"Зoлoтaя Opдa и eе пaдeниe" - читать интересную книгу автора (Греков Б. Д., Якубовский А. Ю.)

ГЛАВА ПЕРВАЯ ДЕШТ-И-КЫПЧАК (ПОЛОВЕЦКАЯ СТЕПЬ) В XI–XIII вв. ДО ПРИХОДА МОНГОЛОВ

Огромные пространства так называемых "южнорусских степей" от Днепра и далеко за Волгу на Восток, начиная с XI в. и вплоть до XV в., в восточной (арабской и персидской) литературе носили имя "Дешт-и-Кыпчак", т. е. Кыпчакская степь.[6] Само слово "Кыпчак" не знакомо ни русским летописям, ни византийским хроникам. Древнерусские летописи употребляют термин "половцы", а византийские, как и авторы, писавшие на латинском языке, — термин "команы". Вопросы этногенеза половцев были уже не раз предметом научного рассмотрения. Последние мнения по этому вопросу были высказаны Марквартом, В. В. Бартольдом, Д. Россовским и А. Пономаревым. Однако едва ли можно признать, что здесь все ясно.[7] Не вдаваясь в вопрос о том, каким образом народ, называемый на Востоке кыпчаками. получил наименование "половцев", считаем необходимым подчеркнуть, что уже в конце XI в. он был полным хозяином всего Дешт-и-Кыпчак. Было бы безнадежно искать точной даты появления половцев на территории юго-восточной Европы, хотя попытки эти делаются как в востоковедческой, так и в русской исторической науке. Крупные политические события связываются с половцами или кыпчаками только с начала XII в.

Маркварт в своей работе "Uber das Volkstura der Romanen" указывает, что кыпчаки (половцы, команы) в качестве крупной политической силы появляются с 1120 — 1121 г., когда они на Кавказе выступают вместе с грузинами против мусульман. Однако древнерусская летопись начинает довольно часто упоминать их уже с середины XI в. Первый набег кочевников при участии половцев, согласно Лаврентьевской летописи, был в 1054 г.[8] Будучи западной ветвью кимаков, половцы пришли в степные районы между Волгой и Днепром на смену печенегам, о которых имеются сведения как в восточных источниках, так и в древнерусской летописи. К приходу татар, т. е. к началу XIII в., Дешт-и-Кыпчак был настолько прочно освоен половцами, что можно говорить о существовании здост, нескольких кочевых княжеств. К сожалению, на данном этапе наших знаний, благодаря скудости известий в дошедших до нас источниках, мы не можем дать не только полной, но даже схематической картины социально-политического строя этого общества. И все же кое-где черты из жизни Дешт-и-Кыпчак проступают достаточно выпукло.

Прежде всего о границах, характере хозяйства и составе населения. О точных границах Дешт-и-Кыпчак говорить невозможно, и не потому только, что сведения о них для XII в, скудны. Трудно говорить о точных границах там, где сами современники их себе не представляли. Во всяком случае, в пределах юго-восточной Европы земли до Днепра, включая Крым на юге, Среднее Поволжье до Булгара (с областью) на северо-востоке и устье Волги на юго-востоке, входили как европейская часть кипчакских владений.

В русской исторической литературе с половцами обыкновенно связано представление о чистых кочевниках. Это, конечно, глубокое заблуждение. Основная масса их вела кочевой образ жизни; однако половцы были уже охвачены в некоторой своей части процессом перехода на оседлый земледельческий-труд. Да иначе и быть не могло. Известно, что кочевники, находясь в состоянии феодализирующегося общества, в районах, смежных с земледельческой полосой, переходят на оседлое состояние. Таковы факты истории Семиречья и Хорезма. В первом случае мы имеем интересный процесс оседания кочевников — тюркешей, огузов, карлуков и других — в IX–XI вв., сопровождающийся отюречением согдийского оседлого населения.[9] Во втором, т. е. в Хорезме, мы наблюдаем тот же процесс оседания кочевников огузов (туркмен), с одной стороны, и кыпчаков, с другой, не только на территории, смежной с Хорезмом, но и в нем самом. Этот длительный процесс, как мы увидим ниже, привел в XIII в. к значительному отюречению бывшего здесь хорэзмийского языка.[10] Не подлежит сомнению, что тот же процесс оседания переживали и половцы, непосредственно соприкасавшиеся с земледельческой полосой Нижнего Поволжья, Придонья, Крыма, отчасти Приднепровья и даже Булгара.

