"Не тронь гориллу" - читать интересную книгу автора (Дациери Сандроне)

2

Следующие десять дней, точнее, немногие часы моего бодрствования промелькнули молнией, заставив меня потерять ориентацию во времени, но я не сидел сложа руки, как и мой Компаньон, который действовал по собственной программе.

В слабой надежде откопать какие-нибудь детали, которые могли бы мне помочь, я начал с того, что просмотрел переданный мне Мирко список уже допрошенных полицейскими свидетелей. Мне надо было решить, кого из этого списка стоит навестить в первую очередь. Я выбрал чету Гардони и сиделку Труди. Накрутил номер телефона виллы, чтобы договориться о предстоящем визите. Мой звонок, естественно, не вызвал особого восторга Гардони-отца. Хотя он и согласился встретиться со мной, но постарался дать понять, что я – гнусная личность, переметнувшаяся на сторону врагов после того, как ел его хлеб и соль. Свидание с ним должно стать первым из завтрашних встреч, причем назначено на девять утра. Следующим будет визит к толстухе сиделке.

Между этими двумя телефонными звонками мне удалось переброситься парой слов с моим старым добрым приятелем Даниэле Дзуккеро. С годами он превратился в официального представителя (читай, лидера) социального центра «Леонкавалло», то есть в персону, которую через день таскают в полицейский участок, чтобы предъявить кучу обвинений и судебных исков. Во имя нашей давней дружбы, несколько подпорченной тем, что я выбрал в жизни иной путь, добрый приятель Даниэле согласился помочь реконструировать все передвижения Скиццо накануне убийства. Во имя нашей старой дружбы – и политического расчета, разумеется.

Дело Скиццо спровоцировало охоту властей на все так называемые «несистемные» миланские группы, и Даниэле надеялся продемонстрировать, что к его социальному центру не может быть претензий. Мы договорились, что он организует мне встречу со всеми, кто работал в центре в тот вечер, когда Скиццо вышибли из «Леонкавалло». По словам Мирко, это было последнее, что тот более-менее помнил, и я надеялся, что эта встреча укажет направление дальнейших поисков.

Поэтому в одиннадцать вечера я постучал в дверь здания на улице Ватто в районе Греко, готовый посетить планету, на которую в последние восемь лет высаживался очень редко.

«Леонкавалло» – «Лео» или «Леонка» для своих – походил на огромную трехэтажную казарму с обширным двором, из которого через тяжелые кованые ворота можно было выйти на улицу, параллельную железнодорожным путям, соединявшим небольшую грузовую станцию Греко с остальным миром. С крыши и почти из всех окон свисали разноцветные флаги, принадлежащие разнообразным левым и освободительным движениям, а стены центра и соседних с ним зданий были расписаны граффити и названиями различных политических и музыкальных групп мастерами спрея, метящими собственную территорию.

Когда-то здесь размещалась типография, принадлежавшая одному из самых знатных семейств Милана – Кабасси. Когда мои бывшие товарищи заняли ее, после того как их изгнали из очередного здания, молодой Кабасси решил, что ему не к лицу насылать на них войско на верблюдах, а проще договориться о, скажем, символической аренде. С тех пор прошло много лет, отношения с владельцем, как мне сказали, по-прежнему прекрасные, но денег уже никто ему не платит.

Район, где располагалось здание центра, был откровенно промышленным, с кучей фабрик. Совсем рядом с «Леонкавалло», вокруг широкой площади, высились два небоскреба компании «Сони» и три ужасных пятнадцатиэтажных жилых дома, в одном из которых находился – подумать только! – офис крикливого комитета «Анти-Леонкавалло».

Те, кому случалось бывать в этих краях, часто встречают на улицах представителей комитета, угрюмых мужчин среднего возраста, устраивающих непристойные спектакли с президиумами и мегафонами, пытающихся привлечь к участию в них любого политика, готового помочь им очистить квартал и город от «чуждых элементов». Бывший начальник полиции Милана, Пелиде Орто, одно время даже пытался сделать на них ставку, лелея идею создания на их основе массового движения в свою поддержку на случай выбора его в мэры, но ему это не просто не удалось – его провалили задолго до выборов, и он в конце концов слинял.

