"Путь, выбирающий нас" - читать интересную книгу автора (Панкеева Оксана Петровна)ГЛАВА 8Безымянный бог сестры Жюстин оказался действительно щедр, милосерден и по-божески великодушен. К концу Красной луны оба контуженых пациента твердо стояли на ногах и даже бегали, а при необходимости и сплясать бы могли. Два меча в руках мастера Льямаса исполняли свой ежедневный танец с той же легкостью и точностью, что и прежде, а метательные ножи и дротики, выпархивая из рук Кантора, так же легко и точно находили цель. Пальцы уверенно перебирали струны гитары, давно забыв о том, как всего пару лун назад безуспешно охотились за шустрыми горошинами на тарелке. А вот с головой творилось что-то непонятное. Она стала чутко реагировать на каждую мелочь, будь то лишний круг во время пробежки, скандал с внутренним голосом или обычное изменение погоды. Но если подобные недомогания можно было объяснить последствиями травмы, то беспричинные приступы, регулярно происходившие через день, объяснениям не поддавались. За две луны Кантор уже научился их различать и условно поделил на очередные и внеочередные. Внеочередные всегда имели причину, начинались с ломоты в затылке, легко диагностировались целительницей как сосудистая патология и лечились обычными зельями, каких в любой аптеке полно. Очередные начинались без всякой видимой причины с острой боли в одной и той же точке над правой бровью. Иногда это ощущалось как монотонное сверление, иногда – как резкий удар. Очень быстро боль расползалась по всему черепу, превращая следующие несколько часов в нестерпимые мучения. «Несколько» могло варьироваться от часа до восьми. Избавиться от очередного приступа можно было только убойной дозой сильнодействующего обезболивающего или соответствующим заклинанием. И то и другое отнюдь не добавляло здоровья. Кантор это прекрасно понимал и старался прибегать к подобным лекарствам как можно реже. Сестра Жюстин воспринимала загадочную неизлечимость очередных приступов как вызов своему профессиональному мастерству и упорно повторяла ежедневные попытки довести свое благородное дело исцеления до конца. Поначалу Кантор надеялся, что это у нее получится. Почему бы нет – ведь отнявшиеся конечности и перекошенную физиономию вылечила. Но, к сожалению, на этом щедрость доброго бога закончилась, и отваливать чудеса с барского плеча он перестал. Красная луна подходила к концу, а никаких изменений в интенсивности и регулярности приступов не происходило. Со временем Кантор окончательно убедился, что надежды его напрасны и упрямая целительница только бесполезно рискует. Он хорошо помнил наставления Торо и всерьез опасался, что в один прекрасный день Жюстин увлечется и переступит границы своих возможностей. Кантор уже пытался отказаться от дальнейших попыток, но так как причины вразумительно не объяснил, то его никто не послушал. Дескать, ты, товарищ больной, в тонких медицинских вопросах ни хрена не понимаешь, так и не высовывайся со своим дилетантским мнением. Специалисту виднее, когда хватит, а когда нет. Через недельку, набравшись мужества для более откровенного разговора и выбрав подходящий момент, Кантор повторил свою попытку. На этот раз он все-таки решился сказать прямо, чего опасается, но к его мнению опять отнеслись без должного уважения. «Выбрось из головы эти глупости, я сама знаю, что можно, а что нельзя, а отпускать пациента недолеченным не в моих правилах. Пока я не разберусь, в чем причина твоих приступов, даже не думай о том, чтобы уехать». Кантор заикнулся о своих подозрениях насчет проклятия, но сестра уверенно отбросила его версию. Если бы там было проклятие или порча, она бы давно разглядела. Кантор подумал еще недельку и решил попробовать с другой стороны. Собственно, собрать узелок и уйти без всяких позволений ему мешало единственное обстоятельство. Он не знал дороги и даже не был уверен, что проходимый пеший путь в эту глушь вообще существует. Единственным способом выбраться в населенный мир оставался телепорт. Следовательно, вопрос надо решать с телепортистом. Возможно, мэтр Пьер окажется разумнее, правильно поймет неприятную ситуацию и поможет найти из нее выход. Гиппократ как-то говорил, что Пьер – старший брат Жюстин, значит, должен знать об источниках ее чудесных целительских успехов и о возможных последствиях. Маг действительно понял все с полуслова и согласился, что это безобразие пора заканчивать. Да, сестра часто так делает, как ее ни отговаривай. Да, в этом конкретном случае она уперлась и отказывается понимать очевидное. Да, он тоже за нее опасается, но лезть не в свое дело до сих пор считал неэтичным. А раз уж Кантор сам все понимает и не желает, чтобы ради него целительница рисковала жизнью, мэтр с радостью вмешается. Завтра же они вместе объяснят сестре, как она была не права, и он лично доставит мистралийца в любое место, куда тот пожелает. Объяснение получилось несуразным, косноязычным и перегруженным этическими проблемами. Но магическая поддержка определила исход сражения, и Кантор был отпущен с миром под честное слово, что обязательно будет принимать лекарства, проконсультируется с другими целителями и навестит отца Себастьяна. На следующее утро мистралиец закинул на плечо дорожный мешок с кольчугой и пирожками, подхватил футляр с гитарой и тепло попрощался с гостеприимными героями. Поскольку отплатить им за помощь было нечем (да если бы и было чем, то они нипочем бы не взяли), Кантор прибегнул к самой простой и распространенной форме благодарности – предложил обращаться в любое время, если от него что-то понадобится. Насчет «любого места, куда пожелает» мэтр Пьер, конечно, загнул. Как всякий маг с посредственными способностями к телепортации, он знал не так много ориентиров, и выбор оказался весьма ограничен. Поразмыслив, Кантор выбрал Лютецию. База в Зеленых горах давно стояла пустой, в Даэн-Рисс являться – только позориться, в Арборино Пьер никогда не бывал, А из Лютеции можно было отправиться действительно в любое место. Одна беда – Кантор так и не знал, куда ему теперь податься. Для начала он наведался в банк, дабы обрести подобающую платежеспособность для дальнейшего путешествия. Затем купил патронов, новые метательные ножи, кое-что из одежды и на всякий случай лошадь. Долго и мучительно думал: явиться на глаза матери или все же ограничиться посещением спектакля и букетом с запиской, как прежде? Судьба решила вопрос за него – мадам еще не вернулась с гастролей. Больше в Лютеции делать было нечего, и Кантор поплелся на станцию, надеясь по пути придумать, куда же ему податься. Ничего толкового не придумывалось, и он решил опять положиться на судьбу. Куда угодно. Что первое предложат. Трудно сказать, что определило его дальнейший путь – то ли судьба, то ли собственный внешний вид, но едва он вышел за ворота, как сразу с нескольких площадок донеслось: – В Мистралию! Недорого! Кому в Мистралию?! Подходите! Что ж, в конце концов, он действительно собирался навестить товарища Торо и его «Господне чудо». Да и Пассионарио хотелось бы повидать, как он там поживает… Родной город встретил Кантора отчужденно и равнодушно. Даже таможенный чиновник, жаждавший взглянуть на паспорт или хоть на какой-нибудь документ, подтверждающий личность прибывшего, и то проявил больше внимания. Никаких документов у Кантора, разумеется, не было, и он уж приготовился заявить, что поселится прямо здесь, на площади, но, к его удивлению, процедура паспортного контроля оказалась очень условной. Кантора записали в толстую книгу, выдали новенькую бумажку и отпустили восвояси. Стиль правления его величества Орландо был заметен буквально с первых шагов – всеобщая безалаберность и полная беззаботность. Увидел бы Шеллар, как происходит паспортный контроль в столице, – всем ответственным лицам еще неделю бы икалось. Возвращаясь после долгого отсутствия в места, где прошли детство и юность, любой человек испытывает ностальгический трепет