Наиболее ценной по этому вопросу являлась монография Н. Аристова "О земле половецкой", напечатанная еще в 1877 г.[11] Несмотря на большие затруднения, связанные со скудостью письменных источников и археологических материалов, работу эту уже можно было бы давно возобновить.

Наконец, после долгого ожидания появилась в 1948 г. книга К. В. Кудряшова "Половецкая степь". Книга эта ставит перед собой задачи историко-географические и рисует главным образом местоположение половецких кочевий и половецких ханских ставок, а также пути к половцам и обратно в русские княжества. C этой точки зрения наиболее интересной частью книги является ее восьмая глава: "Половецкая степь в XII в.". В ней К. В. Кудряшов намечает следующие кочевья: "между Дунаем и Днепром кочевали, лукоморские" или "придунайские" половцы. У Днепровской луки, по обе стороны порогов, были становища половцев приднепровских, или запорожских". От Днепра до Нижнего Дона кочевали половцы приморские. "Между Сeверским Донцом и Тором, где находились города Шарукапь, Сугров и Балин, размещались половцы донецкие. В бассейне Дона кочевали половцы донские". Между Орелью и Самарой, восточными притоками Днепра, кочевали половцы заорельские.[12] Нижняя Волга, по крайней мере со времени Хазарского царства (лишившегося самостоятельного существования в 965 г.),[13] жила интенсивной жизнью; известно, что здесь были города, пашни, велась оживленная торговля и т. д. После разгрома Святославом в 965 г. столицы Хазарского царства — Итиля — культурная жизнь здесь не прекратилась. Половцы, которые захватили, как самое Нижнее Поволжье, так и степные пространства между Волгой и Днепром, приняли от предшествующего периода большое наследство. По словам ал-Омари, в Золотой Орде, в том числе в Поволжье, было много возделанных земель. По берегам Нижней Волги лежали хазарские поселения, ведшие земледельческое хозяйство, к которому постепенно переходили в этих местах и новые завоеватели.

Только этим обстоятельством и можно объяснить тот разительный факт, что в XII–XIII вв. о хазарах почти не слышно. В качестве купцов и ремесленников хазар можно, найти в городах Крыма, Болгар и даже в столице Хорезма — Ургенче,[14] так рассказывает об этом Плано Карпини, проехавший через Дешт-и-Кыпчак в Монголию в 1240 г. Сельское население (в данном случае хазары) постепенно теряет свой язык и даже самостоятельный этнический тип. Половцы, частично перешедшие в районе Придонья и Нижней Волги на оседлый земледельческий труд, оказались сильнее как в языковом, так и и этническом отношении. Кроме хазар, юго-восток Европейской части СССР в половецкий период сохранил немалое количество алан.

Восточные источники, так же как и византийские, а в равной мере и русская летопись согласно говорят, что в XI–XII и даже в XIII в., т. е. уже при татарах, аланские купцы занимают важное место в торговле,[15] которая в то время интенсивно шла как по волжскому пути из Болгар в Среднюю Азию, Кавказ, Иран и Дальний Восток, так и через степи в Крым, а оттуда на Трапезунд в Малую Азию, на Константинополь, а также велась с русскими княжествами.

