"Конец операции переход" - читать интересную книгу автора (Михеев Михаил Александрович)

Глава 8

Отличительная черта дуэли — ее личностность. На войне сталкиваются безликие массы, называемые армиями. В дуэли сталкиваются конкретные люди.

Вторая отличительная черта дуэли — невозможность спрятаться за чужую спину. Обычно такое случается редко — богатый человек прикрывается от опасности деньгами, чиновник — служебным положением, генерал — своими войсками. Здесь же все иначе. Здесь между человеком и его судьбой не стоят ни деньги, ни власть. Его не защищают ни примкнутые штыки солдат, ни корабельные орудия, мрачно глядящие на мир из своих бронебашен. Вокруг человека нет ни свободного пространства, на котором можно спрятаться, ни толстой брони боевой рубки. Нет у человека даже простенького бронежилета. Есть лишь он сам, его сила, его мастерство. И единственное утешение — то, что противник находится в равном положении, то есть стоит напротив, раздетый до пояса, и оружие у него точно такое же.

Волков стоял, держа в правой руке свою шпагу (не подарок старого пирата, а взятую специально для дуэли, парную с клинком Ричарда. Она была заметно короче, легче, и Волкову это не нравилось, но не более. В конце концов, он ничуть не сомневался в своем превосходстве и легкости намечающейся победы), а в левой дагу — Ричард, как истец, имел право на выбор оружия и выбрал его. Что ж, шпага в правой руке, дага в левой руке — ничего оригинального.

Адмирал стоял спокойно, ветер шевелил мокрые волосы (Волков успел искупаться — в конце концов, если он солдат, то почему от него должно пахнуть согласно человеческому представлению о солдатах?). Ричард слегка поеживался — было прохладно, моросил дождик, превращая землю в липкую грязь. Волкова это нисколько не волновало — мало того, что он был хорошо подготовлен — он еще и родом был из холодных краев, а вот его противник, похоже, мерз. Впрочем, для Волкова это было нормально — замерзшие мышцы куда менее подвижны, чем разогретые. Другое дело, что и его собственные мышцы немного остыли, но он слегка напрягал и расслаблял их, не давая себе замерзнуть.

Его секундантом был тот самый духовник семьи Смитов — по нелепой случайности, тезка его противника. К удивлению Волкова, священник не возненавидел его, а даже, кажется, зауважал — по-видимому, он умел проигрывать, а может, тут были еще какие-нибудь мотивы. Адмирал не стал вдаваться в подробности, в людях он немного разбирался и святому отцу верил. Другое дело, что это не совсем совпадало с общепринятыми правилами дуэли, но, в конце концов, священник по происхождению был дворянином и потому отступление от традиций было минимальным. Секунданта Ричарда Волков не знал. Впрочем, ему это было неинтересно.

Шпага в правой руке, кинжал — в левой. Гордый обоюдный отказ на предложение помириться. Команда! Волков стремительно и бесшумно шагнул вперед. Клинок устремился к груди противника, стремясь решить дело одним ударом… И адмирал с трудом успел отбить ответный выпад дагой. Его противник был опаснее, чем казалось.

Дуэлянты кружили по поляне, изредка обмениваясь короткими ударами, стремясь нащупать слабое место в обороне противника. Волков несколько раз пытался атаковать, но всякий раз его клинок натыкался на сталь, а вот Ричард по-настоящему атаковал лишь раз, и на виске Волкова появилась кровоточащая царапина. Не успей он уклониться — и клинок выбил бы ему глаз.

Адмирал начал вдруг понимать, как он сглупил. Он мог оторвать голову этому пацану тысячей способов — и оказался в единственной возможной, пожалуй, проигрышной ситуации. В его активе были лишь юношеское увлечение фехтованием (не очень долгое) и многочисленные кабацкие схватки уже здесь, в этом мире (с не особенно сильными, надо сказать, противниками). Ричард же оказался из тех, кого принято называть мастерами клинка. Правда, он был еще очень молодым и не слишком опытным мастером, но сейчас это было не принципиально и лишь позволяло оттянуть развязку.

Волков дрался отчаянно, понимая, что сражается за свою жизнь. Шпага в его руках крутила невероятные финты, но перевес в скорости не был подавляющим, а легкость клинка не позволяла использовать перевес в физической силе. Можно было бы, правда, использовать свои навыки в рукопашном бое, но правила дуэли подобное запрещали настрого, а Ричард тем временем давил отточенной техникой, все чаще пробивая оборону адмирала.