Со временем комитет стал частью местного фольклора, бессильный против сотен молодых и не очень молодых людей, которые прибывали целыми группами, устраивая в социальном центре концерты и дискотеки.

В тот вечер, когда я пришел туда, была пятница, а это традиционно концертный день. Очередь к входу свидетельствовала о том, что сегодня здесь играют музыканты, занимающие первые строчки альтернативного хит-парада. Бесконечная людская лента брала начало где-то далеко на улице, закупоривала вход в центр, поднималась по лестнице и исчезала в глубине здания.

– Кто, черт побери, играет сегодня? – спросил я у симпатичной девчонки, притиснутой давкой к моему боку.

– «Бронкские Барабанщики»!

– Первый раз слышу. Они из Америки?

– Они французы, придурок.

– Ну извини, а что, во Франции тоже есть Бронкс?

Она мне не ответила, затянутая омутом, оторвавшим ее от меня. Перетерпев двадцать минут давки, я оказался у кассы. Сунул десять монет блондинке, сидящей, словно в клетке, за решетчатой загородкой, и протиснулся в огромный, под завязку набитый зал.

Здесь находилось около пяти тысяч человек самой разнообразной наружности, среди которых выделялись «прикинутые» по случаю панки и человек пятьдесят металлистов. Самой распространенной одеждой были куртки, банданы и спортивная обувь. Фраков и смокингов не наблюдалось.

На сцене двадцать мускулистых парней, голых по пояс, громко и ритмично колотили молотками по молочным бидонам. Управлял этими красавцами лысый гигант, который что-то ревел на арго и отбивал ритм ладонями по барабану, словно задавая темп гребцам на римской галере. И в этом грохоте по небольшому оставшемуся свободным пространству перекатывались людские волны.

Все– таки бидоны не тянули на серьезный многотональный инструмент и скоро начали мне надоедать. Я стоически выдерживал удары по печени и барабанным перепонкам минут двадцать, затем плюнул и стал продираться сквозь толпу в сторону внутреннего дворика, сопровождаемый хлопками по плечам или презрительными взглядами тех, с кем я когда-то был знаком. Наконец я вывалился из толпы и с облегчением вздохнул.

Двор выглядел более пригодным для жизни. Почти все гости центра были на концерте, и я мог передвигаться по двору, никого не толкая. Ребята небольшими группками сидели на стульях, на столах, на всем, на чем можно было сидеть, болтая, потягивая пиво из пластиковых стаканов, оживленно споря о политике. С десяток собак, виляя хвостами, вертелись у них под ногами, а их хозяева с улыбкой наблюдали за четвероногими.

Ко мне с деловым видом подбежал питбуль и принялся обнюхивать отвороты брюк. Я замер, хорошо зная, что собаки этой породы не очень-то предсказуемы.

– Не беспокойся, – сказал парень в кожаной куртке и рваных джинсах, наблюдавший за сценой в нескольких шагах от меня. – Он очень добродушный, ты, главное, не делай резких движений.

– Я тоже очень добродушный, – ответил я тихим голосом, чтобы не рассердить пса, – и все-таки, если ты его не заберешь от меня как можно скорее, я рискую потерять контроль над собой и придушу тебя его поводком.

Парень с обидой посмотрел на меня и окликнул своего пса.

Наконец у стойки бара, пристроенного к одной из стен двора, мне удалось разглядеть высокую, немного сутулую фигуру Даниэле Дзуккеро. Моих лет, волос, как и у меня, на физиономии больше, чем на голове, и тоже в очках. На этом наше сходство заканчивалось. Он больше тянул на студента-переростка, а я – на портового грузчика.

