Ожидание

Никиту словно подменили. Маргарита Александровна просыпалась от скрипа пола на чердаке — внук уже работал. И засыпала, когда он продолжал работать. Сверху приятно тянуло запахом масляных красок, разбавителя, лака. Настряпав Никите еды, она уходила из дома на целый день, оставляя внука творить.

Голова Никиты трещала от избытка идей, которые были одна безумнее другой. Наконец выстроив их, Никита принялся осуществлять свои замыслы. Он даже особенно не задумывался, что и как будет изображать. Руки делали почти все сами. Нередко Никита сам удивлялся тому, что выходило у него из-под кисти. Сочные по цвету, трепетные и чувственные образы, казалось, дышат с определенным ритмом и настроением. Иллюзия пространства необычайной глубины и чистоты передавалась Никитой естественно и правдиво. Картины были как живые существа. Они словно издавали невыносимый молчаливый крик или звенели так, что закладывало уши.

Осенью Никита явился к Аркадию Сергеевичу Фомичеву, или Репью, как он назвал его при первой встрече, и молча поставил перед ним два полотна, что привез с собой из Сысерти.

Минуты три Репей стоял не шелохнувшись. Потом медленно перевел взгляд на Никиту и вдруг с милицейским подозрением выпалил:

— Ты где их нашел?! И ведь какой овечкой прикинулся тогда, а?! Хорош, ой хорош гусь!

Он сорвался с места и забегал по мастерской.

— Погодите, погодите, Аркадий Сергеевич, это мои картины, я их написал, причем только что, — Никита обезоруживающе улыбался.

— Ты думаешь, я стар, выжил из ума и не помню работы Матвея?! Нет, милый человек, я прекрасно помню не только темы, но и технику его работ, каждый, можно сказать, мазок!

Вдруг неожиданный звонок в дверь прервал словесную тираду художника Фомичева, и он бросился к дверям.

В мастерскую вошел могучий мужчина лет шестидесяти, с крупной головой, породистым носом и высоким покатым лбом. По осанке, театральности в движениях, по удивительного тембра голосу это был настоящий оперный артист.

— Нет, ты представляешь, Виталий, и он еще говорит, что это его работы! Да я двадцать лет их хранил вот здесь! — Репей кинулся к полке и похлопал по ней ладонью, подняв облако пыли. — Двадцать лет они лежали вот здесь и год назад пропали. А это сынок, оказывается, его... вырос!..

— Аркадий, успокойся, — гость прошел в мастерскую, чуть качнул головой Никите, бархатисто проговорил: — Здравствуйте, молодой человек!

— Нет, ну ты представляешь, каков нахал?!

— Подожди, Аркаша, я пришел по поводу выставки, что ты заявишь, количество, размеры...

— Да погоди ты о выставке, во мне кровь кипит от возмущения, а ты про выставку. Вот полюбуйся, притаранил мне две работы и выдает за свои!

Гость подошел к картинам, скрестил руки на груди и, покачиваясь с пятки на носок, долго рассматривал Никитины работы. Потом повернулся к Аркадию Сергеевичу и тихо проговорил, словно отдал приказ:

— Извинись, Аркаша, перед молодым художником.

Затем подошел к Никите и протянул ему руку:

— Замечательные работы! Давно я ждал нечто подобное, смело и откровенно. У вас что-то еще написано? — Никита кивнул. — Ну, так давайте несите все. Я помогу вам выставиться. Как ваше имя?

— Никита Гердов, — совсем растерявшись, проговорил юноша, не сводя глаз с внезапного покровителя. Он стал догадываться, что это один из самых авторитетных художников Свердловска.

— Вот и отлично, Никита Гердов. Завтра же прямо на Куйбышева, девяносто семь в Дом художников ко мне, — он опять протянул руку, — Коротич Виталий, будем знакомы. А ты, Аркадий, не будь смешным, извинись, пока не поздно, перед Никитой Гердовым.

