"Достопамятное жизнеописание Его Величества Абрагама Тонелли" - читать интересную книгу автора (Тик Людвиг)

ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Узрел воочию, что в сем свете нельзя ни на что совершенно положиться и ничему довериться, коли нет у тебя твердого доходу. Посему принял намерение снова испытать счастия и как-нибудь да выбиться; однако ж не обыкновенным способом, как то до сих пор случалось, а лучше сразу постараться стать королем или императором, чтобы снедать хлеб в мире и спокойствии. «Ведь многим это удалось, – рассуждал я, – отчего же как раз мне будет в том неудача? Ежели только счесть всех королей и монархов, которые правили с сотворения мира, так получится изрядная сумма; так почему бы мне, право, не сделаться одним из этого множества? А ведь среди них встречались такие твари, как блаженной памяти Навуходоносор, который не устыдился разгуливать на четвереньках; как Нерон – гонитель христиан, или Калигула, поставивший своего коня первым бургомистром, не говоря уже о Сауле, собиравшемся умертвить Давида или Соломона, содержавшем несколько тысяч жен. Я до сей поры не учинил ни одного подобного злодейства, а, напротив, вел жизнь тихую и рассудительную. Не считая, что пришлось немножко полетать по воздуху в качестве мыши, когда меня несла в персидское царство ужасающая птица. Так чего мне было отчаиваться?».

Утешал себя сими и подобными мыслями, а меж тем нечего было пожевать. То было мне весьма огорчительно; я желал от всего сердца поскорее пережить межвременье до моего будущего величия. Но тут мало пособляло желание. Бродил от селения к селению, принявшись за старое ремесло – нищенство, что мне на первых порах, после графского-то состояния, показалось довольно солоно.

Продолжал блуждать и зашел в местность весьма пустынную. Также совсем не видел людей, не считая того, что спустя несколько дней повстречал двоих, 'выдававших себя за ткачей полотняных; они мне сказали, что странствуют в поисках счастья. Несказанно обрадовался, что есть еще на свете такие люди, как я сам; меж тем, приглядевшись к ним, признал, что эти двое когда-то собирались поколотить меня в Вене за мою едкую остроту. Мы порассказали друг другу все, приключившееся с нами, и когда я поведал свою историю, то оба подмастерья почли меня за изрядного враля; ибо с ними подобных чудес еще не бывало.

Таков человек: чего он сам не испытал, то кажется ему невозможным.

Довольно долго странствовали вместе. Однажды под вечер стемнело не на шутку. Справились, где тут постоялый двор, и нам указали путь-дорогу. Когда пришли, хозяин объявил, что не может нас пустить, ибо все комнаты заняты постояльцами. Слезно умоляли его, но все было тщетно и напрасно. Наконец, он сказал, что располагает еще одним домом, который у него, однако, всегда пустует, ибо там водятся привидения; он мог бы нам его уступить, коли мы того желаем, но только, чтоб потом на него не пенять, ежели кому-нибудь из нас свернут шею, и тому подобные речи.

Мне тотчас вспомнилось мое приключение с кошкой, одному из моих товарищей оно тоже взошло на ум, и так как ему очень хотелось заполучить у черта камешек, то приступил к хозяину с неотступными просьбами, он бы только отвел нас туда, да снабдил свежим пивом и картами, а с привидениями мы уже управимся.

Хозяин, остерегая нас еще раз, исполнил нашу просьбу.

Весело проводили время, играли на те малые деньги, что были при нас, и потягивали пиво, меньше всего помышляя о привидениях. Под конец стали думать, что никто из них и не явится, как вдруг в полночь отворилась дверь нашей горенки и со множеством поклонов вошел благородный кавалер.

«Дражайшие господа, – сказал он с великой учтивостью, – меня радует, что вы посетили мой скромный дом. Я одинок и буду иметь честь насладиться столь приятным обществом. Выпьем вместе».

Но мы мало были к тому расположены, ибо давно сидели под столом и даже не выглядывали.

Увидев, что мы столь необщительны, господин снова исчез.

Опять подобрали карты и думали, что теперь нас больше не посетит ни один призрак. Стали пить еще веселее, чем прежде, ибо полагали, что уже претерпели все страхи.

