"Прикосновение" - читать интересную книгу автора (Уэст Розалин)

Глава 4

Раздался раскат грома. Начавшись злобным ворчанием, он постепенно набрал такую силу, что в окнах задребезжали стекла, а стены затряслись от его гнева.

Для Долтона Макензи, постепенно приходившего в себя на узкой кровати, шум исходил главным образом из источника, находившегося у него между висками, и многократно усиливался там до тех пор, пока звук и боль не стали неразделимыми. Очень долго Макензи не решался пошевелиться, боясь, что эти прожорливые твари причинят ему еще большее страдание, и постепенно у него в голове сложилось знакомое покаянное заклинание: «Больше никогда. Покуда я жив, я никогда больше не прикоснусь к спиртному». И пока он лежал, стараясь спрятаться от мучительной боли, пульсирующей у него в голове, его мысли стали медленно проясняться, и с этим прояснением пришло смятение.

Где он пил? Обычно вместе с расплатой приходило воспоминание о полученном перед тем удовольствии. Но сейчас Макензи не мог вспомнить ни салун, ни хороший обед с вином или хотя бы бутылку у себя в номере отеля. Последнее, что он помнил, было… было… Он слегка наморщил лоб, и от этого усилия снова почувствовал, как возвращается боль. Он уже почти отказался от попытки вытащить воспоминания из трясины боли, когда они большой волной сами накатились на него. Дилижанс. Нападение грабителей. Вспышка не попавшего в цель выстрела, которая, очевидно, обожгла ему кожу на лице и ослепила глаза ярким светом, сначала белого, затем красного цвета, после чего наступила чернота — та самая чернота, которая окружала его и сейчас.

«Мои глаза».

Подняв непослушную руку, Долтон пальцами ощупал незабинтованную опухоль, где бурлящим вулканом сосредоточилась боль. Он не мог вспомнить, чтобы его били по голове, но доказательство было неоспоримо. Правда, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что его прикосновения сообщили ему при дальнейшем исследовании — его глаза покрывала сложенная в несколько слоев марля.

Макензи мысленно вернулся к пистолетному выстрелу и последовавшей за ним яркой огненной вспышке, после которой не осталось ничего. Его кончики пальцев двинулись поверх марлевой повязки. Он шумно, прерывисто дышал, пока поднявшаяся из внутренних глубин паника не поглотила все остальные чувства. Свирепый удар грома, казалось, потряс сам воздух вокруг него. «Где я?» Макензи просунул пальцы под сложенную материю и, потянув, сдвинул ее вверх. Он почти не ощутил боли, когда прилипшая к ожогу ткань потянула за собой большие участки поврежденной кожи, потому что старался разжать веки, которые слиплись и образовали болезненные, почти без ресниц рубцы. Страх неведения и ужас подозрения лишили его осторожности, заглушили внутренний голос, который убеждал, что сейчас нужно оставить все как есть. Но в эту грозу, в непривычной полнейшей темноте доводы не подействовали, Долтон решил, что должен все узнать.

Он должен был узнать, осталась ли у него способность видеть.

Затрудненное дыхание заглушало доносившийся снаружи шум ветра и дождя, наполняя незнакомое пространство комнаты тревожными звуками каждого отдельного вдоха и выдоха. Макензи не мог совладать с волнением, его сердце быстро и тяжело стучало, и с каждым его биением он все больше осознавал опасную неопределенность своего положения. Годы выживания в самых рискованных условиях вынудили его научиться управлять ситуацией — и самим собой. Поэтому он заставил себя открыть глаза, не обращая внимания на боль, которую вызвало разъединение слипшихся тканей, потому что боль от незнания была гораздо сильнее.

Глядя вверх широко раскрытыми глазами, он ждал, что что-нибудь произойдет. Он не был уверен, чего именно он ожидал — возможно, много ярких вспышек, безусловно, неясных очертаний каких-нибудь предметов в темной комнате. Так как вокруг него ничего не происходило, Макензи сделал вывод, что была ночь, поэтому в течение нескольких секунд он терпеливо ждал, когда станут видимыми детали — углы потолка, случайные вспышки света от грозы снаружи, — чтобы обрести чувство ориентации в огромном колодце темноты. Но не было ничего, вообще ничего.