Остановимся несколько на первом пути, который, начиная с хазар и вплоть до конца золотоордынского времени, т. е. с. VIII по XV в., играл такую огромную роль в жизни юго-восточной Европы. Несмотря на разгром, нанесенный Святославом Итилю в 965 г., торговля по Волге не была уничтожена, хотя на время несколько и понизилась. В востоковедческой литературе вопрос о торговле по волжскому пути, особенно для X в., разработан достаточно подробно. В работе крупнейшего исследователя истории Средней Азии В. В. Бартольда "Туркестан в эпоху монгольского нашествия" приведен интересный список товаров, которые в X в. шли по волжскому пути из Болгар в Хорезм. Список этот взят им у арабского географа второй половины X в. ал-Макдиси. Вот слова последнего, как они приведены в переводе В. В. Бартольда: "Меха соболей, горностаев, хорьков, ласок, куниц, лисиц, бобров, зайцев и коз, также свечи, стрелы, кора белого тополя, высокие шапки, рыбий клей, рыбьи зубы, касторовое масло, амбра, выделанные лошадиные кожи, мод, лущеные орехи, соколы, мечи, панцири, березовая кора, славянские рабы, бараны, коровы — все это получалось из Булгар".[16] Из этого списка ясно, что торговля эта далеко не ограничивалась предметами роскоши, какими в норную очередь являются меха. Наряду с последними мы имеем "выделанные лошадиные кожи", кору для дубления кож, рабов и скот. О Булгаре, который при половцах значительно возрос, известно, что он свое богатство составил на торговле но только мехами, но и кожами. И еще вопрос, какая из этих статей играла большую роль и его доходах. В обмен на меха, которые в Булгар приходили из "страны Мрака", где живут племена Вису, Виру, Юра, с Кавказа шли металлические изделия. Ал-Гарпати отмечает азербайджанские клинки, которые на месте их производства стоили один динар за четыре меча. При стоимости динара в пять рублей золотом клинок обходился в 1 р. 25 к.[17]

Нельзя особо не подчеркнуть и торговли рабами, которые большими партиями проходили через рынки Булгара и Итиля в Иран, Среднюю Азию и другие восточные, страны. Среди рабов мы видим славян, русов, булгар, буртасов, печенегов и пленников из других оседлых и кочевых народов Восточной Европы. Почти все арабские географы говорят в своих трудах о том, что большое вместо занимает торговли рабами по волжскому пути. Арабский географ Ибн-Русте (X в.)[18] и персидский Гардизи (XI в.)[19] рассказывают, что живущие в Поволжье народы охотятся друг на друга, захватывают врагов в плен и продают в рабство на указанных рынках, где главными покупателями являются восточные работорговцы. В половецкий период торговля из Булгара волжским путем продолжалась, причем у нас есть все основания утверждать, что самый характер торговли, включая сюда и ее объекты, вовсе не изменился. Изменились только центры этой торговли.

После разгрома Итиля (в устье Волги) место последнего занял Саксин, о котором, к сожалению, в источниках мало сведений. В специальной литературе до сих пор нет единодушного мнения о его местоположении. Думается, справедлива та точка зрения (Вестберг, Бартольд),[20] которая считает, что Саксин находился вблизи устья Волги, т. е. где-то недалеко от современной Астрахани, невидимому на месте старого Итиля. Быть может, наиболее важное свидетельство о Саксине находится у арабского путешественника ал-Андалузи-ал-Гарнати, который в начале XII в. проехал Поволжье от устья и до Болгар. В Поволжье он прожил несколько лет, в силу чего его сведения приобретают ценность свидетельских показаний. К сожалению, зная хорошо Саксин, он в своих заметках лишь ограничивается замечаниями, что жил в нем, встречался с такими-то людьми, но совсем не описывает Саксина, хотя и упоминает о его мечетях, рынках и постройках.[21]

С именем того же ал-Андалузи-ал-Гарнати связывается и сведение о том, что в самом Саксине большинство населения принадлежит к гузам. Речь идет о сорока родах гузов, т. е. туркмен.[22] Если Саксин в половецкий период стремился в торговом отношении играть роль хазарского Итиля и являлся крупным рынком юго-востока Европы, то на северо-востоке, как и в предшествующий период, торговля была в руках Булгара, значительно выросшего по сравнению с тем, каким он был в X в. Насколько богат был город Булгар и булгарский князь, как далеко на Восток шли его торговые связи, видно из следующего факта. Но словам автора "Тарихи Бейхак", булгарский эмир Абу Исхак Ибрахим, сын Мухаммеда, сына Балтавара, в 415 г. х. (1024 — 1025 гг.) послал большие деньги на постройку пятничных мечетей в городах Себзаваре и Хос-роуджирде, а также большие подарки падишаху Хорасана.[23] Судя по летописи им данным, Булгар был большой город, развалины которого находятся рядом с селом Болгары-Успенское да Нодго, Татарской АССР. Ипатьевская летопись, описывая поход Нсеполода Георгиевича, князя суздальского, в 1182 г. на Булгар, говорит, что русские, оставив часть отряда на берегу, "сами же поидоша на конех в землю Болгарьскую к великому городу Серьбренных Болгар. Болгаре же видевшие множоство Русских полков, не могоша стати, затворишася в городе; князи же молодей уохвотишася ехати к воротам биться".[24]