Прошло немного времени, как из самого подполу вышли двое молодцов, один со скрипкой, а другой с флейтой. Да как зачали играть и плясать по всей горнице, словно бешеные, так что столь безрассудных призраков я за всю жизнь не видывал. Они вытворяли множество всяких дурачеств и такие уморительные штуки, что мы, невзирая на их присутствие, хотя то и были призраки, принуждены были смеяться: после чего они столь же диковинным образом исчезли.

Теперь-то, думали мы, довольно будет с нас призраков, ан нет, ибо самое главное было впереди.

А именно: вдруг раздвинулся потолок, и господин, что приходил к нам сперва, сошел вниз в сопровождении большой свиты. Явились и слуги, которые тотчас же накрыли большой стол, уставив его золотою и серебряною посудою. Потом внесли отменные яства и превосходные вина, и все общество пировало и бражничало, так что, если бы то были порядочные люди, было б весело от одного погляденья. Мы сидели тихонечко в своем углу да думали: «Когда же это все минется?».

Председательствующий за столом крикнул слуге: «Поднеси-ка этот кубок господам в углу, пусть сии выпьют в нашу честь».

Слуга подошел к нам, как было ему приказано, но мы отнекивались с полной искренностью и говорили: премного обязаны, но мы уже выпили пива, к чему вино плохо подходит, да и не в нашем обычае пить так поздно, и другие подобные слова. Но так как слуга не переставал упрашивать, то один из ткачей, которому и впрямь хотелось выпить, наконец схватил кубок, осушил его и упал бездыханным.

Через то взял нас обоих, оставшихся в живых, такой страх, что мы решили: этот бедняга, нечаянно упившийся до смерти, послужит нам примером. А посему, когда снова последовало приглашение, мы твердо стояли на том, что не желаем иметь к вину ни малейшего касательства. Однако ж посланный к нам слуга не отступал, и так как мы вовсе не были расположены к выпивке, то он силою раскрыл рот подмастерью и влил ему вино в глотку, после чего тот также незамедлительно скончался.

При виде подобных церемоний сердце мое зашлось от страху. Посему искал спасения в бегстве. Но худо в том преуспел, ибо слуга ухватил меня за полу и крепко держал, в то же время неотступно презентуя мне кубок.

Нужда научит молиться! Тогда я отлично уразумел правдивость этой пословицы: ибо, находясь в жесточайшем страхе, искал в памяти самую что ни на есть крепкую молитву и воскликнул в отчаянии: «Pereat, дьяболус, vivat, бог всевышний!»[9].

Разом исчезли все привидения, однако ж впопыхах оставили в горнице великолепно накрытый стол.

Кому ж было радоваться, как не мне! Теперь только досадовал, что для изгнания адских духов избрал возглас невоздержанных студентов, ибо по правде собирался прочесть «Отче наш», да со страху малость спутался и через то изъявил свою преданность всевышнему чуть ли не кощунственным образом.

Явился дух во образе большой красивой птицы, я и посейчас думаю, что то, собственно, был ангел. Мы обменялись взаимными поклонами и выразили радость, что нам привелось познакомиться. При этом не преминул принести извинения за свою невежливую молитву, что произошло со страху, как аукнется, так и откликнется, чем больше пень, тем крепче клин, и другие подобные речи. Птица отвечала: есть о чем говорить, всякий спасается, как умеет, а со страху хорошее проклятие стоит посредственной молитвы, что я и узнал по себе. На это спросил птицу, а не могу ли я часом распорядиться по своей воле золотою посудою и забрать кое-что получше, дабы малость вознаградить себя за претерпетые страхи. Птица, или ангел, отсоветовала мне и сказала, что я должен все оставить хозяину, который доселе не мог пользоваться своим домом и таким образом понес изрядные убытки; я не должен ничего брать с собою, кроме бокала, в который вделана чрезвычайно дорогая жемчужина. Жемчужина сия полезна тем свойством, что превращает в золото все, к чему бы ни прикоснулась, однако снова возвращает в прежнее состояние, когда того пожелают. «Кроме того, – продолжала птица, – за порогом стоит прекрасный оседланный осел, который тебя повезет, стоит только его немножко пнуть в бок».

