"Охотники за умами. ФБР против серийных убийц" - читать интересную книгу автора

3. Пари на капли дождя

Много вложишь, кое-что сможешь взять. Эту истину постоянно вколачивали в головы новичков. В правоохранительных органах почти каждый стремился к карьере специального агента государственного Федерального бюро расследований Соединенных Штатов Америки, но только немногие избранные могли рассчитывать на такую возможность. Долгая и славная история Бюро восходит к 1924 году, когда никому не известный юрист Джон Эдгар Гувер принял коррумпированное, плохо финансируемое и неграмотно руководимое агентство. И тот же самый, но уже семидесятипятилетний Гувер твердой рукой решительно управлял почтенной организацией, когда я вступал в ряды ее сотрудников. Так что нам лучше было не подводить ФБР.

Телеграмма директора предписывала мне явиться к девяти утра 14 декабря 1970 года в комнату 625 Старого Почтамта на Пенсильвания-авеню в Вашингтоне, где мне предстояло начать четырнадцатинедельный курс обучения, призванный превратить меня из рядового гражданина в агента ФБР. Перед этим я заехал домой на Лонг-Айленд, и отец проникся такой гордостью, что вывесил на фасаде американский флаг. То, чем я занимался раньше, не требовало хорошей гражданской одежды, теперь же он приобрел мне три темных «официальных» костюма — синий, черный и коричневый, белые рубашки и две пары остроносых ботинок — тоже черные и коричневые. А потом отец отвез меня в Вашингтон, чтобы в свой первый рабочий день я не опоздал на службу. На внедрение в ФБР в соответствии с уставом и принятым ритуалом Бюро ушло совсем немного времени. Руководивший церемонией введения в должность агент приказал разобрать наши золотые значки и, произнося клятву, не сводить с них глаз. Мы говорили хором и впивались взглядом в женщину с завязанными глазами и весами правосудия в руке, давая обещание поддерживать и защищать Конституцию США от внешних и внутренних врагов.

— Поднесите ближе к лицу! Смотрите внимательнее! — требовал специальный агент, и мы старательно скашивали глаза на наши значки.

Мой класс начального обучения агентов состоял из одних белых и только мужчин. В 1970 году в ФБР было мало темнокожих и ни одной женщины. Они появились после завершения долголетнего правления Гувера. Да и тогда, казалось, его тень из-за гроба ещё долго влияла на работу Бюро. Возраст большинства курсантов колебался от двадцати девяти до тридцати пяти лет. Так что в свои двадцать пять я оказался чуть ли не самым молодым.

В наше сознание постоянно вдалбливали, что наш долг — повсюду выискивать советских шпионов, которые стремятся нас завербовать и выведать государственные секреты. Особенно предостерегали против женщин! Промывка мозгов оказалась настолько эффективной, что, когда меня пригласила пообедать работавшая в нашем здании симпатичная девушка, я начал опасаться, уж не ловушка ли это или провокация.

Академия ФБР на военно-морской базе в Квонтико еще не была достроена и полностью не вступила в строй. Там мы занимались огневой и физической подготовкой, а аудиторные занятия проходили в здании Старого Почтамта в Вашингтоне. Первое, чему учили курсанта, — что он должен вести огонь только на поражение. В этом правиле крылась жестокая философия и железная логика: раз выхватил оружие — значит, принял решение стрелять. Если оценил ситуацию как достаточно серьёзную, чтобы открывать огонь, — значит, готов отнять чужую жизнь. В сумятице события редко представляется возможность обдумывать целесообразность выстрела и заниматься гимнастикой ума. Пытаться уложить объект на землю пулей или просто остановить оказывается слишком опасным. Значит, нельзя неоправданно рисковать собой или другой потенциальной жертвой.

Так же придирчиво нас обучали уголовному кодексу, анализу отпечатков пальцев, истории насильственных и интеллектуальных преступлений, технике ареста, обращению с оружием, рукопашному бою, рассказывали об истории Бюро и его месте в охране законопорядка в стране. Один из предметов я запомнил лучше других, хотя он появился в расписании довольно рано. Мы прозвали его «матерной подготовкой».