и подсознательно ожидает чуда. Мнится ему, будто стоит увидеть те дорогие сердцу места, где прошли самые беззаботные и радостные дни его жизни, и дни те вернутся сами по себе, и станет все так же, как было… Увы, реальность редко бывает милостива к подобным мечтаниям. Только если у человека очень живое воображение и он способен сам себе придумать все, что ему хочется. Кантор пока на скудость воображения не жаловался, но вот верить в подобные плоды собственной фантазии отучился давно. Поэтому видел он совсем не то, что ему бы хотелось и чего он, как и все, в глубине души ожидал. Город был другим. Чужим, неприветливым и безразличным. Так бывает, когда ждешь встречи со старым другом, радуешься предстоящему событию от всей души, с трепетом переступаешь порог и обнаруживаешь, что тебя никто не ждал, не рад тебя видеть и вообще не помнит, кто ты такой. Город его юности не ждал маэстро Эль Драко, в каком бы виде и под каким бы именем он ни явился. Пошлявшись с полчаса по улицам, Кантор пережил массу разочарований. Дом, где когда-то жили они с мамой, перестроили, перекрасили, и теперь там располагался недорогой постоялый двор. На месте кондитерской, где когда-то подавали восхитительно волшебные пирожные и его любимое мороженое с абрикосовым сиропом и цукатами, помещалась галантерейная лавка. Сад, где он мальчишкой воровал апельсины, вырубили еще после четвертой революции, дом владельца сожгли тогда же. Некоторое время там был пустырь, потом сквер с памятником, сейчас же сквер был вытоптан, а от памятника остался один постамент. Тонкими стрелами вонзавшиеся в небо белоснежные башни королевского дворца, который Кантор так и привык называть «папина служба», теперь были обшарпаны, местами покрыты копотью и унизаны строительными лесами. На грязной, заплеванной набережной, утыканной дешевыми кабаками с кричащими безвкусными вывесками, уважаемого гостя столицы попытались ограбить. Средь бела дня, в двух шагах от центра города два убогих дебила предъявили короткий меч, явно не боевой топор и непомерные претензии. Расстроенный Кантор удивленно уставился на храбрецов, не зная, злиться ему или смеяться, и поинтересовался, не могли бы придурки изыскать более традиционный способ самоубийства, а то ему лень и противно. Его самым прискорбным образом не поняли. – Слышь, ты, бард, – ухмыльнулся владелец топора, обнажая ужасающий некомплект зубов. – За такие шутки можно и схлопотать. Положь гитару и раздевайся. – Я не бард, – безразлично отозвался Кантор, расстегивая куртку. В другой раз он, может быть, посмеялся бы, подрался в свое удовольствие, отметелил бы этих уродов и погнал пинками. А может быть, разозлился бы и порезал с особой жестокостью. Сейчас же ему было тошно и грустно. Поскольку идиоты так и не отстали, продолжали тянуть лапы и потрясать тупым оружием, да еще и начали насмехаться, Кантор неохотно и с отвращением пристрелил оба эти недоразумения. А потом еще четверых таких же уродов, высыпавших из ближайшего кабака на звуки выстрелов и пытавшихся продолжить дело павших товарищей. Что действительно оставалось в Мистралии незыблемым – это шпана. Что по наглости, что по тупости, что по кратковременности боевого запала. Перезарядив и спрятав оружие, Кантор подхватил футляр с гитарой, послуживший причиной взаимного непонимания, и побрел прочь с набережной. На душе было противно и гадко, ничего похожего на «высокое вдохновение битвы» и близко не пролетало. Для очистки совести он навестил еще одно памятное место, но и там не нашел утешения. Консерватория, к счастью, стояла все на том же месте и по-прежнему оставалась собой. Даже старое кафе «Три струны» на противоположной стороне улицы, где традиционно паслись студенты, все еще работало, и там до сих пор готовили хороший кофе. Все осталось прежним, но здесь обитали теперь другие люди. Такие же молодые, живые и вдохновенные, каким он сам когда-то был. Веселые, наивные и совершенно чужие. Они шли мимо, тащили в руках гитары и флейты, говорили о творчестве Гальярдо и грядущей контрольной по сольфеджио, на ходу скидывались на пирожки и назначали свидания… Теперь это был их мир, и Кантору не было в нем места. Он долго сидел под пестрым навесом «Трех струн», смотрел на стайки юных сорванцов с папками нот и молча слушал, как плачет внутренний голос. Впервые с момента знакомства Кантор его понимал, признавал его несомненное право и не смел мешать. Взъерошенный парень за угловым столиком, тот самый, что рассуждал о Гальярдо, все это время негромко наигрывал «Ностальгию», периодически жалуясь, что ничего не выходит. Тоненькая большеглазая девушка, чем-то похожая на Саэту в юности, сочувственно кивала и каждый раз соглашалась, что в исполнении напрочь отсутствует чувство, потому и не получается. Ее хорошенькая кудрявая подружка в вызывающе открытом платье с умилением любовалась на музыканта и уверяла, что ей и так нравится. Парень, занятый поиском недостающего чувства, не замечал ее красноречивых взглядов, и девушка судорожно изыскивала способ обратить на себя внимание. – Ой, посмотрите! – таинственно понизив голос, заговорила она. – Вон там, за третьим столиком у перил… Как вы думаете, это случайно не наш новый ректор? Кантор вдруг вспомнил, как бедняга Торо отмахивался от должности придворного мистика, и всерьез испугался, что Амарго и в самом деле додумается запихать его на подобный ответственный пост. Затем и гитару прислал, чтоб будущий ректор ноты вспомнил… – Да какая разница… – досадливо отмахнулся юноша, поглощенный творческим процессом. – А кто бы это мог быть? Я его раньше не видела. А может, он у нас преподавать будет? Ну, посмотрите же! Большеглазая девушка мельком взглянула на Кантора, чтобы отвязаться, и вдруг дернула парня за рукав: – Вот посмотри! Внимательно! Сидит человек. Не молодой, усталый, очень грустный. С дорожным мешком и гитарой. Только что приехал, из Галланта, судя по одежде… Представь себе, о чем он думает. Напряги фантазию. Когда-то он жил здесь, может, учился в этой же консерватории, мечтал о будущем, был счастлив… А потом что-то случилось, и ему пришлось бежать, чтобы спасти свою жизнь. Потерять дом, работу, любовь, жить в чужой стране, помнить о прошлом и сожалеть об искалеченной судьбе… Нет, не хватает у меня слов, чтобы толком объяснить, ты в глаза ему посмотри, и если не поймешь, то ты вообще не бард. Кантор поспешно опустил глаза, ибо если бы юноша сейчас действительно в них заглянул, то понял бы, что предмет их разговора все слышал. Первым порывом было встать и поскорее уйти из этого места, где его жалеют молоденькие девушки. Но что-то удержало. Наверное, опасение, что этот хороший, правильный мальчишка так и не поймает тот недостающий образ, которого ему не хватает. И никогда не сыграет «Ностальгию» как следует. По крайней мере, в ближайшие десять-пятнадцать лет. А может быть, эти мысли Кантора не имели ничего общего с его последующим поступком. Может, это внутренний голос потихоньку вмешался, пока он думал. Как бы то ни было, Кантор сам удивился, когда щелкнули замки футляра и у него в руках оказалась старая гитара. Но раз уж достал – не прятать же теперь. Под музыку обязательно пойдет, должно пойти… пусть послушают. Кантор снял амулет и закрыл глаза, чтобы не отвлекаться. Что говорить, в семнадцать лет он и сам бы не сыграл это по-настоящему. Даже в первые годы эмиграции подобные чувства были чужды энергичному жизнелюбивому юнцу, слишком уж насыщенной и интересной была его жизнь. Сейчас же, достигнув зрелости мыслей и познав то, что дается лишь с опытом, он самым позорным образом разучился играть. Что делать, ничего в жизни не дается вовремя. Не стоило бы срамиться перед молодежью, но никто ведь не знает, кем был раньше этот «немолодой усталый человек» (надо будет срочно волосы покрасить, пока дедушкой не обозвали). А для любителя его слабая техника исполнения вполне естественна, так даже лучше – сомнений не вызовет. Да