Поблагодарив за высокую милость и славный подарок, сунул бокал за пазуху, да и за дверь! Осел и вправду стоял за порогом: я сел на него, и, как некогда птица, так теперь он, понес меня по воздуху. Держался крепко, ибо беспрестанно опасался, что свалюсь вниз.

Летим, значит, вдвоем и летим беспрестанно вперед, словно у осла повыросли крылья. Стояла темная ночь; но солнце взошло с утреннею зарею, а я все сидел на осле, которому еще не прискучило лететь.

Под конец завидели высокие и скалистые горы; там осел опустился вместе со мною и стал как вкопанный. Почел сие за деликатный намек и мигом слез.

Спустившись на землю, не преминул хорошенько осмотреться, ибо очень уж хотел знать, где же это я очутился. Однако ж, ничего не увидел, кроме крутых скал. Я спросил, где мы находимся, и поблагодарил своего доброхота осла, и уже совсем было собрался вынуть жемчужину и тихонько превратить его в золото, чтобы потом продать, как он, верно, приметив мое намерение, сам внезапно превратился в горячего коня.

Я изумился и сразу уразумел, что передо мною дух; стал оказывать ему с той минуты всяческие знаки уважения, каковые только в сих обстоятельствах приличны призраку. Все время держал шапку под мышкой, также довольно натерпелся страху и трепета, ибо полагал, что конь чего доброго пожрет меня в этих безлюдных горах.

Но конь со своей стороны был весьма вежлив, и хотя переменил состояние, однако ж еще сохранял очаровательные манеры осла, так что провели добрых полчаса во взаимных учтивостях. Конь все время шаркал ногою так, что из скал только искры летели.

Под конец я до того осмелел, что спросил: чего ради он сразу не стал конем, а сперва превратился в осла, – ведь это стоило ему двойного труда; на это конь с любезным ржанием, заменявшим ему смех, ответил: «Попридержи язык, Тонерль или Туннелли, и будь рад, что ушел целехонек из лап призраков. Проваливай-ка отсюда! Внизу расположен большой город. Там ты обретешь себе надежное и нерушимое счастье». «Где это?», – спросил я.

Конь стал на дыбы и сказал с досадой: «Да под самым твоим носом, бычиная ты голова!», – и вытянул переднюю ногу с копытом прямо перед собою. Глянул еще раз и впрямь увидел преогромнейший город. Не мог взять в толк, как же это я не приметил его сразу.

Конь все еще стоял вздыбившись, и я почел своим долгом взять в руку его переднюю ногу, нежно пожать, а затем запечатлеть свою благодарность горячим поцелуем в подкову.

Конь отвесил изящный поклон и исчез.

Стал тихонько спускаться с горы, причем к величайшему моему огорчению чувствовал голод. Чтобы несколько рассеяться, превратил большой камень в слиток золота, потом опять в камень и набил все карманы сучьями и камнями, которые напревращал в золото, чтобы, придя в город, сразу было на что закусить. Теперь мне стало труднее идти по причине великой тяжести. При сем случае убедился, что подчас вдаюсь в глупость, ибо обладаю жемчужиною, а потому повыбросил все и превратил снова в сучья и камни.

«Все ж наконец обрету пристань благополучия, – рассуждал я сам с собою, ибо голод все сильнее томил меня, – отныне не буду ни от кого зависеть, не надобно будет превращаться ради хлеба насущного; также с божьей помощью не придется более водиться с дьяволом, которому все эти заклинания, вызовы и поиски кладов могли под конец и прискучить. Блажен человек, который всем обязан лишь самому себе, своим собственным силам и талантам!».

Посреди таких мыслей достиг городских ворот.

Второпях превратил несколько незначительных вещиц в золото, дабы с большей уверенностью завернуть на постоялый двор. Хозяин прибытием моим был весьма доволен, ибо ел я не скупо, так что ему давненько не приводилось видеть столь авантажного гостя.

Узнал от него, что город и страна прозываются Аромата, также имеют своего монарха. Местоположение, а равно съестные припасы мне до чрезвычайности понравились; словом, не прочь был бы со временем стать тамошним императором.

Дабы хорошенько поправиться, провалялся на постоялом дворе несколько недель безо всякого дела, после чего снова стал помышлять о полезной для человечества деятельности. Посему стал выходить на прогулку и наблюдать городские улицы.

