"Приключения 1989" - читать интересную книгу автора (Викторов Василий, Бакланов Николай,...)

15 ДЕКАБРЯ

Мы с Титовым ехали к линии прекращения огня, причем впервые за много дней по прямой, и я воочию убедился в правильности его предсказаний. Теперь каждый день приближал нас к развязке. Оставалось сдать последние полтора десятка позиций, и всё. Правда, как будет выглядеть это «всё», оставалось для меня не совсем ясным.

Ясно было одно — мы сделали всё, что могли, и даже больше. Пустыня, тысячелетиями дремавшая под жарким солнцем, стряхнула с себя расслабляющую истому и была готова защищать своих сыновей. Было бы, конечно, в тысячи раз лучше, если бы по её потемневшей от старости коже протянулись вены оросительных каналов, неся в себе простейший и вечный эликсир молодости — воду. А пока пустыня ожила для того, чтобы снова, в который уже раз, похоронить в себе врагов.

Накануне Титов преподал мне ещё один наглядный урок по вопросу о превратностях судьбы. Вечером я долго уговаривал его заночевать в прифронтовом городе. Несмотря на то, что линия прекращения огня проходила всего в нескольких километрах от его кварталов, там по-прежнему работала офицерская гостиница. Но ни белоснежные простыни и ванна, ни вкусный ужин не соблазнили Титова. Он наотрез отказался ночью ехать в город.

— Дорога простреливается, — упрямо твердил Титов.

— Так днем она ещё лучше простреливается! — Я не видел никакой логики в титовском упрямстве.

В результате мы заночевали во фронтовой инженерной бригаде в пустом блиндаже, где, кроме голых коек с металлическими сетками и керосиновой лампы, ничего не было. Пустыня вокруг показалась мне мрачной и враждебной, не то, что у нас в лагере, где она при ярком свете луны, казалось, исходила мягким серебристым сиянием. Может быть, неприятному впечатлению способствовало изрядное количество крыс в блиндаже, которые почему-то изрезали зубами пластиковое дно моей сумки.

В бригаде все спали, когда мы приехали, и дежурный офицер оказал нам максимум гостеприимства — напоил чаем и угостил ужином, а потом отвел в этот блиндаж. Ночью он больше ничего для нас сделать не мог.

Утром дорога подтвердила титовские опасения: километрах в пяти от места нашего ночлега пришлось объезжать солидную воронку. По правую сторону от полотна валялся искореженный мотор грузовика, по левую — рама с обугленным кузовом.

Титов тактично промолчал. Ночью мы ничего не слышали, да и взрыв ракеты, наводящейся на тепловое излучение мотора, вряд ли был громким.

Для того, кто впервые ехал этой дорогой, она осталась бы в памяти просто черной полоской асфальта, нагретого палящими лучами солнца до температуры утренней сковородки и приятно контрастирующего своим цветом с окружающей яично-желтой пустыней. Простенькая ассоциация для заскучавшего туриста перед тем как достичь цели путешествия — прекрасного до волшебства города на берегу бирюзового залива, где можно до бесконечности отдаваться ассоциациям, сидя в бассейне, наполненном целебной водой, или валяясь на золотом песочке пляжа.

Всё это было. И всего этого уже не было.

Пустыня покрылась шрамами фронтальных и рокадных дорог, по которым изредка пылил «уазик» или грузовик, но которые могли в любую минуту предоставить свою утрамбованную и затвердевшую, как камень, глину десяткам разнообразных машин. Изредка виднелись курганы ракетных позиций, увенчанные не знающими усталости радарами. Всё остальное — и люди, и техника — ушло под землю, растворилось в море песка.

А город на берегу залива лежал мертвым. Сразу за его окраиной песчаные пляжи уродовали стрелковые ячейки и пулеметные гнезда, а бирюзовые воды несли в себе огромные рогатые шары, терпеливо подстерегавшие добычу.