— Двери закрыты? — спрашивал преподаватель и раздавал каждому отпечатанные листки. — Прошу вас выучить эти слова.

Насколько я помню, там значились такие перлы англо-саксонского происхождения, как дерьмо, трахать, кунилингус, фелляция, вагина и членоголовый. Нам требовалось запечатлеть эти слова в памяти, чтобы знать, что делать, если они встретятся во время работы, например, при допросе подозреваемого. А делать следовало вот что: если такое слово попадало в отчет, следить, чтобы он ни в коем случае не поступал к обычной секретарше, а только — я не шучу! — к специальной «матершинной стенографистке». Ими, как правило, работали женщины постарше, бывалые и закаленные, способные, увидев грубое выражение, вынести шок. Не забывайте, агентами в то время служили одни мужчины, и в 1970 году, по крайней мере в ведомстве Гувера, национальная чувствительность была не та, что теперь. Нам устраивали контрольные работы по правописанию матершины, а потом собирали листы и, я подозреваю, сначала измельчали, а потом сжигали в железном мусорном ящике.

Но, несмотря на подобные глупости, мы были идеалистами — рвались бороться с преступлением и думали, что способны что-нибудь изменить. Примерно в середине курса меня вызвали в кабинет помощника директора Джо Каспера — одного из доверенных лейтенантов Гувера. В ФБР его нарекли Духом-Приятелем, но прозвище употребляли определенно-иронически, а не с симпатией. Каспер сказал, что я успеваю по большинству предметов, но стою ниже среднего уровня по «связям в бюро» — методам и порядку общения различных служб внутри организации.

— Я хочу быть первым, сэр! — отозвался я. Тех, кто проявлял такое рвение, ребята называли «факельщиками»: у «факельщиков», говорили они, из зада от усердия бьет голубое пламя. Рвение помогало вырваться вперед, но делало «факельщика» отмеченным человеком. Если он преуспевал, то получал все, но если срывался, падение было долгим и на глазах у всех. Каспер был хоть и суров, но вовсе не глуп и на своем веку перевидал довольно «факельщиков».

— Хотите быть первым? Отлично! — он бросил передо мной целый учебник терминов. — Выучите это на Рождественских каникулах.

О случившемся прослышал Чак Ландсфорд, один из двух академических классных наставников, и подошел расспросить, в чем дело.

— Что вы ему сказали?

Я ответил. Чак только закатил глаза. Мы оба знали, что я сам напросился на работу. В доме родителей, в то время как вся семья праздновала Рождество, я сидел, уткнувшись носом в учебник по связям. Каникулы показались мне не из лучших.

В результате своего «факельного» выступления в начале января я вернулся в Вашингтон весь взмыленный и должен был написать письменную контрольную по тому, что выучил. Помню, какое я испытал облегчение, когда другой наставник, Чарли Прайс, сообщил, что на 99 % я сделал все верно.

— На самом деле, — доверительно признался он, — там верно на все сто. Но мистер Гувер считает, что никто не совершенен.

Примерно в середине четырнадцатинедельного курса нас опросили, в каком регионе мы предпочли бы работать. Большинство фэбээровцев бъши разбросаны по пятидесяти девяти отделениям по всей стране. Я чувствовал, что за распределением кроется какая-то игра — некая шахматная партия между курсантами и руководством. И, как обычно, стал думать за противника. Сам я был из Нью-Йорка, но возвращаться в этот город особого желания не имел. И решил, что, по-видимому, наиболее привлекательными местами считаются Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Майами и, может быть, Сиэтл и Сан-Диего. Значит, если выбрать второстепенный город, больше шансов получить хорошее распределение. Я назвал Атланту. И получил Детройт.

После окончания курса нам выдали постоянные удостоверения, револьвер «смит и вессон» десятой модели с барабаном на шесть патронов и велели как можно быстрее сматываться из города. Начальство опасалось, что новоиспеченные агенты попадут в какую-нибудь передрягу в Вашингтоне, прямо под носом Гувера. И это никому в ФБР не принесет пользы.

