"Северная Аврора" - читать интересную книгу автора (Никитин Николай Николаевич)5Госпитальное судно стояло у крутого берега, поросшего густой травой. Желтые огоньки от иллюминаторов были видны издалека. Павлин быстро поднялся по трапу. В нос ему ударил резкий запах лекарств. – Где у вас операционная? – нетерпеливо спросил Павлин у дежурного санитара. Тот подвел его к затянутым марлей стеклянным дверям салона. Павлин уже взялся за ручку, но дверь раскрылась, из салона вышел доктор Ермолин в испачканном кровью халате под руку с бледным как полотно Андреем. Увидев командира бригады, Андрей бросился к нему. – Как хорошо, что вы пришли, Павлин Федорович. Пойдемте куда-нибудь, я вам все расскажу… Мы ведь в самой Шидровке были. Я все ждал, не покажется ли кто-нибудь с того берега… Из Усть-Важского. Час обождал, два, три. Четыре часа прошло. Никого нет! Я уж решил сам махнуть туда. Есть у меня один адрес, Флегонтов покойный дал. Была не была, думаю, если не выручу старика, хоть узнаю, что с ним. Вдруг является ко мне Сахаров, шидровский крестьянин… Лодку, говорит, прибило к берегу. В ней кто-то кричит. Мы побежали… Тихон! Весь в крови. – Долго его держали в контрразведке? – Почти сутки. Пытали, мучили. Потом выкололи глаза и бросили в лодку. С запиской: «Другим наука». Павлин Федорович, это же – зверство сплошное! Я двух жителей привез из Шидровки, они видели все. То есть не все, а как вчера старика волочили. Пойдемте к ним. Они спустились на нижнюю палубу. Сахаров, бородатый крестьянин в брезентовом плаще, сидел на нарах. Правая рука его была забинтована до плеча. Он держал ее поднятой, видимо для того, чтобы кровь оттекала от кисти. Возле нар стояла пожилая крестьянка в теплом платке; к ней прижималась девочка лет семи. – А его кто? – спросил Андрея Павлин. – Они же. Измученное лицо Сахарова было похоже на серую бумагу. – Исполосовали ножом, – медленно говорил он. – Когда вчерась тащили старика, я заступился. И сказал одному: «Чего вы лютуете, черти?» Только всего и сказано было. Вот и получил на орехи. Онисим, брательник, стал меня защищать. Избили его до бесчувствия и увезли с собой на пароход. Погибнет парень. – К нам в Шидровку белые вчерась прибежали, – заговорила женщина. – Ты не путай, – сказал ей Андрей. – Старика вели англичане? – Ну да, англичане. А потом прибежал белый, что по-всякому говорил, – по-нашему и не по-нашему, как хочешь… Вот натерпелись страху-то… Женщина вытерла пальцами губы и одернула платок, который был завязан по-татарски – в два конца. – Это прибежал Голанд-сын… Сынок купецкий с Онеги, – объяснил Сахаров. – Англичане тоже, обруселые только. Потрясенный рассказом Сахарова, Павлин опять поднялся на верхнюю палубу. В докторской каюте сидел за столом Ермолин и писал медицинский акт. – Где старик? – спросил Павлин прерывающимся от волнения голосом. – Я хочу повидать его… Можно? – Он взглянул на хирурга. – Можно… – ответил Ермолин. – После перевязки старик успокоился. Я дал ему наркотик. Зайдите ненадолго. Это даже подымет его жизненный тонус… – А как его общее состояние? – Сильный старик… Думаю, что выживет. В здешних лесах есть такие старые сосны. Растут в самой чаще, на горках. Вцепятся всеми своими корнями в почву, попробуй оторви… …Павлин слушал неторопливый и спокойный рассказ Тихона Нестерова. Старик полулежал на койке, глаза у него были забинтованы, лицо представляло сплошной сине-багровый кровоподтек. – Я что толкую… – шептал старик. – Еще не целиком дошел народ… Да и в темноте нас держали. Что мы видели: лес да болото! Ну, чертей иногда, когда выпьешь, – старик усмехнулся. – Лесной народ… А все-таки в нем есть душа! Знает, что нельзя ему терять советскую власть… Вы это принимайте во внимание, Павлин Федорович. Вы увидите, у Яшки Макина много будет народу. Ружья только партизанам дайте… – Обязательно, – сказал Павлин. – За советы спасибо. – Нет, Павлин Федорович, какой я советник? Сам я не то чтобы мужик путный. Да и счастья мне не было. А сколько я повидал, боже мой… Кулаку-богатею дальше своего двора и глядеть не хочется. А для меня мир – вольная волюшка. Старик улыбнулся, и странно было видеть улыбку на его израненном багровом