и не затем он взял в руки гитару, чтобы технику демонстрировать. Послушайте, мальчики и девочки. Может, действительно услышите то, чего вам не будет дано еще лет двадцать, а то и вовсе никогда. Гальярдо написал свой шедевр не под заказ и не ради славы, и вообще такое нельзя написать ДЛЯ. Только ОТ. От боли, от тоски, от безысходности. В этом весь поздний Гальярдо – безысходность, помноженная на мудрость. Осознание необратимости, невозможности – и философское смирение, приятие своего пути… Послушайте, ведь вы нигде больше этого не услышите, барды-эмпаты – большая редкость, чаще всего эта способность дается магам. Интересно, услышит ли кто-нибудь, как плачет у пустого очага мертвый бард, обреченный никогда больше не стать собой?.. Когда Кантор открыл глаза, хорошенькая девушка откровенно всхлипывала, а парень что-то беззвучно шептал, взирая на ее подругу помраченным взглядом человека, отсутствующего в этом мире. Кантор не умел читать по губам и речей юноши понять не мог, но большеглазая девушка внимала им серьезно и сосредоточенно. Затем бросила быстрый взгляд на непрошеного наставника, напряженно подумала и решительно подхватилась с места, на ходу открывая сумочку. Через несколько секунд она стояла перед Кантором с открытой тетрадкой и чернильницей. – Простите, маэстро. – В голосе слышались волнение и некоторая неловкость, но не до такой степени, чтобы смущаться и терять дар речи. – Можно автограф? Кантор пожалел, что не сбежал, как только услышал их разговор. – А вы меня точно ни с кем не путаете? – осторожно поинтересовался он, недоумевая, с чего бы вдруг столь умная и рассудительная девушка лезла с тетрадкой к незнакомому человеку в кафе, пусть даже он замечательно сыграл «Ностальгию». Да если уж честно, то сыграл из рук вон плохо, Плакса и то меньше лажал при исполнении… Но действительно, почему она вдруг?.. Такие девушки не имеют привычки визжать и прыгать при виде кумира и ломиться за кулисы, чтобы урвать хоть один высочайший взор или доброе слово. – Важно не имя, – чуть нахмурилась благодарная слушательница, став от этого еще больше похожа на Саэту. – Важно мастерство. – Разве вы не заметили, – усмехнулся маэстро, – что мастерством там и не пахнет и техника исполнения на уровне непроходного абитуриента? – Не знаю. Я не критик. Я просто слушатель. Кантор присмотрелся и сообразил, что девчушка-то даже не бард и действительно не имеет представления… Ведьма-алхимик, нехилое сочетание, надо отметить… Он еще раз искоса взглянул на парня и заметил, что тот пялится на предприимчивую подругу с откровенной надеждой и даже азартом. Ведьма-алхимик… Ну конечно, можно же было сразу догадаться! Алхимик Шеллар догадался бы с первых слов! – Ну, раз имя не важно, – тщательно скрывая злорадство, предложил Кантор, – то я его и упоминать не буду, а подпись поставлю очень неразборчивую. Что вам написать? – Почему? – Ведьмочка слегка растерялась, еще не понимая, что ее гениальную идею вычислить личность маэстро столь незамысловатым способом только что разгадали. – А потому, что не люблю чересчур хитроумных господ, которые пытаются пудрить мне мозги. Если вы хотели познакомиться, можно было спросить, как меня зовут, без подобных заумных комбинаций. И я бы честно ответил, что имя мое вам ничего не скажет, так как я вовсе не великий бард инкогнито, а обычный любитель и играю в основном вот на этом инструменте… – Он выразительно похлопал себя по боку, где под курткой заметно выпирал барабан пистолета. – Не прошло так не прошло, – невозмутимо согласилась девушка, пряча тетрадку. – А настоящий бард обязательно поддался бы. Странно, ведь Огонь отчетливо виден, почему же… Высказать свое недоумение Кантор не успел. Из-за угла выбежали десятка полтора вооруженных людей и совершенно неуместная в подобной компании вульгарно раскрашенная зареванная девица. Увидев Кантора, девица указала на него, спряталась за ближайшего мужчину и завизжала: – Это он! Это он! – Судя по тому, что за вами гоняется городская стража, на этом инструменте вы сегодня тоже уже поиграли? – поинтересовалась ведьмочка, с любопытством взирая на служителей закона, приближавшихся к «Трем струнам». Кантор быстро спрятал гитару в футляр и уточнил: – А это действительно стража? – Конечно. У них пока нет единой формы, но черно-красные повязки на рукавах носят королевские службы. – Спасибо, что предупредили. А то могла бы случиться небольшая заварушка. – То есть за вами не только стража гоняется? Мне показалось, что вы совсем недавно приехали в город. – Да, пару часов назад. – И уже успели нажить неприятности? Кантор улыбнулся и развел руками. – Вам лучше вернуться за свой столик, юная сеньорита, так как на меня нацелено восемь арбалетов, и я сомневаюсь, что хоть один из этих стрелков способен попасть в дракона с трех шагов. А вы стоите рядом со мной и так неосмотрительно подставляетесь. – Вы же не собираетесь оказывать сопротивление? – уточнила нахалка, даже не думая уходить. – А что вы натворили, если не секрет? – Самым наглым образом не дал себя ограбить, – охотно поделился Кантор, нарочно громко, чтобы его слышали и стражники. Единственная шляпа среди разномастных шлемов приподнялась – ее владелец встал на цыпочки и, заслонившись от солнца, присмотрелся к «преступнику». – Кантор?! – громко крикнул он, и несостоявшийся раздавальщик автографов немедленно опознал по голосу командора Фортунато. – Это ты?! У какого дурака хватило ума тебя грабить?! – Раз вас видеть, командор, – приветливо отозвался Кантор, поднимаясь из-за стола. Похоже, сегодня ему везло, несмотря на все пережитые разочарования. – Безумно счастлив увидеть знакомое лицо в этом чужом недоброжелательном городе. Надеюсь, вы меня грабить не будете? – Да разберемся, ты не стреляй только! – крикнул командор и чуть тише добавил: – Можно было сразу догадаться. Кто бы еще средь бела дня в центре города положил шесть человек шестью выстрелами, а потом спокойно развернулся и пошел пить кофе! – Ну да, конечно, – не удержался Кантор. – А грабить на набережной среди бела дня – это у нас нормальное течение жизни и полное торжество законности. А можно, чтобы ребята в меня не целились? Я вроде не собираюсь их обижать, чем я заслужил такое обхождение? – Не обращай внимания, у ребят служба такая. – Командор махнул рукой, приказывая опустить оружие, и продолжил: – Пойдем прогуляемся до участка, запишем твои показания и закроем это дело как самооборону. Ты откуда в таком виде? Тебя легко принять за барда, вернувшегося из Галланта, неудивительно, что тебя ограбить хотели. – Оттуда и вернулся, – не стал таиться Кантор. – Когда после штурма Кастель Агвилас эвакуировали раненых, неразбериха вышла знатная, нас с Эспадой занесло аж в Галлант. – Эспада тоже вернулся? – осторожно поинтересовался командор, пытаясь ненавязчиво выяснить, не ждет ли его сегодня еще одна кучка незадачливых грабителей, фигурно накрошенных на гуляш. Свидетельница между тем потихоньку, мелкими шажками стала отступать в направлении ближайшего угла. – Нет, он в команду вернулся. А я вот… – Кантор пожал плечами, так как своих дальнейших планов и сам не знал. – Кантор, – принялся уговаривать командор, – а давай к нам, а? Нам в полиции нужны такие ребята, умные, смелые, бывалые, такие, чтоб знали, с какой стороны у ножа лезвие. Может, наведем на этой набережной порядок, а то я прямо не знаю, с какой стороны подступиться, вечно мне самая пакость достается… О том, что прозвище свое командор получил за беспросветную невезучесть, Кантор знал давно, и в том, что бедняге, как всегда, достался самый тяжелый участок, не сомневался. Но служить в полиции у него не было никакого желания. – Да что вы, командор, – возразил он, – разве вы меня не знаете? У меня же от слов «дисциплина» и «субординация» начинаются припадки неконтролируемой агрессии и нервные подергивания конечностей. Товарищ Фортунато понимающе вздохнул и махнул рукой, приглашая следовать