Волков отскочил назад, разрывая дистанцию. Ричард тоже чуть замедлился — он явно подустал, но не настолько, чтобы это сказалось на ходе схватки. Но все же Волков успел сделать некоторые выводы. Основным из этих выводов было то, что выбранное Ричардом оружие не совсем соответствует его стилю боя. Ричард фехтовал в классическом французском стиле, повернувшись к противнику боком и используя лишь конец клинка. В то же время дага служила ему лишь противовесом, не используясь непосредственно в бою. Волков первоначально дрался почти так же, но теперь он резко изменил стиль атаки — развернутая стойка хотя и делала его более уязвимой мишенью, но зато позволяла использовать и кинжал. К тому же, в этой стойке практически нет разницы между блоком и ударом, а потому в ближнем бою быстрый и хладнокровный боец мог вполне рассчитывать на успех.

Буквально со второй попытки адмиралу удалось поймать клинок противника своей шпагой и нанести удар кинжалом. Ричард успел уклониться, но теперь уже на его плече появилась длинная царапина. Будь он чуть помедлительней — и схватка была бы уже закончена, но он был молод и гибок. Спустя секунду он в свою очередь разорвал дистанцию, а потом Волков обнаружил, что шпаги в его руке нет — каким приемом Ричард это проделал адмирал так и не понял.

Нельзя сказать, что Волков испугался. Нет, страхом это чувство назвать было нельзя. Просто он вдруг сразу очень устал. Ричард кружил вокруг него со своей шпагой, а Волкову было все равно. За свою не самую длинную, но насыщенную жизнь он повидал немало побед и немало поражений. Сейчас ему грозило поражение — что ж, не в первый раз. Он механически оборонялся и дага в его руке плела смертоносную паутину, раз за разом отражая попытки Ричарда атаковать. Выбрав удобный момент, Волков даже перекатился через плечо и подхватил с земли свою шпагу. Ричард вновь моментально выбил ее, теперь уже другим приемом, и Волкова это совершенно не обескуражило. Его лишь рассмешили шипящие слова Ричарда о том, что, дескать, Волков сейчас будет лизать ему сапоги и молить о пощаде. И лишь острая боль в щеке отрезвила его, мгновенно вернув к реальности. Инстинктивно он вскинул свободную руку к лицу — пальцы стали мокрыми от крови.

Ричард продолжал улыбаться. Шпага в его руке металась легкой, почти незаметной тенью и раз за разом доставала Волкова. Лицо адмирала было все в крови, кровь бежала из длинных ран на руках и на груди. Ричард убивал свою жертву медленно.

То, что делал Ричард, не запрещалось никакими правилами, ведь бой был до смерти, поэтому секунданты не вмешивались. Правда, секундант Волкова двинулся было к месту схватки, но его визави остановил его короткой гортанной фразой. А потом они даже не поняли, как изменился вдруг характер схватки. Дага в руке адмирала засверкала вдруг быстро-быстро и теперь уже Ричард не успевал отбивать удары короткого хищного клинка. Волков лез в ближний бой и показывал сейчас то, чему его учили в родном мире. Показывал комплекс приемов, которые здесь были просто-напросто неизвестны.

Ричард отбивался, забыв даже и думать об атаке, хотя Волков практически открылся. Несколько раз дага со свистом разрезала воздух у самого его горла и он поспешно отшатывался назад. Адмирал пер, как танк, не останавливаясь ни на секунду. И все же его скорости чуть-чуть не хватало. Ричард крутился ужом, стремясь оторваться, и наконец ему удалось уйти вбок. Уйти совсем ненамного — но много ли надо опытному фехтовальщику?

Волков ощутил внезапно боль в груди. Мгновение спустя он осознал, что источник боли — шпага, пробившая его тело насквозь. Ричард сумел достать его, и достать качественно. Однако в те мгновения, которые оставались у Волкова до того, как его ноги стали ватными, а глаза застлала пелена, он успел сделать шаг вперед, еще сильнее надеваясь на клинок. Ричард сглупил — он не успел выдернуть шпагу, а рефлекс фехтовальщика не позволил бросить ее, разжать пальцы на рукояти. Лишь мгновение потерял он — и Волков достал его. Дага ударила в глаз Ричарда, пробила мозг и затылочную кость. Ричард умер прежде, чем почувствовал боль, а вот адмирал, проваливаясь в спасительное небытие, успел еще увидеть бегущих к нему секундантов…

Он снова был молодым, совсем молодым офицером, пол года назад закончившим медицинское училище. Двадцать один год… Институт еще не закончен, но весь курс призвали — надвигалась война. Волков попал в морскую пехоту и ему было тяжело, очень тяжело. И все же именно тяжелейшая подготовка спасла его, когда война все-таки началась. Их батальон был размещен на базе ВВС на Балканах, в Югославии. Средиземное море, шикарные пляжи… Зачем их там держали, для Волкова осталось тайной. Их было слишком много для обычной охраны, и слишком мало, чтобы всерьез защищать базу. Это подтвердилось почти сразу, как только американцы нанесли свой удар.