– Какая честь! – развел он руками. – Сейчас пойду и объявлю об этом в зале, чтобы тебе устроили торжественную встречу!

Я пожал ему руку:

– Лучше не надо. Если меня увидят, могут подумать, что мы организуем восстание пролетариата. И потом, я не собираюсь красть у тебя венок славы.

Мы еще несколько минут обменивались благоглупостями, протискиваясь сквозь толпу, набившуюся в поисках выпивки в небольшой зальчик, заполненный сигаретным дымом, словно каминная труба, пока не выскользнули в задний дворик бара, заставленный пивными бочками и ящиками с бутылками и жестяными банками. На немногих целых стульях расположились с десяток активистов центра, никого из старой гвардии. Пол был усыпан сырыми опилками, на стенах висели старые плакаты еще более старых мероприятий «Лео». Свободных стульев не было, и я остался стоять, прислонившись к стене, давно нуждавшейся в покраске.

– Ну вот, Сандроне, здесь все те, кто имел дело со Скиццо в ту самую пятницу, – сказал, глядя на меня, Даниэле, затем обернулся к остальным. – Итак, история вам известна. Подчеркиваю еще раз, чтобы потом никто не ворчал за моей спиной: все, что от нас хотят услышать, не имеет никакого отношения к работе на полицию. Всем ясно?

Разумеется, ясно было не всем. Один из присутствующих, кривя физиономию, пренебрежительно высказался обо мне и моем способе зарабатывать себе на хлеб. Другие изъяснились в том смысле, что, невзирая на объяснения Даниэле, от всего этого попахивает полицейщиной, а их от этого мутит, и они не собираются отвечать на мои вопросы и вообще участвовать в подобной мерзости. Я не вмешивался в разговор добрых полчаса, потягивая чешское пиво из пластмассового стакана и ожидая, когда Даниэле и остальные, убежденные в необходимости этой встречи, выговорятся до конца. Наконец слово предоставили мне.

– Я работаю на адвоката Мирко Бастони, – начал я. – Вы должны хорошо знать его, потому что он защищал ваших в некоторых процессах. Сейчас он взялся за защиту Скиццо и попросил меня собрать доказательства, которые дали бы возможность оправдать парня. Это непросто, и нужно, чтобы вы мне помогли выяснить, что он делал, когда приходил сюда в последний раз. Он помнит только, что приходил в центр в пятницу, а дальше, вплоть до ареста – провал. Кто что может сообщить по этому поводу?

В результате я выяснил мало, почти ничего. Скиццо пришел в центр около полуночи и попытался пройти в здание, не уплатив, не было денег. Его не впускали до тех пор, пока он с протянутой рукой не собрал по мелочи нужную сумму. Дежуривший в ту ночь в баре Давид, усики и очечки а-ля Леннон, продал ему бутылку вина, и Скиццо выдул ее в одиночку. Около двух часов утра, упившись вдрызг, он упал на один из столиков, а поднявшись, устроил скандал с сидевшими за соседним столом, укоряя их в том, что те не желают поделиться с ним выпивкой. Это было уже чересчур, и двое барменов взяли его под руки и выкинули из здания на тротуар. Всё.

– И больше вам нечего рассказать? – спросил я в замешательстве.

Рассказать было нечего. Никто не видел, как он ушел. Когда в три ночи центр закрылся, на том месте, где парня оставили лежать, его больше не было. Может, проезжали мусорщики и подобрали его, предположил кто-то.

Я поблагодарил всех и, расстроенный, покинул барный закут, хотя, говоря откровенно, я от этой встречи многого и не ждал. Попрощавшись с Даниэле и пообещав ему оплаченный ужин в любом ресторане на выбор, я принялся бесцельно бродить по залам и зальчикам, забитым людьми.