за собой. Кантор подхватил свои пожитки и послушно последовал, сопровождаемый почетным эскортом бравых ребят с повязками. – А что ты собираешься делать в таком случае? – продолжал допытываться доблестный страж порядка. – Уйти в разбойники, как Кайман с приятелями? Или в консерваторию решил поступить? – Шутите, – ухмыльнулся Кантор. – Я ее окончил с отличием. Как он и предполагал, это сошло за особо остроумную шутку. – Ага, – ухмыльнулся в ответ командор. – И гитара все эти годы была зарыта в огороде. Или у тебя там разобранная винтовка? – Нет, там действительно гитара. Я встретил в Галланте давних знакомых товарища Пассионарио, которые еще помнят времена его бардовского прошлого. Это его гитара, и меня попросили ему передать. – Кантор, ты шутишь? Товарищ Пассионарио теперь король! Как ты намерен к нему попасть? – Думаю, когда он узнает, что я здесь, он сам захочет меня видеть. А что поделывает Амарго? – Да, как и прежде, непонятно что. Он теперь какой-то особый советник его величества… Ты его тоже хочешь видеть? – Не особенно, но если к королю можно попасть только через него – придется потерпеть. Вы случайно не можете это устроить? – Не знаю… Может быть, через Сура… – Командор подумал, поколебался, словно хотел задать не очень уместный вопрос и опасался, не примут ли его за идиота, но все-таки решился. Вопрос оказался действительно идиотским. – Э-э… Кантор, ты можешь не отвечать, если что не так, но уж больно интересно… Тут одни говорят, что вы с его величеством сводные братья, а другие – что Амарго твой отец. Что из этого правда? Кантор оглянулся на эскорт, наклонился к уху доверчивого командора и таинственным шепотом сообщил: – Брехня это все. На самом деле Амарго мой внук, а Пассионарио – племянник. А мне полторы сотни лет, я маг и чистокровный эльф, только скрывал это из соображений конспирации. Даже уши пришлось хирургическим путем закруглить, чтобы никто не догадался. – Здоров же ты врать… – вздохнул Фортунато и больше глупых вопросов не задавал. Однако по честному лицу бедняги еще долго было видно, какие чудовищные сомнения его гложут. Он здорово изменился со дня их последней встречи. И без того миниатюрный, еще сильнее исхудал, глаза на осунувшемся лице казались несоразмерно огромными, и отросшая челка больше не падала на них, а была аккуратно зачесана назад. Голову охватывал тонкий золотой обруч – то ли заменитель короны «на каждый день», то ли просто украшение. Новая прическа придавала старому приятелю вид благородный и элегантный, но оставляла на виду уши, весь этот вид портившие. Ибо одно было обычное человеческое, а второе нахально вспарывало острым кончиком гладкую волну волос, вырываясь на волю, и как будто дразнилось: «Что, хотели короля настоящего, приличного, как у людей? А фиг вам, раздолбаям, приличного! Берите что есть. И не смотрите, что плакса, лентяй и уши у него разные, – зато настоящий!» Король был чем-то обижен, возмущен и крайне недоволен, но Кантор все равно рад был его видеть. Одно это ухо стоило затраченных усилий и двадцати минут в роли публичного посмешища. Добиться аудиенции у его величества Орландо II могло показаться сложной задачей только злодею с нечистой совестью или человеку, полностью лишенному фантазии. Кантор никогда не страдал косностью мышления и почтением к условностям. Кроме того, он прекрасно сознавал истинную мощь своего голоса и не сомневался, что, если достаточно долго поорать под окнами дворца, вполне реально будет увидеться с Плаксой без длительных согласований аудиенции. Неодобрение, откровенный упрек и подозрения в умственной неполноценности, без труда различимые во взглядах стражников, которые сопровождали его в королевские покои, волновали Кантора меньше всего. Если человек добивается цели, значит, способ действенный, а как это выглядит со стороны – значения не имеет. Любимый вождь и идеолог, как и его подданные, почему-то отнесся к оригинальному методу Кантора без должного чувства юмора. Едва охрана покинула помещение, повинуясь трижды повторенному приказу охраняемого величества, гость был приветствован весьма своеобразным образом: – Кантор, ну ты и скотина, ну и хамло, мозги у тебя и раньше были как хижина гоблина, перекошенные и продуваемые всеми ветрами, а после контузии вообще отказали! Орландо II изволил гневаться. Его царственные очи грозно сверкали, тонкие эльфийские брови сурово хмурились, рожицу перекосило, и даже острый кончик непарного уха нервно подергивался, как у кошки. – Мозги у меня есть, – убежденно ответствовал Кантор, весьма далекий от священного трепета перед королевским гневом. – У меня совести нету. А еще времени на обивание порогов. – Вот уж врать-то не надо! – возмущенно фыркнул король Мистралии, попутно запихивая в рот конфету для успокоения растрепанных нервов. – Куда это ты так торопишься, что у тебя времени нет? Времени у тебя три телеги и еще маленькая корзинка, так как ты все равно еще не знаешь, куда податься и чем заняться. Садись, зараза бесстыжая… Кантор послушно опустился на резной стул и объяснил: – Времени у меня нет оттого, что Амарго в любой момент может узнать о моем появлении. А как только узнает, тут же возжелает прочесть мне воспитательную лекцию и заняться обустройством моей непутевой жизни в свете собственных представлений о том, что для меня лучше. А я не хочу. – Ага, – с обидой в голосе добавил Орландо, – и в свете своих представлений о том, что лучше для тебя, ты без зазрения совести роняешь ниже плинтуса мой королевский авторитет, по которому и так только самые ленивые еще не потоптались… – Неправда, – не смог смолчать Кантор. – Тебя все любят, и никто о тебе плохо не отзывается. Я сегодня по городу потолкался, послушал, что народ говорит. – Что говорит народ, я и сам знаю, – огорченно махнул рукой Плакса. – Слышал в обоих смыслах. А вот ты бы послушал, что говорят люди более грамотные… – Равняться на Шеллара – верный способ заработать упадок сил и духа плюс длительную депрессию. Плюнь. Мозги нормального короля – его советники, министры, придворный маг и тому подобное. Третья по счету конфета оказала наконец необходимый целебный эффект, и уже почти успокоившийся король Мистралии вспомнил, что правила гостеприимства относятся даже к такому нахалу, как Кантор. – Ужинать будешь? – Если с тобой за компанию, то да, а если один – то не надо. Я не так уж голоден и не есть сюда пришел, а тебя повидать. Расспросить, как ты, что у тебя тут, как все… что о ком слышно… соскучился, одним словом. – Тогда пойдем в столовую, хоть кофе попьем. Как жаль, что я не могу с тобой выпить по-человечески! А так хочется… – Мне тоже, – печально поддакнул Кантор. – Но я теперь вроде как ты… Выпить иногда хочется, но как подумаешь, что из этого выйдет, так дешевле получается воздержаться. А зачем обязательно в столовую? И тут бы сошло. Орландо вздохнул, и это у него получилось почти жалобно. – Придворный этикет, мать его… Не положено… – Да ты здесь король или хрен собачий, как изволит выражаться твой ортанский коллега? Он, между прочим, где желает, там и пьет, и коньяк у него в сейфе среди государственных бумаг хранится. – Ну что касается сейфа, то я траву именно там и храню. А вот с этикетом тут другое дело… получается, я должен даже в этом подавать пример подданным и символизировать незыблемость старых традиций… Убей не помню, действительно ли дядюшка каждый раз перся в столовую, чтобы выпить кофе, но советники и придворный маг уверяют, что так надо… – А кто у тебя придворный маг? – Пока никого не нашли, временно уговорили… угадай кого? У Кантора тихонько екнуло под ребрами. – Неужели… ты хочешь сказать… он вернулся? – Да нет. – Грусть и сочувствие в нечеловеческих глазах короля Орландо были столь же искренни, как и недавнее возмущение. – Твой отец не возвращался. Я другого товарища имею в виду. Ты его тоже очень хорошо знаешь. Помнится, даже обещал по шее настучать за художества в «Лунном