Правда, первую атаку знаменитых американских коммандос они отразили. Отразили так, что те к морю бегом драпали. Пилоты тем временем выкатывали из ангаров свои новейшие (и весьма секретные, надо сказать) СУ 80. Эти истребители-бомбардировщики были грозной силой, вполне способной контролировать половину Средиземноморья, поэтому американцы и пытались захватить их. Однако, когда их план не удался, они нанесли ракетно-бомбовый удар, благо их самолеты были уже в воздухе — сумей взлететь хоть одна эскадрилья, и кому-то вполне могло прийтись несладко.

Удар был такой силы, что все зенитные комплексы оказались бессильны. Бомбы перемешали с землей и самолеты, и саму базу, и почти всех ее защитников. После этого американцы въехали, как на параде.

Волков уцелел тогда чудом. Вместе с таким же везунчиком-пилотом они прорвались к единственному уцелевшему самолету, стоящему чуть в стороне, в тени скалы. Поливая врагов из трофейного пулемета, подобранного на месте боя, Волков прошел сам и протащил товарища. Они запустили двигатели и взлетели по запасной рулежке, обрывающейся со скалы в пропасть. Какой-то храбрый, а может, просто глупый американец, когда они еще только выруливали, попытался поставить поперек дороги джип, чтобы помешать им, а сам залег между колес машины и обстреливал самолет длинными очередями из своей древней М 16, впрочем, совершенно безуспешно — бронирование истребителя было приличное.

С машиной и стрелком они справились запросто — короткая очередь из авиационной пушки вдребезги разнесла препятствие, и самолет, почти мгновенно разогнавшись, взлетел, прыгнув со скалы, будто с палубы авианосца. Его попытались сбить на взлете — безуспешно, все истребители оказались слишком далеко, а попадания двух Стингеров броне были ничуть не страшны.

Американские истребители попытались перехватить их, но пилот выпустил по ним все ракеты (а их было много, куда больше, чем на обычных самолетах) и, пока истребители закладывали крутые виражи и выписывали в воздухе фигуры высшего пилотажа, СУ 80 набрал высоту. Конечно, это было лишь временной отсрочкой, но оба офицера (лейтенант ВВС и младший лейтенант медслужбы) в кабине знали, что идут на смерть, и смирились с этим. Они были молоды, они только начали жить, но сейчас они защищали Родину и были обречены, ибо сдаваться не собирались. Им оставалось лишь подороже продать свою жизнь, чем они и занялись. Под крыльями их машины находились две новейшие противокорабельные ракеты «Кобра», которые были выпущены почти сразу после того, как американская эскадра, с которой, собственно, и взлетали вражеские самолеты, оказалась в пределах досягаемости.

Поединок между новейшими ракетами «Кобра» и новейшими зенитными комплексами «Мангуст» закончился, несмотря на название, не в пользу последних. Правда, одна из ракет была сбита, зато вторая безошибочно нашла свою цель и с находящихся поблизости кораблей и самолетов было видно редкостное зрелище — авианосец, который выворачивает наизнанку, причем в воздухе. Сила взрыва была столь велика, что осколками и взрывной волной повредило соседние корабли и сбило прицел всем вокруг. Это дало возможность дерзкому самолету прорваться и уйти в сторону гор. Пилот до конца использовал подвернувшийся шанс, но все же их догнали. Град авиационных снарядов изрешетил фюзеляж, но самолет не взорвался. Каким-то чудом он продержался в воздухе еще несколько секунд и экипаж катапультировался.

Их искали, но допустили ошибку — американские военные даже не могли предположить, что ловят не пилота, вернее, не только пилота, и что им противостоит не слишком опытный, но все же почти профессиональный резчик по чужой кости. Конечно, пошли они на поиски своих знаменитых Зеленых Беретов или хотя бы нормально подготовленных морских пехотинцев — и участь беглецов была бы решена. Однако, по-видимому, наиболее боеспособные солдаты нужны были в другом месте, а может, кто-то из вражеских офицеров решил воспользоваться моментом и поднатаскать новичков в условиях, максимально приближенных к боевым. Кончилось это плачевно. Очень скоро американцам пришлось высылать вертолет за ранеными. Когда же вертолет приземлился, пилоты его на собственной шкуре испытали ощущения, которые бывают, когда в висок врезается тяжелая девятимиллиметровая пуля с аккуратно подпиленным кончиком.

Так вот и получилось, что домой Волков и его компаньон добрались на трофейной машине с кучей пленных на борту, и спецотдел возился с ними почти неделю. А потом их пути разошлись — Волков ушел в десант на Сицилию, летчик получил новое назначение куда-то на запад. Больше они так никогда и не увиделись…

Волков рывком сел на кровати. Ленивый солнечный луч попал на его лицо и заставил зажмуриться, прогнал остатки сна. Того самого сна, который снился контр-адмиралу Волкову уже который день подряд. Сна о его первом в жизни настоящем бое.