Все щели здания были заткнуты прилавками, за которыми стояли в основном иммигранты, но я не нашел ничего, что мне хотелось бы купить. Спустившись в подвал, я обнаружил помещение, называемое даун-таун: три комнаты, декорированные в «кислотном» стиле, где до сотни молодых ребят отплясывали под музыку хип-хоп.

Недолго думая, я присоединился к ним и, закрыв глаза, отдался на волю ритма, прыгая, словно разгоряченный медведь, чтобы выгнать из головы унылые мысли. Убийство, полицейских, сутенеров, кровь… Хип-хоп не совсем моя музыка, но она способна поднять настроение, и я отплясывал под нее, бодро потея.

Час спустя из транса меня вывело прикосновение чьей-то руки. Она принадлежала девушке лет двадцати с пышной прической фиолетового цвета и с настолько серьезным выражением лица, что я сразу понял: она приблизила свои губы к моей щеке вовсе не для поцелуя.

– Я – гу-ать-цо! – разобрал я сквозь грохот музыки.

– Что?

– …а то – Скиццо!!

Я уловил «Скиццо» и потащил ее в полумрак коридора, подальше от ревущих динамиков.

Ее звали Сарах, именно так, с «х» на конце.

– Мне сказали, ты ищешь информацию о Скиццо. Это правда?

– Правда. Он был здесь в пятницу вечером.

– Да. И я, наверное, была последней, кто его видел. Эти, из бара, выбросили его на улицу, наши тебе уже сказали. Я пошла домой в три часа и встретила его, как только вышла с улицы Ватто, где начинается бульвар, знаешь, где это?

– Знаю. Он сказал тебе, куда идет?

Она посмотрела на меня с возмущением:

– Ты что, на таких, как он, я не трачу свое время!

– Поня-а-атно, – протянул я разочарованно.

– Единственное помню – его погрузили в машину.

– Что? – Я воспрянул духом. – И тебе известно, кто это был?

– Нет, но это меня поразило, потому что тачка была не задрипанная какая-нибудь, а большая и шикарная, правда, какой марки, я не знаю.

– Ты не заметила, кто сидел за рулем?

– Нет, было темно. Это все, что я могу рассказать. Надеюсь, тебе пригодится. Если нет… – Она пожала плечами.

– Скорее да, чем нет. Спасибо.

– Не за что. – Она отошла, затем передумала и вновь повернулась ко мне. – Слушай, ты ведь не полицейский, правда?

– Нет, не полицейский. Я – стилист и имиджмейкер. Хочешь, открою тебе секрет: в следующем году стиль «зверопанк» будет немоден. Поняла?

Она негромко, чтобы слышал только я, послала меня куда подальше и удалилась решительным шагом. Я смотрел ей вслед, любуясь ее великолепной фигурой. И вдруг остро почувствовал, как мне хочется к моей женщине. Или к какой-нибудь другой, это меня сейчас тоже устроило бы. Но Вале в этот час наверняка спит без задних ног и не оценит моего телефонного звонка. Сил же изображать из себя плейбоя здесь, в социальном центре, у меня не осталось, и я решил пойти домой.

Стояла глубокая ночь, и такси не было видно: в этом районе по ночам редко встречаются богатенькие гуляки. Куда-то подевались даже поклонники «Барабанщиков», и сейчас на лежащей передо мной улице не было никого, кроме меня. Одиноким пилигримом я поплелся по бульвару, который тянулся от площади Греко аж до Центрального вокзала, в надежде найти телефонную будку, чтобы вызвонить такси.

Будка нарисовалась метрах в ста впереди, я ускорил шаг и вдруг почувствовал, как озноб пробежал у меня по спине, заставив запаниковать. Многого в жизни я не умёл, но чему я научился, так это доверять своим ощущениям. Бросил взгляд через плечо и увидел «альфу-ромео», которая медленно двигалась в мою сторону.

Я обернулся как раз в тот момент, когда дверцы машины, остановившейся метрах в двадцати от меня, распахнулись и из нее вышли трое в джинсовых куртках и с женскими чулками на головах. В руках они держали что-то похожее на обрезки металлического прута. Развернувшись веером, они побежали в мою сторону, и я понял, что в ближайшие десять минут мне придется туго.

