка-ак заорет, оглушила прямо… Тут дед выскочил, начал меня тащить… За ухо тоже хватает… Ну да ладно… Не разберутся, а хватают за уши… Недоразумение вышло… Трусиха оказалась…

Верка жадно слушала и стонала:

— О-о-ой!.. О-о-ой!..

Дослушав, повернулась кругом и вихрем вынеслась на улицу: до того не терпелось ей раззвонить по всем подружкам про смехотворное происшествие с Николашкой.

Понурый Глеб принялся помогать Мишане рыть яму. Он так махал лопатой, что самому Мишане пришлось стоять в стороне, иначе, того гляди, зацепит ручкой или землей обсыплет.

А Глеб, пыхтя, жаловался после каждой лопаты выброшенной земли:

— …Ничего объяснить не дают, а тащат!..

— …Не понимают, а орут тоже…

— …Предрассудки разные…

— …Дед этот — прямо беспонятный какой-то…

— …Надо разобраться, а уж потом хватать…

— …Уши не для того находятся, чтоб за них ухватывать…

— …Одни только отсталые так поступают…

— …Надо понять…

Когда все было сделано, Мишаня предложил матери слазить под пол и самолично убедиться, какой там наведен порядок. Но мать, занятая своими кухонными делами, к Мишаниному подвигу отнеслась равнодушно и лезть под пол отказалась:

— Прибрал и прибрал — делов-то! Ты сам приберись, а то весь в пыли да в паутине как домовой!

Отец выслушал Мишанин доклад и сказал только:

— Молодец!.. Отдыхай теперь…

Однако Мишаня после выполненной работы чувствовал такую бодрость и прилив сил, что на родителей не обиделся: не хотят смотреть — и не надо.

Он сам слазил еще раз под пол, полюбовался, какая там чистота, потом сходил в конец сада, пару раз притопнул ямку, где навеки упокоился мусор, и, на закуску насладившись созерцанием своего жилища, ломившегося от богатств, сказал Глебу:

— Айда на речку обмываться!..

Отпрашиваться он счел излишним: всем должно быть ясно, что после такой тяжелой и грязной работы человек имеет право пойти помыться в реке, потому что нигде, кроме реки, не смыть всю грязь и паутину, собранную под полом.

На Чертовой яме бездельничали Гусь, Братец Кролик, Лаптяня и Колюнька.

Они коротали время тем, что заставляли плавать по реке пойманного в зарослях осоки небольшого ужа.

Ужей на речке Гусиновке обитало множество, а некоторые даже во дворы переселились и проживали там наподобие кур или воробьев. Поэтому уж ни для кого, кроме Глеба, особого интереса не представлял.

Зато Глеб, с опаской взяв ужа в руки, разглядывал его со всех сторон, вертел так и этак, будто это не обыкновенный уж был, а, скажем, гробовая змея, ужалившая князя Олега.

— В Сибири живут ужаки? — поинтересовался Братец Кролик.

— Еще сколько! — сказал Глеб. — Но там другие… Наши, они… толще!..

Когда Мишаня сообщил ребятам о найденном узле с разбойничьими нарядами, они очень обрадовались, что теперь смогут одеться по всей форме, и Гусь пожелал немедленно все осмотреть и примерить.

Пришлось Мишине возвращаться домой и там еще некоторое время выжидать, когда представится случай скрытно вынести узел со двора.

Наконец узел был благополучно перенесен на берег, и разбойники начали с хохотом примерять свои форменные одежды, вырывая друг у друга наиболее заманчивые предметы.

Глеб во всем этом участия не принимал, а продолжал разглядывать ужа, обматывал его вокруг шеи и руки, а сам все что-то думал.

И придумал.

— А куда вы будете его девать? — спросил он.

— Отпустим! — великодушно сказал Гусь. — Пускай живет, нас поминает… камне мы не злые!..

— Знаете что? Дайте его мне…

— А зачем он тебе?

— Я его Нине отнесу… Мы с Мишаней ей лягушек давали, чтоб они у нее поели всех червяков, а она, оказывается, их боится, не любит… Обратно их взять уже нельзя, потому что я сам видел, как они все в траву улезли… А уж! Их! Ест!

