"Запретная зона" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

4

Убежденный в том, что переход от сна к бодрствованию должен быть мгновенным, годами воспитывавший в себе привычку щелчком включать и выключать разум и тело, Женька схватил трубку.

— Слушаю вас.

— Извини, Жека…

— Уже. Дальше?

— Прийти можешь? — язык Швеца чуть заплетался.

— Если мелкое хищение не пойду, — демонстративно зевнул Женька. «Взлом лохматого сейфа»[1], мошенничество, угоны и карманку не предлагать!

— Успокойся, убийство. Стал бы я тебя будить из-за мелочевки!

— Тогда другой разговор. Не оставляй отпечатков на стакане до моего прихода.

Он бросил трубку, включил настольную лампу и нажал кнопку наручных «говорящих» часов «Talking», купленных на оптовой ярмарке взамен стареньких «Командирских».

«Два часа двадцать шесть минут», — по-русски сказала маленькая китаянка, дежурившая этой ночью в механизме.

Почистив зубы («Наточив», — сказал бы сам Женька), он встал под холодный душ, стараясь не думать о том, что за убийство подкинет ему сегодня Швец. Прелесть следовательских экзерсисов заключалась в их непредсказуемости.

«Хорошо бы китаянку научили погоду сообщать», — подумал он, натягивая на всякий случай свитер — судя по вечерней температуре, должно было быть немногим выше нуля.

Пробежаться трусцой от угла 5-й Парковой и Первомайской до Измайловского бульвара было делом полезным и приятным, хотя любой другой послал бы ко всем чертям кого угодно, не то что «важняка» — самого Генерального — за подобное удовольствие в два часа ночи. Любой другой, но не Женька Столетник. Именно поэтому Петр звонил ему, а не кому-нибудь другому, знал — прибежит. Что-то настораживало Женьку в этом звонке. Чуть утяжеленная, с едва уловимым растягиванием гласных речь, и это «извини», и тон… — да, главное — тон, несмотря на Женькину попытку подыграть — неизменно серьезный, с нотками обреченности. Да и сам факт… Были, конечно, подобные звонки и раньше, но в пределах разумного времени.

Женька бежал, глубоко вдыхая сухой воздух осенней ночи, хрустел бульварной листвой и, невзирая на неясную перспективу предстоящей встречи, радовался, что кому-то нужен, что ему кто-то верит, что он еще в состоянии если и не спасти, то хотя бы помочь дожить до рассвета.

На перекрестке стояла «ночная бабочка», зазывно оголив ногу. Чуть поодаль Женька заметил иномарку с погашенными фарами, очевидно, принадлежавшую сутенеру. В тени дерева на противоположной стороне притаился хозяин продажной девки.

«Три часа ровно», — сообщила невидимая китаянка, когда он подошел к двери на четвертом этаже.

«Точка канала печени цзи-май, — сработало машинально. — С часу до трех, инь, дерево, Юпитер, передневерхняя часть бедра».

Петр был одет не по-домашнему: брюки, белая сорочка и даже галстук, приспущенный слегка. Пахнуло коньяком.

— Ты что, не один?

— Один. Проходи.

Женька скинул куртку, прошел на кухню по коридору, суженному книжным шкафом и стеллажами с подшивками допотопных журналов. Небольшой стол был покрыт штопаной скатеркой; посреди — початая бутылка «Метаксы», вспоротая банка шпрот, кружки лимона на блюдце и две граненые стопки.

Следуя своему обыкновению не спрашивать без особой на то необходимости, Женька ни о чем не спросил: надо — сам расскажет. Петр сел, налил до краев.

— Давай, — красноречием блистать не стал. Выпив, кинул в рот ломтик лимона и пообещал: — Щас спою.

Громко тикали каминные часы на холодильнике. Что-что, а интригу хозяин плел умело.

— Вдогоночку? — предложил для усиления эффекта.

— Не тяни, — улыбнулся Женька, чувствуя, как разливается по телу тепло.

— Ну, слушай.

Петр прокашлялся, прикрыл веки и, по-бабьи подперев кулаком подбородок, затянул:

Женька почувствовал себя обманутым: ждал, что любитель фольклора преподнесет что-нибудь пооригинальнее. Но, зная о том, что Швец ортодоксом не слыл, ни подпевать, ни обрывать песню не спешил — силился разгадать загадку молча.

продолжал Петр, не торопя заунывный мотив.

Женька терпеливо дослушал до конца, наполнил стаканы.

— Хорошая песня, — кивнул он одобрительно, накладывая шпроты на бутерброд. — И, что главное, новая. Я, например, ни разу не слыхал. Спасибо, что вовремя разбудил, а то бы так и помер невежей.