Спастись можно было, но только вернувшись в социальный центр. Я нагнул голову и побежал им навстречу. Мысль у меня была – сбить одного из них с ног, перескочить через него и убежать, прежде чем остальные смогут меня схватить. Я нацелился на того, что приближался ко мне по тротуару, однако в последнее мгновение передумал и выбрал самого низкорослого из них.

Я врезался в него, левой рукой отбил болезненный, но терпимый удар металлическим прутом и рубанул правой ему в нос, затем, вложив весь свой вес в левое колено, засадил ему в солнечное сплетение.

Охнув, он полетел на землю, но успел вцепиться ногтями мне в лицо и потащил за собой, больно ударив прутом по лопатке. Я стал валиться на него, не переставая бить в лицо кулаком, пока его затылок не треснулся о тротуар с приятным моему слуху сухим звуком: ток!

Пролетела еще пара секунд, и, прежде чем мне удалось вскочить на ноги, остальные набросились на меня: прут одного скользнул по уху, железяка второго долбанула по спине. Я заорал от боли, и в это время третий врезал мне прутом по боку.

Оставаясь на коленях, я выкинул лезвие ножа, отнятого у Блондина, который непонятно как оказался у меня в левой руке, и, не оборачиваясь, с силой ткнул в находившегося сзади. Я услышал крик, лезвие вошло во что-то мягкое, и я нажал на рукоятку. Наверное, бедро, предположил я с удовлетворением и почувствовал, как мой кулак становится мокрым от крови.

Воспользовавшись заминкой, я кувыркнулся через плечо, получив еще один удар по спине, вскочил на ноги и побежал. Все тело болело, я потерял очки, но, как минимум, двое из нападавших чувствовали себя еще хуже.

Я несся, не оборачиваясь и напрягая зрение: без очков все виделось как в тумане. Вытерев на бегу рукоятку ножа, я швырнул его через забор и тут же оступился и чуть не упал – нога попала в водосток. В нескольких метрах от входа в «Леонкавалло» я разглядел знакомую фигуру. Это был Даниэле, направляющийся к своей машине.

– Эй, мужик, не подбросишь до дому? – крикнул я ему.

Он обернулся, чтобы послать приставалу куда подальше. Но узнал меня и остановился с открытым ртом:

– Сандроне, какого хрена с тобой случилось?

– Какие-то типы хотели проломить мне башку на улице. Не делай таких глаз, ты должен был их видеть.

Он осмотрелся кругом в поисках кого-нибудь из своих людей и спросил:

– Они еще там?

– Нет, больше чем уверен, их там уже нет. Поехали отсюда.

Мы забрались в его серый захламленный «фиат-ритмо». Ничего не изменилось: как и прежде, его автомобиль представлял собой мобильный склад плакатов, транспарантов, листовок и книг. На панельной доске валялся пыльный тюбик клея, которым обычно пользуются, чтобы по ночам клеить плакаты на стены.

– Хочешь, отвезу тебя в отделение скорой помощи? – спросил Даниэле, заводя мотор.

– Только не это, хочу умереть в собственной постели. Слушай, если тебя не затруднит, отвези меня к дому Валентины.

Он немного подумал и произнес с обычной сдержанностью:

– Ладно, только сотри кровь с физиономии, а то заляпаешь всю машину.

Я посмотрел на себя в зеркало заднего обзора. Ничего страшного, еще легко отделался.

Тип, которого я сшиб с ног, сильно расцарапал мне лицо: две вертикальные кровоточащие ссадины тянулись ото лба до верхней губы. Более серьезные повреждения скрывались под одеждой. Правое плечо и спина начали наливаться пульсирующей болью, и распухло левое запястье. Рукав куртки был в крови, но не моей, подумал я с удовольствием.

