"Теплый Благовест" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Лев Иванович)

ТЕПЛЫЙ БЛАГОВЕСТ

Пасха. Светлое Воскресение. Мы собираемся в гости к подружкам бабушки в село Николо-Ширь.

Путь предстоит не близкий, выходить надо рано, но бабушка накануне сказала, нарисовала мне такую вот картину:

— В селе и теперь старая церковь цела. Везде уж позакрыли, а эта еще цела. По святым дням службу служит. И на ее колокольню, к ее звонам в нынешний праздник, как прежде, допускают любого парнишечку.

— Меня тоже допустят? — зажегся я вмиг от этаких слов.

— И тебя, мальчика… — заверила бабушка. — Поблаговестишь в честь Светлого Воскресения ежели не в колокол великий, то в малые — непременно. Малые-то звенят даже малиновей, веселее больших!

И вот в путь с бабушкой я собрался охотно, живо, хотя и не выспался. А на улице рань такая, что ни праздничных звуков ниоткуда не слыхать, ни праздничных людей нигде не видать. Только на пороге своей избы, на крыльце, стоит, поглядывает на чуть розовеющее небо, подымливает махорочной самокруткой мой приятель и бабушкин сродник дядя Миша.

Бабушка перекладывает из руки в руку дорожную кошёлку, машет ему:

— Христос Воскресе!

— Воистину! — ответно улыбается с крыльца дядя Миша и сразу спрашивает: —Куда наладились? Неужто в Николо-Ширь?

— Ясно дело! — кивает бабушка и зовет дядю Мишу с собой. Но тот вдруг говорит:

— Да туда ведь пока что не пройти…

— Как так? Отчего? — застывает было на месте бабушка.

— Оттого, что водополье с луговых дорог еще не сошло. Застрянете там, закупаетесь.

— Ну-у, — не верит бабушка, — авось не закупаемся. Мы луга обойдем горами, лесом.

Но дядя Миша говорит, что и в лесу полно воды. Что лучше бы мы отмечали праздник дома, а его бы, дядю, — хе-хе! — пригласили бы на пасхальный кулич да на махонькую стопочку. А он бы потом пригласил и нас.

Заслышав про стопочку, бабушка принимает за шутку вообще дядины Мишины слова:

— Не сбивай нас с доброго-то пути, не сбивай! И не задерживай. Я этот поход внуку обещала!

И как только мы вышли из деревни, так бабушка сразу и повернула прямо в горы, к лесу.

Правда, горы у нас — горы не совсем. Скорее это холмы, увалы. Но с увала на увал спуски да подъемы круты, часты, и ельниками они заросли такими дикими, глухоманными, что идешь тут, тащишься меж темных дерев и сам себе кажешься совсем крохотным потеряшкой, мальчиком с пальчик.

Да это бы еще ничего… А вот самая-то загвоздка теперь в том, что не успели мы с бабушкой в самую первую, меж увалами, ложбину спуститься, а оттуда, словно из погреба, так влажным холодом и несет.

И поперек дороги нашей бурлит, шумит, заливает прошлогодние колеи широченный поток. Сам он — глубокий, темный, по нему — белая пена.

Бабушка отломила от придорожного куста длинную ветку, в текучую воду потыкала, ветка везде скрывалась почти вся. Бабушка вздохнула:

— В самом деле здесь не пройти…

Я заныл:

— А как же звоны малиновые? А как же благовест? Неужто поворачивать обратно?

Бабушка говорит:

— Попробуем повернуть напоперёк! Вверх, через самый угор. Далее — лугами. Может, все ж какая стежка в лугах и не затопла… Только если и там не пофартит, ты уж, пожалуйста, больше не ной.

— Не буду… — обещаю я, плетусь, чавкаю сапогами по грязи вослед за бабушкой. А она выводит и выводит меня из этого лесного погреба все выше да выше.

И вот — под ногами сухо, вокруг вместо темных елок молодые березки, на них первая, клейкая листва, обочь тропки свежая травка, среди нее голубые звезды подснежников-перелесок, фиолетовые соцветья медуницы. И все-все уже ярко, золотисто освечено утренним солнцем. Мы — высоко над лугами, на угоре мне еще неведомом.

На угоре этом я оказался впервые, и так и ахнул от простора, который вдруг развернулся передо мной. А еще я ахнул от того, что и здесь, во всю ширь поднебесную, расплеснулись такие воды вешние, что преодолеть их можно было только на крыльях.

— Да! Лишь на крылышках… — сказала и бабушка. И, опасаясь как бы я снова не занюнил, приутешила меня: — Ну что ж… Этакое водополье бывает не на каждую Пасху. Не расстраивайся, скрепись! Ты еще — маленький… Ты еще и до новых Светлых Воскресений доживешь. А теперь давай тут на угоре, на солнышке посидим; может, благовест, за которым шли, услышим и отсюда.

Бабушка усадила меня рядом с собою, подала мне из кошёлки крупное, приятно тяжеленькое, крашеное луковой шелухою яичко. Достала и соль в бумажке. И только я хотел яичко обо что-нибудь тюкнуть, начать его чистить, как вдруг слышу: далеко-далеко будто кто брякнул серебряной ложечкой в тонкую чашечку, и к нам донеслось: «Динь… Динь…» И чуть погромче: «Бом-м… Бом-м…»

Я загородил от солнца глаза ладошкой, стал смотреть в ту сторону. А там, за ширью половодья, на краю окоема, на таком же, как наш, высоком, но и на далеком угоре стоит узким, белым пером светлая колоколенка. Звон серебряный, малиновый летит к нам оттуда.

Он доносится до нас, когда с той стороны тянет легкий ветерок. А когда ветра нет, то звона не слыхать. Зато рядом с нами в теплых березах насвистывают мелкие, шустрые птахи, гудят, стукаются о клейкую листву летучие жуки, и где-то совсем не далеко безо всякой остановки кукует кукушка. Я хотел было крикнуть: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось?!», да тут опять напахнуло ветром и, странное дело, к звону далекой, за вешними водами, колоколенки нежданно прибавился и другой звук, почти тоже колокольный. Только шел он не с берега дальнего, а с высокой высоты, с небес.

Мы с бабушкой вскочили, смотрим вверх, в голубую вышину. А там летят стройным клином гуси. Летят, голосами радостно звенят:

— Клинг! Клинг! Клинг!

Я сам радостно кричу:

— Бабушка! Бабушка! Они тоже что ли в честь Светлого Воскресения благовестят?

Бабушка радуется не меньше меня, отвечает:

— А как же! В честь Светлого Воскресения благовестит все! Благовестит колоколенка за рекой, благовестят травы, цветы, птицы и даже твой сейчас веселый голосок!

И бабушка, не спросясь, трижды меня целует, говорит мне, как говорила утром дяде Мише:

— Христос Воскресе!

И мне светло, и так тепло-тепло…