Из рассказа этого ясно, что Булгар — не только большой, но и окруженный стенами город. Упомянутый нами арабский путешественник начала XII и. к данным Ипатьевской летописи как бы добавляет следующие ценные сведения: "Он [Булгар] — город, выстроенный из соснового дерева, а стена его из дубового дерева, вокруг него (живут) турецкие племена, не сосчитать их".[25]

Итак, Булгар — большой деревянный город, который, по-видимому, часто горел. В этом отношении характерен летописный рассказ о 6737 г. (1229), в котором говорится: "Бог сотвори отмщение вскоре над безбожными, загоре бо ся град их Великий [Болгар] и згоре его большая половина".[26] О большой населенности и неприступности Булгара говорит и персидский историк завоеваний Чингис-хана, Джувейни, автор второй половины XIII в.[27] Путь из Болгар на Саксин по Волге и дальше в Каспийское море (по словам арабского географа Якута, из Саксина морским путем ездили в XII–XIII вв. на Мангышлак[28]) находился целиком в руках половцев, которые-подобно хазарам IX–X вв. собирали с торговых судов пошлины, доставлявшие половецким ханам, невидимому, огромные доходы. Есть известия, что в XII в. по Волге вплоть до кавказских берегов Каспийского моря ходили русские суда, причем не только торговые, но и военные. В. В. Бартольд в своей статье "Кавказ, Туркестан, Волга" (стр. 7) пишет: "В XII в. мусульмане на некоторое время лишились Дербента и даже некоторых областей к югу от него. В этих войнах принимали участие и русские; около 1175 г. говорится о поражении русского флота близ Баку".

Торговые и культурные связи Поволжья с Востоком были в эту эпоху настолько сильно развиты, что в среде половецкого войска имелись метательные орудия, которые широко употреблялись феодальными государствами Средней Азии, Ирана и Кавказа. Ипатьевская летопись оставила нам под 1184 г. чрезвычайно ценные замечания по вопросу об участии и половецком войске мусульманских специалистов — мастеров метательных машин. "Пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множеством Половець, на Русь, по-хупся яко пленити хотя грады русскые и пожеши огньмь; бяше бо обрел мужа такового бесурманина, иже стреляше живым огньмь; бяху же у них луци тузи самострелнии, одва 50 мужь можашеть напрящи".[29]

В этом рассказе дано прямое и бесспорное указание, что в составе половецкого войска действовали метательные машины, стрелявшие снарядами, заполненными особым горючим составом, в основе которого была нефть. Характерно, что в "Слове о полку Игореве" есть явные отражения употребления этих орудий, названия которых приведены в персидской терминологии. Приведем два места: "О, далече зайде сокол, птиць бья к морю, а Игоревы пльку не кресити. За ним кликну Карна и Жля, поскочи по русской земли смагу мычючи в пламяне розе".[30]

В другом мосте: "Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти удалыми сыны Глебовы".[31]

На эти примечательные места обратил в свое время внимание тюрколог II. Мелиоранский.[32] По мнению П. Мелиоранского, "шерешир" есть персидское "тир-и-черх", что значит стрела или снаряд — черха, причем под последним в персидском языке понимают луки-самострелы, о которых и упоминает приведенный отрывок из Ипатьевской летописи под 1184 г. Под "смагой" II. Мелиоранский подразумевает нефть, а под "пламенным рогом" — русский синоним слова "шерешир".[33]

Нет никакого сомнения, что мастерами, умеющими обращаться с перечисленными машинами, были мусульманские выходцы из Хорезма или Кавказа, откуда — из Баку — и поступала нефть. О мусульманине-выходце определенно говорит и летопись: "бяше бо обрел мужа такового бесурманина, иже стреляше живым огнъмь" Насколько этот своеобразный вид восточной феодальной "артиллерии" был распространен на Востоке, видно из того факта, что почти все источники домонгольского и монгольского времени, как персидские, так и арабские, описывая осады городов, упоминают об употреблении машин, стреляющих огнем.[34]