лице. – Ей-богу, сквозь горе, как в очки, все видишь. Счастливые да сытые жизни не видят. – Да, да, да! – говорил Павлин. – Понимаю! Так бы и сидел у тебя, да пора идти… Ну, дедушка, поправляйся! – Павлин крепко пожал руку Тихону. – Поправишься, я напишу в Вологду, чтобы тебя как следует лечили и чтобы о тебе была полная забота. – Любка приедет… Она сюда рвется. – Что Любка? Мы должны позаботиться, – сказал Павлин. – Обо всем напишу. Ты за свою судьбу не тревожься. – Спаси бог! – ответил старик. – Не надо. Не люблю никого отягощать. Я еще что-нибудь сам промыслю, Павлин Федорович. Мы, простые люди, жить умеем. Спасибо вам, что пришли. Премного благодарен. – Ну, встретимся. Буду в Вологде, в штабе, разыщу тебя. Прощай, Тихон Васильевич. – Прощай, Павлин Федорович. Всего хорошего вам во всех ваших делах. Старик, несмотря на страшную слабость, приподнялся немного и лег, опираясь на локти. – Да, знаешь, что я надумал? Как ты прикажешь, Павлин Федорович, так и сделаю, коли бог смерти не даст… – слабым голосом сказал он. – Ох, воры, дети собачьи! – Тихон схватился за грудь. – Мутит. Слушай, Федорыч! Есть еще люди, не знают, каково оно, заморское вино. Выживу – побреду я по избам, по людям. Научу людей, что сам испробовал. Ну, что скажешь? – Мудро решил, дедушка. Ну, прощай, родной. – Вот утешил. – Лежи, лежи, Тихон Васильевич! В это время дверь скрипнула, и в каюту заглянул Фролов; позади него стоял Андрей. – Кто там? – вдруг сказал старик. – Это Павел Игнатьевич и Андрей, – ответил Павлин. – Они только на минутку… Издали поглядеть на тебя. – Нет, нет, господи, – обеспокоился и обрадовался Тихон. – Заходи, Игнатьич! А я слышу дыханье, да не могу признать чье. Жив я. Давайте руку. Копошусь еще, Андрей, ты здесь? Голубь, садись сюда… – Старик похлопал рукой по одеялу. Комиссар и Андрей сели на койку, поближе к старику. – Ох, били меня, товарищ комиссар! До утра! – сказал старик. – Один все кулаком дубасил по столу. «Доказывай!» – кричит. Я говорю: «Не бей стола… Что мне доказывать? Нечего». Опять стали трепать. Я им говорю: «Христос с вами, граждане… Я мужик, чего знаю? Ну, сади меня на рожон, темного человека, все равно ничего не знаю и не ведаю…» – «Ах, говорят, темный… Ну, будешь светлый!» Да как дали раза! После того ничего уж не помню. Очнулся. Щупаю: вода… На том свете я, что ли? Почему же так мокро? Старик крепко прижал к груди голову Андрея. – Рад я, господи, – прошептал он. – Выскочил ты из пекла. – Ты будешь жить, дедушка… – сказал комиссар. – Не знаю. Справлюсь ли? Ох, били, Игнатьич! – опять зашептал Тихон. – Бороду драли. Печень бы мою поели, да не сладкая, видать… – Он усмехнулся и вздохнул. – Спасибо, повидал иностранного обычая. Коли помру, любо мне. Не за грех, а за святое дело. Ну, прощайте. Что-то клонит… Старик откинулся на подушки и застонал: – Ох-ти!.. Игнатьич?… – Здесь я, Тихон Васильевич… Что? Плохо тебе? – Вспомнил я. В клоповнике у них слыхал, один мужчина говорил, будто нехристи до заморозков рассчитывают забрать Котлас. Не пущайте, смотрите… – Просчитаются, – сказал Павлин и переглянулся с Фроловым. – Смотри, ребята! – строго пробормотал старик. Лицо его вдруг перекосила мучительная гримаса, он вытянулся всем телом и потерял сознание. Прибежал доктор, санитарка принесла в стаканчике желтое питье. Его влили в рот Тихону. Он опять застонал. Все, кроме доктора и санитарки, вышли из каюты. – Мне вспоминается прошлая война, – говорил Павлин, когда они с Фроловым спустились по трапу на берег и пешком направились в Чамовскую. – Хоть сам и не был, да люди передавали. Пессимизм был страшный. А ведь мы сейчас в военном отношении не только не сильнее царской России, а неизмеримо слабее. Однако народ настроен совсем иначе. В чем же дело? Вера? Нет, этого мало! Власть в руках народа – вот что… А пройдет десяток или, скажем, два десятка лет. Вырастет наша советская молодежь… И действительно, мы наш, мы новый мир построим, как в «Интернационале» поется. Могучей станет наша страна… – Далеко задумал. – А как же иначе. – Иначе нельзя, – сказал Фролов, утвердительно кивнув головой. – Думать всегда надо вперед!.. Особенно нынче. Нынче и час – целая жизнь. |
||
|