"Инжектором втиснутые сны" - читать интересную книгу автора (Бейкер Джеймс Роберт)

11

— Забудь ее, — не раз советовал Нил в последовавшие дни.

Выйдя из госпиталя, я около недели жил в его доме рядом с Океанским парком. Предполагалось, что там я передохну и начну смотреть на все это проще — а в результате вышло так, что у меня оказалось слишком много времени для того, чтобы сидеть без дела и думать. Я принимал эмпирин[324] от плеча и груди, виски «Джек Дэниэлс» от сердца — эта комбинация, как правило, коверкала мои мысли. Но даже совершенно трезвый, я чувствовал себя необычайно горько.

— Будь рад, что дешево отделался, — сказал Нил.

— Что ты имеешь в виду? Что я успел спасти свой член?

— Скотт, ну пойми же ты, наконец, она — порченый товар. Она сама тебе об этом говорила.

— Просто я никак не могу поверить, что она по собственной воле вернулась к нему. Это противоречит всякой логике.

— Может, ей просто нравится получать затрещины.

— Не верю. Чушь порешь. Никто не любит, чтобы его пинали.

— Тогда почему она не ушла от него давным-давно?

Я потеребил нагрудную повязку:

— Она боялась.

— Конечно, женщины сильно отличаются от мужчин.

— Удивительно смелое наблюдение.

— Да нет, я хочу сказать, что есть между ними некоторые биологические различия, поэтому каждый пол реагирует на угрозы по-своему. Я читал статью об этом в каком-то журнале. Когда мужчине угрожают, он либо лезет в драку, либо сматывается. А вот женщины — они как кошки.

— Кошки?

— Ну да. Отступают и ищут, где бы спрятаться.

— Чушь собачья. Они дерутся. Неужели никогда не слышал о кошачьих боях?

— Да, но и прячутся они тоже. Неужели никогда не видел напуганную, сжавшуюся кошку?

— Да где ты вообще эту статью откопал? В «Ветеринэриэн Дайджесте»?

Нил вздохнул:

— Скотт, будь реалистом. Ты провел с ней уикенд. Один уикенд! Неужели ты думаешь, что за один лишь уикенд можно стереть целых двадцать лет? Она никогда не знала ничего другого…

— Теперь знает.

— Слушай, время от времени люди предпочитают оставаться там, где они привыкли жить, и неважно, насколько эта обстановка их угнетает — но неизвестное пугает гораздо сильнее.

— Нил, ты прямо как эта убогая Джойс Бразерс.[325]

Может, если ты нацепишь облегающую белую блузку с ворохом рюшечек у ворота…

— Я говорю тебе, как оно есть на самом деле, — и на этом он не закончил. — Слушай, я ведь понимаю, почему тебя так тянет к ней. Я хочу сказать, она по-прежнему классная девчонка, как ты и говорил…

— Классная девчонка? Да это слово ушло вместе с Джимми Хендриксом. Ты что, все еще в семидесятом году живешь? Как бы то ни было, это не просто секс.

— А я и не говорю такого. Давай начистоту — она вызывает определенные психологические реверберации.

— Психологические реверберации? Это что еще за херня? Ты что, в мои личные психиатры подался?

— Ты знаешь, о чем я.

Да, знаю, но если он скажет еще что-нибудь, я вырву у него язык и размолочу его в кухонном комбайне «Cuisinart».

— Скотти, ты все еще слишком молод, чтобы стараться вернуть прошлое. Тебе надо выждать еще лет двадцать-тридцать, когда ты станешь действительно старым и тупоумным. Когда на твоем хаки начнут появляться пятна мочи…

— Да не собираюсь я ничего возвращать. Гребаное было время, все это знают. То, что я в ней увидел, не имеет никакого отношения к прошлому.