— Нет, — простонал он, отвергая то, что говорила ему логика, даже когда столкнулся с не вызывающей сомнений очевидностью, потому что отказывался считать ее правдой.

Он отказывался признать тот факт, что был слеп.

Джуд казалось, что она только что закрыла глаза в поисках ускользающего сна. Усталость начала наплывать на границы ее сознания, обещая немного так необходимого спокойствия, и Джуд расслабилась, принимая его. Но едва только умиротворяющий бальзам пролился на ее душу, раздавшийся внизу шаркающий звук вывел ее из блаженного состояния. «Сэмми», — сначала подумала она и решительно закрыла глаза. Но звука открывающейся двери, который означал бы, что ее брат искал себе укромный уголок, не последовало. Вместо этого послышался звук царапанья по дереву, как будто кто-то вслепую натыкался в темноте на мебель. Вслепую…

Джуд бросилась к ведущей вниз лестнице, даже не задержавшись, чтобы взять халат, и спустилась так быстро, как позволила ей ночная сорочка, обвивавшаяся вокруг голых ног. Сэмми и Джозеф спокойно спали у камина, не потревоженные шумом, который прозвучал под ее спальней, и даже старый пес, подергивавший во сне лапами, не обратил на нее внимания, когда она босиком тихо прошла в заднюю комнату.

Понадобилось всего мгновение, чтобы ее встревоженный взгляд привык к глубокой темноте спальни. Кровать была пуста, а смятые простыни валялись на полу. Взглянув в дальний темный угол, откуда раздавалось царапанье ножек кресла по дощатому полу, она разглядела массивные плечи мужчины. Джуд зажгла лампу, подняла ее и задержала дыхание, когда при свете отчетливо увидела его. Она уже забыла, каким он был огромным — видимо, сейчас он показался ей еще больше, потому что был в одном только обтягивающем хлопчатобумажном нижнем белье, весь окутанный плотной темнотой. Он снова споткнулся, одетые во фланель колени наткнулись на сиденье кресла, в котором она недавно сидела, бодрствуя у его постели, и вытянутые руки в раздражении похлопали пустой воздух, в надежде найти какую-нибудь незнакомую точку опоры.

— Мистер Макензи? — Джуд окликнула его очень тихо, чтобы не напугать.

Макензи резко повернул голову в ее сторону, и Джуд увидела, что он сорвал почти все свои повязки. Его обожженные глаза были красными, с расширенными от боли зрачками, но они явно ничего не видели.

— Кто здесь? — спросил он громовым голосом, в котором одновременно прозвучали облегчение и угроза.

— Меня зовут Джуд Эймос. Вы на моей путевой станции. Вы ранены, мистер Макензи, и должны вернуться в постель.

— Я не вижу. — Эта правда вырвалась из него словно под пыткой.

Осторожными шагами Джуд направилась к нему, продолжая говорить тем же тихим, спокойным тоном:

— Это от вспышки пороха. Вы предотвратили убийство во время ограбления дилижанса. Помните?

Часто и тяжело дыша, он старался руками разыскать что-нибудь реально существующее и раскачивался, как величественный дуб под вонзившейся в него пилой. Его лицо было покрыто испариной, капельки пота блестели на напряженно застывших скулах и на груди. «У него лихорадка», — со страхом подумала Джуд и испугалась, что не сможет справиться с ним, если его беспокойство станет еще сильнее. Несомненно, он ослаб от ранения, но он все еще был достаточно силен и мог представлять собой опасность — и для себя, и для нее.

— Я возьму вас за руку, — предупредила она, собираясь коснуться пальцами тыльной стороны его руки.

У Джуд от удивления перехватило дыхание, когда он, повернув руку, с отчаянием тонущего человека сомкнул пальцы вокруг ее запястья. Он больно сжимал ей руку, но внезапно тепло его кожи и сила хватки заставили ее пульс быстрее забиться под плотным кольцом его пальцев.

Теперь, когда Джуд держала его — вернее, он держал Джуд, — Макензи поднял свободную руку и провел ею по бедру Джуд, скользнул по талии, слегка коснулся наружной выпуклости одной груди, и от охватившего Джуд возбуждения ее тело бросило в жар под тонкой льняной ночной сорочкой. Безусловно, в этом неуклюжем ощупывании не было абсолютно ничего интимного, но до этого она никогда не ощущала на своем теле мужские руки, так подробно изучавшие его, и это чувство совершенно ошеломило ее девственно чистое существо, хотя другие, менее головокружительные чувства подсказывали ей, что нужно отвести несчастного мужчину обратно в кровать, прежде чем он потеряет сознание. Джуд поймала эту блуждающую руку и положила ее на менее чувствительную часть своего тела — на плечо.