— А то что? — набычившись и оттопырив губу, проговорил тот обиженно.

— А то, что скоро он станет знаменитым и тебя не будет замечать, — и, бархатисто смеясь, гость важно вышел из мастерской.

Региональная выставка в Доме художника была плановой и поэтому не очень многолюдной. В основном была местная богема, завсегдатаи подобных мероприятий. Выцветшие, слегка увядшие дамы усиленно демонстрировали свою утраченную стать, то и дело поправляли или теребили украшения в ушах, на груди и на шеях. Они ходили, как правило, одни. Перед каждым произведением в изумлении вскидывали брови, замирали на несколько секунд, потом делали шаг назад, смотрели, слегка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, потом торопливо делали шаг вперед и, чуть присев, щурясь, читали название работы и фамилию автора.

Мужчины ходили группами по два, три и более человек. Среди них обязательно был ведущий, который первым давал оценку работе, знакомил с авторами. Молодежь, как правило, быстро пробегала по выставке, иногда задерживаясь у неожиданных и необычных работ, и неслась дальше.

Никита волновался. Еще бы — первая выставка и сразу три полотна! Он прохаживался немного в стороне от своих работ, на случай, если кто-то им заинтересуется.

— О, Никита-живописец, привет! Слушай, старик, я что-то не совсем понял твои шедевры, если честно. Ты уж прости нас, журналистов. У нас что на уме, то и в... газете... — Перед Никитой вырос корреспондент местной газеты “На смену”, что летал с ними на поиски Жени с Игорем. “Кажется, его зовут Андреем”, — с трудом вспомнил он имя журналиста. Парень был симпатичным, но чрезмерно суетливым и разговорчивым. — Слушай, Гердов, а тема Севера, видно, тебя сильно задела, а?

Никита сдержанно поздоровался.

— Кстати, как здорово, что я тебя встретил! На неделе мне звонили из Ямало-Ненецкого округа. Им художник нужен, портретист. Какого-то то ли чиновника, то ли председателя колхоза рисовать. У тебя как со временем? Может, слетаем?

— Надо подумать.

— А что тут думать! Проезд, суточные, гостиница — за их счет, что тут думать! Ну и гонорар северного масштаба, — толкнул он в бок Никиту.

— Ну хорошо, уговорил. А когда ехать? — Никита слегка заволновался, увидев, что в его сторону направляется группа солидных людей во главе с Коротичем.

— В августе, Никита, в августе. Ты мне скажи, как тебя найти.

Но Никита уже ничего не слышал...

— Ну вот, уважаемые коллеги, перед вами Никита Гердов, в некотором роде сюрприз выставки, прошу любить и жаловать, — проговорил Коротич, подходя к Никите и здороваясь с ним за руку.

Однако, кроме Виталия Михайловича, с Никитой больше никто не поздоровался и даже смотрели на него равнодушно и вскользь.

А вот работы рассматривали долго и внимательно. Повисла напряженная тишина. Лица далеко не молодых экспертов долго оставались невозмутимыми. Коротич улыбался и подмигивал Никите, мол, все нормально, парень, мы-то с тобой знаем, что к чему, а эти пусть пыжатся, ломают комедию.

— Я что-то не пойму, что за стиль использует... э... молодой человек? — наконец проговорил один из них.

— На мой взгляд, чересчур много агрессии, — безапелляционно заявил другой.

— А по мне, здесь больше философии, чем живописи, — повернулся к Коротичу третий.

Вечером, когда Никита рубил топором свои работы во дворе бабушкиного дома, ему все время казалось, что из них вот-вот брызнет кровь. Ему даже слышались с каждым ударом тихие стоны и приглушенные вскрики.

Маргарита Александровна, стоя у окна и наблюдая за внуком, тихо плакала. В глубине души она понимала, как с каждым ударом топора ее внук становится взрослее, правильнее, становится настоящим. “В деда, в деда пошел Никитушка, — думала старушка. — Видно, пока не его время, не его час...”