Должен сказать, страна эта нравилась мне день ото дня все больше. Улицы широкие; посетил другие трактиры, тоже были презрения не достойны, однако нашел, что расположился в наилучшем.

Ознакомившись с обычаями страны, захотел произвести в дело некоторое намерение, а именно: не больше, не меньше, как вызвать в городе всеобщий переполох. Для чего всю главную улицу, что вела к императорскому дворцу, превратил в чистое золото.

Сперва люди совсем и не знали, что случилось: но тем сильнее было их удивление, когда, наконец, приметили. Сбежалась преогромная толпа, ювелиры брали пробы и находили, что золото бесподдельное и превосходное. Стоит ли говорить, какой шум и гам поднялся во всем городе!

Весть о том, разумеется, не преминула коснуться монаршего слуха. Император, будучи охотником до различных куриозов, повелел тотчас же заложить шестернею карету, сел в нее и поехал золотою улицею, чтобы самому обозреть это диковинное чудо. Не стану отрицать, тут было на что поглядеть, да и я, почитай того мнения, что ни один из высокочтимых моих читателей не видел своими очами ничего подобного, ежели только ему в самое то время не привелось побывать в Аромате.

Император, который учредил в своей стране фарфоровый завод[10],ввел шелководство[11] и ввел картофель, а также распространял календари для народа[12], не мог остаться равнодушен к подобным триумфам науки. А посему, едва приметил, что золото чистое и бесподдельное, тотчас же приказал герольду проехать с большой трубой по всем улицам и возвестить, что тот превосходный и искусный муж, который произвел сей диковинный кунстштюк, должен немедля явиться ко двору, ибо император вознамерился оказать ему изрядную честь.

Меж тем, замешавшись в толпу, я снова прокрался мимо домов и с помощью своей науки превратил их в обыкновенную улицу. Тут шум и удивление возросли еще более, а некоторые молодчики, старавшиеся по углам наскрести себе малую толику золота, увидя, что чаемая добыча внезапно исчезла, были столь несдержаны, что изрыгали прежестокие проклятья.

Но кто меня больше всех забавлял, так это Их Императорское Величество. Достопочтенный высокопоставленный муж, а стоял, разинув рот, и пялил глаза от чистого изумления. Принужден был над Их Уморительностью громко рассмеяться и поспешил, дабы не свершить еще большей непристойности, объявиться при дворе тем самым искусником, который устраивает известные чудеса.

Тут, разумеется, прибежал сам император, чтобы хорошенько меня рассмотреть. Аудиенция была весьма благосклонна. Объявил напрямик, что умею производить подобные кунстштюки. Монарх весьма тому обрадовался и сказал: я сделаю ему немалое одолжение, ежели соизволю остаться при его дворе. Согласился на некоторое время.

Их Величество просило меня произвести несколько изящных кунстштюков в присутствии всего высшего министерства, ибо он как раз имел в мыслях устроить большой пир. Сказал о своей готовности служить и что он может располагать моим незначительным талантом по своему изволению.

Но чтобы доставить потеху и ему самому, тотчас же превратил его супругу в чистое червонное золото, так что он от изумления даже руками всплеснул. Однако просил меня снова превратить в жену. Свершено по его просьбе.

Тут с императрицей был учинен весьма интересный психологический опыт: что и как она чувствовала, думала и представляла, будучи золотом. Всем присутствующим было то чрезвычайно любопытно; но она сказала только, что вовсе ничего не чувствовала. Что было весьма примечательно.

Ну а мне она золотою показалась куда прелестнее, нежели в подлинном своем естестве.

Теперь все министры были в сборе, и император попросил меня что-нибудь показать в их присутствии. Стол был накрыт, кушанья дымились, и высокое министерство уже пустило слюнки, как я взял да и превратил все яства в золото.

О, когда б я был в силах описать изумление, в которое они все поверглись; в самом деле было чему подивиться.

Чтобы загладить обиду, через короткое время снова обратил все в подлинные кушанья.

Еще когда мы сидели за столом, монарх получил письмо, из коего узнал, что один из присутствующих министров главный изменник. Он также признался в своем злодеянии и просил прощения.

