"Ожерелье от Булгари" - читать интересную книгу автора (Уэлдон Фэй)

Глава 9

Грейс, выбитая из колеи разводом, судебным процессом и тюремным заключением, надолго выпала из общества. Затем испытала шок от новой, мрачной и одинокой, квартиры, поэтому неадекватно воспринимала все, что происходит вокруг. Даже если отбросить мысли о Кармайкле, неудивительно, что она посчитала Уолтера Уэллса геем. Стало совершенно обычным явлением, когда абсолютно гетеросексуальные молодые люди придерживались обманчивой линии поведения из чувства самосохранения: мягкий голос, плавные движения, ироничные жесты. Они делали это, чтобы избежать предсказуемой реакции многих молодых женщин. «Не хватай меня своими грязными лапами, ты, грубая гетеросексуальная скотина, мерзкий мачо! Всякий секс — это изнасилование! Прекрати так на меня пялиться, ты пристаешь ко мне, домогаешься меня, пошел прочь!» Так что небольшой оттенок гомосексуальности нужен был, чтобы успеть обаять и приручить. Именно так и вел себя сейчас Уолтер Уэллс, по разумению Грейс Солт. Она не отвернулась.

Она распознала в молодом человеке, который мог бы быть Кармайклом, такую же жертву, пребывающую не в ладу с окружающим миром, поэтому и снизошла до улыбки и беседы, согласилась разделить с ним его чувства, не отвернулась от него.

Они оба знали, что значит страдать.

Конечно, она пыталась понять, чего от нее хочет Уолтер Уэллс. Наивной она не была. Она отлично сознавала, что красивые и светские молодые люди не разговаривают с немодно одетыми женщинами и не делают им комплиментов, если за этим не кроется какая-то скрытая цель. Они не сидят, улыбаясь, и не ведут милую беседу лишь по доброте душевной. Уж никак не с несчастной женщиной средних лет, одетой в старое платье, которое она откопала со дна чемодана, второпях прихваченного из покидаемого ею дома. Это платье она носила в медовый месяц. (Грейс встряхнула его, и взметнувшееся облако пыли навело ее на мысль, что этот наряд ничем не хуже любого другого.) Но что же может быть у этого человека на уме? Она не выглядит богатой и важной персоной. И не увешана драгоценностями. Она, сидя в одиночестве в углу, всеми забытая, старающаяся остаться незамеченной, вовсе не похожа на человека, который выставит на торги свой собственный портрет. К тому же все мужчины одинаковы: мужья, отцы, любовники — все те разновидности мужчин, без которых Грейс теперь волей-неволей вынуждена обходиться. Может, она напоминает ему мать?

Грейс решила, что так оно и есть. Он — молодой, обаятельный, талантливый мужчина, достаточно удачливый, чтобы заполучить покровительство и внимание леди Джулиет, но при этом чуткий и нервный, малообеспеченный, как и положено в его возрасте. И все же он, художник, выделил ее, унылую и безвкусно одетую женщину.

Когда Барли, довольный и цветущий, вошел вместе с Дорис в зал, все смолкли — это было признанием их появления и звездного статуса. Грейс ощутила, как описала позднее, что у нее «кровь закипела в жилах». Дорис увидела ее, но посмотрела как на пустое место, чего и следовало ожидать. Но Барли, заметив Грейс, помахал ей рукой, и по этому жесту Грейс поняла, что всякой близости между ними пришел конец. Он полностью утратил к ней интерес — даже чтобы ненавидеть. У нее оборвалось сердце. Ей показалось, что она вдруг вместо теплого зала очутилась на пронизывающем ледяном ветру. Это был холод разочарования, осознание того, что Барли потерян для нее навсегда. Если одной болезненной истине не удалось заставить ее это понять, то другой удалось вполне.