— Уверен? Ностальгия обладает огромной эротической силой. Память искажает. Забываешь, какими суетными и скучными были люди на самом деле. И вот, начинаешь романтизировать их…

— Знаешь, Нил, тебе надо бы вести свое ток-шоу по радио. Это не ностальгия. Это была именно Шар, и никто иной, нынешняя Шар — тридцать четыре года, совершенно расхерачена — вот в кого я влюбился. Иллюзий у меня нет.

— Что, совсем?

Я погладил себя по нагрудной повязке:

— Не больше, чем у любого другого.

Он хлопнул меня по спине:

— Ну как бы то ни было, сейчас все уже позади. Конец главы. Переворачиваем страницу.

— Ага, — я сделал большой глоток «Джека Дэниэлса», виски горечью обожгло мне горло. Случалось ли такое когда-нибудь с Миком или Кейтом?[326]

— Именно этим я и занимаюсь. Страницу переворачиваю.

Но страницы слиплись — от моих слез. Их следы оставались на простынях и подушках. Каждую ночь я проливал горячие слезы над чудесной порнографией из глубин моего сердца.

В «Тропикану» я вернулся в конце сентября. Нил встречался с адвокатом Денниса и, не посоветовавшись со мной, принял его предложение оплатить мой счет за госпиталь. Узнав об этом, я пришел в настоящее бешенство, потому что все еще смаковал фотографию Денниса на стене душа в «Фолсоме». Нил тогда сказал мне, что пытаться вытащить наружу то, что произошло на самом деле, ничем хорошим не закончится, а заодно объяснил, насколько тщетны будут эти усилия. Копы прикатили почти сразу после происшествия. Никто не видел, чтобы Деннис или Большой Уилли пытались причинить мне какой-либо вред. В суде их адвокат вообще мог бы утверждать, что они пытались мне помочь, потому что я явно впал в ярость под действием «ангельской пыли»;[327] иначе зачем бы мне проламываться наружу сквозь запертую дверь?

У меня теперь была новая дверь, такая же федерально-синяя, как у всех, только поярче, и еще врезной замок без ручки, и еще расходы — триста долларов по счету. Зато я чувствовал себя в безопасности; я верил, что все закончилось. Они не вернутся ко мне, пока я оставляю ее в покое. Он получил что хотел: его трепещущая певунья вернулась в свою электрифицированную клетку.

Норрайн была классной — великолепная рок-н-ролльная еврейка, нянька-ковбойша. Она снова таскала мне куриный бульон и сэндвичи с языком из «Кентерс». Делала мне массаж спины и приносила перкодан,[328] и мы провели вместе пару ночей, слушая старые альбомы Спейда Кули[329] и развлекаясь в койке — насколько мне позволяли мои травмы. С Норрайн все было ясно и просто. Ни один из нас не принимал другого очень уж всерьез. Она была полностью сосредоточена на своей карьере, и времени на «изнуряющие отношения» у нее не было. Но она была хороша, при всей несочетаемости сторон ее натуры, так сказать — словно Шарлотта Рэмплинг[330] в платье для бальной кадрили в фильме с Джином Отри[331] — и при этом она была умна, и с извращенным чувством юмора. Дни шли, и мы все больше и больше времени проводили вместе.

Как-то ночью мы сидели у подсвеченного бассейна, кроны пальм шелестели под порывами горячего ветра с Санта-Аны, и я рассказал ей историю Черил Рэмптон. Рассказ занял немало времени. Когда я говорил, ветер усиливался; он с силой налетал на синие тенты-зонты, пока, наконец, портье — молодой парень с неряшливой бородкой, которая, как он считал, делает его в глазах сексуальных молодых жиличек Томом Уэйтсом — не пришел и не закрыл эти зонтики. Тогда я извинился и поднялся к себе, чтобы отлить: мы на двоих уговорили полдюжины рома «Carta Bianca». Я был рад, что Норрайн все еще сидела на месте, когда я вернулся.