— Обопритесь на меня, мистер Макензи. Вам необходимо лечь.

— Нет. — На мгновение он восстал против этой идеи и, оттолкнув Джуд, закачался на слабых ногах.

— Да. — Ее тон не допускал возражений; таким тоном Джуд частенько разговаривала с братом, когда на него находило одно из его упрямых настроений.

Серьезность ее тона, видимо, оказала свое действие и на огрубевшего взрослого мужчину, так как он, пошатнувшись и едва не упав, позволил Джуд медленно отвести его обратно к кровати. Даже когда он стал покладистым и не сопротивлялся, Джуд испытывала благоговение перед его силой. Когда ей удалось уговорить его снова лечь, она испугалась, что он потащит ее вниз за собой, и, действительно потеряв равновесие, растянулась на нем, а ее едва прикрытые рубашкой груди прижались к его массивному торсу. Ее сердце устремилось к его сердцу, поддавшись восхитительным чувствам, которые он пробудил внутри ее девственного тела. Джуд позволила себе немного насладиться ощущением его больших рук, державших ее за плечи и вынуждавших придвинуться еще ближе, а потом тепло его тела обожгло ее, сломило ее волю, и ее мысли закружились, освобожденные натиском страсти. Джуд потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить, что мужчина, который держал ее, был раненным и что он не пытался соблазнить ее, а просто боролся за жизнь.

Радуясь, что Макензи не мог видеть, как краска смущения заливает ее лицо, Джуд отодвинулась от него, но он немедленно снова потянулся к ней:

— Не уходите!

Дрожащий звук этого полного страха требования удержал ее, хотя скромность повелевала ей уйти. Очень бережно она взяла одну из его вытянутых рук и осторожно сжала.

— Я не оставлю вас, мистер Макензи, если вы пообещаете, что постараетесь заснуть.

Он продолжал метаться на смятых простынях, его взгляд безостановочно двигался по комнате, и от беспокойного состояния Макензи лихорадка быстро набирала силу. Мольба, написанная в его невидящих глазах, завязала в ее груди тугой узел сочувствия, и, твердо решив бороться и с лихорадкой, и с отчаянием, Джуд прижалась к нему, чтобы он мог чувствовать ее присутствие. Она потянулась, чтобы поправить повязки, и ее запястье снова оказалось крепко сжатым.

— Нет! Не делайте этого!

— У вас обожжены глаза, мистер Макензи, — с тихой укоризной сказала Джуд. — Их нужно предохранять от загрязнения, если вы хотите вернуть себе зрение.

— Вернуть… — Он хрипло с надеждой вздохнул. — Значит, я снова буду видеть?

— Это вполне возможно. Но вы должны позволить мне делать то, что я могу, чтобы вы успешно поправлялись.

— Он разжал пальцы, и его рука опустилась обратно на простыни, так что Джуд смогла продолжить забинтовывать его глаза. Она чувствовала, что Макензи напрягся, но он не сопротивлялся, и она была этому рада.

— Ну вот, а теперь вы дадите обещание, что будете отдыхать.

— Вы не уйдете?

— Я не уйду. Договорились?

— Договорились.

Устроившись рядом с ним, Джуд почувствовала, что он медленно расслабляется, и постепенно его рука, которую она держала в своей, обмякла и отяжелела. И тогда Джуд позволила себе вздохнуть. Она сказала ему, что у него есть шанс, что зрение вернется к нему. «Ведь такая возможность существует, — постаралась оправдаться она перед самой собой. — Это не просто обман для успокоения человека, напуганного угрозой остаться слепым». Это было бы правдой, если бы что-нибудь зависело от нее. А если не зависело?..

Джуд посмотрела на большое тело, не менее внушительное во сне, и вспомнила заявление Джо Варнесса: «Возможно, он не захочет выжить».