драконе». – Казак? – потрясенно переспросил Кантор. – При дворе? Да какой чудотворец сумел его сюда заманить? – Представляешь, оказывается, он мэтру Истрану не то услугу задолжал, не то желание проспорил… а тот и воспользовался. Теперь каждый день мой придворный маг то меня строит, то с министрами цапается. – А с ними-то из-за чего? – Из-за народа, из-за чего же еще. Из-за любимого своего бесценного простого народа. Ты ж знаешь Казака, вечно ему кажется, что этот самый народ все обижают, обманывают и обдирают. – Хм… Тебе, конечно, виднее, ты десять лет изучал жизнь «простого народа» изнутри, так сказать… но мне кажется, что Казак прав. Тебя там, как и прочий народ, обижали, обманывали и обдирали. – Это верно, – печально кивнул скиталец, поправляя золотой обруч на лбу. – Но сам народ в «обижании» участвовал на равных правах с прочими сословиями. Поэтому я не склонен его идеализировать. А мой придворный маг склонен, причем сильно, потому как его не обижали. Обидишь такого, как же. Подойди ближе, телепортом пойдем. Кантор хотел было проехаться насчет обленившихся королей, которые пешком ходить разучились, но, к счастью, не успел. К превеликому счастью, иначе стыда бы набрался на годы вперед. Но кто ж знал?! Тактичные товарищи, которые навещали Кантора в Вийонском лесу, ни словом не обмолвились о недостаче королевских конечностей. Орландо выбрался из кресла, опираясь одной рукой о стол, а другой – на инкрустированную трость, и встряхнул обрубком ноги, расправляя смявшуюся штанину. – Одни неудобства с этой ногой, – пожаловался он. – Ухо отросло за луну, а она еще луны четыре расти будет. И как нормальные люди без ног живут? Кантор пожал плечами: – Если не ждать, когда она вырастет, то можно привыкнуть. Если так уж интересно, спроси Бандану. Где он сейчас? – Понятия не имею, где он, но точно знаю, что ногу ему не отрезали. Серый туман телепорта окутал собеседников, застелив королевский кабинет. Когда же туман рассеялся, Кантор не удержался от смеха. Они находились на давно обжитой скале вождя и идеолога, а рядом стоял письменный стол, случайно попавший в телепорт. – Незыблемость традиций налицо. Телепортироваться ты так и не научился. – Да ну тебя, – ничуть не огорчился товарищ Пассионарио, беззаботно махнув рукой. – Сам и виноват, между прочим. Я промахиваюсь, только когда волнуюсь, а разволновался именно от радости, что тебя увидел. Тут даже удобнее. Кофе, конечно, сюда не подадут, но зато никто не побеспокоит. Садись вот на стол, а я на свой любимый камушек пристроюсь, так по нему соскучился… – Он пристроился на упомянутом камушке, воровато огляделся и полушепотом неуверенно предложил: – А может… того… по косячку? За встречу? – Я на тебя хотел посмотреть, – не поддался на провокацию Кантор, – а не на фиолетовых гоблинов или вертолеты. Рассказывай, что тут в мире делалось, пока я в лесу куковал. – Да собственно… я сам всего луну как переехал… Хреново быть королем, вот что я тебе скажу. – А ты что, раньше не знал? Или ты на Шеллара не насмотрелся? – У него это как-то все легко и быстро выходит… Правда, чего ты скалишься, я сам видел! Он эти все бумажки поганые наискосок прочитывает и лихо так чирк-чирк… – Балда! Он их прочитывает внимательно и точно знает, что черкает! Просто у него это выходит лихо, потому что он читает быстро и считает в уме быстрее, чем его казначей на счетах! Лучше б ты за Александром понаблюдал, честное слово… Только не на колеснице, а вот так же, с бумажками. – Ну не довелось. А королем быть действительно нудно и тошно. Я теперь знаю, откуда берутся тираны. От такой работы запросто можно озвереть. И зачем я согласился? Думаешь, оттого, что в Мистралии реставрировали монархию, жить стало лучше? Как бы не так. Две партии до сих пор воюют, потому как им начхать, кто у власти: по их разумению, там должны быть только они. Еще две согласились на монархию, но их не устраивает моя персона. Меня уже и самозванцем объявляли, и ортанской марионеткой, и вопили, что я не имею права наследования как внебрачный племянник… Откопали даже где-то древний закон, гласящий, что калека не может быть королем. Кантор ухмыльнулся: – Бедняги не знали, что по юридическим вопросам тебя консультирует Шеллар? – По вопросам наследования действительно консультировал. А мудрецов, обозвавших мое величество калекой, взяли в оборот ребята Сура. За оскорбление королевского достоинства. Оппозицию надо периодически пороть, чтобы не наглела. – Плакса, – сказал вдруг Кантор неожиданно даже для самого себя. Опять внутренний голос влез? Или слова вперед мыслей поспели? – Если ты в силу каких-то государственных соображений придешь к выводу, что стране необходим Кастель Милагро в рабочем состоянии… Я убью тебя сам. – Подобная пакость существует в любом государстве и действительно необходима, если ты не знал. Но Кастель Милагро сгорел дотла и восстановлению не подлежит, так что можешь быть спокоен. – Уважаю, – коротко кивнул Кантор. – Да я-то что, я в больнице валялся, это Амарго тут все разнес. – Я о нем и говорю. Он когда-то поклялся уничтожить эту лавочку, чтобы и следа не осталось. Приятно, когда люди держат слово. Хотя, может, и следовало сделать там музей. Орландо II отвернулся и мечтательно уставился в небеса. – Зачем оставлять потомкам искушение? – Ну, потомкам, может, и не надо, а я вот хотел туда сходить. – Кантор, я знал, что ты больной на голову, но не думал, что в число твоих недугов входит еще и мазохизм. – Это другое, – резко возразил Кантор, не зная, как объяснить. – Что именно? – А разве тебе никогда не хотелось чего-нибудь подобного? Когда ты вернулся в свой родной дворец, разве не посещало тебя желание, например, сбегать на угловую башню и еще раз прыгнуть с нее, вспорхнуть птицей, раскинув руки, и медленно парить над тем местом, о которое ты шмякнулся семнадцать лет назад? Или навестить тот каменный мешок, откуда тебя достали за пару лун до памятного полета с башни? – …И увидеть, что это не так страшно, как запомнилось? Да нет, ты знаешь, пример немного неудачный. Много всякого со мной случалось, но все это благополучно осталось в прошлом и никогда не преследовало меня по ночам. У эльфов психика немного иначе устроена. Подобные переживания не заползают в подсознание и не таятся там годами, как у людей. Все плохое стекает, как весенняя вода по склонам, уходит в землю, и исчезает, и никогда не возвращается. Мне не нужна оригинальная психотерапия, которую ты так наглядно описал. Но в целом я понял, что ты имел в виду. Если для тебя это так важно, сходи, по руинам пошастай. – Может быть, – уклончиво отозвался Кантор, уже сожалея, что не додумался промолчать. Теперь получается, Плакса крут и несокрушим, а он – слабак и нытик с тонкой душевной организацией. Лучше всего было бы перевести разговор на другую тему, но вопрос вертелся на языке, и Кантор опять не удержался: – А у Мафея оно тоже, как и у тебя, получается? Пассионарио помрачнел: – Вот как раз Мафей, к сожалению, эту полезную черту не унаследовал. Он все переживает эмоционально, как эльф, и долго, как человек. Три луны прошло, а он до сих пор не успокоился, то себя винит, то отомстить рвется… – А ты бы забыл? – Можешь считать меня гадом последним, но действительно забыл бы. То есть помнил бы, конечно, но страдать бы скоро перестал и уж за три луны точно бы успел влюбиться заново. Да ты себя вспомни. Вроде и человек по всем статьям, а сколько времени прошло между похоронами Мэйлинь и твоей следующей любовью? Кантор скрипнул зубами: – Это у вас, королей, особая манера такая – бить по больному? – Извини, я не хотел тебя обидеть. Просто для наглядности. – Спасибо, все было очень наглядно и доступно. Правда, некоторые умудряются при этом еще и тактично, но королям, видимо, не подобает… – Кантор, перестань, я же извинился! Хотя, возможно, и не следовало бы. За то, как ты поступил с Ольгой, тебе по шее надо надавать, а не извиняться. Даже не спросил, как