Я не очень понимал, как она отнеслась к моей истории. Насколько было видно, лицо у нее было серьезным. Большую часть времени она слушала, поднеся руку к губам. А мне всегда было не по себе, если люди прикрывали рукой рот в то время, как я говорил. Самое дикое предположение из всех, что лезли в голову — что они стараются не расхохотаться мне в лицо. Порыв ветра пронес по «Астротурфу» годовой запас оберток от сигаретных пачек; я сел на место и завершил рассказ, изложив не особо приличную последнюю сцену.

— Вот я стартанул с пляжной парковки так, что сжег резину, а сам все смотрел в зеркало на удаляющуюся Черил. Ненавидел ее. Любил ее. Тысяча разных чувств — и все разом. И все — идиотские, — я помолчал. Увядший перистый лист упал в бассейн. Норрайн изучающе смотрела на меня карими глазами. — А остальное, как говорят, покрыто мраком. Никто никогда не видел ее после той ночи.

Норрайн отвела руку от губ. Она не улыбалась. Похоже, она сердилась, даже злилась, будто фильм оборвался за пять минут до финала.

— Что ты имеешь в виду? Она уехала?

Я дунул в свою пустую бутылку.

— Нет. Она просто… исчезла. Пропала… в соленом тумане.

— Пропала? Что ты хочешь сказать? Что с ней случилось?

— Провокационный вопрос, дорогая, — сейчас я изображал Роберта Морли.[332]

— Версий было несколько, как в «Расомоне»:[333] настоящее изобилие противоречивых историй о том, что случилось в эту ночь потом.

— Расо… чего?

— Это древний японский фильм, дорогая. Ты его не застала.

— Так что же все-таки случилось?

Я откашлялся и продолжил прожженным голосом Фреда Мак-Мюррея[334] из «Двойной страховки» — типа обычный парень Джо, который слишком часто проходил огонь, воду и медные трубы:

— Ну, предполагают, что она уехала дальше по побережью вместе с Биллом Холтнером. Прыщавец на форде «вуди»? Ну, не сказать, что это сценка прямо из «Гиджет», если ты понимаешь, о чем я. Костер там есть, и пляжные полотенца тоже, и они там кайфуют всю ночь, только не от «неба и моря». По пятницам, вечерами, там оттягиваются на всю катушку прогульщики чего только можно. Ну представь, Мундогги ссыт в костер во время эрекции, а Большой Кахуна[335] сует кому-то в рот, врубаешься? Черил уже порядком пьяна, вот они с Холтнером и расплевались. И вот ему назло она подходит к каким-то пижонам-мексикашкам, может, к кому-то одному из них, сальному метису, одетому черт знает во что, и начинает вылизывать серу из его уха, на радость мальчику-серферу. Но вместо того, чтобы приревновать ее и полезть в драку, как она рассчитывала, Билл просто говорит — ну и оттрахайте ее, кому какое дело до этой сучки. И вот, окончательно взбесившись, она уезжает с этими грязными латиносами,[336] и в конце концов эти стиляги уделывают ее насмерть на заднем сидении форда «импала» шестьдесят третьего года под «La Bamba»[337] на полную громкость.

Наверху кто-то захлопнул окно. Как далеко ветер разносил мой голос?

— С другой стороны, может, она отделывается от мексиканцев на парковке. Например, они уже подходят к машине, и тут она выдает что-нибудь непристойное о Трини Лопесе,[338] а они говорят: еще увидимся, сучка, и уезжают, а она остается стоять на парковке, распространяя душок… и тут подкатывает банда байкеров, из тех, что мотаются туда-сюда, перекурить и порявкать своими тачками. Может, это и не Ангелы Ада, но какая-нибудь их местная версия — ну там, Запоры для Дырок или вроде того — но если уж начистоту, так она тоже не Нэнси Синатра. И вот эта последняя группа анонимных свидетелей встречается с ней; ее руки втиснуты внутрь бескарманных «левисов» одного из этих лосей, в каждой ладони по яичку, а остальные дико орут в насыщенный озоном воздух. И кто знает, может, они en-masse[339] измываются над ней всю ночь, а утром сбрасывают тело в отстойник для нефти. Или, может, у нее с этим лосем начинается настоящая любовь, и они счастливо живут в Фонтане целых три месяца, пока одной дождливой ночью не врезаются на полной скорости в бензовоз где-нибудь под Сан-Берду.