Выпили.

— Давай, юрист заочно необразованный, шевельни извилинами, — предвкушая триумф, сверкнул глазами Швец.

— Чушь собачья, — выдохнул Женька. — Я от тебя этого не ожидал. Никакого убийства я тут не вижу.

— Есть убийство, — Петр распахнул форточку и водрузил пепельницу на стол, — есть! Позвольте мне вас спросить, многоуважаемый Евгений Викторович: а почему, собственно, товарищ не замерзал?.. Представьте себе нас на заснеженном тракте… что бы такое поближе подобрать, чтобы даже вы, дитя столичного асфальта, меня поняли?.. Ну, предположим, Химки — Яхрома. Мороз сорокаградусный, две лошадушки, и мы в санях. И вот где-то в районе Икши или Базарова я говорю лошадушкам: «Тпр-р-рру-у!!!» — и начинаю медленно, но неотвратимо врезать дуба. От мороза, заметьте! А вы при этом кутаетесь в овчинный тулупчик, спокойненько забираете обручальное кольцо…

— Стоп! — выпалил Женька. — Неси текст!

— Сомневаетесь в точности показаний?

— Сомневаюсь. Неси.

Петр вышел в коридор. Женька включил газ, плеснул в ковшик воды и, положив туда пару яиц, извлеченных из холодильника, поставил на конфорку.

— Мне от коньяка есть захотелось, — пояснил он.

— Ночью есть вредно, — вернулся Петр, занятый поиском нужной страницы. — Прошу. Семьсот шестьдесят четвертая.

Женька взял книгу, споткнулся взглядом о первую же строфу.

— Вот! — воскликнул он, ткнув пальцем в страницу. — Вот оно! Не потому, Пьер, мне с тобой за одним столом сидеть противно, что за дачу ложных показаний, да еще при отягчающих обстоятельствах предусмотрен срок для таких, как ты, субъектов, действующих с прямым умыслом; не потому даже, что в заповедях Христовых сказано: не лжесвидетельствуй! — ты ведь жидомасон, иудей, и Христа не признаешь, — а потому, что это устойчивый симптом совкового правосудия. Вся ваша система — от следствия и предварительного дознания до прокурорского надзора и суда на подобных подтасовках построена. «Умирал» здесь написано! «У-ми-рал», а не «замерзал», как ты изволил проблеять своим противным голоском. А умирать он мог от расстройства желудка, от инфаркта, от…

— Не продолжай, не надо, — театрально возвел руки Петр. — Я этих глупостев слушать не желаю! Знаешь, почему дилетантизм и правосудие — вещи несовместные, как гений и злодейство? Потому что дилетанты наподобие тебя цепляются за слова, которые, как известно по Стендалю, только для того и существуют, чтобы прятать за ними мысли. Уцепившись за первую же версию, вы не в состоянии идти дальше. Читай!.. «А жене скажи, что в степи замерз…» А?!

— Ты же сам себе противоречишь! Мало ли, что он велел передать жене — слова!

Женька подумал, что бутылка «Метаксы» у Петра наверняка сегодня не первая.

— Погоди-ка, с чьих слов стало известно о происшествии на тракте?

— Со слов товарища. О присутствии при разговоре третьих лиц следствие данными не располагает.

— Правильно. Ты бы меня оставил замерзать в степи?

— Я бы оставил.

— Врешь. Товарища следовало бы задержать по подозрению и провести судебно-медицинскую экспертизу с целью установления причины смерти. И если бы было установлено, что она наступила в результате переохлаждения организма, то убийство можно было квалифицировать как…

— Короче, Плевако.

— Короче — это убийство в любом случае. Причем умышленное как минимум, путем неоказания помощи. А вообще — топором по голове.

— А мотив?

— Все же написано: «Да скажи ты ей, пусть не печалится, пусть с другим она обвенчается». Приглянулась товарищу ямщикова бабенка, догнал он его на тракте возле Икши и тюкнул по темечку. Кольцо — вещдок: «Нету, сказал, больше твово Вани. Что одной-то горе мыкать? Куда ты, мол, вдовая с детишками? Выходи за меня!» А?.. Уел?..

Женька снял с плиты ковшик, сунул под кран с холодной водой.

— Наливай, — сказал, — помянем ямщика.

— Нет, ты скажи, как я тебя уел!

— Хочешь, я тебя «уем»?.. Они — бабенка эта со товарищем — давно сожительствовали. И обоим эта жисть до смерти надоела. Вот она-то и послала так называемого товарища укокать муженька своего! Шерше ля фам!

— Принимаю как версию.

— К тому же — наследственность: батюшка ямщиков находился с матушкой в законном, так сказать, разводе: «Ты лошадушек сведи к батюшке, передай поклон родной матушке».