Проснувшись, Долтон был готов к боли, и в какой-то степени к темноте тоже. Но это не спасло его от потока беспомощности, накрывшего его с головой, и не помогло его мозгу проясниться и немного охладиться. Он не стал повторять ту глупость, которую совершил накануне ночью, и не пытался встать. Какой был в этом смысл, если все вокруг него было опасным черным пространством с невидимыми предметами и неопределенными расстояниями? Он рассудил, что ему лучше оставаться там, где он мог контролировать свое окружение.

Он слышал стук дождя по стеклам окна, расположенного за спинкой кровати, и протяжные завывания ветра, сдувавшего дождевые капли. Хотя гроза утратила свою ярость, ливень продолжал лить с прежним постоянством. Лихорадка высосала из Долтона почти всю влагу, и ему ужасно хотелось пить. Потом он на мгновение постарался напрячь все остальные чувства, и с каждым маленьким открытием чувствовал себя не таким оторванным от жизни. Он ощутил женский запах, запах теплой кожи, от которой исходил легкий цветочный аромат. «Сирень», — подумал Макензи. Он помнил эту женщину, но забыл ее имя; после того, как она сдержала свое обещание остаться, его это не интересовало. Теперь единственное, что он знал о ней в своем темном мире, был ее запах.

Широким дугообразным движением он с любопытством провел рукой по холодному постельному белью, где она должна была сидеть рядом с ним, но ее там не оказалось. Однако аромат был слишком силен, чтобы быть только воспоминанием. Она должна была быть где-то рядом. Решив непременно найти ее, Макензи расширял радиус своих поисков, пока кончики его пальцев не коснулись ткани.

Под его ладонью оказалось согнутое женское колено замечательной формы, которое требовало дальнейшего исследования. Не будучи начинающим студентом в изучении женской анатомии, он легким прикосновением не спеша скользнул вверх, чуть ли не позабыв о своих невзгодах, окунувшись в родную стихию. Под тонким покровом ткани, сдвинувшимся вверх над изгибом женского бедра, тело было крепким и упругим, но не пухлым. Заинтригованный, Макензи снова двинулся вверх, на этот раз вдоль внутренней стороны бедра. Джуд сидела в кресле у его кровати и крепко спала в весьма неприличной позе, широко раздвинув колени. Его рука двинулась дальше, и Джуд издала тихий горловой звук, мурлыкающий звук удовольствия, который издает кошка, когда ее ласково поглаживают, и ее ноги раздвинулись еще шире.

Долтон был уже на расстоянии всего нескольких дюймов от нежного тайника, когда почувствовал, что она просыпается. Полностью и окончательно проснувшись, Джуд выскользнула из-под его руки и вскочила с кресла, как будто он опрокинул ей на колени кипящий чайник. Но она не убежала. Он слышал, как она тяжело дышала, стоя там, у кровати, но не понимал, была ли она оскорблена или просто ошеломлена, потому что она ничего не говорила, а он не мог видеть выражения ее лица. «Возможно, она даже возбуждена», — подумал Долтон, зная, что женщин приводили в восторг его прикосновения. Но так как он не мог позволить себе злоупотреблять ее гостеприимством, он притворился смущенным.

— Простите, что напугал вас. Я не мог вспомнить ваше имя, а мне хотелось попросить у вас воды. — Его голос был хриплым и скрипучим, и это помогло убедить ее, что Макензи не опасен. Он чувствовал, что она колеблется, как будто еще не решила, что ей делать — закричать или дать ему пощечину. В конечном счете милосердие одержало победу над возмущением вольностями, которые позволил себе Долтон.

— Конечно. Позвольте, я помогу вам напиться.

Он прислушивался к ее движению по комнате, к шелесту ее ночной рубашки и почти ощущал, как учащенно бьется ее сердце. Макензи сам себе улыбнулся, почувствовав себя не таким уж беспомощным, если смог вызвать такое возбуждение в ком-то, по-видимому, очень восприимчивом.

Джуд просунула руку ему под голову, и Макензи позволил ей приподнять его. Изменение положению снова разбудило стучащую боль между висками, и у него с губ сорвался стон протеста, который он не сумел удержать. Джуд замерла, давая ему время приспособиться к новому положению и ожидая, чтобы он для начала облизнул губы, прежде чем она поднесет ему ко рту кружку. При соблазнительном запахе воды у Долтона затрепетали ноздри, как у лошади, которую в пустыне подвели к прохладному ручью. Кружка коснулась его зубов, и затем полился поток долгожданной влаги, которую он с жадностью глотал.