Вместе с торговлей в города Поволжья с Востока проникал и ислам. Известно, что уже в X в. Булгар был по преимуществу мусульманский город, а что касается Итиля,[35] то в нем, но указанию Ибн-Хаукаля, арабского географа X в., было тридцать мечетей. Направляясь в Монголию, проезжая Поволжье в середине XIII в., В. Рубрук сказал про Булгар: "И я удивляюсь, какой дьявол занес сюда закон Магомета".[36] Увы, В. Рубрук не знал истории Поволжья, в противном случае он не задал бы подобного вопроса. Исламизация городских поселений Поволжья, особенно таких крупных центров, пак Булгар и Итиль (потом Саксин), — дело рук тех купцов и ремесленников, которые в большом количестве приезжали и даже переселялись в Поволжье, а не только официального посольства халифа Муктадира к царю Болгар в 921 — 922 гг.[37]

Поволжье, а вместе с ним и половецкая кочевая степь вели почти не прекращавшуюся торговлю с русскими княжествами, лежавшими по бассейну как Днепра и его притоков, так и Оки. Нe только из Болгар, но и из Рязани и Днепровских земель шел в степи и в Нижнее Поволжье хлеб, а вместе с ним и лен, на который был большой-спрос как в Средней Азии, так и на Кавказе и в Иране. Согласно арабской и персидской географической литературе, рынок Дербента в X в., т. е. еще в хайфский период, был известен как центр продажи рабов,[38] поступавших из Восточной Европы, и славился как рынок русского льна.

Древнерусская летопись (Лаврентьевская и Ипатьевская) полна рассказов о частых набегах кочевников половцев на русские земли. Типичными могут быть признаны следующие слова летописи по Лаврентьевскому списку о 1093 г.: "Половци воеваша много, и возвратишася к Торцьскожу и изне-могоша людье в граде гладомь, и предашаяся ратным; половци же, приимше град, запалиша и огнем, и люди разделиша."[39] В другом месте, под 1094 г., читаем: "Хрестьян изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям".[40] Едва ли ость у нас основания не доверять летописи в ее утверждении о множестве половецких набегов. При феодализме[41] взаимодействие между земледельческими районами и кочевой степью в основном складывается повсюду в одних и тех же формах. Русские княжества не являлись исключением из этого правила. Постоянные набеги кочевников — явление обычное. Путем набегов кочевники добывают себе добро (добычу), которое входит заметной статьей в систему их "хозяйства". Летопись полна сообщениями об уводе большой добычи в виде разнообразного имущества, в том числе скота, и людей. Однако было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими феодальными княжествами и кочевой половецкой степью отношении сводились только к постоянной вражде, когда набеги половецких ханов "на русские земли" сменялись княжескими походами в глубь Дешт-и-Кыпчак. Юго-восточная Европа в этом отношении не составляет исключения. Всюду, где в феодальную эпоху по соседству жили земледельческие и кочевые общества, военные набеги за добычей сменялись мирным торговым общением. История Средней Азии, Монголии, Китая полна фактами этого рода. Более того, очень часто враждебные отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли.

Купцы со своими товарами свободно переходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению кого-нибудь из противников. Ипатьевская летопись под упомянутым уже 1184 г. сообщает в этом отношении интересный факт: "Едущим же им и устретоста гости, идущь противу себе ис Половець, и поведоша им, яко Половци стоять на Хороле".[42] Приведенный факт — не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна для феодального Востока. Позволю себе привести еще один факт из эпохи крестовых походов, относящийся к тому же времени (конец XII в.). Ибн-Джубейр отмечает, что во время борьбы мусульман с крестоносцами караванная торговля не прекращалась. Купцы с товарами из Дамаска, находившегося в руках мусульман, проходили совершенно спокойно в Акку, которой тогда владели крестоносцы. Между прочим, этой дорогой проехал и сам Ибн-Джубейр, который отмечает, что между враждебными сторонами существовало поэтому поводу молчаливое соглашение.