Волков потянулся, пробуждая ото сна затекшие мышцы. Грудь кольнула боль — но кольнула лишь на мгновение. Здешние микробы понятия не имели о таких вещах, как пенициллин, и потому раны заживали стремительно, без нагноений и прочих неприятных эксцессов. Боль, конечно, проходила не столь быстро, но Волков знал, что такое боль, и мог ее переносить.

Конечно, ему повезло, что он остался жив. Повезло и в том, что догадался прихватить с «Громобоя» аптечку. Еще больше повезло, что помощники ему попались понятливые и, когда после боя Волков пришел в себя и объяснил им, как с этой аптечкой обращаться, вполне справились с задачей. Так что выжил он, выжил и, наверное, еще поживет.

Волков встал с кровати, прошелся по комнате. Движения были еще чуть скованными, но уже совсем немного. Скоро пройдет и это. В конце концов, это не суть важно, гораздо важнее то, что сегодня пришло время снимать повязки с головы. Именно этим Волков и собирался заняться.

Вежливо постучав, в комнату вошел отец Ричард. Волков приветливо кивнул ему — в конце концов, если бы не священник и Джейн, буквально не отходившие от его кровати, адмирал (а он прекрасно понимал это) вполне мог и не выжить. К его крайнему удивлению, для остальных обитателей дома он оказался до крайности безразличен. Он списал это на традиционную английскую холодность да еще, пожалуй, на обычную человеческую неблагодарность. Это было понятно, хотя и немного обидно. Впрочем, отец Ричард как-то очень аккуратно намекнул ему, что Ричарда считали неплохой (и даже очень неплохой, мальчик должен был вскоре унаследовать приличное состояние) парой для Джейн — во всяком случае, такого мнения придерживалась ее мать. Неудивительно поэтому, что она не очень-то жаловала человека, выбившего мозги потенциальному жениху ее дочери. Хотя сам Волков, надо сказать, угрызений совести не испытывал совершенно.

— А где Джейн? — поинтересовался Волков.

— Я отправил ее с матерью в гости к соседям, пусть проветрится.

— Да, вы правы, святой отец — девочке на это смотреть вряд ли стоит. А удержать ее в этом доме не сможет сейчас никто. Нам, наверное, следует воспользоваться моментом. Начнем, пожалуй?

Бинты снимали довольно долго. А когда последний бинт сняли и Волков подошел к стоящему в углу зеркалу, он только тихо охнул. Он ожидал, конечно, что его лицо будет порядком попорчено, но такое… Вся левая сторона лица представляла из себя рубленую котлету — пласты кожи наползали друг на друга, сизые шрамы тянулись по всей щеке, уходя к шее. Один такой шрам пересекал чудом уцелевший глаз, второй проходил наискосок через весь лоб. Короче говоря, и так-то не красавец, Волков превратился в законченного урода.

Несколько секунд адмирал подавленно молчал, потом вздохнул и выпрямился.

— Святой отец, вы знали отца Джейн?

— Да, я неплохо знал его. Впрочем, почему знал? Ведь он жив…

— Простите, мой английский иногда слишком корявый. Но суть в другом: Вы сможете его узнать?

— Разумеется. А для чего это?

— Когда Джейн собирается отправиться за отцом? — вопросом на вопрос ответил Волков.

— Корабль в Тунис уходит через месяц, они с Бертрамом…

— Бертрам — это лажа, старая развалина, — махнул рукой Волков. — Но за месяц, я думаю, можно сделать так, чтобы им не пришлось ехать.

— Каким образом?

— Мы с вами поедем туда сами.

Несколько секунд отец Ричард переваривал услышанное, а потом спросил, не считает ли сам Волков эти слова оговоркой? Волков так не считал.

Тогда отец Ричард популярно объяснил ему, что, во-первых, ближайшее судно отходит через месяц и это именно тот корабль, на котором отправятся Джейн с Бертрамом, а во-вторых, такой поход отнимет куда больше времени.

— Скажите, святой отец, Джейн рассказала вам о «Громобое»? Да не мнитесь вы, не мнитесь. — Волков широко улыбнулся, от чего шрамы на его лице стали еще страшнее и, вдобавок, заболели. — Вы, конечно, дали слово не говорить мне о том, что она проболталась, но почти все женщины имеют одну особенность — им надо время от времени выговориться, и в этом Джейн не исключение. А вы ее старый наставник. И в вопросах веры, и в образовании. Так?

Отец Ричард кивнул.

— Ну вот и замечательно. То, что она рассказала, вы приняли за сказку. Так?

Отец Ричард снова кивнул.

— Это не сказка, — печально улыбнулся адмирал. — Или, во всяком случае, не все сказка. Этот корабль существует, и мы можем воспользоваться им и разом решить все проблемы. Согласны?

— Да, я рискну, — пожилой, священник вдруг как-то сразу выпрямился, стал выше ростом. — В конце концов, живем мы только один раз.