— Не так быстро и не так много, — последовало предупреждение, но Макензи предпочел не обращать на него внимания и осушил кружку, но, когда холодная жидкость хлынула в его абсолютно пустой желудок, у него начался приступ кашля. Пока приступ не кончился, Джуд уверенными и сильными, но в то же время нежными руками поддерживала его в сидячем положении, а когда его дыхание снова пришло в норму, осторожно опустила на слегка влажную подушку, намокшую от пота, вызванного лихорадкой и беспокойством. Устав даже от такого небольшого усилия, Макензи несколько секунд отдыхал, пока по звуку шагов по деревянному полу не понял, что она уходит от него.

— Простите… как вас зовут? — спросил он, заставив Джуд задержаться.

— Джуд Эймос.

— Я благодарю вас, Джуд Эймос, за то, что вот так приняли меня — меня, незнакомца… ну и все прочее.

— Любой человек, имеющий сострадание, сделал бы то же самое, мистер Макензи.

— Было ли это лишь в его воображении или действительно в ее словах существовала некоторая доля укоризны?

— Должно быть, вам известен другой тип людей, чем мне, мадам.

— Подозреваю, что так, мистер Макензи. — И опять промелькнул неуловимый налет осуждения, как будто она знала, кто он и чем занимается. — А теперь, как я сказала раньше, вы должны отдохнуть, если хотите поправиться.

— О, я хочу поправиться. Меня ждет работа. Что сказал доктор, я надолго вышел из строя?

— Доктор еще не смотрел вас. Джозеф, мой повар, перевязал вам раны. Я послала за медиком в Шайенн, но он может задержаться, если из-за этой погоды река начнет выходить из берегов. Знаете, когда идет такой сильный дождь, дороги на несколько дней становятся непроезжими.

— Снова в ее голосе было что-то необычное, какой-то не высказанный вслух намек, но на этот раз не порицание, а что-то более мягкое, что-то похожее на тоску, но он был слишком встревожен ее предыдущими словами, чтобы задуматься об этом.

— Ваш повар? Меня лечил ваш повар? Но вы сказали, что зрение вернется ко мне.

— Я сказала, что такая возможность существует, — поправила его Джуд, но это было совсем не то заверение, которое хотел услышать Макензи.

— Значит, ваш повар считает, что это возможно, — презрительно усмехнулся он. — Честное слово, я всей душой буду верить в это предсказание. — Его рука потянулась к толстой повязке, и слабое дрожание пальцев выдало его чувства.

— Это вера, которой вы должны держаться… — начала Джуд, но он грубо оборвал ее:

— Я надеюсь на веру так же, как всегда надеюсь на удачу. Удача человека зависит только от него самого, и нельзя надеяться ни на что и ни на кого, кроме самого себя.

— Жестокая философия, мистер Макензи, — после долгого молчания подытожила Джуд.

— Я живу в жестоком мире, мисс Эймос, и она хорошо служит мне. — А в каком мире жила она, этот ангел, который без всяких вопросов принял его? Из-за того, что он был слеп — и, возможно, навсегда — и не мог узнать ответа, его тон стал излишне грубым. — А теперь, если не возражаете, я хотел бы получить немного отдыха, о котором вы все время так настойчиво твердите. — И Макензи повернул голову в противоположную от Джуд сторону.

Джуд медлила, не желая оставлять его в таком расстроенном состоянии, она была уверена, что это не правда, а просто демонстративное заявление. В нем говорил страх, и у Макензи были все основания бояться. У него не было гарантии, что зрение вернется к нему, и Джуд ничего не могла сделать для того, чтобы успокоить его. Так как она больше ничем не могла ему помочь, она поступила так, как он просил, и тихо вышла, оставив его наедине с его грустными размышлениями.