— Не убедительно. Суд не примет.

— Суд не примет, а мы примем, — поднял стопку Женька. — За упокой ямщицкой души!

Съели по яйцу. Петр вдруг поник — запал вышел.

— Чего гуляем? — не выдержав, спросил наконец Женька.

Петр поднял на него серьезный взгляд.

— Мне сегодня хиролог смерть предсказал, — признался он неохотно, словно арестованный на допросе.

— Кто-о?!

— Хиролог. По ладони.

Женька засмеялся так, что соседи сверху постучали по батарее парового отопления. И было отчего: Швец, не веривший ни в Бога, ни в черта, книжник и материалист, поверявший алгеброй гармонию и доверявший исключительно фактам, следователь-ас вдруг принялся за доказательства заведомо недоказуемого «убийства» ямщика… Это бы еще куда ни шло — игра профессиональных юристов, собирателей казусов в классических текстах, часто служила поводом для встреч. Но хиролог?!

— Все признаки, — нисколько не смутившись, продолжал Петр, — а их, между прочим, сто тридцать.

— Чушь!

— Ничего сверхъестественного. Информация, которую получает человек, идет не только по сенсорным каналам — через зрение, слух, прикосновение, но и экстрасенсорным путем. Подсознательно мы считываем информацию об опасных местах на больших расстояниях. Например, преступник. Он излучает, искривляет пространство как носитель определенных эмоций, а не только как физическое тело. Мозг анализирует информацию и делает вывод о том, куда следует идти, а куда нет: преступник информирует о себе все пространство. И те люди, чья система самосохранения слабее, попадают в зону его действия. Так что связь между палачом и жертвой существует задолго до их встречи.

— И все это на ладони, — презрительно скривился Женька.

— Все. Семьдесят процентов тех, у кого на ладони обнаружены папиллярные знаки насильственной смерти, неизбежно умирают именно такой смертью.

— Н-да… Ну ты, Петр, даешь! Ты б еще цыганку попросил погадать.

— Насчет цыган. В пору своей работы в РОВД я с жертвами цыганских гадалок раз десять сталкивался. Зря иронизируешь, Женя. Потерпевшие, как правило, не могли описать их внешности, восстановить хронологию событий, тем более дать объяснения той феноменальной тупости, с которой они расставались с украшениями и деньгами, пускали цыганок в квартиры.

— Неужто гипноз?

— Представь себе, психика имеет свойство поддаваться внушению.

— Это я по тебе вижу, — отмахнулся Женька и серьезно сказал: — Не знаю, что у тебя там стряслось, Пьер. Думаю, ты сам мне потом все расскажешь. Прошу только: сведи-ка ты меня с этим херологом…

— С ним, между прочим, работают физики, генетики…

— Ха! Еще бы! Надо же где-то пристраиваться в век тотального сокращения штатов. Фатализм на научной основе — неплохо звучит! а главное — уличить трудно. Пока разберутся, он такие бабки наварит!.. Иди-ка ты, дяденька следователь, спать. Проспишься — позвони, я тебе поутру доложу, что ты тут молол — обхохочешься.

Петр молчал, погрузившись в свои мысли; вопрос Женьки насчет возможного появления дамы сердца пропустил мимо ушей, жевал, уставившись в одну точку.

— Может, ты заболел? — участливо спросил Женька. — Может, касторки выпьешь?

— Что?

— Да не что! — вспылил вдруг. — Ты же никогда в жизни в эту галиматью не верил! Человек в себя верить должен, понял?! В то, что выйдет целым и невредимым из любой ситуации, в то, что выздоровеет, в то, что победит!.. Мент позорный, как ты завтра на службу пойдешь? В обнимку со смертью? Ну, чего захандрил-то? Ты же — скала!

Петр тряхнул головой, избавляясь от предутренней тяжести.

— Малыш, — улыбнувшись, посмотрел он на Женьку, — ты подумал, я смерти испугался? Это я так — паузу заполнял, считай, пошутил. Вот мне через три дня сорок стукнет. Мать с отцом не дожили, жены нет, дети по квартире не бегают. Пустота какая-то образовалась. Вернулся вечером, а тут — пустота. И батареи отключили — как в склепе. Раньше у нас в вазе всегда хризантемы стояли… Пью, и водка не берет. Вот, хотел тебя убийством попотчевать, а не смешно получилось. Ямщик-то на самом деле от тоски помер. Ты уж прости.