Мы поехали по улице, и я попросил остановить машину в том месте, откуда началось мое живописное бегство.

Даниэле увидел у тротуара мои очки и вышел поднять их. Они, вероятно, попали под колесо машины этих типов, поэтому от них остались жалкие обломки. Все же я сунул их в карман – на память.

Минут через двадцать мы остановились у входа в дом Валентины. Даниэле остался сидеть за рулем, желая убедиться, что я без очередных приключений вошел в дом. Я два или три раза нажал на кнопку домофона.

– Кого еще несет в такой час? – могильным голосом спросила моя красавица.

– Это я, открой.

– Сандроне, какого… Что-то случилось?

За что я ее обожаю, так это за проницательность. Если б я притащился сюда, просто подогрев лучшие чувства алкоголем, она ограничилась бы тем, что бросила трубку и забыла обо мне.

– Случилось.

Тишина в трубке.

– Поднимайся, но… Ладно, потом.

Она ждала меня на лестничной клетке в пижаме, с заспанными глазами и волосами, взъерошенными больше, чем обычно. Увидев меня, она побледнела, по крайней мере, мне так показалось при свете неона.

– Кто тебя избил?

– Они забыли представиться.

Она посторонилась, давая мне войти в квартиру. Закрыв дверь, взяла меня за рукав и предупредила:

– Послушай, Сандроне, я не одна, будет лучше, если ты об этом узнаешь сразу.

Я почувствовал, как защемило сердце. Ну что за паскудный вечер выдался сегодня! Собрал все свое мужество и сделал шаг вперед. В глубине коридора стоял мужчина и надевал пиджак. В такой ситуации я не посчитал нужным знакомиться и, глядя сквозь него, прошел вслед за Вале в ванную. Хотя успел разглядеть его: лет сорок, лицо заурядное, фигура заурядная, костюм заурядный. Он, не глядя на меня, сосредоточенно завязывал галстук.

Я никогда прежде не появлялся в квартире моей невесты без предупреждения, тем более что у нас была негласная договоренность: каждый вправе делать все, что пожелает, только чтобы другой не знал об этом.

Усевшись на край ванны, я стянул испачканный пиджак, под которым была не менее грязная рубашка. Только сейчас я заметил, что джинсы порваны на правом бедре и сквозь разрыв виден кровоподтек. Я даже не помню, как его заработал. Снял с себя все, оставшись в одних трусах, и потянулся к ящику с лекарствами. Вале с огорчением смотрела на меня.

– Крепко тебе досталось. Больно?

– Только когда думаю об этом. Твой приятель, он кто, коллега или клиент? – спросил я, доставая бинт, лейкопластырь и спирт, стараясь произнести это с интонацией как можно более безразличной.

– Я могла бы ответить, что это не твое дело, но, учитывая обстоятельства, скажу: он врач, и я сейчас попрошу его осмотреть тебя. А потом ты отсюда уйдешь, не устраивая сцен.

– Дать ему дотрагиваться до меня руками, еще теплыми от твоего тела? Да никогда!

– Не валяй дурака. Я позову его.

Хрен с ним, пусть перещупает всю семью.

Гиппократ, явно смущенный, вошел через минуту, держа в руках свой шикарный черный чемоданчик, и произнес ритуальную фразу:

– Добрый вечер, позвольте осмотреть вас…

– Давай на ты, тем более что у нас много общего.

– Я не хотел бы, чтоб ты неправильно истолковывал… – начал было он.

Я прервал его:

– Да ладно тебе, брось объясняться. Ты же знаешь, что нынче в моде массовые коммуникации… и в чувствах тоже. Жалко, что тебя не было на прошлой неделе, когда мы устроили классную оргию. В следующий раз пригласим и тебя.

Он исподлобья смотрел на меня, пока я осторожно вновь усаживался на край ванны. Черт, как больно!

– Приличные ушибы. Как ты умудрился их заработать? – спросил он, дотронувшись до меня.