у нее дела! – Я и так знаю. У нее все в порядке. С Карлосом они душевно сработались, театр ей корона финансирует, и еще у нее новый парень. Говорит, хороший и ей нравится. Ты мне лучше скажи, как вышло, что она познакомилась с моей мамой? – Маэстрина Аллама сама так пожелала. До нее дошли слухи об Ольге и ее проклятии… – Каким образом они могли дойти? Признайся, ты растрепал? – Не я. Наверное, Пуриш. Он явился в компании твоей матушки, и они вместе желали повидать Ольгу, так что, скорее всего, он. Кстати, Ольга говорила, что он о тебе расспрашивал. Вот так свяжешься с его величеством Шелларом, потом неприятностей не оберешься, недовольно подумал Кантор, вспомнив причину, по которой господин Пуриш заинтересовался его персоной. – И как много он узнал? – Немного. Ольга ничего ему не сказала, отослала ко мне. А я тоже дурака повалял и отмазался. Посоветовал у Шеллара узнавать. – Молодец, так им обоим и надо. – Злой ты. О чем мы говорили, когда ты меня перебил с этим Кастель Милагро? – Об оппозиции, – ворчливо подсказал Кантор, – которую нужно пороть. Ты сам до этого додумался или Шеллар подсказал? – Ты бы знал, насколько он был прав! Я даже не думал, что наши «борцы за свободу» настолько лживы, лицемерны и корыстны! Что они не удовлетворятся даже самым законным на свете королем, если он не их человек! Когда я должен был в первый раз публично выступать, мы чуть не поругались с Шелларом. Он мне такие меры безопасности предписал, что просто перед людьми стыдно. Я-то, романтик бестолковый, думал, он перестраховывается. Так и не послушался бы, но его поддержали мои верные министры и все придворные маги. Сделали, как он советовал: за кафедрой поставили фантом, а сам я сидел неподалеку невидимый и говорил свою речь. Так что ты думаешь, в этот бедный фантом стреляли раза четыре! – Все-таки Шеллар – голова! – не удержался от восхищения Кантор. – Готов спорить на щелбаны, что инцидент использовали по полной программе как повод для расправы с оппозицией? – Ну да, разумеется, потому и партий только шесть осталось, и две из них в подполье ушли. Но знаешь, по мне, так те две, что работают «цивилизованными методами», доставляют больше неприятностей, чем воюющие. Тех мы все равно рано или поздно истребим, а эти останутся и будут мне кровь портить еще долго. Да, кстати, ты бы поговорил с Гаэтано, а? Он до сих пор уверен, что народ в его лице обманули, облапошили и в морду плюнули. Он так и полагает, что принцем был ты и ты погиб в Кастель Агвилас. Меня же, по его мнению, либо подсунули в последний момент, чтобы как-то спасти ситуацию, либо с самого начала планировали посадить на твое место, устранив тебя предварительно. Почтенный граф разругался со всеми, с кем только мог – со мной, с Амарго, с Суром и Борхесом, – и гордо ушел, оскорбленный в лучших чувствах. Теперь к нему каждый день ходят с заманчивыми предложениями представители всех партий оппозиции, обещая чуть ли не мое место. Он пока что вышвыривает пинками всех этих агитаторов, так как считает их предложения бесчестными и недостойными дворянина. Но когда-нибудь или его все-таки уговорят, или же он создаст собственную партию, в любом случае получается нехорошо. – А я тут чем могу помочь? Если старик из ума выжил, так он и мне не поверит. Пусть бы с ним Шеллар поговорил, короля бы Гаэтано послушал. – Да тоже как-то не в тему, я же тебе говорил уже об «ортанских марионетках» и «вмешательстве во внутренние дела»… И еще та история с опоздавшей подмогой… Сур воспринял это как само собой разумеющееся, а вот Гаэтано и Борхес до сих пор считают, что Шеллар поступил недостойно короля, навеки потерял их уважение и собственную честь… Хоть публично не высказываются, и на том спасибо, но… ты же понимаешь, Шеллар для Гаэтано теперь не авторитет. – Ну, пусть Казак подтвердит, он же при дворе служил, тебя до первого переворота лично знал, и репутация у него самая та. Все же знают, что этого человека нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни запугать. – Да ты что! – горестно вскинулся замученный проблемами король. – Они друг друга терпеть не могут! Гаэтано, повернутый на своей родовитости, и Казак с его пылкой любовью к народу! Представляешь, что будет, если их свести? Кантор подумал и сделал вывод: – Как раз то, что тебе и нужно. Гаэтано навсегда прекратит создавать тебе проблемы, потому что если они сцепятся… – Да ну тебя!.. Вы что, с Шелларом сговорились? Он мне то же самое советовал! Не хочу я так! Рука не поднимается! Пять лет верой и правдой… Он даже сейчас остался честным! Понимая, чего это может ему стоить, сказал все, что думал, в глаза! Не могу я после этого убийц к нему послать! Жалко дурака старого! – И я, значит, должен его переубедить. Меня тебе не жалко. – Ага, как орать под окнами хамски и непочтительно, так мы приятели, а как помочь – так тебе уже и трудно! – Ну, хорошо, хорошо, поговорю. Но ничего не обещаю. – Спасибо! – искренне поблагодарил товарищ его величество и вдруг спохватился: – Кстати, о титулах и прочем… хорошо, что я вспомнил… Что с твоим имуществом делать? Поедешь или как?.. – С каким имуществом? – Ну, как, замок, земли… Там, наверное, бумажки какие-то надо написать и подписать, все такое… – Послушай, оставь ты этот замок родственникам. Мне он не особенно нужен, да и под каким видом я туда явлюсь? – Кантор, – осторожно, как не совсем нормальному, напомнил Орландо, – война закончилась. Мы больше не бегаем от тайной полиции, и нам не надо прятаться и скрывать свои персоны. Ты можешь спокойно, ничего не опасаясь, называться собственным именем и владеть своим замком. Тем более что родственников твоих по отцовской линии не осталось, всех война прибрала. Последняя тетушка скончалась год назад, и после того замок Муэреске президент кому-то из своих пожаловал. А теперь он вроде как ничей получается. Новоиспеченный владелец замка досадливо сплюнул: – Плакса, ты дурак или все-таки травки пыхнул, когда я не смотрел? По-твоему, я теперь должен открыться, назваться и всем объяснить, что со мной случилось? А потом еще доказывать, что я не самозванец? Ты еще помнишь, почему я отказался от имени? Разумеется, он помнил. Смутился, нахмурился, поджал губы и с минуту молча рассматривал высохшую травинку под ногами. Потом так же молча закурил и, не поднимая глаз, произнес: – Нет проблем. Я могу просто пожаловать тебе замок и земли, как жалуют все короли своим верным вассалам. Разве ты не заслужил? – Не знаю, заслужил или нет, но не представляю, что я со всем этим буду делать? – Да то же, что и прочие несведущие в хозяйстве дворяне. Посадишь управляющего и распорядишься, сколько денег он тебе должен будет присылать, а сам делай что хочешь. Кстати, а что именно ты хочешь делать? Какие у тебя планы? И вообще, почему я тут все рассказываю, а ты, хитрая морда, помалкиваешь? Хоть бы объяснил толком, что с тобой стряслось и как твое здоровье! – Да никак, – поморщился Кантор. – Сам же видишь. Руки-ноги в порядке, а голова – хоть отруби… Не хочу я об этом. Надоело. Достало. Три луны каждый день докладывать о своем самочувствии – оно кого хочешь достанет. – Ты еще жалуешься? – Товарищ король скорбно закатил глаза. – А если бы ежедневные сводки о твоем самочувствии расклеивали по столице и оглашали на площадях? – Сочувствую. Но, тем не менее, эти разговоры о моем здоровье вызывают внеочередной приступ головной боли. Давай о чем-нибудь другом. Или о своем здоровье поведай. – Да мне-то что, у меня же все восстанавливается. Самое смешное, нас, как всегда, угораздило одновременно. Амарго окончательно уверился, что мы все-таки братья, и любые попытки переубедить отметает с таким же тупым упорством, как и Гаэтано. – Так, может, они братья? – мрачно ухмыльнулся Кантор. – Блестящая мысль. Я передам Амарго. А что имеется в виду под внеочередным приступом? Они у тебя что, по очереди как-то строятся? В одно и то же время? – Нет, в разное. Но строго через