Не думаю, что есть более леденящее душу зрелище, чем улицы покинутого жителями города. Он не был сильно разрушен или, боже упаси, сметен с лица земли. Те повреждения, следы которых несли на себе его здания, можно было принять и за последствия средней силы землетрясения: в них не было ярко выраженной специфики войны — больших пожаров и снарядных и пулевых оспин. Жителей выгнал отсюда страх, и они покинули свои дома, не желая даже думать о возможности продолжать жизнь под пятой оккупантов.

Сменив гражданскую одежду, город стал фронтом, передовой со всеми вытекающими отсюда последствиями.

У Титова была здесь своя задача, в детали которой он меня посвящать не собирался. Он искал что-то на карте, потом Ахмед медленно вёл машину по городским улицам. Иногда мы останавливались, и Титов обходил то или иное здание сначала кругом, потом заглядывал внутрь.

Я ни о чем не расспрашивал Титова. Мне было вполне достаточно того, что, как в немом фильме, проходило у меня перед глазами. Ахмеду то и дело приходилось объезжать груды обломков, бывших когда-то человеческими пожитками, и тогда он ехал по тротуару, почти прижимая машину к стенам домов. Железные шторы, закрывавшие витрины на первых этажах, были сорваны или причудливым образом покорежены взрывной волной, и, заглянув внутрь, можно было догадаться, чем здесь торговали.

Когда я выходил одновременно с Титовым, чтобы размять ноги, под подошвами сапог противно скрипело стекло. Толстое витринное смешалось с оконным, покрылось слоем песка, пыли и мусора из покинутых квартир. Откуда-то появлялись уже успевшие одичать собаки и с опаской подходили, нервно втягивая в ноздри полузабытые запахи человеческого тепла и пищи. Они останавливались в нескольких шагах и застывали, словно предаваясь воспоминаниям. Те, которые родились и выросли без человеческой ласки, лишь скалили желтые клыки из темнеющих дыр подъездов с сорванными дверьми. Город теперь принадлежал им, и они не хотели его уступать.

Всё это: и дома с пустыми глазницами окон, и брошенные впопыхах человеческие пожитки, и собаки, хозяйничающие в городе, — походило на кошмарный сон или на декорации к какой-то жестокой пьесе. Да это и были декорации той пьесы, что вот уже тысячелетия не сходит со сцены и не меняет своего страшного названия — «война».

Мы проехали город из конца в конец, не обменявшись ни единым словом, и покатили дальше на север вдоль линии прекращения огня, на которой вот уже много месяцев не прекращался этот самый огонь.

На следующей нашей остановке Титов приказал Ахмеду поставить машину в стороне от дороги. И мне:

— Тебе со мной ходить не обязательно, они проводят, — Титов показал глазами на вышедших из штабного блиндажа офицеров.

Несмотря на титовское суровое немногословие, я прекрасно понял, что он просто бережет меня от опасности, и взорвался:

— А в последний путь тебя кто проводит? Тоже они? — Впервые я обратился к Титову на «ты», и он слегка растерялся. — Нечего играть в благородных девиц.

— Ну ладно, что ты, пошли, — успокоил он меня, как ребенка, который хотел пойти с папой на футбольный матч.

— Идите след в след. Здесь минное поле, — предупредил один из офицеров и пошел впереди, слегка пригибаясь.

Вообще-то последние дни на той стороне вели себя сравнительно тихо. Такая тишина случается летом, в ясный солнечный день, когда вдруг ни с того ни с сего замолкают птицы и листья осин и берез прекращают свой шепот. Человек всё ещё радуется прекрасной погоде, а природа уже примолкла в преддверии грозы, хотя тучи даже не успели высунуть краешек черного лоскута из-за горизонта. Обманчивая тишина.

На нас, правда, не распространялся зыбкий закон этой напрягшейся тишины, и Титов вёл себя так, как и положено на передовой, не забывая при этом жестом показать мне, что нужно делать — ползти, перебегать или ложиться. Мы и так представляли собой отличную мишень, а стоило остановиться на несколько мгновений, и любой средней руки снайпер, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом, мог выбирать, в какой глаз влепить пулю — в правый или левый.