Кроме документов и оружия мне выдали брошюру «Как выжить в Детройте». Город был одним из самых расово поляризованных в стране и все ещё бурлил отголосками беспорядков 1967 года. Он мог похвастаться званием криминальной столицы Соединенных Штатов, и в отделении мы заключали мрачноватое пари — спорили, сколько убийств будет зарегистрировано до конца года. Как большинство молодых агентов, я принялся за дело с энергией и воодушевлением, но вскоре понял, что нам противостояло. За четыре года, проведенных на военно-воздушной базе, ближе всего к месту ведения боевых действий я оказался тогда, когда после бокса меня положили в госпиталь оперировать нос, и моя койка стояла рядом с койкой ветерана Вьетнама. Поэтому до приезда в Детройт я не ощущал себя в положении врага. Но ФБР недолюбливают многие, в том числе обитатели университетских городков и уличных кварталов, где развернута сеть осведомителей. В наших мрачных черных машинах мы — люди, отмеченные особой печатью. Во многих районах в нас швыряют камнями. Немецкие овчарки и доберманы нас тоже ненавидят. И есть места, куда нельзя выезжать без хорошего подкрепления и сильной огневой поддержки.

У местной полиции тоже имеется зуб на ФБР. Нас обвиняют в том, что мы «сдаем» газетчикам незавершенные дела и приписываем к своим отчетам раскрытые полицией преступления. Хотя, по иронии судьбы, в первый год моей службы, когда было нанято около тысячи новых агентов, львиную долю оперативной подготовки мы получили от взявших нас под крыло местных копов. И успех специальных агентов моего поколения «безусловно» зависел от профессионализма и великодушия полицейских. Ограбление банков было особенно распространенным преступлением. По пятницам, когда перед выходными они запасались наличностью, мы регистрировали три, а то и пять вооруженных нападений. До тех пор пока в банках Детройта не появились пуленепробиваемые стекла, количество убийств и ранений кассиров носило устрашающий характер. Как-то камера слежения запечатлела смерть управляющего: разъяренный грабитель расстрелял его на глазах пришедших в ужас клиентов за то, что тот не сумел открыть синхронный замок сейфа. Люди сидели напротив, но ничем не могли помочь. Однако нападениям подвергались не только банковские служащие, имеющие дело с десятками тысяч долларов. В некоторых районах точно так же рисковали продавцы Макдоналдса.

Меня определили в Подразделение антикриминального реагирования, которое занималось уже совершенными преступлениями, например ограблениями банков или вымогательством. В его составе я работал во взводе Незаконного укрывательства от правосудия (НУП), и это стало для меня отличной практикой, потому что взвод был постоянно в действии. Вдобавок к заключаемому во всем отделении пари у себя мы спорили, кто за день больше других произведет арестов. Гак торговцы автомобилями соревнуются друг с другом, кто больше продаст машин.

В те дни основным направлением работы было то, что мы называли 42-й категорией — военными дезертирами. Вьетнам разорвал страну надвое, и когда солдатам удавалось вырваться с фронта, они ни за что не хотели попасть туда опять. Со стороны 42-й категории по сравнению — с другими скрывающимися от закона лицами отмечалось больше всего нападений на офицеров полиции. Мне запомнился мой первый случай в составе НУП. Я выследил дезертира и пришел за ним в служебный гараж, где он работал. Назвал себя и думал, что парень поведет себя тихо. Но он вместо этого наставил на меня остро заточенный самодельный нож с замотанной черной лентой рукояткой. Я отпрянул назад и едва ускользнул от удара. Потом отшвырнул его к стеклянной двери, уложил на землю, уперся коленом в спину, приставил к голове револьвер. Хозяин гаража поднял неверояный шум: почему я увожу его лучшего работника. А я про себя думал: на кой черт я во все это ввязался. Неужели мечтал о такой карьере? Разве стоит рисковать собственной шкурой для того, чтобы осудили какого-то негодяя?