день. У тебя знакомого некроманта нет? Хочу на проклятие провериться. – Могу коллег поспрашивать. Действительно странно, у нормальных больных так не должно быть… А что Жюстин сказала? – То же самое. Что так не должно быть. Да я и сам чувствую. Оно по-разному болит, и лекарства нужны разные… Тьфу, да ну его, нашли о чем поговорить! – Хорошо, давай о другом. Я, помнится, интересовался, какие у тебя планы на будущее. – Никаких. – Что, совсем? – Совсем. Просто хожу, смотрю, думаю, чем заняться… – Ох, Кантор… – Орландо сочувственно покивал. – Чем же ты сможешь заняться с больной головой? Может, все-таки поедешь в свой родовой замок? Отдохнешь, подлечишься? – И тихо сдохну со скуки. Не хочу я ехать в глушь на природу. Я только что оттуда. Три луны в лесу просидел. – Торо передал тебе гитару? – Да. – Играл? – Тебе-то что? – Одну мысль хочу проверить. Пожалуйста, скажи честно. Только не выдумывай отговорок, что это не игра, а безобразие или что ты играть разучился. Можешь даже не говорить, играл или нет, но скажи честно: хотелось? – Какая может быть музыка, когда рука плохо действует, да еще после стольких лет перерыва? Так, технику гонял, гаммы, арпеджио, упражнения для начинающих, всякую ерунду. Но если честно, то хотелось. Что-то сыграть, напеть из старого. И новые образы иногда возникали. Урывками, вспышками, сами собой. Только ни разу не удалось их поймать и закрепить. – Вот. Это я и хотел узнать. Кантор, пожалуйста, никуда не девай свою гитару и не расставайся с ней, а если захочется что-то сыграть – ни в коем случае не одергивай себя, не вспоминай, что разучился. Как сможешь, так и играй. А то ведь… – Что – а то? – раздраженно перебил Кантор, очень не любивший слушать поучения. – Да сгоришь к едреным демонам, – просто и обыденно пояснил бывший ученик и вдруг хитро усмехнулся при виде замешательства собеседника: – А ты сам не чувствовал? Я так и знал, если тебе не сказать – не почувствуешь. Слишком уж ты привык к своей новой шкуре, вжился, прирос… А Огонь пока маленький, тихий, еле теплится, со стороны видно, а почувствовать, наверное, сложно. Особенно если намертво себя убедил, что это невозможно. Кантор не стал делиться с товарищем давними подозрениями, рассказывать о неожиданных вспышках одиноких аккордов в начале лета и описывать вчерашнюю сцену в «Трех струнах». Пусть думает, что он один такой умный и, кроме него, никто и не догадывается. Только кивнул коротко и уточнил: – Давно? – Что именно? – Давно это у меня? Или прорезалось, когда в очередной раз по башке получил? – Давно. Не могу сказать точно, потому что все шло очень медленно и постепенно. Сначала искры вспыхивали, потом тлеть начало… И каждый раз, только соберусь сказать – а оно уже погасло. – А сейчас? – Сейчас – не гаснет. Аккуратно горит, ровно, как спичка. Слушай, Кантор, а давай вместе, а? В две гитары, как раньше? Ну, хоть немного? Я так скучаю по тем временам… – Да я гитару в камере оставил. – В какой камере? – В тринадцатом участке. Гостиницы в нашей благословенной столице отчего-то переполнены, одноместных номеров вообще нет, шум, гвалт, девки проходу не дают, а я хотел спокойно отдохнуть, чтобы меня никто не беспокоил. Добрейший командор Фортунато мне по дружбе сдал пустую камеру недорого на пару ночей. А потом я, может, переберусь в обитель святого Сальвадора Утешителя, если товарищ Торо мне также по старой дружбе угол выделит. – Вот чудак, да неужели у меня во дворце для тебя свободного угла не найдется? – А с чего ты решил, что я буду его там искать? Вашими дворцами я уже сыт по горло, хватит с меня. Ни войти, ни выйти, а шумно и суетно, как в гостинице. – Ой, золотые слова! – с чувством произнес у него за плечом полузабытый голос. – Правильные. От этих дворцов одни неприятности. Ну не сукин ли ты сын, ваше величество? Что ж ты делаешь, трясця тебе в печенку? – Вот об этом я и говорил… – тоскливо вздохнул Орландо, сморщившись, словно зеленый апельсин раскусил. – Вот так со мной обращается мой придворный маг… – А уважение, между прочим, сначала заслужить надо! – продолжал разоряться бедный Казак, вкладывая в воспитательный процесс все свое отношение к принудительной работе. – Если хочешь, чтобы тебя люди уважали, надо и людей тоже уважать! А ты ни охрану свою не уважаешь, ни коллег… – Ой, я же совсем забыл! – испуганно охнул король Мистралии и резво вскочил с камня, зависнув над столом. – У меня же встреча с Александром, Элвисом и Пафнутием! Мы ж собирались подписывать соглашение о борьбе с пиратством… – Ты его хоть прочитал, бездельник? – Видимо, придворный маг успел изучить своего монарха и отлично знал, чего от него можно ожидать. Кантор так и не нашел в себе сил обернуться, не будучи уверен, сможет ли остаться не узнанным, но отчетливо услышал, как Казак шумно принюхался. Хм, правильно сделал, что отказался от королевского предложения насчет «по косячку»… иначе сейчас его величество Плакса еще и за это получил бы… – Ну, почти… – замялся Орландо. – Я не успел… Ну не ругайся при подданных, неудобно же… – А международное мероприятие срывать, значит, удобно? А охрану вот так подставлять – удобно? К тебе привели неизвестно кого, орущего под окнами, а потом ты пропадаешь из кабинета! Представь себе, что сейчас делается во дворце! – Как это неизвестно кого? Дон Аквилио его знает! И половина охраны знает! И чего было переполох поднимать? – Значит, с ним общалась не та половина! И ты должен был обратить внимание! Ты ж король, хай тебе сто чертей в… Нет! Нет! Только не реви! Ты что?! Смеяться будут! Быстро утрись и назад во дворец! И попутно подумай, что ты будешь объяснять иноземным делегациям. – Да правду скажу, – шмыгнул носом обиженный король. – Александр этого товарища тоже хорошо знает, он поймет. Пафнутий все равно промолчит. А что подумает зануда Элвис, мне наплевать! Казак наконец обошел стол, загораживающий обозрение, и получил возможность пристально и подробно обозреть «неизвестно кого, орущего под окнами». Судя по тому, как расширились от изумления его вечно прищуренные глаза, худшие опасения Кантора были не напрасны. Кто б сомневался… Конечно, узнал… – Здравствуй, Казак… – негромко произнес разоблаченный гость, честно пытаясь изобразить улыбку. – Что, не ожидал? – От зараза! – Подневольный придворный маг быстро оправился от удивления и явно вознамерился предъявить вновь обретенному приятелю какие-то претензии. – Я ему, значит, цветочки принес на развалины Кастель Милагро, за упокой души его грешной помолился, а он, паскудник, сидит тут живехонек и короля от державных дел отвлекает! От же ж, надавать бы тебе подзатыльников, чтоб знал! – Не надо ему подзатыльников! – испуганно вмешался Орландо. – Он и так контуженый! Казак пристально всмотрелся в Кантора и с сожалением согласился: – Это точно, ни подзатыльников теперь отвесить, ни горилкой угостить… Совсем хлопец расхворался. Да еще и проклял кто-то. – А снять как-то можно? – Ты что, до сих пор здесь? А ну немедленно во дворец! Тебя люди ждут! – А вас тут оставить? – Потом за нами вернешься. – Ты что! – спохватился Кантор. – Он же забудет! – Это верно, – согласился Казак. – Тогда придется отправляться всем вместе, и меня обязательно затащат потрепаться с прочими придворными магами. Ты подождешь? – Подожду, – кивнул Кантор, втайне надеясь, что хоть этот переселенец своими нетрадиционными методами сумеет обнаружить неуловимое проклятие. Ждать все же не пришлось. Придворные маги морских держав, которым этикет предписывал оставлять своих королей наедине во время подобных мероприятий почему-то выказали единодушное желание поздороваться с Кантором и спросить, как дела. Кантор едва успел шепотом предупредить Казака о своем нежелании раскрывать инкогнито. О том, как ему неприятно толковать о своем изрядно потрепанном здоровье, он предупредить не успел. Первым делом все четверо по очереди перелапали многострадальную голову товарища Кантора и высказали четыре