Титов занимался тем, что на уставном языке называется рекогносцировкой на местности, а в книжках про войну — разведкой. Только в книжках разведчики обычно добывали «языка», а Титов то, что добывал, помечал на своей карте.

Так мы проехали вдоль линии прекращения огня километров шестьдесят, и наши упражнения в топографии, видимо, успели надоесть на той стороне, потому что когда мы остановились в шестой или седьмой раз, и что мне очень понравилось, в какой-то безымянной деревушке, глинобитные строения которой могли служить прикрытием, а невысокий минарет наблюдательным пунктом, из блиндажа вслед за офицерами вышли солдаты с ручными пулеметами, а справа и слева от нас расчехляли безоткатные орудия.

— Они готовятся выкатить танки на прямую наводку, — сказал один из офицеров, видимо, тот, который должен был нас сопровождать.

— Успеем, — ответил Титов.

— Мы откроем огонь, как только они их выкатят, — сказал старший.

Проскочив на рысях деревушку, мы так неожиданно для себя оказались на открытом пространстве, что без всяких жестов одновременно шлепнулись в теплый песок и замерли, вглядываясь в неширокую полоску ничейной земли, естественные возвышения которой были искусно подсыпаны с той стороны и превращены в огневые точки и укрытия для танков. Об их присутствии можно было догадаться по легким сизым облачкам выхлопных газов, поднимавшихся вверх над линией укреплений.

Когда мы вернулись, мне показалось неосмотрительным покидать эту глинобитную иллюзию безопасности, тем более что офицеры справедливо утверждали, что все дороги пристреляны противником с точностью до сантиметра, но Титов вдруг улыбнулся странной на вспотевшем, с приставшими песчинками лице мальчишеской улыбкой:

— Так уж и все пристреляли.

Офицеры переглянулись.

— Есть тут одна запасная дорожка, — сказал Титов, — прямо в город. — И показал жестом Ахмеду: — Вылезай!

Титов сел за руль, посадил рядом меня с картой в руках, и мы погнали прямо в пустыню. Обалдевший Ахмед трясся на заднем сиденье: Титов управлялся с машиной как-то лихо, по-кавалерийски.

Всё оказалось точно. Дорога была, правда ею уж давно никто не пользовался. Дорога слилась с пустыней, и следовать её поворотам мог только человек, обладавший незаурядным чутьем, выработанным многолетней привычкой к опасности.

Титов затормозил сразу за первыми домами небольшого пыльного городка. Ни одного выстрела сзади не последовало.

— Это была предпоследняя точка, — сказал Титов, вылезая из машины. — Последняя будет самой спокойной. А сейчас давайте перекусим. — И попросил: — Промысли, Алеша, чего-нибудь прохладительного.

Я взял с собой Ахмеда, и мы постучались в первый попавшийся дом. На глинобитном, тщательно подметенном полу копошились двое малышей. Девочка постарше собирала в углу глиняную посуду в большой металлический таз, чтобы помыть её после обеда. Кроме полок для посуды и огромной кровати, похожей на нары, в комнате ничего не было. Поднявшийся с кровати старик объяснил Ахмеду, где находится лавка. Мы вышли.

— Мы жили точно так же, когда я был маленьким, — сказал Ахмед.

— А потом?

— Потом я выучился на шофера, и мы переехали.

— Что ты будешь делать, когда всё закончится?

— Может быть, останусь в армии, а если нет, устроюсь механиком. Мои дети будут учиться.

— Значит, выбрал всё-таки невесту?

— Ещё нет, — схитрил Ахмед, чтобы оправдать свои будущие отлучки.

Последняя точка оказалась действительно спокойной. Это была персиковая роща, по ней ходил старик крестьянин и аккуратно складывал созревшие персики в большую корзину, не обращая никакого внимания на остовы нескольких сгоревших грузовиков и парочку подбитых танков, стоявших среди невысоких персиковых деревьев. Мы прошлись по роще, осторожно выглядывая из-за деревьев, и я подошел к старику и угостил его сигаретой.