С третьей спички я, наконец, закурил.

— А может, это были серферы.

— Тот самый парень на «вуди»? — уточнила она.

У меня внутри все сжалось:

— Ага, они. Это вполне мог быть Билл Холтнер со своими дружками. Может, там вообще не было ни мексиканцев, ни байкеров. А была сцена «Гиджет оттрахали в задницу по полной», с Черил Рэмптон в главной роли в той самой серии, которую Сандра Ди сделала знаменитой. Может, они разложили ее прямо в «вуди», и в исступлении момента даже не сразу заметили, что доски для серфа разъехались, и острый угол одной из них пробил ей спину между лопаток. Ну и они в полном офигении, в шоке от страха и раскаяния, а еще больше — от риска загреметь в тюрьму, так вот, они закопали ее тело под чьей-нибудь клумбой, и бетонная пагода до сих пор служит ей надгробием.

Меня всего трясло. Я сел так, чтобы Норрайн не видела, как дрожат мои колени.

— Это выглядит… не знаю, как сказать… неправдоподобно, — сказала она.

Я быстро продолжил:

— А может, вся эта пляжная тусовка уже давно обкурилась, как компания идиотов, что выпускает диски с Шелли Фабарес,[340] и через пять секунд Черил уже сваливает. И вот выходит она одна на парковку и говорит себе: «Блин, сейчас середина шестидесятых, у нас тут культурной революции не было или как? Чего я до сих пор болтаюсь с этим быдлом, застрявшим в пятидесятых, они относятся ко мне по-свински только потому, что мне нравится секс? Где все это продвинутое, крутое, стильное „новое поколение“?» И тут она сталкивается с сияющим юным «нордическим аполлоном» с кудрявыми белокурыми волосами ниже колен и глазами, бездонными, как аэродинамические трубы, который закинулся голубенькими от «Сандоз»[341] на тысячу микрограмм, что, в общем-то, пока что не так уж незаконно. Он говорит ей, что она прелестнейшее дитя вселенной, и начинает ее раздевать. Не здесь, протестует она, и тогда они уходят в ветхий многоквартирный дом, что стоит ниже по побережью, где двадцать проигрывателей играют одновременно, а три сотни людей корчатся и лыбятся под вспышками стробоскопа, и тоже одновременно. Так вот, этот Галахад уводит ее в сортир, переделанный в спальню, они на пару закидываются кислотой и под пластинку Донована медленно и красиво занимаются любовью, но только это не кислота, это стрихнин, и они уже почти добрались до туинала, когда она вдруг окоченела, как летучая мышь.

Порыв ветра взметнул песок, и Норрайн прикрыла глаза:

— А что подумали ее родители, что с ней случилось?

— У нее была только мать.

— Ну так что считала ее мать?

— Что это я убил ее.

Норрайн искоса посмотрела на меня долгим взглядом:

— А ты ее убил?

Я не мог ответить ей прямо, просто не мог:

— А что, если я скажу «да», это добавит к впечатлению от моей персоны возбуждающего ощущения опасности?

Она не улыбнулась, как я надеялся:

— Нет, скорее это приведет к тому, что я не захочу больше с тобой общаться.

Ветер нес листья по травяному покрытию.

— Не дергайся. Я невиновен.

— Тогда почему они тебя подозревали?

— Не они. Она. Только ее мать. Полиция никогда не выдвигала обвинения всерьез.

— А почему ее мать тебя подозревала?

— Потому что я был одним из немногих, у кого действительно был мотив.

— Какой мотив?

Я отшвырнул сигарету:

— Я любил ее, — ответил я.