— Тогда собирайтесь. У вас есть пол часа.

— Но Джейн вернется только к вечеру…

— Мы идем вдвоем, святой отец. Вдвоем, если вы не поняли этого сразу. Это — дело для настоящих мужчин, а ведь мы с вами мужчины, правда? Джейн остается с матерью, а мы идем… — Волков на миг застыл, будто о чем-то задумываясь или что-то вспоминая, и тихонько пропел: — Там, среди пампасов, бегают бизоны… Ладно, жду вас внизу.

Уже на мостике «Громобоя», полной грудью вдыхая соленый ветер, Волков подумал, что зря это он так, но священник перебил его мысли.

— Я не представляю, адмирал: если у вас были такие корабли, как кто-нибудь мог представлять для вас опасность? Как вас смогли победить?

— У наших врагов они тоже были. Правда, они были хуже, но зато и было их куда как побольше. Ничего, святой отец. Прорвемся!..

Гуссейн смотрел на сидящего напротив человека со страхом. Вообще-то страх уже давно был для него чувством непривычным — он привык, чтобы другие трепетали перед ним, самым богатым и самым влиятельным купцом в Тунисе. Однако перед этим человеком у него всегда тряслись поджилки — он прекрасно знал, какая мощь стоит за спиной адмирала Волкова (в конце концов, благодаря ей они и познакомились — Волков подобрал Гуссейна из воды после того, как на куски разнес фрегат, на котором плыл небогатый тогда купец Гуссейн). А главное, купец знал — этот человек никогда не боялся и не побоится пустить свою огневую мощь в ход, хотя бы и для того, чтобы уничтожить не нравящегося ему человека.

Правда, с момента последней встречи (а виделись они, надо сказать, весьма редко) адмирал изменился — он похудел, и похудел очень сильно. В огненно-рыжих волосах седины стало уже больше, чем меди. Лицо адмирала было изуродовано, как будто его хозяин побывал в мясорубке. Но главное — глаза. Раньше они были вполне человеческие, разве что излишне спокойные. Теперь это были глаза мертвого человека — ничего не выражающие, потухшие, лишенные каких-либо эмоций. И от этого было еще страшнее.

Человек с такими глазами способен на все, и Гуссейн понимал это очень хорошо. Такие глаза он видел у палачей: им скажешь убить — убьют, скажешь покалечить — покалечат. И при этом ни ненависти, ни любопытства, ничего. Работа у них такая.

Все же он нашел в себе силы улыбнуться. За годы знакомства он убедился, что его патрон не только не обижается на шутки в свой адрес, но и поощряет их. Ну, нравится ему это. Потому, будучи человеком рисковым, Гуссейн спросил:

— Адмирал! Вы, я слышал, непобедимы. Похоже, это сильно преувеличено?

В глазах адмирала мелькнул на миг отблеск иронии. Но лишь на миг, мелькнул — и тут же погас.

— Это верно. Слухи о моей непобедимости сильно преувеличены. Равно как, кстати, и слухи о моей смерти. Я нарвался на противника, который сумел меня достать. Только и всего.

— И не один раз сумел, я вижу. Вы, наверное, убили его?

— Да, — неохотно кивнул адмирал.

— И как вы его убивали? Час? Два? Три? Честное слово, интересно было бы…

— Я его ПРОСТО убил, — прошипел вдруг Волков. Рука его непроизвольно сжалась в кулак и тяжелый серебряный кубок, который он только что опорожнил (Аллах, конечно, запрещает пить вино, однако гость — не правоверный, ему можно, а за компанию с ним, чтобы не обидеть, можно и хлебосольному хозяину), скомкался в кулаке, как бумага. — Я его просто убил. И не лезь в это дело — а то, знаешь, незаменимых у нас нет.

Гуссейн заткнулся, переваривая информацию. Все говорило за то, что сидящий напротив него человек сильно переменился, и не в лучшую сторону. Раньше таких вспышек гнева за ним не наблюдалось, равно как и угроз. Инстинкт купца подсказал Гуссейну: заткнись и внимай, иначе можешь лишиться не только честно нажитого богатства (кстати, нажитого за счет денег и информации, которые щедро предоставлял адмирал), но и собственной головы. Что адмирал на это способен, Гуссейн нимало не сомневался, а посему счел за лучшее сидеть и внимать.

Волков несколько секунд рассматривал Гуссейна с какой-то непонятной смесью жалости, брезгливости и безразличия на лице. Потом он мрачно усмехнулся и негромко заговорил.

— Меня интересует Фарли Смит. Англичанин, пятидесяти одного года. Вот его портрет, — Волков кинул на стол ксерокопию портрета, который висел на стене в гостиной дома Смитов. — Здесь находится в плену чуть больше года, точнее сказать не могу. Хозяин — некий Ахмед-паша. Завтра утром, самое позднее к вечеру, этот человек должен быть свободен.