Огромное место в системе торговых сношений того времени занимал и путь из Поволжья и русских княжеств через Крым и Трапезунд. В Трапезунд приходили не только меха, лен, рабы, но и русский хлеб, в котором так нуждался этот большой, укрепленный портовый город. Как и прежде, т. е. в X в., через Трапезунд торговля шла на Хамадан, Тебриз и другие места. Позволяю себе привести два рассказа об этой торговле, один — арабского историка первой половины XIII в., другой — известного монаха минорита (францисканца) В. Рубрука, проехавшего через Крым в 1253 г. по дороге в Монголию. Слова первого из них относятся еще к половецкому времени, а второго — так близки домонгольской эпохе, что они целиком могут охарактеризовать половецкие порядки. По поводу похода Джебе и Субэдея (1223) Ибн-ал-Асир пишет: "Прибыли они к городу Судаку; это город кыпчаков (половцев, — А. Я.), из которого они получают свои товары, потому что он лежит на берегу Хазарского моря и к нему пристают корабли с одеждами;. последние продаются, а на них покупаются девушки и невольники, буртасские меха, бобры, белки и другие предметы, находящиеся на земле их".[43] Спустя тридцать лет через Судак: проехал В. Рубрук. "Солдая [Судак], который обращен к Синоплю наискось, и туда пристают все купцы, как едущие из Турции и желающие направиться в северные страны, так и едущие обратно из Руси и северных стран и желающие переправиться в Турцию. Одни привозят горностаев, белок и другие драгоценные меха; другие привозят ткани из хлопчатой бумаги, бумазею (gumbasio), шелковые ткани и душистые коренья".[44] Торговля эта была главным образом в руках мало-азийских купцов, по происхождению как турок, так арабов; и персон. Не малую роль, как мы уже видели, играли в этой торгонло и аланские купцы. Рассмотренная нами торговля He-могла не влиять благотворно на экономическое благосостояние половецких ханов с их административным аппаратом и на полоноцких бегов, которые занимали в нем высшие должности. По половцы создали эту торговлю. Интенсивная торго-вая жизнь Крыма, Булгара, Итиля, а потом Саксина досталась. половцам по наследству от предшествующей эпохи. Не подлежит сомнению, что политическая власть, которую они держали над Крымом с его торговыми городами и Нижним Поволжьем, приносила половцам немало выгод. Живя в условиях кочевого общества, половецкие ханы не достигли еще того уровня, на котором в XIII и особенно в XIV в. находились монголы, обладавшие почти централизованным аппаратом власти как в Золотоордынском, так и в Хулагидском[45] государствах.

Хотя Ибн-ал-Асир и говорит про Судак начала XIII в., что "это город кыпчаков", однако слова его надо понимать не в том смысле, что большинство населения здесь были половцы.

Говоря так, он только хотел сказать, что в Судаке сидели половецкие чиновники, которые следили за правильным поступлением дани в казну половецких ханов. Едва ли будет ошибкой высказать предположение, что те чиновники, которые при монголах носили название "даруга" и основной функцией которых было наблюдение за правильным поступлением даней (в покоренных областях) и повинностей (внутри собственного государства), а также и общее управление той или иной областью, уже были при половцах и носили, быть может, турецкое имя "баскаков". Последний термин еще недостаточно изучен. Турецкое слово "баскак" в монгольском государстве могло появиться в определенном административно-техническом смысле лишь при условии, если оно было взято с этим или приблизительно с этим смыслом из самой жизни. Дани в половецком государстве занимали огромное место, ибо поступали они не только от ряда крымских городов, но и богатого Булгара, а также Нижнего Поволжья. Если мы даже не имеем уверенности относительно употребления в половецкий период термина "баскак", то что же, собственно говоря, сказать о самой системе административного устройства половецкого "государства"? Да и самое слово "государство", — можно ли его применять к половцам и половецким племенным объединениям в том смысле, который оно имело у монголов XIII и XIV вв.?

Таковы наши представления о взаимоотношениях половцев с их более культурными соседями — русскими феодальными княжествами, крымскими городами и Булгарским княжеством. Однако в последней по времени работе о половцах акад. В. А. Гордлевского под заглавием "Что такое "босый волк"?",[46] работе, насыщенной фактическим материалом и интересными мыслями по частным вопросам, имеются суждения общеисторического характера, которые, по нашему мнению, неверно передают картину отношений между русскими и половцами.