Умывшись над раковиной у себя в спальне и сняв ночную рубашку, чтобы переодеться в удобное ситцевое платье, Джуд на мгновение задержала в руках нагретое кожей белье, и ее бросило в жар при воспоминании о том, как тепло мужской руки проникало сквозь него. У нее внутри все начало дрожать той же самой дрожью, которая охватила ее раньше… когда она поняла, что это мужское прикосновение… что это его рука касается ее ноги. Тогда у нее сначала закружилась голова, а потом ей показалось, что она дрожит с головы до ног. Пока Джуд дремала, он ощупывал ее, и, какими бы невинными мотивами он ни пытался объяснить свои действия, того, что случилось, нельзя изменить. Это было позорно, унизительно… и так возбуждало Джуд, что ей больно было дышать.

Размышляя, что она чувствовала бы, если бы сдала незнакомцу свою девственную территорию, Джуд одевалась в рассветном свете, проникавшем в ее комнату, и эмоции в ней сияли и расцветали, как новый день.

Сколько ни старалась Джуд начать этот день так же, как все остальные дни, и брат, и ее старый друг заметили изменения в ней, как только они все вместе сели завтракать.

— Ты хороша, как роса на цветке, Джуд, — неожиданно объявил Сэмми. — У тебя новое платье?

— Нет. — Джуд разгладила рукой материю. Она уже не помнила, когда покупала новое платье или что-нибудь еще из женской одежды.

— И твои волосы — ты по-другому причесала их.

— Все как всегда, Сэмми. — Она потрогала яркую ленту, которой стянула волосы на затылке. — Кушай оладьи и оставь свою лесть. Это не спасет тебя от необходимости пойти в это море грязи и заняться стадом.

— О, я нисколько против этого не возражаю, — набив пирожными рот, весело объявил Сэмми. — Мне нравится шлепать по грязи. Я просто отметил, как привлекательно ты выглядишь сегодня утром, вот и все.

«Привлекательно» — это слово Джуд никогда не связывала со своей внешностью. Но возможно, в новом платье, с волосами, обрамляющими лицо… Она не закончила свою мысль, поймав невозмутимый взгляд Джозефа, сидевшего за столом напротив нее. На короткое мгновение он дал ей возможность увидеть в своих непроницаемых глазах то, что он думает. Он думал, что этими изменениями она обязана их гостю, расположившемуся в задней комнате. И он не ошибался.

Джуд взяла кофе, чувствуя себя совершенно глупо оттого, что мечтала о мужчине, который был слеп, о мужчине, на которого она произвела столь малое впечатление, что он даже не мог вспомнить, что ехал с ней в дилижансе, не мог вспомнить ее имени, о мужчине, который без всякого намерения дотронулся до нее рукой и заставил ее дрожать, как романтичную дурочку, отчаянно ждущую похвалы. Он был ее пациентом, а не любовником, и единственное, что его интересовало, это выздоровление, чтобы можно было скорее уехать и продолжить опасное занятие, которое влекло подобных ему людей. Людей, живущих жестокостью, не привлекают одинокие некрасивые женщины, и, видя доброту их характера, эти люди не дают воли своим фантазиям, которые могут привести к таким вещам, как постоянство или женитьба. Мужчинам, подобным Долтону Макензи, лучше оставаться одиноким. И Джуд об этом позаботится.

— Думаю, нужно проверить, появился ли у нашего гостя аппетит. — Джуд встала и, спокойно выдержав взгляд Джозефа, принялась накладывать на тарелку оставшуюся от завтрака еду. — Не годится морить его голодом. Помимо всего прочего, как служащие транспортной линии, мы обязаны заботиться о нем.

Джозеф буркнул что-то нечленораздельное, как бы говоря, что она может обмануть его не больше, чем обманывает себя. Джуд не стала притворяться и, только хмуро посмотрев на сморщенного старика, с тарелкой в руке пересекла комнату, твердо намеренная исполнить свой христианский долг, словно это была неприятная повинность, а не предвкушаемое удовольствие.

Войдя в комнату, она остановилась у порога. Долтон, видимо, вняв ее совету, крепко спал. Хотя большое тело занимало всю кровать, доказывая силу и мощь его обладателя, полоски белых бинтов вокруг его головы каким-то образом в глазах Джуд превращали Макензи в беспомощного ребенка, так же нуждающегося в ее заботе, как Сэмми.

— Этот мужчина не для тебя. — В спокойном голосе древнего сиу, который получил большую, чем ему положено, долю горя, не было жестокости.

— Я это знаю, Джозеф, — кивнула Джуд на эти тихо произнесенные мудрые слова.

— Но знание ни в малейшей степени ничего не меняло.