И разъяснил недоумевающим гусиновцам более подробно:

— Я читал в одном научном журнале — так ученые делают: напустят в лес каких-нибудь зверьков, чтоб они разводились… Когда зверьки разведутся, что никакой жизни от них нет, тогда в это место напускают… например, хорьков… Чтоб они этих зверьков поели. Когда хорьки зверьков поедят, а сами разведутся, что никакой жизни нет, тогда напускают… кого? Орлов! Орлы хорьков поедят, разведутся…

Но тут он смолк, не зная, кого можно напустить на могучих орлов.

Общим решением просьба Глеба была уважена, и уж был отдан в полное его распоряжение. Правда, возникли некоторые неясности.

— А как ужи разведутся, кого будем на них напускать?.. — спросил Гусь.

На этот вопрос Глеб ответить не смог, но его выручил всезнающий Братец Кролик:

— Ужей ежики едят! Можно будет ежика напустить! Только, конечно, придется тогда все дырочки в заборах загородить, чтобы он не убег!.. Эх, жалко, у Комара ежика уже нету, а то можно было бы у него отнять и отдать тебе для ужей!

— Я и раньше, когда этот ежик еще не убегал, хотел его отнять! — заявил Гусь. — Только тогда я не знал, зачем он мне нужен… Но теперь придется где-нибудь нового ежика ловить!..

Таким образом, все возможные последствия были предусмотрены, и ребята даже вызвались сопровождать Глеба, чтобы присутствовать при вручении ужа.

Они уселись напротив Николашкиных окон в канаве, а Глеб с ужом в руке постучался в калитку.

На этот раз его даже во двор не пустили. На стук вышел сам Иван Тараканыч с хозяйственной сумкой, а девочки и с ними какой-то мальчишка в надетой набекрень офицерской фуражке и при взрослом галстуке столпились у раскрытого окошка.

— По недостаточности некоторых предметов у тебя в голове, — сурово начал Иван Тараканыч, взглядывая поочередно то на Глеба, то на ужа, — ты после проявленной такой заслуги… опять осмелился прийти… и безусловно с подобным же результатом!..

— Я вот принес ужа, передайте, пожалуйста, Нине… — вежливо начал Глеб, но Иван Тараканыч, все сильнее озлобляясь и повышая голос, перебил его:

— Девочки презирают тебя за твое злодейство, а ты продолжаешь проявлять ненормальность и странное понятие о…

— Дедушка, вы только послушайте…

— При наличии таких фактов появляется вопрос, — не желал ничего слушать Иван Тараканыч. — Почему ты прикладываешь свою дурацкую инициативу исключительно к этому дому?

— Прогони его, дедушка! — плачущим голосом крикнула из окна Николашка. — Запрети им, наконец! Да что же это за наказание такое! Издевательство какое-то!..

— Об этом со всеми подробностями и последствиями будет изложено твоей тетке! — Иван Тараканыч вырвал из протянутой Глебовой руки ужа, швырнул его об землю так, что тот больше не двигался, и замахнулся на Глеба палкой.

Глеб связываться с ним не стал, поднял мертвого ужа и побрел обратно к ребятам.

Иван Тараканыч погрозил всем палкой и, подождав, покуда ребята отойдут от его дома подальше, куда-то зашагал по улице.

Но разбойники далеко не пошли, а остановились и начали совещаться.

— Придется это дело оставить, — сказал Гусь и забросил погибшего ужа в ближайший сад. — Не понимают своей пользы, так пускай ходят по колено в лягушках! Мне другое интересно: что за пацан там выглядывал, откуда он взялся?

— Комсоставскую фуражечку надел! — издевательски хихикнул Братец Кролик.

— При галстуке, как джентельмен! — дополнил Лаптяня, и все заржали.

— Надо ему лупку дать! — заключил Гусь, проделал несколько своих любимых движений кулаками и сразу перешел к делу: — Поручим это Глебу!