Как трудно было избавиться от чувства, что Барли каким-то образом все еще на ее стороне! Что когда аукцион закончится, он покинет этот зал вместе с ней, а не с Дорис, и идиотской шутке придет конец. И тогда наступит ее очередь, и тогда она, возможно, гордо вскинет голову и скажет: «Нет! С кем? С тобой? А кто ты такой?» — и пойдет домой с кем-нибудь другим. А может, и нет. Барли приходил к ней в тюрьму, но она отказалась его видеть. Кое-какие возможности у заключенных есть, и это была одна из них — просто проигнорировать. Только вот пока тянулись долгие часы, когда она сидела, запертая в камере (поскольку большая часть надзирателей была занята попытками предотвратить передачу наркотиков во время поцелуев и объятий, прекратить истерику или утащить обратно в камеры вопящих арестанток, тех, к кому не пришли посетители, просто запирали), этот приступ гордыни казался ей самой настоящей глупостью. А сейчас? Ей некуда было спрятаться, и она улыбалась — когда те немногие, которые вообще помнили о ее присутствии, повернулись к ней, чтобы увидеть, как Грейс, бывшая Солт, а ныне Макнаб, отреагирует на появление знаменитых влюбленных.

«Они стремятся унизить меня своим счастьем» — вот что она подумала. Барли, такой подтянутый и элегантный, с заново сделанными зубами. Дорис в великолепном огненном платье и в ожерелье от Булгари с покрытыми патиной монетами в золотом обрамлении.

Всего лишь два года назад Барли предложил Грейси, тогда еще своей жене, купить это ожерелье ей в подарок на день рождения, но она отказалась, позвонив в магазин и выяснив, сколько оно стоит. Он почувствовал себя уязвленным. Он видел, как она противится переменам в их жизни, упрямо цепляясь за прошлое и предпочитая это прошлое комфортному, но неустойчивому настоящему. В чем-то она по-прежнему оставалась Грейс Макнаб, а не Грейси Солт, оставалась дочерью своих родителей. Доктор Макнаб, хирург с Харли-стрит, был достаточно зажиточным, но считал, что то, что оставалось от ленча, должно быть съедено за ужином. «Расточительство недопустимо» — этот лозунг витал в воздухе, и вчерашняя холодная брюссельская капуста разогревалась на завтрак. Едва заметный запах антисептика, доносившийся из расположенного внизу хирургического кабинета, невзрачность холодных приемных покоев с высокими потолками, с полированной мебелью, жесткими красными персидскими коврами и копиями деревенских пейзажей. Стоицизм унылых пациентов, их пренебрежение к боли и собственному телу, которым они даже гордятся. Все эти вещи она считала обыденными. Основой, на которой зиждется все остальное.

Она всегда пыталась воссоздать атмосферу дома своего детства, а Барли всегда ей мешал. Барли бежал от нищеты, в которой родился, а она мечтала вернуться к спокойной респектабельности своей юности. Уж это-то доктор Джейми Дум сумел ей растолковать. Это была ее роль — губить мечты Барли. Она пыталась этого не делать, но это было выше ее сил. Чем большей роскоши и экстравагантности добивался Барли, тем неуютнее ей становилось. Более того, ради спасения его души она настаивала на том, чтобы самой готовить ужин для его гостей, а не тратиться на угощение из дорогих ресторанов. Именно для этого она и завела печь — чтобы делать выпечку для приемов, бормоча, что гости ведь наверняка оценят домашнюю еду. Он раздраженно краснел в костюме, купленном на Джермайн-стрит, тогда как на ней было платье из «Маркс энд Спенсер». Конечно, он был сыт ею по горло.

Ей во многом следовало вести себя иначе, но как? Она такая, какая есть. Другие женщины смогли превратить себя в нечто совершенно отличное от того, чем они были от рождения: Дорис Дюбуа начала свою жизнь как Дорис Зоак и переделала себя в другую личность. Но Грейс это было не под силу. Она уже как-то раз превратилась из Грейс Макнаб в Грейси Солт, и вот теперь была вынуждена испытать обратное превращение, а это было довольно скверно.

Деньги, которые должны были бы пойти Кармайклу, теперь уходили на то, что висело у Дорис на шее, и на картину, довольно неплохую. Но если художнику платили за нее всего по триста фунтов в неделю, как он ее заверил, почему тогда за нее так много дают? Ерунда какая-то.

— Цена растет! — с энтузиазмом воскликнул аукционист, чье лицо знали все, а имени не помнил никто. — Кто больше восемнадцати тысяч?

— Двадцать, — произнесла Грейс, прежде чем успела прикусить язык, но тут же почувствовала себя неловко и покраснела, потому что лица всех присутствующих повернулись к ней.