"Северная Аврора" - читать интересную книгу автора (Никитин Николай Николаевич)

6

«Марат» стоял на левом берегу Вологды ниже пристани. Здесь пароходы по старинке ремонтировались на плаву, возле берега, застроенного сараями, мастерскими и заваленного грудами железного лома. К «Марату» то и дело приставали лодки. По сходням с берега на пароход поднимались сотрудники штаба, инженеры, рабочие. Ремонт шел непрерывно, круглые сутки. С прочисткой котлов справились гораздо раньше, чем предполагали. «Марат» был готов к погрузке и отплытию. Валерию Сергунько в Ческую Фролов отправил телеграмму.

Настроение у всех было отличное. Тем более поразился Андрей Латкин, когда, войдя в каюту комиссара, увидел, что Фролов сидит с пожелтевшим лицом и угрюмо курит одну папиросу за другой.

За последние дни Андрей привык видеть Фролова особенно бодрым и веселым. Что же произошло сейчас?

– Вы не заболели? – с тревогой спросил Андрей.

– Я здоров.

– Идемте обедать, я за вами.

– Не могу… – Фролов посмотрел на часы. – Да, по правде говоря, и не хочется. Семенковский зачем-то опять вызывает.

Комиссар встал.

– Не люблю этих срочных вызовов. Ума не приложу, зачем я понадобился…

Он надел шинель и вышел из каюты.

Только что приходивший на «Марат» начальник оперативного штаба рассказал комиссару о том, что события на Двине складываются все более неблагоприятно.

Он сообщил, что Фролову поручается довести до Павлина Виноградова караван из барж и судов, часть которых предназначена для затопления речного фарватера в узких проходах Двины среди островов. Штаб опасался, что Павлин Виноградов не сможет сдержать противника и что неприятельские отряды подойдут к последнему рубежу, к селению Красноборск. В этом районе по рекам Любле, Едве и Уфтюгу были уже приготовлены оборонительные позиции. Красноборская линия находилась в пятидесяти верстах от Котласа.

На днях к Виноградову прибыли два отряда, состоявшие из московских рабочих и балтийских моряков. Вначале бои протекали успешно. Павлин опять приблизился к Березняку. Но его атаковала подошедшая из Архангельска английская военная флотилия.

– Не на радость вы едете, Павел Игнатьевич! – сокрушенно сказал Фролову начальник оперативного отдела. – Виноградов так откатился, что дальше уже некуда. Нелегко вам придется.

Дело, по которому Семенковский вызывал Фролова, было непосредственно связано с Павлином Виноградовым.

В штаб армии поступила жалоба на Павлина. В ней рассказывалось о том, как он во время боя ударил штурвального Микешина, и делались далеко идущие выводы о недопустимости подобных методов обращения с людьми.

Семенковский, к которому попала эта анонимка, тотчас же потребовал от Виноградова объяснений и предложил ему пойти в отпуск, мотивируя это его крайним переутомлением, расшатанностью нервной системы и т. д. Случаем со штурвальным Микешиным Семенковский решил воспользоваться в своих собственных целях. Ему давно хотелось убрать Виноградова с Двины. «Вы переработались, нервы сдают, – телеграфировал он Павлину. – Поезжайте в отпуск, отдохните».

В ответ на требования и предложения Семенковского Виноградов послал письмо одному из руководящих партийных работников штаба, члену Реввоенсовета армии Анне Николаевне Гриневой.

«Я чувствую себя хорошо! – писал Павлин. – Думать о себе некогда. Почти не сплю. Вся моя жизнь – беспрерывное действие. Положение невероятно грозное. Я не могу позволить себе даже кратковременного отдыха, который предлагает мне Семенковский. Кстати, в июне я был в отпуску, ездил в Питер. Хочешь меня сместить, смещай… Но поступай открыто, по-товарищески. А это жонглерство я считаю неправильным и несправедливым. По поводу жалобы на меня докладываю следующее: я действительно ударил штурвального Микешина, трусливого, глупого и нерасторопного парня, который…»

Дело, вероятно, на том бы и закончилось, если б Семенковский не вмешался снова. Этому заядлому троцкисту хотелось избавиться от Виноградова. Семенковский требовал, чтобы все его подчиненные действовали «осторожно», «не рисковали последними ресурсами», «берегли технику и людей».

«Мы не имеем права, – писал Семенковский Виноградову, – безрассудно транжирить силы и средства на случайные бои».