Женька уже понял, что Петр запел экспромтом первую пришедшую на ум песню, и не «убийства» этого ради вызвонил ночью друга. Мать Швеца, Анастасия Марковна, преподаватель литературы в пединституте, умерла два года назад, как раз в то время, когда Женька попал в препаскуднейшую историю, и Петр отмазывал его, используя все свои юридические познания, талант и связи. Бросился на защиту безалаберного охранника, совсем чужого для него человека, распределяя двадцать часов между сбором доказательств, адвокатскими конторами и раковым корпусом на Будайской. Тогда-то, после похорон Анастасии Марковны, они и подружились — слишком много родственного оказалось в их душах, чтобы раствориться в суете поодиночке: и сиротство, и устремления, и эта вот тяга к песенным истокам, доставшаяся в наследство от матерей. «Про хиролога он, конечно, придумал, — решил Женька, — романтик нереализованный. А в остальном — понять можно».

— В том, что по твоей горнице ребятишки не бегают, сам виноват, — сказал он вслух.

— Да я никого не виню. Просто время пришло.

Принять душ Петр наотрез отказался, завалился на диван, а когда Женька стал укрывать его стареньким пледом, приподнялся на локте и неожиданно трезвыми глазами посмотрел на друга.

— Слышь, Женя… Вчера Игоря Нечаева, Сережу Ермакова, Юру Цыпуштанова киллер из импортного ствола прямо в отделении милиции уложил. А Цыпуштанов в спецназе МУРа служил, тертый калач. В Ижевске первого зама МВД республики прошили из автомата вместе с семьей…

— К чему клонишь?

Петр вскочил, сел на диване, хмеля как не бывало:

— Брось ты свою затею с частным сыском! Как ты людям в глаза смотреть будешь? Они же к тебе придут с надеждой, они же тебе деньги будут платить, а ты им ничем — слышишь? — абсолютно ничем помочь не сможешь, потому что как только оформишь лицензию — будешь жить под колпаком. Мафия тебе будет шпану дешевую подсовывать, а на нее выйдешь… Да что там! Вечером в Чертанове труп таксиста нашли, а через час и машину его в двух кварталах. Пацанам покататься захотелось, вот и приговорили детишек к безотцовщине. Человеческая жизнь куска мыла не стоит, у нас на каждом «важняке» по полсотни трупов висит. На нас баллисты, медики, трассологи, автоэксперты работают — институты целые, а трупов все больше. Не страна, а анатомический театр!..

Петр наткнулся взглядом на Женьки ну усмешку, безнадежно махнул рукой и повалился на подушку.

— Все сказал? — спросил Женька. — Теперь выкладывай, откуда узнал.

— Из лицензионно-разрешительного подразделения соответствующего горрайоргана внутренних дел, отрапортовал Петр, уходя от ответа. В нашей ситуации частным сыском заниматься — все равно, что открывать банк, не зная, где брать деньги. Вспомни Немчинского — адвокат-деловар, комар носу не подточит, а прогорел через полгода.

— Свободу криминалу! — поднял Женька сжатый кулак над головой.

— Посмотрите на этого борца за народный покой, грозу преступного мира! Если тебе сыскной зуд спать по ночам не дает — достань диплом из тумбочки и иди под крышу.

— Спать по ночам ты мне не даешь. А что до «крыши», так меня туда не возьмут по состоянию здоровья: болезнь у меня, понимаешь, аллергия на начальство.

— Ну-у, тогда ты и вовсе прогорел, не начав. Через пять минут после того, как первый клиент переступит порог твоего холостяцкого жилища, к тебе заявятся те, у кого ты отнял законный кусок хлеба — раз; хозяева земли, на которой ты организовал частное дело, — два; те, кто считает, что ты получил от клиента слишком много и забыл поделиться, — три; налоговая инспекция — четыре… Но это только при условии, что у тебя хватит ума ни черта не делать, а если ты вдруг решишь проследить за кем-нибудь рангом повыше киоскера — в твое окошко случайно залетит ракета класса «земля — воздух»!

«Пять часов ровно», — сообщила китаянка после зуммера.

— За этим меня звал?

— Да!

Женька вышел из комнаты, притворив дверь. Хотел зайти на кухню, помыть посуду: «Грязная посуда в раковине способствует деградации личности», — считал он.

— Газету забери, самоубийца! — услышал вслед.

— Какую газету? — вернулся Женька.

Петр дотянулся до письменного стола, взял с него «Криминальную хронику» и сунул Женьке. На четвертой полосе красным фломастером было жирно обведено объявление: «УСЛУГИ ЧАСТНОГО ДЕТЕКТИВА. КОНФИДЕНЦИАЛЬНОСТЬ ГАРАНТИРУЕТСЯ». Строкой ниже значился номер его, Женькиного, телефона.

— И запомни, Нат Пинкертон: от меня — никакой помощи. Я к твоей смерти не причастен.