— Почему мне? — смутился Глеб.

— А как же? — удивился Гусь. — Полагается! Я б сам его отлупил, никому не доверил, но ведь за Николашкой гоняешься ты! Так?

— Ну, так…

— А он к ней пришел?.. Так?

— Так…

— Значит, ты и вызывай его один на один! Чтоб зарекся чужих девчат отбивать!

— Не забудь оторвать галстучек, — напомнил Лаптяня. — Да не тушуйся! В случае чего я тебе помогу своим бумерангам!..

— Я не тушуюсь, — проговорил Глеб, вздохнул, поддернул слегка рукава и оглядел себя со всех сторон, будто прикидывая, годится ли он для выполнения задуманного дела. Братец Кролик посоветовал:

— Предварительно нарядись в разбойничий костюм! Мы тоже нарядимся для большего испуга!..

Мысль Братца Кролика пришлась по душе гусиновцам, и через несколько минут они до того преобразились, что им позавидовал бы и самый бедный нищий, не говоря уж о разбойнике.

Глебу достались большущие брюки с двумя разноцветными заплатами на коленях и такими длинными штанинами, что они волочились по пыли, а также старая Мишанина курточка, испачканная масляной краской и не сходившаяся на груди. Остальные разоделись приблизительно так же.

Особенно выделялся Гусь в пижаме, располосованной сверху донизу.

Что значит разбойничий костюм! В нем Глеб сразу почувствовал себя храбрее, выпятил грудь, стукнул в нее кулаком, молодецкой походкой подошел к окну, откуда слышались веселые голоса, и, подбоченившись, крикнул:

— Эй!

Из окна высунулась девчонка и пискнула:

— Чего тебе?

— Позовите мне того джентельмена в фуражечке! — грозно потребовал Глеб.

Девчонка, обернувшись в комнату, крикнула:

— Нинка, твой пришел опять!..

Высунулась Николашка, остальные девчонки столпились за ней, но не видно было противного мальчишки, который, как и следовало ожидать, струсил и, очевидно, прятался за их спинами.

— Зачем он тебе? — спросила Николашка.

— Нужно!

— Нет, ты сначала скажи, зачем!..

— Пусть выйдет, потом узнает! Поговорить.

— Знаем! — пискнула девчонка. — Ты лучше не притворяйся! Ты драться хочешь! Не выйдет он!..

— Ты перестань хулиганить! — закричала, Николашка. — Нарядился, как побирушка, так думаешь, тебя и не узнают!

— А будешь драться, мы твоей тетке скажем!

— Говорите, я не боюсь! — храбро заявил Глеб и, вдохновленный трусостью врага, крикнул: — Эй, выходи, что ли!

Девочки, отвернувшись от окна, пошептались, потом спросили:

— Он говорит: зачем?

— Стукнемся!..

— Он говорит: стукайся об столб!..

Окно захлопнулось, занавески задернулись.

Глеб прохаживался под окном, разминая плечи, напрягая мускулы и сбивая ногой макушки одуванчиков.

Но за окном никто не шевельнулся, и он, торжествуя, вернулся к друзьям, расположившимся на земле под забором, рассудив, что рано или поздно мальчишка должен идти к себе домой, не останется же он жить у Николашки.

Чтобы довести мальчишку до полнейшей паники, Колюнька был послан бросать на крышу камни и стучать в ворота.

Но мальчишка всех обманул.

Скоро вернулся Иван Тараканыч с корзинкой, вышел вместе с мальчишкой, и они пошли в город вдвоем.

Гусиновцы на почтительном расстоянии двигались за ними, надеясь, что когда-нибудь Иван Тараканыч оставит мальчишку одного…

Мальчишка не отходил от старика ни на полшага, поминутно оглядываясь и трогая Ивана Тараканыча за руку, указывал ему на опасные намерения гусиновцев.

Иван Тараканыч грозно топорщил усы и, оборачиваясь, грозил палкой.

Постепенно мальчишка обнаглел, начал кривляться и дергаться, показывая тем самым, что гусиновцев он не боится и презирает.