— Механизм выкупа достаточно отработан, — понимающе кивнул Гуссейн. — Сложнее найти этого самого Смита, но и это реально, даже за такой короткий срок — Ахмед-паша — личность в городе известная.

— Обеспечишь, — кивнул головой Волков. — Завтра утром я за ним приду.

— Остается вопрос о сумме выкупа. Мне кажется, это обойдется вам…

— Посидим-поматеримся, как большие мужики, — задумчиво перебил его Волков. — Ты, Гуссейн, кажется не понял: меня не интересует твое мнение или твои советы. У меня своя голова есть, а когда они мне потребуются, я сам об этом скажу. Ты получил ЦУ? Получил. Если не понял еще: приказы выполняются и, желательно, по команде бегом. А выкуп… Пусть будет так: я не буду топить корабли, стоящие в порту, если они не попытаются его покинуть, конечно.

— Но ваш приказ нереален.

— Это меня не интересует. Когда ты согласился работать на меня, тебе стоило подумать о том, что бесплатно не дается ни богатство, ни положение. Ты живешь и процветаешь за счет денег, которые получил от меня, и за счет информации, которая позволяет этими деньгами распорядиться. Не подумал, откуда она у меня? Рацию видишь в углу — она ведь не только у тебя стоит. Таких, как ты, не один десяток. Потребуется — поставлю вместо тебя другого. И ведь сделаю это, если ты не справишься, благо в этом городе у меня кандидатуры три еще есть. Так что думай: либо выполняй, либо сдавай дела. Тысячи три, которые ты имел при нашей первой встрече, останутся у тебя, а вот все остальное…

— Я согласен, — быстро закивал Гуссейн. Он как-то вдруг сразу сообразил, что его собеседник не шутит. В изворотливой голове купца моментально созрел план, но для его реализации требовалось время. — Завтра к утру все будет сделано.

— Я надеюсь, — с угрозой в голосе отозвался Волков. — А чтобы все, и ты в том числе, поверили в серьезность моих намерений, я… У вас на внешнем рейде стоит линкор «Капудание». Я его через пару часов потоплю. Понятно?

Гуссейн лихорадочно кивал. Волков Посмотрел на него, склонив голову на бок.

— Не боись. А чтобы подсластить пилюлю… Начинай скупать огнестрельное оружие. Два дня тому назад караван с грузом оружия попал в шторм и из четырех кораблей уцелел один, да и тот еще не скоро сможет выйти в море. Так что на оружии ты можешь неплохо заработать, тем более, что у вас назревает война с Францией.

Волков поднялся и зашагал к выходу. У самых дверей он остановился и, обернувшись к Гуссейну, добавил:

— И не надо пытаться сбежать — тогда я обстреляю город, сравняю его с землей и позабочусь, чтобы всем стало известно: это — по твоей вине. И не елозь глазами, не надо пытаться меня убить — во-первых, это не удастся, а во вторых, результат будет тот же самый…

Дверь оказалась заперта. Волков несколько раз толкнул ее, обернулся и удивленно поднял брови. Из скрытой за портьерами двери вышло сразу трое воинов, именно воинов, а не просто вооруженных мордоворотов. Волков был профессионал и умел определять профессионалов с первого взгляда. А в том, что перед ним были именно профессионалы, сомневаться не приходилось. Это были не здоровенные ходячие груды мышц, которых обычно любят нанимать к себе в охрану купцы — те своим внушительным видом способны внушить уважение случайным прохожим, но в настоящем бою они зачастую стоят немногого. Нет, эти не отличались огромным ростом — так, чуть выше среднего, — и непомерной шириной плеч. Но то, как они двигались, держались, а главное, как держали в руках свои клинки, говорило о многом. Да и само оружие не блистало украшениями, зато было отменно сбалансировано и отточено, уж это Волков мог определить сразу. В конце концов, чего еще ждать от профессионалов, пусть не столь хорошо подготовленных, как сам адмирал, но все же…

Гуссейн еще только открывал рот, чтобы что-то сказать, а ситуация уже разрядилась сама собой. Пистолет-пулемет Клин оружие, вообще-то, не армейское, а МВДшное. Зато он имеет одну приятную особенность — даже с глушителем его легко спрятать под дорожным плащем и в нужный момент использовать в качестве последнего аргумента. Именно так и поступил Волков, одной короткой, скупой очередью отправив к праотцам всех троих.

Реакции Гуссейна мог бы позавидовать любой, равно как и скорости, с которой тот на четвереньках добрался до потайной двери. Автоматная очередь в щепки раздробила стол и перечеркнула пол за его спиной, но Гуссейн уже успел перекатиться через порог и захлопнуть за собой дверь — прочную, надежную, сбитую из прочных досок, привезенных из далеких северных стран. Кованый засов глухо лязгнул, надежно отрезая Гуссейна от преследователи, и он облегченно перевел дух, но в следующий момент дверь вздрогнула и в образовавшуюся чуть выше засова дыру влетел кулак. Голый кулак, пробивший доски, как бумагу!