Император изрек ему смертный приговор, так что его немедля должны были казнить. Но я вмешался и просил о помиловании, тотчас же превратил его в золото и посоветовал императору сослать на монетный двор, где из него начеканят дукатов в назидание другим изменникам. Совершено; один из слуг, который вздумал над ним поглумиться, также был на скорую руку превращен в золото.

Император несказанно благоволил ко мне. Вознамерившись устроить большую охоту, пригласил и меня принять в ней участие. Уверял его, что издавна был завзятым любителем охоты.

Опять никого не подстрелил, ибо, как сказано, не умел попадать.

Однако превращал львов и различных других зверей в золото, а потом они у меня оживали и разбегались. Императору за всю жизнь не приводилось так веселиться.

Также уверял меня помянутый император в своей неизменной протекции, и что я должен безотлучно пребывать при его дворе, чем был до чрезвычайности доволен, ибо можно было сладко поесть, а равно и ни в чем не терпеть недостачи.

Недолго пробыл при дворе, как разгорелась довольно значительная война, ибо соседние народы вторглись в империю, разоряли деревни и крепости, словом, причиняли большой вред.

Император в то время совсем растерялся.

Он собрал большой совет из самых сведущих и искушенных мужей, к коим был причислен и я. Ну, все ратовали за мир, ибо всем недоставало мужества, я был единственным, кто стоял за войну, также обещал предводительствовать армией и вызвался наголову разбить врага.

Мне, было, сперва не хотели доверять, однако склонил их своими увещаниями к тому, что меня назначили фельдмаршалом.

Приметил, что солдаты исполнены отваги и не медля вступил в неприятельские пределы.

Скоро дело дошло до сражения, в котором неожиданным образом и к моей великой радости я и впрямь одержал победу, хотя доселе это было всего одно мое обещание. Не поленились вступить на неприятельскую землю, завоевали крепости и города, оставили в них гарнизоны и, увенчанные славой и честью, возвратились в Аромату.

Жители выбегали навстречу с громоподобным «виват!». Император обнял меня; все глядели на нас и не могли наглядеться. В такой чести я еще никогда не был.

Пришло время и мне второй раз в жизни узнать любовь. А именно: сердце мое пленила прелестная дочь императора. Посему впал в меланхолию, повесил нос и даже порой был груб с самим монархом. Он сразу догадался, что мне чего-то недостает. Часто спрашивал о причине, однако я всегда отмалчивался, ибо весьма его страшился.

Наконец собрался с мужеством и признался ему в своей любви, заливаясь слезами восторга и скрежеща зубами. Император увидел, что со мной шутки плохи и обещал руку дочери, ежели я ему уступлю жемчужину.

Принужден был раскусить и сей горький орешек, ибо жемчужина была мне донельзя люба, да и прекрасную принцессу заполучить в супруги очень хотелось. В самый тот день, когда я выдал жемчужину, мне была вручена невеста и устроено столь великолепное свадебное торжество, что мои теперешние подданные и посейчас еще о нем вспоминают.

Тесть подарил мне также несколько отборных герцогств, в коих я мог без хлопот получать пропитание.

Зажил в свое удовольствие в приватном звании.

Мой увенчанный славою тесть заболел, через что я получил сериозные виды на корону в Аромате, ибо был ему ближайший наследник. Посему загодя приступил к изучению государственного искусства, а также своих подданных. Тут мне весьма кстати пришлись те штудии, коим я уже прежде предавался в трактирах.

Император опочил, и я в самом деле взошел на трон. Прямо потерял голову, когда в первый раз подписал «Божию милостию». С тех пор мне обеспечен кусок хлеба, а к тому же еще любовь и обожание верных подданных. Вот уже постарел и поседел, а все еще счастлив, пишу эту правдивую историю ради препровождения времени, ибо не знаю, что мне еще делать, а также дабы показать свету, что всякое основательное намерение в конце концов достигает осуществления. Это – истинно и непреложно. Слава богу, обладаю еще славным аппетитом и уповаю сохранить его до самой блаженной своей кончины. Идеальные грёзы моей юности исполнились. Это удел немногих.

Сим и заканчиваю свою историю.

Конец третьего и последнего отделения