Иван Тараканыч проводил его до самого дома, и мальчишка заскочил в дверь, на прощание скорчив наиболее отвратительную рожу, а специально чтобы унизить Глеба, показал руками толстый живот и толстые щеки…

Поставив на двери жирный меловой крест, означающий, что дом обречен и жителям его в дальнейшем ничего хорошего ожидать не приходится, гусиновцы отправились восвояси.

Неиспользованную разбойничью форму пришлось снять до другого раза, и узел понес с удовольствием Колюнька, водрузив себе на голову, подобно чернокожему носильщику из книжки Майн Рида, пересекающему с грузом болотистые дебри.

На Гусиновке тетка Федотьевна, вытянув ноги, сидела в холодке на травке и вязала платок, одновременно ухитряясь зорко смотреть по сторонам и все видеть.

Завидев Глеба с ребятами, она поманила его пальцем:

— Жаних, а жаних! Поди-кося на расправу!

А когда Глеб подошел, спросила:

— Эт ты на шо ж Ниночку нашу острамотил на усе гусиновские края?..

— Чем я ее острамотил? — покраснел Глеб.

— А как же! Жабов ей преподнес, змея, прости бог! Барышням цветы дарють, букеты, глупо-ой! А он напкося: гадюку! Все теперича Ниночкю нашу задражиили, а она, бедная, опупырилась — плачеть… Где ж ты ее только, гадюку энту, сыскал?

— Во-первых, это был уж, а не гадюка вовсе… — начал объяснять Глеб, но тетка Федотьевна не слушала, и ее красное лицо сияло от веселья:

— Ах, шуты, враг вас забери! Вот шуты водяные! Надоть же! Ты слухай вот, що я табе скажу… Обязан ты пойтить извинение ей принесть: мол, так и так, это недоумение… Я хотел для смеху, как чудней…

Но Глеб, махнув рукой, решил ничего больше не предпринимать, а то все выходит еще хуже…

И без того Иван Тараканыч так озлел, что явился жаловаться даже на Мишаню, который был кругом не виноват и ни в чем таком почти не участвовал.

Затаившись в своей квартире под крыльцом, Мишаня слушал разговор отца с Иваном Тараканычем:

— Я работаю трудом инвалида… Изыскиваю возможности по обеспечению будущей жизни внучки Ниночки…

— Опять делов понаделал мой Морис-мустангер? Да вы не волнуйтесь… С него спрос будет… Хар-роший спрос!..

— Передаю сведения фактического характера… Сегодня я отлучился за приобретением продуктов необходимости для своего существования… Но ввиду несостоявшейся условленной встречи с продавщицей Тоськой по возвращении обнаружил нарушение неприкосновенности личности моего племянника Виктора… Я пришел прямо в экстаз от проводимых вашим сыном артистических сеансов бандитского характера!..

— «Бандитского»… Это уж вы чересчур… Молодые еще, что с них…

— Я хочу закончить передачу сведений! Конечно, отец, увлеченный особенным расположением к своему любимцу, не находит в его поступках оглашения… Однако, проживая фактически с родительской семьей, он по возрасту лет занялся не делами общественного или государственного характера, а легендарно-деспотической деятельностью! И нельзя допускать, чтобы по произволу мальчишек…

— Успокойтесь… Идите себе спокойно… Я с ним поговорю. Против шерсти разговор будет! Где он? Мишка! Михаил!..

И разговор «против шерсти» состоялся… Какой он был, рассказывать не стоит, только Мишанины заслуги по наведению порядка под полом во внимание приняты не были, а отправка в санаторий на перевоспитание стала делом почти решенным…

Одна сестра Верка отнеслась к Мишане по-человечески: принесла ему под крыльцо, куда он удалился с горя, три хорошо намасленных блина и пока он, всхлипывая, поедал их, старалась успокоить:

— Обойдется!.. Подумаешь!.. Все-таки он, этот Глеб, какой-то чудной… Дурак вернее!.. Зато Николашку вы здорово проучили: обсмеялись все, надорвались прямо!.. Досталось артистке погорелой, будет знать!..