Охота за дезертирами нервировала и вызывала трения между армией и ФБР. Иногда мы получали ордер на арест, выслеживали парня, хватали его прямо на улице, а он отбивался культей или протезом и разъяренно вопил, что награжден за Вьетнам «Пурпурным сердцем» и «Серебряной звездой». Часто дезертиры сдавались сами или их без нашего участия находила армия, и тогда в качестве наказания их просто посылали обратно во Вьетнам. Многие затем отличались в боях. Но нам в любом случае ничего не сообщалось. И для нас они по-прежнему оставались в самоволке. Это чертовски осложняло наше положение. Еще хуже случалось, когда мы приходили по указанному адресу дезертира, а его заплаканные и справедливо разъяренные вдовы или родители отвечали, что он пал смертью храбрых. Получалось, что мы, охотились за погибшим в бою мертвецом, а военные не удосуживались дать нам об этом знать. В реальной жизни, независимо от нашей конкретной работы, то и дело возникали ситуации, о которых нам ничего не говорили во время подготовки, Хотя бы — как обращаться с оружием в определенных ситуациях: например в мужском туалете? Класть С портупеей на пол? Вешать на дверцу кабинки? Со временем я научился держать револьвер на коленях, но это меня страшно нервировало. Каждый из нас сталкивался с подобными проблемами, но не каждый решался спросить совета у более опытных товарищей. И через месяц после прибытия в Детройт я серьезно поплатился за это.

На новом месте я купил себе машину — такой же «фольксваген»-жучок, как был у меня раньше. И, по иронии судьбы, излюбленную модель серийных убийц. Впоследствии Тэда Банди опознали именно по его машине. Короче, я остановился у универмага, собираясь купить костюм. Зная, что придется мерить пиджак, я начал прикидывать, где бы оставить револьвер, в конце концов положил его в перчаточника и отправился в магазин. Чтобы понять, что произошло дальше, стоит вспомнить особенность этой машины. Поскольку мотор у «жучка» располагается сзади, запаску обычно помещают в передний багажник. «Фольксваген» в то время был распространенным автомобилем и к тому же весьма доступным для проникновения, и поэтому запасное колесо частенько оказывалось предметом кражи. Это и понятно — запаска нужна каждому. И еще одна деталь: багажник открывается рукояткой из перчаточника.

Об остальном вы уже наверняка догадались. Я вышел из универмага и увидел, что в машине разбито стекло. И тут же понял, как произошло это «хитрое» преступление. Вор вломился в машину, полез в перчаточник, чтобы открыть багажник, но там увидел гораздо более ценную вещь. Предположить это было легко, потому что револьвер исчез, а запаска была цела.

«Дьвольщина! — сказал я себе. — Я работаю меньше месяца, а уже снабдил противника оружием!» — и еще я знал, что потеря револьвера или документа означает немедленный выговор. Пришлось идти к старшему по взводу Бобу Фицпатрику, огромному малому и истинному наставнику. Он одевался с иголочки и был чем-то вроде живой легенды в Бюро. Фицпатрик понимал, что моя задница висит на волоске, и представлял, каково у меня от этого на душе. О потере оружия следовало докладывать в канцелярию директора, и это было тем более паршиво, так как запись о выговоре становилась первой в моём служебном досье.

— Надо наплести им что-то положительное, — буркнул он. — Ты заботился о сохранении общественного спокойствия и боялся, что если в магазине внезапно увидят револьвер, то подумают, что их грабят.

Фицпатрик заверил меня, что, поскольку в ближайшие два года на повышение все равно рассчитывать не приходилось, выговор мне особенно не повредит, если отныне я ни разу не оступлюсь. Я старался вести себя соответствующим образом. Но история с кражей оружия меня еще долго тревожила. И «смит и вессон» десятой модели, который, уходя через двадцать пять лет в отставку, я сдал в оружейную в Квонтико, был моим вторым револьвером за всю историю службы. А тот первый, слава богу, не оказался замешанным ни в одном преступлении. Он просто-напросто исчез.