– Уф, полегче!.. Участвовал в соревнованиях по танцам и поскользнулся. А другие не заметили и продолжали танцевать. Прямо на мне.

– Н-да, понимаю, – сказал он холодно и сильно сжал пальцами плечи, отчего я едва не взвыл от боли. – Подвигай рукой. – Я подчинился. – Мне кажется, переломов нет, но хорошо бы завтра сделать рентген. Посмотрим спину. – Я повернулся. – И здесь, по-моему, ничего серьезного… Ты собрал отличную коллекцию шрамов на груди и спине.

– Ничего удивительного, с моей-то работой…

– А чем ты занимаешься?

– Я учитель в начальных классах. С этими мальками не забалуешь. Уй!

Он ощупывал меня довольно грубо, видно, я действовал ему на нервы.

– Так, теперь зашью тебе рану на брови.

– Как то есть зашьешь? Без наркоза?

– Всего один стежок, и сейчас это делается не лошадиными иглами.

Он продезинфицировал рану, порылся в чемоданчике и достал оттуда эластичные скобки. Боль действительно была терпимой.

– Ну вот и все. Намажь антисептической мазью и отдыхай. Я выпишу тебе рецепт на обезболивающее.

Я приоткрыл глаза и увидел Вале, входящую в ванную.

– Спасибо, док, – сказал я искренне.

Опираясь на раковину, он закончил заполнять рецепт и протянул мне листок со словами:

– Не за что. Пожалуй, теперь мне лучше уйти.

– Я провожу тебя, Пьерсильвио, – сказала Вале.

Пьерсильвио! Моя женщина ложится в постель с типом, которого зовут Пьерсильвио! Вот ужас-то! Я услышал, как хлопнула входная дверь. Вале вернулась в ванную и уселась на крышку унитаза.

– Пьерсильвио? Какое… изящное имя! – съязвил я.

– Заткнись, ладно? Лучше расскажи, что с тобой случилось.

Я слабо улыбнулся и коротко, но красочно пересказал ей события.

– Как ты думаешь, кто были эти сволочи? – спросила она, когда я закончил, и в ее усталых глазах вспыхнули злые огоньки.

– Понятия не имею. Точно не из моих бывших товарищей.

– Ты в этом так уверен?

– Конечно. Если бы они хотели свернуть мне шею, подождали бы у выхода из здания с открытыми забралами. И потом, так они колотят только фашистов, а я, даже порвав с ними, фашистом не стал. – Я покачал головой. – Нет, этих ребят послал кто-то, кому я явно наступил на мозоль. Повезло, что они оказались не профессиональными бандитами, иначе хрен бы я вывернулся живым.

– Этот «кто-то» боится, что ты докопаешься до правды об убийстве Алисы Гардони?

Вопрос на миллион долларов.

Я взял тюбик с мазью, которую оставил Пьерсильвио, и начал втирать в раны.

– Не исключено, – ответил я. – Может, кому-то не понравилось, что я хожу и расспрашиваю. Сегодня виделся с бывшим парнем Алисы. Редкостный, надо сказать, мерзавец. Чтобы навестить его, пришлось силой вломиться к нему в квартиру. – И я поведал о моей встрече с Блондином.

– Он мог наврать тебе с три короба, – заметила Вале, – или рассказать меньше, чем знает на самом деле.

– Я уверен, что он выложил все, что знает, – возразил я. – И результата я добился, что и требовалось.

– Какого результата? Что тебя чуть не убили?

– Нет, я о другом. Я понял: все, что мне рассказывали о зверопанках, – абсолютная правда. Алиса на самом деле жила двойной жизнью, и полиция не желает рыться в этом, опасаясь скандала или боясь оказаться в дураках. К сожалению, сейчас у меня на руках только откровения сутенера, да и те добыты силой – эта сволочь откажется от показаний при первой же возможности. Но когда я нарою достаточно улик, Мирко сможет убедить следователей вновь открыть дело, разыскать клиентов Блондина и проверить их алиби. Если убийство затевалось в их кругу, что-нибудь обязательно всплывет.