разных версии диагноза. После чего Силантий засомневался и признал, что он может ошибаться, так как пятая стихия – не его специальность, а Казак принялся высмеивать Морриган, обвиняя в некомпетентности. Метресса не осталась в долгу, и взаимные комплименты продолжались, пока не вмешался Хирон. Так же как это произошло когда-то с Кантором и Джоаной, кентавр поставил между ссорящимися коллегами свой самый мощный щит и посулил повесить «завесу безмолвия». Видимо, этот метод у него был универсальным на все случаи жизни. Затем обстоятельно аргументировал свою гипотезу и еще с четверть часа препирался с Казаком, который нашел в ней с полдюжины слабых мест. В результате ученые мэтры остались каждый при своем диагнозе, но все четверо сошлись на перечне показаний и противопоказаний. Перечень в точности повторял то, что рекомендовала Жюстин, так что ничего нового Кантор из него не почерпнул. Затем господа магистры принялись искать возможное проклятие. Морриган авторитетно заявила, что никакого проклятия нет, и Казак опять начал над ней насмехаться… Тут уж Кантор не выдержал и невежливо перебил обоих. – Действительно, коллеги, – поддержал его Хирон, – не будьте детьми. Если вам уж так необходимо ссориться при каждой встрече, то хотя бы не делайте этого при посторонних. Казак, мы тебя внимательно слушаем. Как и подозревал Кантор, его необъяснимая головная боль действительно была следствием проклятия. И наложил его некто, кому товарищ, в свою очередь, причинил такую же боль. А чтобы избавиться от этой мороки, надо… Тут Казак расхохотался, коллеги начали его стыдить, а Кантор почувствовал желание огреть благодетеля чем-нибудь увесистым, чтобы не издевался. – Ой, господа, если б вы знали то, что знаю я, вы б тоже смеялись, – выговорил наконец придворный маг Мистралии и, продолжая хихикать, сообщил: – А чтобы проклятие снять, тебе, хлопец, придется жениться! Морриган тихонько прыснула в кулак, наглядно продемонстрировав бедному проклятому Кантору, что напрасно он надеялся остаться не узнанным. Зато простодушный Силантий невинно поинтересовался, что здесь такого смешного. Все когда-нибудь женятся. – Все равно на ком? – уточнил Кантор, еще надеясь, что ситуацию можно как-нибудь исправить с минимальными потерями. – В том-то и дело, что не все равно, – перестал смеяться Казак. – Тебе надо найти именно ту девушку, которая незадолго до тебя, в тот же день, точно таким же способом обидела проклинавшего. – А кто он? – А я откуда знаю, кто он и он ли это вообще? Может быть, и она. Вспоминай, кому ты мог сделать больно, и выясняй, кто из этих людей тебе зла пожелал. Может, оно тебя простит да само скажет, где невесту искать. – Это не я! – категорически заявила Морриган. Кантор отогнал шальную мысль, что прокляла его Ольга, и в невесты ему суждена какая-то из придворных дам, у которой хватило ума доставать расстроенную переселенку злорадными комментариями. – И все? – уточнил он затем. – А что ты еще хотел? – Других проклятий нет? – А сколько их тебе требуется, чтобы почувствовать себя достаточно несчастным? – продолжал зубоскалить Казак. – Там точно нет ничего о женщинах? – Это в каком смысле? – подозрительно прищурился специалист. – Например, что я приношу им несчастье или вроде того. Казак немного подумал, пристально всматриваясь в глаза Кантора, и недоуменно пожал плечами: – Какой дурень тебе эту ерунду сказал? – Не я! – опять высказалась Морриган. Если бы гостей не позвали в этот момент их короли, окончившие свои государственные дела, Морриган с Казаком опять поцапались бы. Странный он все-таки, чем ему не понравилась красавица демонесса, что он ее святой водой вздумал облить? Когда все официальные гости распрощались и удалились, Плакса со своим придворным магом все-таки затащили Кантора на ужин, который постепенно превратился в вечер воспоминаний. Хотя все трое оставались безобразно трезвыми, ибо Казак не пожелал пить в одиночестве, атмосфера за столом царила такая, будто они подвыпили. Во всяком случае, Кантор именно так себя чувствовал и даже снизошел до того, чтобы поведать старому приятелю свою историю. Пусть даже вся она уместилась в десяток фраз, подобная откровенность раньше не была свойственна скрытному товарищу Кантору. Казак отчего-то жутко расстроился, долго материл каких-то безликих злодеев и столь же долго доставал своего бога вопросом: видел ли он все это и куда он вообще смотрел, старый хрыч? Орландо поспешил разрядить обстановку и принялся вспоминать веселые, беззаботные времена своего ученичества. Его придворный маг с энтузиазмом подключился. Так как с Кантором они дружили в разное время, каждый говорил о своем, оба одновременно дергали его за рукава, и вскоре разговор слился в бесконечное «а помнишь?..». Что отвратительнее всего, Кантор действительно помнил. И от этих воспоминаний стало ему до того грустно, что он даже обрадовался, когда идиллическую встречу друзей прервали известием, что к его величеству опять принесло какое-то официальное лицо. Когда же придворный уточнил, какое именно лицо, Кантор категорически потребовал, чтобы его срочно телепортировали отсюда куда угодно. Или хотя бы вывели из дворца так, чтобы это лицо его не видело. А еще он будет очень признателен, если его величество Орландо не станет делиться новостями с коллегой Шелларом. – Ты тоже обиделся на Шеллара? – помрачнел добросердечный Плакса. – Настолько, что даже видеть его не хочешь? – Нет. Но представь себе, что он сделает, когда узнает, что я здесь. – Что ты как маленький?! – рассердился Орландо. – Можно подумать, он твой враг! Что он тебе может сделать? – Он захочет поговорить! – воскликнул Кантор, и это «поговорить» прозвучало в его устах как предчувствие конца света. Казак ухмыльнулся: – И ты это заметил? Да уж, коли пан судья хочет поговорить, то это и вправду конец света. Ну, пойдем, я тебя выведу. А то наше величество, не дай бог, опять промахнется. – А почему ты его так зовешь? – полюбопытствовал Кантор, когда они выскользнули из столовой и свернули на узенькую винтовую лестницу. – По привычке, – охотно пояснил придворный маг, шустро топоча по стертым ступеням. – Он меня судил когда-то. Два раза. – За что? – А за убийство. – И что? – Да что, казнили меня. – Два раза? – поддел Кантор, полагая, что собеседник шутит, и чувствуя необходимость поддержать его игру. – Нет, один, – усмехнулся Казак. – Ты что, подумал, я шуткую? Это правда. Могу даже рассказать. – Только отойдем подальше от дворца! Чует мое сердце, что не сумеет Плакса скрыть мой визит от Шеллара. Либо сам проболтается, либо Шеллар как-то иначе вычислит. – Если хочешь, я провожу тебя до тринадцатого участка. А хочешь – могу и до обители проводить. По дороге и поговорим. А не хочешь – зайдем куда-нибудь да хоть кофию выпьем, раз уж из тебя собутыльник никакой… Кантор подумал, что в этом городе его ничто больше не держит и можно отправляться дальше, но вовремя вспомнил, что обещал навестить Гаэтано. А еще надо бы действительно оформить бумаги на владение папиным замком, все же какой-то стабильный доход… – А у тебя есть время? – уточнил он. – А то ты Шеллара не знаешь! Во-первых, нашего непутевого недоросля можно смело оставлять в его обществе, ничему плохому не научит. А во-вторых, если пан судья затеял разговор, то это надолго. Так что время у меня есть. Казак сдвинул набок свою неизменную экзотическую шапку, почесал бритый затылок и добавил: – Эх, горилки хочется, как перед смертью, а должность не позволяет! Вот за что всегда не любил эти панские должности… – Тогда пойдем действительно выпьем кофе. В обитель я отправлюсь, наверное, завтра, у меня еще кое какие дела остались. А слишком часто мелькать в участке тоже не хочется, вдруг какое-то начальство забредет, у Фортунато будут неприятности. – А вот нечего казенные камеры сдавать кому ни попадя, как свои собственные! – хохотнул Казак и уверенно повлек приятеля в сторону ближайшей кофейни. |
||
|