Я жил в меблированном доме на южной окраине Детройта с двумя другими холостыми агентами — Бобом Мак-Гонигелом и Джеком Кунстом. Мы были большими друзьями, и позже Боб стал на моей свадьбе шафером. Еще он слыл оригиналом: носил костюмы из рытого бархата и сиреневые рубашки даже в дни инспекций. Казалось, он один в ФБР не боялся Гувера. Потом Боб перешел на нелегальную работу, и ему вовсе не пришлось носить костюмов. Боб начинал в Бюро с клерка, выбрав к заветной цели «внутренний путь». С клерков начинали многие лучшие люди в ФБР и среди них те, кого я отобрал для Исследовательского подразделения поддержки. Но в определенных кругах бывших клерков недолюбливали, считая, что при производстве в агенты им оказывали особое предпочтение. Боб был величайшим гением из всех, кого я знал в технике подражания, которую мы использовали для захвата преступника, особенно если требовался элемент неожиданности.

Он мастерски изображал различные акценты. Если подозреваемый находился в толпе, Боб начинал говорить на манер итальянца, для «Черных пантер» (Леворадикальная воинствующая партия, выступающая за вооруженную самооборону афро-американцев. — прим. ред.) сходил за уличного хлыща. Мог притвориться исламистом, ирландским провинциалом, евреем-иммигрантом или протестантом из Гросс-Пойнта. Изображая тот или иной характер, он не только менял голос, становились другими его словарь и дикция. Боб настолько овладел этим искусством, что однажды позвонил Джо Дел Кампо — другому агенту, о котором речь пойдет в следующей главе, — и убедил его, что он черный активист и хотел бы стать информатором ФБР. В то время от нас требовали создавать и расширять сеть внутригородских источников.

Боб назначил Джо встречу, и тот решил, что напал на нечто стоящее. Но в назначенный час к нему никто не явился. Зато на следующий день в конторе Джо чуть не рехнулся, когда Боб поздравил его с успехом голосом того самого черного активиста. Арестовывать дурных людей — вещь хорошая. Но вскоре я заинтересовался мыслительным процессом, стоящим в основе преступления. Когда бы я ни задерживал подозреваемого, всегда задавал ему вопросы: почему тот выбрал один, а не другой банк или что заставило его остановиться на данной жертве. Хорошо известно, что грабители предпочитают нападать на банки в пятницу во второй половине дня, когда там больше всего наличности. Но я не хотел удовлетвориться этим и пытался узнать, какие ещё соображения легли в основу плана нападения.

Должно быть, я не вызывал у людей страха, и они, как когда-то в школе, легко передо мной открывались. Вскоре я пришел к убеждению, что для успеха преступнику необходимо стать хорошим психологом. Реконструировать тип предпочтительного банка. Некоторые любят банки у главных оживленных улиц или выходов на загородные шоссе, чтобы оказаться от преследователей за много миль, прежде чем организуют погоню. Другим нравятся маленькие, уединенные отделения — например, временные: в кузове фургонов. Многие посещают банки заранее, чтобы выяснить, сколько в них работает служащих и какое количество посетителей можно в определенное время ожидать в операционном зале. Иногда они путешествуют из одного отделения в другое, пока не находят банк, где нет ни одного кассира-мужчины и именно он становится объектом их нападения. Самыми лучшими считаются здания без окон на улицу: в таком случае прохожие не могут стать свидетелями ограбления, а клиенты не видят машины, на которой совершается бегство. Практичные грабители, войдя в зал, никогда не станут размахивать револьверами и кричать о нападении. Они тихо передадут записку с требованиями, а уходя из банка, чтобы не оставлять улик, не забудут ее забрать. Лучшая машина для отхода — ворованная, и припарковывают ее заранее, чтобы, подъезжая, не привлекала внимания. Преступник приходит пешком, а, совершив ограбление, уезжает на автомобиле. Тем, кому повезло в определенном отделении, могут продолжать за ним наблюдать и, если условия не меняются, через пару месяцев нанести новый удар.