Павлин отвечал со свойственной ему резкостью и прямолинейностью: «Враг накинул нам петлю на шею и душит нас. Мы рвем эту петлю, а вы называете это случайными боями. Странно! Мы жертвуем всем, чтобы по приказу Ленина задержать врага, а вы называете это безрассудством? Очень странно. Вы стоите на подозрительной половинчатой позиции, которая напоминает мне наш петроградский разговор по поводу пресловутого предателя Юрьева. Все это дает мне право не подчиниться вашему предложению или распоряжению. Я обращусь к партийной комиссии».

Получив это письмо, Семенковский изменил план действий. Он решил во что бы то ни стало добиться своего и убрать Виноградова с Двины, но несколько иным способом. Тут-то ему и понадобился Фролов.

Считая Фролова человеком примитивным и неспособным разгадать сложные тактические замыслы, Семенковский вздумал назначить его комиссаром Северодвинского участка. Это нужно было для того, чтобы заменить Виноградова Драницыным. «Раз переводится Фролов, значит переводится и его военспец Драницын». А этого бывшего царского офицера Семенковский рассчитывал быстро прибрать к рукам: «Я буду ему покровительствовать, а в случае надобности и припугну. Что же касается Фролова, то этот простак будет, разумеется, польщен новым назначением и обрадуется, что вместе с ним на Двину поедет военспец его отряда».

Как искусный и опытный интриган, Семенковский никого не посвящал в свои планы. Он считал, что ни с кем, даже с теми людьми, которым помогаешь, нельзя быть откровенным до конца. Ведь впоследствии эти люди могут оказаться врагами. Лучше всего никого не подпускать к себе близко и со всеми держаться на определенной дистанции. Таково было отношение Семенковского к людям. Он верил только себе и поэтому действовал втихомолку.

Семенковский жил в маленьком салон-вагоне, стоявшем на запасных путях. Войдя в салон, Фролов услышал хриплое шипение граммофона (пела Вяльцева: «Захочу – полюблю»). На столе горела свеча, вставленная в горлышко бутылки, рядом лежали на газете хлеб, лук, несколько кусочков копченой колбасы. Тут же стояли стаканы…

Начальник сидел за столом. Его черная кожаная куртка распахнулась, ворот гимнастерки был расстегнут. Напротив сидел какой-то военный, тоже в куртке и в кожаных рейтузах, внизу затянутых крагами. Увидев Фролова, он сразу поднялся и вышел.

Семенковский был небрит, беспрерывно щурил красные опухшие глаза и поглаживал щеку, будто у него болели зубы.

– Ну, военком… – сказал он Фролову. – Завтра поедешь один! Я считаю…

– То есть как это один? – недоумевая, перебил его Фролов. – Почему один? Завтра утром прибывает сюда весь мой отряд.

– Мы приостановим отправку! – Семенковский зевнул. – Прости, пожалуйста, всю ночь не спал. Переброски запрещены, так же как и отпуска… Ситуация на фронте сильно изменилась. Не на Двине только, а вообще (он повысил голос). Товарищ Сергунько пусть останется в Ческой, поскольку он там… Не возражаешь? А Драницын пусть едет с тобой.

– Но со мной здесь бойцы…

– Это мелочь, пусть едут!.. Поскольку все равно уже откомандированы. Главное, чтобы после приказа не перебрасывали народ, понимаешь…

– Ничего не понимаю, – признался Фролов.

– Что тут понимать? Усложнилась обстановка. Острое положеньице! И еще вот какое дело… – снова протянул он, точно не решаясь сказать все сразу. – Тут один товарищ из Котласа отказался… Говорит: я кавалерист! А мы предлагали ему выехать на Двину вместо Виноградова.

– Вместо Павлина? – переспросил комиссар, чувствуя, что кровь бросилась ему в лицо.

– А что? Виноградов, по-твоему, незаменим? Гордость фронта? – Семенковский иронически усмехнулся. Он решил рассказать о жалобе на Павлина, но тут же раздумал. – Штаб выдвигает твою кандидатуру на пост комиссара всего Северодвинского участка в целом и бригады в частности. Твоя кандидатура расценивается очень высоко… Видишь, какая ситуация… Тебе поручается навести порядок на Двине. Я вспомнил, что в Питере ты просился на воду. Изволь! Комиссарствуй по-флотски. Но тебе нужен другой командир бригады. Оставлять Виноградова на посту командира бригады нецелесообразно. Да ведь он и числился временно исполняющим обязанности… Опрометчив! Бросается куда попало… А мы ограничены в средствах.