— Это твоя роща?

Старик утвердительно кивнул головой.

— И ты не боишься? — Я показал на танк с разбитой башней и сползшей гусеницей.

— На всё воля аллаха, — ответил старик, — я уже стар, чтобы бояться. Да сохранит он ваши дни, — старик приложил руку к сердцу и низко поклонился.

— Спасибо, отец.

Старик протянул корзинку с персиками:

— Выбирайте, угощайтесь.

Обратная дорога всегда кажется короче. Титов даже улыбался, словно ехал домой, а не в наше брезентовое палаццо. Я понял, в чём дело, когда он спросил:

— Слушай, а ничего, если мы в форме завалимся к Абдулу?

— Хуже будет, если мы к нему вообще не завалимся. Я помру с голоду, а отвечать будете вы.

— Командуй, — сказал Титов, и мы въехали в город.

Абдул — старший официант небольшой чистенькой шашлычной, которую мы с Титовым облюбовали для наших холостяцких вылазок. Таких заведений с десятком столиков в городе, наверное, сотни, практически в каждом микрорайончике. В нашем микрорайончике самым миниатюрным, чистым и симпатичным было заведение, где работал Абдул.

Состоит оно из прихожей, где справа находится очаг и мраморный прилавок для разделки мяса и овощей, а слева касса с телефоном и радиоприемник над ней. Тут же шкаф для посуды и эмалированных кастрюль с острыми маринованными закусками и соусами, за занавеской умывальник. Перешагнув через пару ступенек, попадаешь в зал с шестью столиками, покрытыми разноцветным пластиком. На потолке большой вентилятор. На столах цветы. В противоположной от входа стене устроено нечто вроде витрины, подсвечиваемой разноцветными лампочками. На её полках открытый Коран, бюстик Президента, статуэтки. Над витриной цветная фотография Президента в рамке и два скрещенных национальных флажка.

Слева — занавешенный вход о крошечный отдельный кабинетик, отделанный в восточном стиле, насколько его понимает хозяин заведения. Стены расписаны зелеными, красными и золотыми узорами, на полу ковер, сидеть нужно на низких пуфах, а стол бронзовый, круглый, с загнутыми вверх краями. В кабинетике гораздо более душно, чем в зале…

Титов почему-то стеснялся своей пыльной военной робы, хотя к Абдулу ходят вкусно и недорого поесть, а отнюдь не демонстрировать туалеты.

Подросток-официант успел только поставить тарелки, положил салфетки и приборы, принес, по местному обычаю, кувшин холодной воды и стаканы, как с улицы донеслись знакомые голоса, и в заведение вошли улыбающиеся Семёнов и Вовка. Завидная синхронность, учитывая, что они занимались тем же, чем и мы, только с севера на юг.

— Вот вы где, — завопил Вовка, — скрываетесь, вместо того чтобы друзей пригласить.

— По этому случаю… — начал Семенов.

— Никаких случаев, — сказал Титов, — мы просто целый день ничего толком не ели. Алеша, зови Ахмеда с его приятелем.

Подошел Абдул, чтобы принять заказ. Я попросил его принести нам салат из свежих помидоров с луком и перцем и маринованный салат из огурцов и редьки с перцем и оливками, потом суп с зеленой фасолью и по полкило шашлыка на брата.

— Хватит для начала?

— Пивка бы, — не унимался Семенов.

— Уже сделано, — мальчик тащил с улицы бутылки с пивом для нас и кока-колой для водителей.

У Абдула можно встретить совершенно разных людей. Сюда иногда заходил одетый в обноски полуслепой старик с маленькой девочкой лет шести — на вид безработный или мелочной торговец из тех, что торгуют в трамваях и на улице грошовым товаром, на который редко найдешь покупателя. Приходили поесть шашлыка окрестные лавочники, хорошо упитанные солидные люди с перстнями на пальцах, не спеша уплетали большие порции, почти всегда без приятелей и никогда с женами. Забегали по двое, по трое молодые ребята из близлежащего колледжа, быстренько обедали и спешили дальше по своим делам. Иногда те же ребята приходили с девушками. Тогда Абдул носил кушанья в кабинетик, а из-за занавески слышался веселый смех.