Из всех общественных мест банки оборудованы лучше других, чтобы противостоять ограблению. Но во время расследований я не переставал удивляться, насколько часто служащие забывают зарядить камеру слежения пленкой, случайно выключают бесшумную тревогу, а потом не удосуживаются снова включить. Или так часто задевают кнопку, что полиция не спешит приезжать, думая, что это очередная небрежность. Это все равно что вывесить плакат: «Грабьте нас!» Когда рисуешь модель преступления — этот термин я еще не употреблял, — начинаешь понимать, что существуют определенные стереотипы. А раз видишь стереотипы, способен принять превентивные меры и поймать преступников. Например, если происходит серия чем-то сходных друг с другом банковских ограблений и, исходя из опыта опросов других преступников, следователь способен догадаться, что именно привлекло грабителей в каждом конкретном случае, то можно защитить уязвимые в этом отношении банки — все, кроме одного. Но он, естественно, будет находиться под постоянным наблюдением сотрудников ФБР или полицейских в штатском. Таким образом можно заставить грабителя выбрать банк, который уже выбрали вы. Когда начали применять подобную превентивную тактику, уровень раскрываемое™ банковских ограблений пошел вверх.

Но что бы мы ни делали в те дни, как и наши предшественники с 1924 года, все это происходило под грозным присмотром Джона Эдгара Гувера. В наш век чехарды назначений и угоды мнениям публики трудно представить, какой степенью власти он обладал. И не только в ФБР. Его влияние распространялось на политических лидеров, на прессу, на общество в целом. Если кто-то желал написать о ФБР книгу, подобно объемному бестселлеру 1950 года Дона Уайтхэда, или снять кинофильм вроде того, что по этой книге поставил Джеймс Стюарт, или телесериал наподобие «ФБР» Ефрема Цимбалиста-младшего, требовалось одобрение и благословение Гувера. Любой правительственный чиновник испытывал постоянный страх, опасаясь, что у директора на него что-то имеется, особенно если ему по-дружески намекали, что до ФБР дошел некий слух, который он всеми силами старался скрыть от широкой публики.

Загадочное обаяние личности Гувера нигде не действовало так сильно, как в самом Бюро и его отделениях. Общепризнанным было, что только благодаря Гуверу ФБР заслужило теперешний престиж и уважение. Почти единолично из заштатного агентства он создал могущественную организацию, неустанно боролся за увеличение бюджета и повышение зарплат. Его почитали и боялись. А если о нем не думали, это означало, что просто не хотели в этом признаваться. Дисциплина в ФБР была жесточайшая, и каждая инспекция сопровождалась морем крови. Но если проверяющие ничего не находили, директор мог заподозрить, что они сами работают спустя рукава, и поэтому после каждой проверки появлялись оправданные или не оправданные выговоры. Их количество отмерялось подобно квоте на выдачу проездных документов. Все это было настолько серьезно, что старшие специальные агенты (ССА) в отделениях выбирали жертвенных агнцев — сотрудников, кому в ближайшие два года не светило повышение и поэтому выговоры не сильно вредили. Однажды (сегодня, после ужасных взрывов в федеральном здании в Оклахома-Сити в 1995 году, эта история не кажется настолько смешной) после очередной проверки в ФБР позвонили и пригрозили бомбой. Звонок был отслежен, и обнаружилось, что говорили из телефона-автомата у городского федерального здания, где располагалось отделение Бюро.

Прибыли чины из руководства и забрали будку, чтобы сравнить оставленные в ней отпечатки с отпечатками пальцев всех 350 сотрудников отделения. В конце концов здравый смысл возобладал и расследование не состоялось. Но это один из примеров, какую напряженность порождала политика Гувера. Для всего существовала определенная манера поведения. И хотя мне не представилась возможность встретиться с мистером Гувером один на один, в моем кабинете висела (и висит до сих пор) фотография, подписанная им самим. Была даже специальная процедура получения таких фотографий молодыми агентами. ССА предлагал свой стол, чтобы накатать подхалимское письмо и в нем расписать, как ты горд, что поступил в ФБР, и как сильно восхищаешься мистером Гувером. Если письмо удавалось, агент получал фото с наилучшими пожеланиями и мог хвастаться своими личными связями с великим руководителем организации.