– Значит, надо их найти, – попробовал возразить Фролов, инстинктивно чувствуя, что за всем этим кроется нечто совсем иное.

– Ну, а что же ты думаешь, мы их не ищем?

– Но ведь есть директива Ленина… Там говорится о полной отдаче сил! – снова возразил Фролов.

– Ты что? – прервал его Семенковский. – За детей нас принимаешь? Мы, брат, все учли.

Комиссар замолчал.

Семенковский достал из портфеля бумагу и подал ее Фролову. Это было предписание, в котором" Павлин Виноградов извещался, что «просьба его о кратковременном отпуске уважена».

– Но ведь отпуска сейчас запрещены, – сказал Фролов, прочитав бумагу и еще недоумевая.

– Для Виноградова мы сделаем исключение. Ольхин согласен… – многозначительно проговорил Семенковский.

Ольхин, уполномоченный Совета Народных Комиссаров, был одним из руководящих работников Вологды. Военные дела этого фронта также находились в его ведении.

Фролов пристально посмотрел на Семенковского. «А не врешь ли ты? – подумал он. – Если Ольхин и согласен, так только потому, что ты его обманул… Неужели обманул? Неужели ты не хочешь, чтобы Виноградов был на Двине».

– Все? – спросил он Семенковского.

– Все! – ответил тот. – Командиром бригады пока назначим Драницына. Это тебя устраивает?

– Драницына? После Виноградова?… Нет!

– Даже временно?

– Никак! Категорически возражаю, – объяснил Фролов, уже разгорячившись. – Разрешите мне лично доложить об этом товарищу Ольхину.

– Ну, голубь… – Семенковский опять усмехнулся. – Докладываю я, а не ты… И вот что, изволь-ка подчиняться моим приказаниям.

– Извольте и вы доложить Реввоенсовету армии и товарищу Ольхину! – запальчиво крикнул Фролов. – Я считаю, что Драницын не может быть командиром бригады. Это раз. А Виноградова увольнять в отпуск сейчас нельзя. Это два.

Семенковский метнул взгляд на Фролова, и на этот раз комиссар прочитал в его глазах не только досаду, но злость и даже бешенство.

– Хорошо… Будет доложено, – сухо сказал он. – Временно возьмешь командование на себя. Обо всем остальном дополнительно получишь телеграфное приказание. Драницын назначается начальником штаба.

Они распрощались. Фролов покинул салон-вагон с чувством не только душевной, но и физической антипатии, которую он и раньше испытывал к Семенковскому. «Так и знал, что случится неприятность», – думал комиссар, на все лады ругая Семенковского.

По пути он решил заехать в штаб, задержался там, разговаривая с дежурным адъютантом о предстоящем рейде, и только в середине ночи прибыл на пристань. На пароходе все, кроме караульных, спали. Комиссар не стал будить сладко храпевшего Андрея, лег на соседнюю койку, но никак не мог заснуть. Мысли его невольно возвращались к разговору с Семенковским.

«Как же это так? Приехать к товарищу и сказать: катись, я тебя сменяю! А за что? Наверняка Семенковский крутит. А если правда? Если Виноградов в самом деле поступает не так, как нужно? Может быть, он действительно не справляется?»

Фролов знал Павлина только понаслышке. Большинство штабных работников высоко оценивали результаты первых боев Павлина на Двине. Фролов верил этому единодушному мнению своих товарищей и руководствовался только им.

Но смутное беспокойство, охватившее его, все-таки не проходило. С этим чувством он и уснул.

Утром на палубе «Марата» состоялся митинг. Его открыл Фролов. Затем выступали представители штаба, бойцы, речники, матросы, рабочие вологодских заводов и железнодорожники. Ненависть к интервентам сквозила в каждом их слове. «Просчитались господа вильсоны, – подумал Фролов. – Поддержки в нашем народе они никогда не найдут».