Сегодня, видимо, в день получки, пришли с соседней стройки рабочие с осевшими за день на лицах и на руках пятнами цемента и песка. Они не набрасывались на еду, а жевали медленно, как бы с трудом. Их мышцы только-только перестали дрожать от целого дня, с рассвета до заката, тяжелейшего, без помощи каких-либо механизмов, физического труда. Они совершенно не обращали внимания на окружающих, говорили о своем.

После сухомятки, а иногда и диеты последних дней мы, наверное, казались людьми с необитаемого острова.

— Вот так бы каждый день, — промычал с набитым ртом Вовка

— Нет уж, лучше сидеть на хлебе и воде, чем каждый день совершать такие вояжи, — отозвался я.

— Ладно вам, — сказал Титов, — всё это мелочи жизни. Бывали ситуации и посложней. Неприятно, конечно, когда ты вроде зайца. Но ведь надо кому-нибудь работать и на будущее.

Это меня заинтересовало.

— Значит, то, что мы делали до сегодняшнего дня, уже пройденный этап?

— В какой-то мере, — уклончиво ответил Титов. — Ты ведь изучал теорию вероятностей?

— Кладете в мешок белый и черный шарики, — протянул Вовка.

— Так вот, — продолжал Титов, не обращая внимания на Вовку, — тот, кто больше предусмотрит этих самых вероятностей, выигрывает.

— А конкретнее? — не отставал я.

— Конкретнее посмотрим недели через две. Рассказал, если бы знал. Но смысл такой: как только инициатива перейдет в наши руки, а это будет после того, как они поймут, что превосходства в воздухе уже нет, надо будет выбирать пути для наступления, чем мы сегодня и занимались. В сугубо предварительном порядке, конечно.

— С тех пор, как это началось, я в каком-то тумане, — попытался я объяснить Титову то, что меня мучило, — мы строим позиции, изрыли уже всю страну, строим дороги и понастроили их бог знает сколько километров. Теперь, кажется, всё. А мне непонятно, что же будет дальше?

— То, что будет дальше, знают сейчас не больше пяти человек. Мы узнаем об этом часов за двенадцать до начала. Не раньше. И не стоит мучиться, Алеша, — Титов положил мне руку на плечо, — мы сделали всё, что от нас зависело. Главное теперь терпение.

— Ты, Алеша, хочешь знать детали, — вмешался рассудительный, как всегда, Семенов. — Их не знает и не может предугадать никто. Но факт остается фактом: налеты прекратились.

— Они ищут противоядие, — предположил Вовка.

— Противоядия нет, — сказал Титов. — Но проверить они попытаются. Не так легко отказываться от уверенности, что ты хозяин положения.

— Не переживайте, ребята, — успокоил Семенов. — Без нас не обойдутся. Хотя бы потому, что мы теперь ориентируемся в пустыне лучше, чем в подмосковном лесочке.

— Спасибо за утешение, — сказал сытый Вовка. — Лесочек бы сейчас пошел на пользу.

На улице уже разноцветным неоном горели вывески магазинов и кафе, у подъездов кинотеатров стояли толпы людей, яркие витрины снова объявляли о распродаже, и к ним, как железные опилки к магниту, тянулись покупатели и зеваки, в ночные кабаки спешили первые туристы, чтобы поскорее набраться экзотики.

— Запомни, Алеша, — Титов обернулся ко мне с переднего сиденья, — труднее всего работать ради будущего. Тем более не просто работать, а рисковать жизнью. Это то же самое, что сажать деревья, которые неизвестно когда дадут плоды

— Лишь бы в конце концов дали.

— Дадут, — уверенно сказал Титов, — обязательно дадут.