О происхождении многих таких процедур мы не имели понятия: являлись ли они прямым указанием Гувера или не в меру верноподданнической интерпретацией его пожеланий. Каждый в конторе должен был подавать начальству отчет о количестве переработанных часов и от каждого ждали, что он станет трудиться сверх установленной средней нормы. Уверен, вы уже поняли, в чем заключалась дилемма. Месяц за месяцем, как сумасшедшая пирамида, число этих часов продолжало расти. А люди высоких моральных качеств и с твердым характером, попадая в Бюро, были вынуждены учиться раздувать список. В конторе не курили и не пили кофе. И подобно коммивояжерам, агентам вообще не рекомендовали болтаться в помещении, даже чтобы воспользоваться телефоном. И чтобы приноровиться к этому, каждый вырабатывал собственные привычки. Я, например, просматривая дела, проводил много времени в научном зале местной библиотеки.

Одним из величайших приверженцев «евангелия от Эдгара» был ССА Нейл Уэлч, прозванный Виноградиной. Крупный малый, шести футов четырех дюймов ростом, в больших роговых очках, он отличался суровым, стоическим и отнюдь не приветливым и мягким характером. Его карьера считалась выдающейся — Уэлч работал в основных отделениях, и среди прочих: в Филадельфии и Нью-Йорке. Поговаривали, что он займет место Гувера, когда (если только это случится) настанет роковой день. Уэлч организовал группу, которая первой использовала против организованной преступности федеральный конспиративный статус Организации пострадавших от рэкетиров и коррупции (ОПРК). Но в соответствии с правилами он вернулся в Детройт.

Неизбежно и естественно Уэлч должен был схлестнуться с Бобом Мак-Гонигелом, и однажды в субботу это случилось. Он вызвал Боба вместе с инспектором взвода и, когда те явились, заявил, что кто-то использует служебный телефон в личных целях и звонит в Нью-Джерси, а это против установленных правил. То, что делал Уэлч, можно было охарактеризовать по-другому, но в ФБР все помешаны на бдительности. Уэлч умел быть жестким и начал беседу в хорошей манере допроса, которая размазывает подозреваемого по стенке:

— Итак, Мак-Гонигел, что там с этими телефонными звонками?

И Боб начал колоться, припоминая каждый разговор. Он опасался, что у ССА на него имеется что-нибудь более серьезное, и надеялся унять его ярость мелочовкой.

Уэлч поднялся во весь свой впечатляющий рост, навис над столом и погрозил пальцем:

— Вот что я вам скажу, мистер Мак-Гонигел: за вами два греха. Первое — то, что вы бывший клерк. А я ненавижу говнистых клерков. И второе. Если я хоть раз еще увижу вас в сиреневой рубашке, особенно во время инспекции, вылетите вверх тормашками. А если будете крутиться возле телефона, заброшу в шахту лифта. Убирайтесь из моего кабинета!

Боб вернулся домой побитым как собака и считал, что сгорел. И нам с Кунстом было его искренне жаль. Но на следующий день Фицпатрик рассказал мне, что, как только Мак-Гонигел вышел, они с Уэлчем повалились со смеху и ржали так, что чуть не развязались пупы. Годы спустя, когда я возглавлял Исследовательское подразделение научной поддержки, мне часто задавали вопрос: способен ли кто-нибудь из нас с нашими знаниями психологии преступника и умением анализировать картину преступления стать идеальным убийцей? И я всегда отвечал «нет». При всех наших знаниях нас бы выдало поведение после совершения преступления. Стычка между Уэлчем и Мак-Гонигелом прекрасно это доказывает: даже первоклассный агент ФБР не в состоянии выдержать напор допрашивающего.