Гуссейн шарахнулся назад — и вовремя. Дверь вылетела от страшного удара вместе с косяком и Гуссейн замер, парализованный ужасом — адмирал стоял в дверном проеме и глядел ему прямо в глаза и взгляд его, все такой же безжизненный, не сулил купцу ничего хорошего. Адмирал шагнул в комнату.

— А-ва-ва-ва-ва, — только и смог произнести Гуссейн, оседая на задницу. В штанах стало вдруг противно мокро, но он этого не заметил. Отталкиваясь руками и ногами, он попытался отползти назад, в глубь комнаты, но почти сразу уперся в стенку — эта комнатушка была невелика. Волков шагнул к нему и Гуссейн застонал. Взгляд адмирала притягивал глаза Гуссейна, гипнотизировал его. Из глаз Волкова смотрела смерть.

Адмирал наконец подошел, неторопливо нагнулся. Гуссейн в ужасе попытался вжаться в стену, но тяжелая, широкая рука схватила его за горло и подняла в воздух. Адмирал без малейшего усилия держал Гуссейна на вытянутой руке и разглядывал его — без злобы, спокойно и даже чуть цинично. Так разглядывают насекомое, решая — раздавить его сразу или перешагнуть согласно буддийской заповеди. Гуссейн вдруг увидел (лезут же в такой момент в голову всякие дурацкие мысли), как он огромен, этот адмирал. Он и раньше знал, что Волков высок, очень высок, но только теперь понял, что он огромен, огромен до неприличия.

Между тем адмиралу надоело держать Гуссейна и он швырнул его на стул. Большой, добротно сколоченный стул жалобно пискнул, а вместе с ним радостно запела душа Гуссейна — как только его ноги коснулись наконец пола, он понял: убивать его не будут, во всяком случае не прямо сейчас.

— Я не собираюсь убивать тебя, — Волков усмехнулся. — Я мог бы пристрелить тебя еще там, но я предпочту тебя пока что попользовать. Сочтем происшедшее неудачной шуткой и забудем. А ты теперь зато знаешь, что такое страх. Запомни, щенок: если еще раз попробуешь что-нибудь сделать — пеняй на себя, я шуток не люблю и не понимаю. А сейчас бегом — выполнять приказ. К восьми утра Смит должен быть на пристани. И штаны смени — воняет.

Волков демонстративно сморщил нос и вышел из комнаты. Секунду спустя до Гуссейна донесся глухой удар и вопли и он понял — наружная дверь слетела с петель, да еще и придавила кого-то. А Гуссейн, когда к нему вернулась наконец возможность соображать, подумал, что сотрудничать с адмиралом и получать от него информацию, которая позволяет вдвое увеличить годовой доход выгоднее, чем получить от него же пулю в лоб… А посему, будучи человеком рациональным, он быстро сменил одежду и помчался выполнять приказание. Со всех ног…

Шестидесятипушечный линейный корабль «Капудание» взлетел на воздух поздно вечером, когда солнце уже село и ночь вступила в свои права. Торпеда ударила точно в середину корпуса и заряд, предназначенный для того, чтобы топить крейсера и авианосцы, разнес корабль буквально в клочья. Вспышка была настолько яркой, что на миг в городе стало светло, как днем…

А утром «Громобой» всплыл в трех милях от берега во всей своей красе — орудийные башни выдвинуты, ракетные установки развернуты в сторону берега. Тяжелая, сокрушительная мощь подводного дредноута впервые демонстрировалась миру во всей полноте, и миру стоило бы содрогнуться — во всяком случае, это было бы грамотно и соответствовало бы ситуации.

Контр-адмирал Волков стоял на многометровой высоте, куда вознесла его рубка корабля, облокотившись на фальшборт, и спокойно курил. Он любил это время — раннее утро, полный штиль, солнце только поняло свой край над горизонтом и окрасило зеркальную гладь моря в немыслимые тона. При виде такой картины Волков всегда жалел, что он не художник — запечатлеть эту картину для потомков он мечтал всю жизнь, хотя и понимал, что скорее всего не будет у него ни жизни, ни потомков. Что ж, зато у него была мечта…

Отец Ричард подошел неслышно. Волков вздрогнул, услышав у себя за спиной его голос и потому в ответ на «Доброе утро» лишь проворчал:

— Святой отец, вы когда-нибудь с этой вашей привычкой подкрадываться или меня до инфаркта доведете, или по морде получите.

— Смирения вам ни хватает, сын мой, — фыркнул священник, зябко ежась и плотнее запахивая рясу.