Со следующего дня я начал выходить на работу — хотя мой приличный вид все еще портили синяки, а шрам над левой бровью должен был остаться навсегда. По тому, как со мной общались (похлопывая по спине, тревожно выражая сочувствие — но не задавая никаких вопросов), я понял, что все знали о случившемся, и, как и Нил, считали это всего лишь неудавшимся любовным приключением. Я хочу сказать, что если бы меня ограбили на улице, то тут же завалили бы вопросами: когда это случилось, что сказала полиция, ну и так далее. Но то, что произошло, было ценой, которую приходится платить тому, кто пытается украсть чужую жену. Порой мне хотелось схватить кого-нибудь за грудки и постараться заставить понять, но я знал, что в результате буду выглядеть, как кретин с «волчьей пастью», который пытается декламировать один из сонетов Шекспира. И все же больше всего на свете я хотел забыть ее.

Но не мог. Все время приходили запросы от слушателей на композиции Контрелла — моя вина, раньше я ставил их много и часто. Я пил понемногу, но все время, и дома, и на работе — вероятно, это тоже вносило свой вклад в мое отношение к случившемуся.

— Студия KRUF. С вами говорит Эрнест Геморроид.[342]

— Привет, Скотт. Меня зовут Фред. Поставь, пожалуйста, ту старую песню «Vectors» — «Ринкон»…

— Эй-эй, стоп. Извини, Фред, ничего не получится. Похоже, ты просто еще не слышал, приятель — но у нас тут смена формата. Мы теперь играем только зарубежные каверы. Как насчет «Lady» Кенни Роджерса[343] в варианте филиппинского техно-попа? О, вот тут еще кое-что есть — может, «Little Red Corvette» в исполнении детского хора Камбоджи?.. — щелчок, гудки.

Ближе к рассвету мое обаяние иссякало.

— Привет, Скотт, ты не поставишь «Stingrays», «Люби ме…»

— Ни за что! Я больше не ставлю этот идиотский гребаный хлам. Хочется поплавать в этом дерьмовом сиропчике — позвони доктору Маразмато.[344]

И тебя туда же, жопа с ручкой! — Отбой.

Как-то утром (нервы с похмелья были ни к черту) я прочел заметку в «Биллборде», давясь омлетом с арахисовым маслом и киви в кофейне «Дьюк».

«Легендарный продюсер и композитор Деннис Контрелл объявил о своих планах записать новый сингл со своей женой, Шарлен, которая более всего известна как ведущая вокалистка „Stingrays“, рок-группы шестидесятых. „Я уже долгое время работал над инструментальной частью, — сообщил затворник Контрелл. — Но я не был уверен в том, кому отдать вокал, пока однажды меня не осенило. Ну конечно же! Кто был величайшим голосом этой или любой другой эры? Иногда для того, чтобы разглядеть то, что находится прямо перед тобой, надо уехать довольно далеко от дома“.»

Я рассмеялся, как папаша, только что усадивший свою маленькую дочку-калеку в свою новехонькую машину. Все до единого, кто был в «Дьюке», уставились на меня.

В этот вечер я приехал в студию рано, успев закинуть в себя пару «черных красоток»[345] и пинту текилы и выкурить несколько плотных косячков крепкой дури из Бангкока. Я побрился, просрался, принял душ, и все это время у меня играли песни Мэри Уэллс: «Му Guy», «You Beat Me to the Punch», «Two Lovers» и все остальное, и так до того времени, когда мне пора уже было выходить — но вместо этого я хлопнулся на кровать и схватился за телефон. Я проникся сущностью Мэри Уэллс, фактически став ею, и это было именно то, чего я добивался.

— Алло, — сказал я бархатистым голосом негритянки, — студия «Санрайз»? Да, пожалуйста, могу я поговорить с мисс Шарлен Контрелл? Да, просто скажите ей, что это Мэри, Мэри Уэллс.

Долгая пауза; настоящая Мэри пела с моей пластинки «You Beat Me to the Punch», стены начали качаться.