Кстати, с того момента, как Боб в субботу спешно покинул кабинет нашего ССА, я видел его только в белых рубашках… до самого перевода Уэлча в Филадельфию. Очень часто Гуверу удавалось выжимать из Конгресса дополнительные ассигнования благодаря статистике, которую он кругом расшвыривал. Но чтобы директор имел возможность оперировать цифрами, мы должны были ими его постоянно снабжать.

Начался 1972 год, и дело завертелось. Уэлч пообещал боссу 150 арестов в игорном бизнесе. В то время эта категория и впрямь не в меру расплодилась, и её требовалось укоротить. Мы усилили работу с информаторами, установили телефонное прослушивание, планировали все свои действия, как хорошую армейскую операцию с кульминацией в Большой футбольный день (День после регулярного футбольного чемпионата, в который состязаются команды, определяемые спонсорами соревнованийприм. ред.) — идеальный для ставок день. «Далласские ковбои», годом раньше уступившие «Балтиморским жеребцам», играли в Новом Орлеане с «Дельфинами Майами». Арест букмекеров следовало производить молниеносно и точно, потому что они пользовались горючей бумагой (вспыхивающей и сгорающей в один миг) или картофельной, растворяющейся в воде. Операция обещала быть хлопотной, потому что круг лые сутки то начинался, то прекращался ливень. В тот дождливый день в нашу облаву попало больше двух сотен букмекеров. Я задержал одного типа, пристегнул наручниками на заднем сиденье и отвёл в оружейную, где их всех брали на заметку. Он оказался симпатичным молодым человеком и держало дружески. Был красив и смахивал на Пола Ньюмена.

— Когда все кончится, надо будет как-нибудь вместе сходить на теннис, — сказал он мне.

Он был разговорчив, и я начал задавать ему те же вопросы, что и банковским грабителям:

— Почему ты этим занимаешься?

— Люблю. Вы можете, Джон, сегодня арестовать нас всех. Но это ничего не даст.

— Такому толковому парню легче зарабатывать деньги законным способом.

Он досадливо покачал головой, словно огорчаясь что я никак не могу понять. И показал на окно.

— Видите две дождевые капли? Спорю, что левая скатится вниз раньше, чем правая. Нам не требуется Большого футбольного дня. Две дождевые капли — это все, что нам нужно. Что бы вы ни делали, Джон вам нас не остановить. Таковы уж мы есть.

Его краткая исповедь стала для меня вспышкой молнии в темноте, внезапным прозрением. Сейчас это может показаться наивным, но тогда я внезапно с предельной ясностью понял всё, о чем спрашивал у грабителей банков и других преступников.

Таковы уж мы есть.

Есть нечто присущее сознанию и психике преступника, что подталкивает его к определенным вещам. Впоследствии, изучая образ мыслей и мотивацию серийных убийц и анализируя картину преступления с помощью поведенческих ключей, я стал искать элемент или набор элементов, которые рисовали человека таким, каков он был. Постепенно для обозначения не меняющегося от случая к случаю постоянного элемента я пришел термину «автограф» (Прим. murders.ru: очень интересное замечание. термин "сигнатура преступника", во всём аналогичный понятию «автограф», используемый для обозначения индивидуальных привычек и приёмов совершения преступления, встречался в отечественной криминалистической литературе уже довольно давно. Интересный вопрос: произошло ли заимствование этого понятия из американской специальной литературы или термин родился у нас совершенно независимо от иностранного опыта? Хотя Дуглас приписывает авторство именно себе, честно говоря, это вызывает некоторые сомнения). И пользовался им, в отличие от modus operandi который мог быть текучим и переменчивым. Концепция «автографа» легла в основу всего, чем мы занимались в Исследовательском подразделении поддержки.

Все сотни наших арестов, произведенные в Большой футбольный день, были по техническим причинам оспорены судом. Во всеобщей спешке операции ордера на арест подписывал помощник главного прокурора — даже не сам прокурор. Но старший специальный агент выполнил обещание и предоставил Гуверу цифры, которые тот использовал на Капитолийском холме. А я, заключив пари на две дождевые капли, понял то основное, что впоследствии определило мою карьеру.