— Угу, смирения… — Волков повел плечами, потом подумал, ослабил галстук и расстегнул ворот рубахи. В отличие от священника, ему было жарко даже в обычной рубахе с коротким рукавом, а мысли о том, что надо надеть китель, у него даже не возникало.

— Именно, что смирения…, - у отца Ричарда было с утра философское настроение. В таких случаях он становился до ужаса нудным и брюзгливым.

Волков вздохнул, достал из предусмотрительно прихваченного с собой пакета с сухпайком банку концентрированного молока и двумя точными ударами ножа проколол крышку. Молоко это он любил, причем прямо так — из баночки, с нарушением всех правил этикета.

— И что вы будете делать, если они не выполнят ваши условия? — отец Ричард вопросительно уставился на Волкова. Адмирал тяжело вздохнул, посмотрел на город и неохотно ответил:

— Буду бомбардировать город и порт. Очень быстро там поймут, что дешевле подчиниться.

— А стоит ли? Может, действительно лучше заплатить?

— Не хочу, — Волков мрачно почесал изувеченную щеку. — Я слишком долго прятался от мира, а теперь не пойму — зачем? Миру пора привыкать, что у океана появился новый владыка. Пускай теперь мои проблемы решают орудия «Громобоя» — это будет просто.

— Владыка ли? Мне кажется, вы берете на себя слишком много.

— А почему нет? Мой корабль — самое мощное средство уничтожения, бороздившее когда-либо эти воды. Соберите здесь все флоты мира — и я пущу их на дно. Это — сила, перед которой не устояли бы даже Боги, существуй они в действительности.

— Не богохульствуйте, сын мой! Бог един и могущество его не знает границ.

— Не видел я его могущества. И следов его не находил.

— А Содом и Гоморра, которые Он испепелил по воле своей? В Библии об этом написано достаточно ясно.

Волков достал из кармана записную книжку и карандаш, несколько секунд что-то быстро считал…

— Я могу вскипятить это море, — просто ответил он.

В восемь утра Фарли Смита на пристани не оказалось. В восемь пятнадцать первый снаряд разорвался на палубе стоящей в порту шхуны и расколол ее пополам. А дальше пошло по накатанной — девять орудий «Громобоя» превратили порт в огненный ад. С такой дистанции Волков не боялся промахнуться и каждый снаряд находил цель. Лишь два корабля успели сняться с якорей и попытались выйти в море. Их потопили уже у самого выхода из гавани. А когда корабли в порту кончились, снаряды посыпались на город. Волков не без основания считал, что когда горят корабли, волнуются в основном их владельцы. А вот когда снаряд попадает в твой дом — неважно, дворец это или хижина на окраине, — тогда уже интерес шкурный, весьма даже близкий твоей душе и телу.

Обстрел длился меньше часа, после чего Волков вызвал Гуссейна. Рация довольно долго недовольно пищала, прежде чем установилась связь. Правда, связь установилась на автоматике — самого Гуссейна пришлось ждать минут десять и, когда он ответил, голос его дрожал. Впрочем, Гуссейну было чего бояться — весь приморский квартал лежал в руинах, город горел, а ведь это было только начало. Гуссейн, тайный агент адмирала Волкова, лучше других представлял себе, на что способен «Громобой».

— Успокойся, — почти ласково сказал ему Волков. — Квартал, в котором ты живешь я обстреливать пока не собираюсь, а если что — предупрежу. Ты передал мои условия?

— Да, господин.

Волкова позабавило это «господин», но по здравому размышлению он пришел к выводу, что обращение соответствует действительности, а раз так, то его вполне можно оставить на будущее.

— Что Ахмед-паша, не колется?

— Нет, мой господин, он посмеялся надо мной.

— Повтори мое предложение. Следующий срок — четыре часа дня. И предупреди местного князька или как он тут у вас называется, что если мое требование не будет выполнено, то я снова начну обстрел. У меня тут есть боеприпасы объемного взрыва — посмотрим, что они сделают с городом…

Когда на часах было без пяти четыре, на полуразрушенный причал вышла группа людей, среди которых отец Ричард в бинокль без особого труда узнал отца Джейн. Дальше все было просто — к берегу Волков лихо подкатил на катере с воздушной подушкой, продемонстрировал комитету по встрече его артиллерию и после этого местные, проявив исключительную понятливость, без лишних вопросов отбежали подальше. Принять Фарли Смита — довольно высокого по местным стандартам, немолодого уже человека — на борт было делом нескольких секунд, вернуться на «Громобой» — минутное дело. А несколько дней спустя в дверь дома Смитов в Бристоле постучали и разбуженный Бертрам, увидев хозяина, едва не лишился чувств. Потом бегали люди, хлопали двери, а фигура, одетая во все черное, внимательно наблюдала за домом из-за кустов…

Потом Волков тяжело вздохнул и не оглядываясь зашагал в сторону порта. Через два часа «Громобой» уже несся к своей базе, оставив туманный Альбион за кормой…