Оркестр, приглашенный из гарнизона, играл «Интернационал». Речи на митинге, возбужденные лица людей, мощные звуки «Интернационала» – все говорило о предстоящих боях, призывало к борьбе и подвигам. Многие ораторы упоминали имя Павлина Виноградова. Чувствовалось, что оно притягивает к себе людей, как магнит. Даже в резолюции было сказано: «Мы идем на помощь Павлину Виноградову». Семенковский, который тоже присутствовал на митинге, услыхав эту фразу, поморщился, но смолчал. «Эге, брат, – заметив недовольную гримасу Семенковского, подумал про себя Фролов, – да у тебя личные счеты… Ну, с этим я справлюсь!» Смутное чувство тревоги, которое так мучило его вчера, стало понемногу затихать. «Приеду на место, познакомлюсь с Виноградовым и тогда разберусь в обстановке».

В Котлас была отправлена телеграмма: «Двадцать восьмого буду в порту, караван должен быть готов, возьму его с ходу, не задерживаясь. Примите меры. В случае неисполнения виновных передам трибуналу. Комиссар Фролов».

В тот самый день, когда «Марат» отчаливал, в Вологду пришел очередной номер «Правды» со статьей Ленина «Письмо к американским рабочим».

Перед отъездом Фролову с трудом удалось, как большую редкость, достать один экземпляр газеты. Статья Ленина оформила, отлила, как отливают в форму металл, все мысли и чувства комиссара. Взволнованный этой статьей, он сидел у себя в каюте и не замечал берега, плывущего перед раскрытым окном.

Ленин писал о том, что все мировые события связаны сейчас с политикой американских миллиардеров. Они в центре всего. Они делают все возможное, чтобы погубить ненавистную им рабочую республику. Остальные страны, вместе с Англией участвующие в походе против Советской России, – только данники этих современных рабовладельцев.

«Да, – с волнением думал Фролов, поднимаясь с койки и подходя к окну. – Это письмо необходимо нам, как воздух… Для жизни необходимо… и не только нам… всему человечеству».

В каюту вошел Драницын.

– Довольны, что в новый поход? – спросил Фролов, закуривая предложенную ему папиросу.

– Очень, – затягиваясь табачным дымом, ответил Драницын. – Только теперь я буду воевать как настоящий офицер.

– То есть?

– Ну, как мозг армии, а не как толковый фельдфебель… В плане двинских операций, который разрабатывался в Вологде, есть кое-что и мое. Господа из генерального штаба приняли одно мое предложение.

– А вы, оказывается, честолюбец! – Фролов улыбнулся.

– Да, я честолюбив, – признался Драницын. Ни одна черточка в его лице не дрогнула. – Я ничего не хочу скрывать. Не люблю лжи. Это не в моих правилах. Принимайте меня таким, каков я есть… Но я не считаю честолюбие пороком и не стыжусь его… Используйте его, если хотите.

Драницын тоже улыбнулся, показав неровные, но очень белые зубы.

– Я ведь тоже задыхался в царской армии и часто дивился долготерпению солдат… Осенью семнадцатого года, когда солдаты стали бросать фронт, многие офицеры вопили: «Где у них честь родины?» А я удивлялся тому, как наш солдат держал фронт почти три с половиной года, проливая кровь неизвестно из-за чего. Ведь вся эта царская камарилья, все эти немчики, немка-царица, все эти полковники Мясоедовы, Вырубовы, министры Сухомлиновы продавали русскую армию оптом и в розницу. Разве не бесчестьем и позором для родины был дурак царь?… А теперь опять ползет на нас вся эта заграничная рвань… Кто спас их под Верденом? Русский солдат. Забыть об этом – подлость! Теперь господа Краснов, Деникин и прочие зовут спасать Россию… Какую? Для кого? Опять быть холуем у этих торгашей? Нет, благодарю. Не желаю!

Фролов пытливо посмотрел на Драницына.

– Я чувствую, вы смотрите на меня недоверчиво. Да мне русский солдат, русский крестьянин гораздо ближе, родней, чем какой-нибудь отъевшийся купчина. Возьмите хотя бы Тихона, вот народ как относится к варягам. Как он предан своей родине!.. И я такой же простой русский человек…

Наступило молчание. Драницын шагал по каюте. Закурив новую папиросу, он присел на койку к Фролову, дотронулся до его плеча и тихо сказал:

– Не поймите меня превратно… Ну вроде того, что я, как прислуга, перешел к новому хозяину и подлизываюсь. Хотите, товарищ комиссар, я вам не по анкете свою жизнь расскажу? Может быть, ухлопают меня… По крайней мере будете знать, с кем имели дело…

И, не дожидаясь ответа, Драницын начал рассказывать.