Наконец Шарлен взяла трубку и сказала ровным бесцветным голосом:

— Алло?

— Алло, Шарлен? Это Мэри Уэллс. Ты, наверное, помнишь меня? Двадцать лет назад у меня был грандиозный хит «Му Guy».

Пауза.

— Кто это?

— Говорю же тебе, Мэри. Мэри Уэллс. Неужели ты не слышишь, у меня тут прямо сейчас играет еще один мой хит? Ну да ладно, на самом деле, девушка, я вот зачем звоню. Я тут на прошлой неделе прилетала на одну ночь в Оранжевый округ, совместный концерт «снова на сцене» у нас был, с Мартой Ривз и еще несколькими легендарными рок-дамами, и тут смотрю — знакомое лицо в первом ряду. После концерта он зашел ко мне в гримерную и говорит: «Мэри Уэллс, у меня глубокая психическая травма. Ты не согласишься проехаться со мной в моем переоборудованном „линкольне“, я бы поплакал у тебя на плече и рассказал бы тебе о моем провалившемся романе с Шарлен Контрелл?». Думаю, теперь ты, девушка, понимаешь, о ком я?

Сперва она не ответила. Где-то вдали играла композиция Денниса.

— Ты вообще в своем уме? — язык у нее заплетался. То ли она была пьяна вдрызг, то ли еще что.

— Ну я-то так не думаю, — ответил я все так же мягко и протяжно. — Но я весьма и весьма озадачена и поражена. Просто не могу понять, девушка, с чего ты вдруг решила вернуться к психопату вместо того, чтобы остаться с тем, кто тебя по-настоящему любит?

Долгая пауза. Музыка прекратилась. Мужские голоса. Может, она была в комнате звукозаписи?

— Возможно, я просто решила, что люблю своего мужа, — говорила она так, словно рот у нее был забит ватой.

— Честно говоря, девушка, плохо верится. После всего, через что тебе довелось пройти с этим человеком…

— А может, — ее голос зазвучал резко и саркастически, — я просто решила, что предпочитаю быть с настоящим мужчиной.

— Секундочку, — сказал я своим обычным голосом, — я только пакетик для рвоты возьму.

— Сам ты пакет для рвоты!

Вот тут мне надо было бы повесить трубку.

— Ну что, хорошо, что между нами не осталось тяжелых чувств. Просто решил, надо бы в этом убедиться. Выберемся как-нибудь вместе на чашечку кофе.

— Мне от тебя дурно.

— Сама ты дура, сука гребаная, — я вдруг утратил чувство юмора.

— Ты пустое место, ноль без палочки. Обычный расфуфыренный фанат. А я замужем за гением, и он снова сделает меня звездой…

— Ты замужем за свихнувшимся моральным уродом, который сидит на колесах и сколько раз уже тебя бил, ты, пизда тупая.

— Да что ты понимаешь в женщинах, да ничего! Вот потому ты и убогий такой. Поэтому тебя все женщины бросают. Потому что ты ничтожество.

— Угу, тут ты, наверное, права, пожалуй, если б я тебе зубы выбил, ты бы и сейчас была со мной.

— Черта с два. А знаешь, почему?

— Потому что я в постели никакой?

— Именно. Ни хера трахаться не умеешь.

Я рассмеялся. Она была так патетична.

— Ну в таком случае тебе полагается «Оскар» за лучшее изображение страсти со времен Джейн Фонды в «Клют».[346]

— А не пошел бы ты в жопу?

— Какая прелесть! По-моему, именно так говорила Лоретта Янг в «Рамоне»?[347]

— Пошла ты сама в жопу, вонючая свиная пиз…

И вдруг где-то рядом с трубкой послышался голос Денниса, громкий, безумный:

— Что ты делаешь? С кем говоришь?

— Это М-м-мэри Уэллс… — заикаясь от страха, пролепетала она, и он вырвал трубку у нее.

— Алло! — рявкнул он. Я повесил свою трубку.