Вале уселась рядом со мной на край ванны и начала растирать мазь по моей спине. Какая сладкая рука!

– Все может оказаться не так, – сказала она. – Клиенты Блондина, конечно, подонки, но это совсем не значит, что они обязательно причастны к смерти Алисы.

– Это другой вопрос. Однако мне сейчас не до посетителей бара «Чинечита». Мне надо узнать больше об Алисе, о том, чем она занималась, перед тем как умереть. Если то, что я узнал, верно, Алиса бросила Блондина год назад. Что за это время могло случиться такого, что заставило кого-то убить ее? – Я зевнул. – Пока даже думать не могу, слишком разбит, чтобы соображать. Не исключено, что я заблуждаюсь. Может, никто из тех, кто пользовался Алисой, не имеет отношения к ее смерти, и единственный виноватый – Скиццо, который, как говорят, любил ее. Но это сейчас мне не по мозгам.

Вале погладила меня по голове:

– Ты устал, иди-ка лучше поспи, дай немного поработать твоему Компаньону.

Я покачал головой:

– Мне очень хотелось бы, но я должен еще записать все, что сегодня произошло. Совсем нет времени для сна. Через три часа встреча с Гардони, и на нее должен пойти я, поскольку знаком с ним лично. И потом, – добавил я и тотчас же проклял свой длинный язык, – ты еще не сменила простыни.

– Иди ты в задницу! – Вале вскочила и ушла в спальню, потеряв всякий интерес ко мне и моим болячкам.

– А ведь это я тебя застукал со спущенными трусами, а не наоборот! – крикнул я ей вслед, когда она закрывала дверь спальни. – И если хочешь знать, я сюда пришел не для того, чтобы расстроить твои планы. Мне нужны мои горнолыжные очки, они у меня остались последние. Куда ты их положила, коза?

– Они в шкафу в коридоре. И не ори, я хочу спать! – И она захлопнула дверь спальни.

Надо же, женщина с полным отсутствием чувства вины. Я осторожно поднялся, взял из шкафчика пару таблеток аспирина и проглотил их, не запивая. Аспирин – лучшее для меня обезболивающее средство. После чего порылся в шкафу, где Вале хранила всю мою собственность, которая по той или иной причине оседала в ее доме.

В одном из ящиков нашел свои горнолыжные очки – круглые стекла в стальной хромированной оправе, затемненные и зеркальные. Хотя они не были предназначены для того, чтобы пользоваться ими ночью или в закрытом помещении, все равно я видел в них намного лучше. Вытащил чистое нижнее белье, рубашку, черные джинсы и замшевую куртку того же цвета и переоделся. Сгреб в кучу грязные и порванные вещи и сунул их в мешок для мусора.

В очках я почувствовал себя увереннее и, усевшись в гостиной за компьютер Вале, стал составлять отчет. Ничего веселенького мой Компаньон в нем не прочтет. Я переписал имена клиентов, названные мне Блондином, затем принялся отстукивать список гостей семейства Гардони. Я надеялся, что среди них может оказаться загадочный друг семьи, который был еще одним любовником Алисы.

Типов с кривыми носами и с усами среди друзей дома было немало, но совсем не факт, что он в ту ночь на вилле присутствовал.

Список гостей покоился на какой-то очень далекой полке моего мозга, и я пытался восстановить его в памяти, ритмично дыша и стараясь не заснуть на полпути от усталости. Я не привык проводить столько времени без сна, и мне казалось, что я слышу, как мой Компаньон уже стучится, – пора. Имена медленно, одно за другим всплывали в памяти, и я быстро забивал их в компьютер. Закончив, распечатал набранный текст, положил стопку бумаг перед собой, погасил настольную лампу, устроился поудобнее в кресле.

И мгновенно уснул.