Автор, вопреки традиционным и правильным взглядам русской историографии на эти отношения, рисует картину мирного соседства, дружественных сношений и взаимной пользы. Взгляд русских источников на зло и бедствия, которые причиняли кочевники половцы русским землям, В. А. Гордлевский считает "официальным и навеянным церковью представлением".[47]"Для церкви половцы часто враги, которые, — пишет он, — и губят землю русскую и проливают христианскую кровь беспрестанно" — повторяются затверженные слова. Когда же князья узнают их ближе — половцы превращаются в сватов".[48]

Едва ли историки СССР и в частности историки, изучающие дореволюционную Россию, смогут согласиться с этим взглядом. Нельзя согласиться со словами автора, что "на представлениях трех поколений раскрывается растущая тяга к кочевникам".[49] В летописных рассказах о причиняемых половецкими набегами бедствиях отражено не официальное представление русской церкви, а подлинные страдания русских крестьян и городского населения, которые во время набегов теряли родных, кров и накопленное трудом добро. Историкам хорошо известно, что в средние века кочевники чаще обрушиваются на земледельческие области губительными войнами, чем ведут с ними выгодные торговые сношения.

К сожалению, в источниках чрезвычайно мало сведений, которые дали бы возможность построить, хотя бы в самых общих чертах, картину общественно-политического строя Дешт-и-Кыпчак. На данном этапе наших знаний мы только можем сказать, что половцы, как хазары и гузы X в., не говоря о "черных клобуках" и "печенегах" XI в., жили уже в системе перехода к ранним стадиям феодального общества. Уже тот факт, что среди гузских бегов были такие богачи, которые владели ста тысячами голов крупного и мелкого рогатого скота,[50] подчеркивает наличность крупной частной собственности на скот, что, при условии ведения кочевниками (непосредственными производителями) собственного хозяйства и внеэкономического принуждения со стороны бега, который распоряжается пастбищами, создает в степи примитивные формы феодальной эксплуатации в обстановке патриархального быта неизжитых родо-племенных отношений.

К сожалению, от описания последних внутри половецкого общества, ввиду отсутствия фактического материала на данном этапе наших знаний, придется отказаться. Недостаток этот в известной мере может быть компенсирован теми сведениями об общественном строе монголов в конце XII и начале XIII в., которые оставили нам источники. Компенсация эта тем более существенна, что монгольское общество по своему культурному развитию в ту эпоху стояло почти на одном уровне с кыпчаками или половцами.

Несколько больше данных имеется для того, чтобы судить о духовной жизни половцев XI–XIII вв., особенно в области погребального культа. У В. Рубрука, который, как известно, отличался чрезвычайно наблюдательным умом, есть классическое описание половецких могил: "Команы (половцы, — А. Я.), — пишет он, — насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращенную лицом к восходу и держащую у себя в руках перед пупком чашу. Они строят также для богачей пирамиды, т. е. остроконечные домики, и кое-где я видел большие башни из кирпичей, кое-где каменные дома, хотя камней там и не находится. Я видел одного недавно умершего, около которого они повесили на высоких жердях шестнадцать шкур лошадей, по четыре с каждой стороны мира, и они поставили перед ним для питья кумыс, для еды мясо, хотя и говорили про него, что он был окрещен. Я видел другие погребения в направлении к востоку, именно большие площади,[51] вымощенные камнями, одни круглые, другие четырехугольные, и затем четыре длинные камня, воздвигнутые с четырех сторон мира по сю сторону площади.

Когда кто-нибудь занедужат, он ложится в постель и ставит знак над своим домом, что там есть недужный и чтобы никто не входил. Отсюда никто не посещает недужного, кроме прислуживающего ему. Когда также занедужит кто-нибудь принадлежащий к великим дворам, то далеко вокруг двора ставят сторожей, которые не позволят никому переступить за эти пределы. Именно, они опасаются, чтобы со входящими не явился злой дух или ветер. Самих гадателей они называют как бы своими жрецами".[52] Последние строки дают прямое указание, что господствующей религией у половцев был шаманизм. Н. Рубрук упоминает в начале о каменных статуях. Такие статуи известны археологам не только как принадлежность богатых кочевнических могил XI–XIII вв. в половецких степях, по и в Средней Азии, особенно в Казахстане, где многие из них относятся к более раннему времени. Статуи эти, или, кик их иначе называют, "каменные бабы" (употреблен термин "балбал"[53]), были не портретами умерших и похороненных в могильниках людей, а изображениями убитых ими врагов.