Л. ШЕРСТЕННИКОВ НЕФТЯНОЙ КОРОЛЬ[1]

Далекое-далекое детство. Тихая, дремотная речка в ивняках. Красная от зорьки вода. Заки шлепает по облакам, стынущим в лужах, вышагивает за братом. В руках Закира — удилища, у Заки на ивовых прутиках — пятьдесят пять рыбок. А как же — добыча! В голодный сорок седьмой год даже детская забава была подспорьем семьи.

…Институт. Заки решил, что слабым буровику быть нельзя. Пропадешь. А тут еще ростом не вышел. «Ничего, наверстаю!» Главное — беспощадность к себе и жестокий спортивный режим. Гантели поднять — тысячу! Отжимания от пола — пятьдесят! На практике в городе Октябрьском Ахмадишин по нескольку раз взбегал на крутую гору. Потом с тяжелым рюкзаком — по полной туристской выкладке. Раз, два, три…

Ахмадишин начинал работать в Татарии, в Азнакаеве. Контора бурения была сложившейся, крепкой. Приехал после института, предстал перед директором. Головастый мужик, в бурении — волк, Курышев Николай Иванович, из Куйбышева. Глянул он на Заки, документы повертел и снова уставился, словно проверял.

— Ну, так-то. Рабочим пойдешь, помбуром?

Ахмадишин знал, что после института если не в канцелярию, то только помбуром и могут поначалу поставить.

— Пойду.

Четыре месяца помбурил, потом стал бурильщиком, а потом уж и мастером поставили, подменным. Контора крепкая была. Во всем Поволжье, Татарии, Башкирии знали бригаду Михаила Петровича Гриня. Здесь он Звезду Героя получил, и здесь его депутатом сколько раз избирали. В иные годы он давал свыше тридцати тысяч метров проходки. Юнкир Мухарметов тоже ставил рекорды бурения.

Заки нравилось оставаться за мастера, практика — отличная, хоть и боязно бывало: как бы чужую скважину не загубить. А в бурении случаются и неожиданности: только что все шло нормально — глядишь, уже критический режим, а то и совсем аварией пахнет. То скважина раствор «глотнет» — разорвется пласт, и бурильный раствор, вместо того чтобы на дело идти, уходит в эту прореху. А раствор — деньги. Остановил бурение — инструмент может «прихватить». Застрянет колонка труб в скважине — зубами не вытащить. А то потянешь, оборвешь — и пропадет инструмент, да и всю скважину похоронишь: опять деньги.

Так вот, чтобы всего этого не произошло, нужно очень хорошо чувствовать, что происходит там, у тебя под ногами, на глубине, видеть сквозь землю. И Заки учился понимать «характер» инструмента и «нрав» стихийных сил природы, их постоянное взаимодействие и борьбу, становился подземным следопытом.

Так больше года подменял кого-либо Заки. И каждый день открывал для себя новое. Пришел к главкому инженеру, сказал решительно: «Сколько по чужим дворам ходил?» — «Все, — ответил тот. — Больше не придется. Новую бригаду организуем, ты ее и возьмешь».

В злополучную субботу 16 сентября попал Заки в автомобильную катастрофу. Диагноз врачей звучал приговором: сильное сотрясение мозга, паралич левой стороны тела.

В сознание приходил медленно. Повсюду слышался неистребимый шум воды, казалось, льющейся из тысячи кранов, тугие толчки сердца, рождающие удары тупой боли в плечах, ключице, затылке… Бесконечная ярко-оранжевая лента неслась перед глазами, завихряясь радужными разводами при каждом толчке.

— Доктор…

Вспыхнули белые пятна ламп и провалились в черноту. Словно сотни тысяч иголок вонзились в голову и двинулись вдоль спины, разрывая позвоночник.

Глаза врача смотрят не мигая…

— Доктор… Неужели все?..

Сквозь какую-то странную, нерезкую пелену Заки видит заплаканные глаза жены.

— Ничего, Венера, — пытается он улыбнуться краешком рта. — Отлежаться, конечно, придется, сегодня, завтра, ну, еще денек, а в четверг на работу. Спешить надо — ведь мне обещали дать бригаду. Я уж попрощался со своей.

Больничную палату Заки покинул лишь через три месяца.

И неумолимая запись в справке: «Инвалид второй группы», и рецепт на долгие годы, а может быть, и навсегда: «Покой, покой и покой…»

Но разве можно списать по болезни из буровых мастеров того, кто хоть раз видел, как бьет фонтан маслянистой нефти и как в знак высшего признания заслуг мажут друг друга буровики этим «черным золотом»?

В тресте Заки работу подыскали быстро: инженер-технолог по Азнакаевской конторе бурения. Задачи нужные — изучение существующей технологии и внедрение более совершенных методов. Всем занимались — улучшали долота, изучали использование турбобуров. Проблем хватало.

Снова поиск, снова постижение искусства: взять у природы тщательно укрытые богатства наиболее эффективным способом.

Так Ахмадишин провел два года.

«Твоя перспектива — конторский служащий», — говорили знакомые.

«Нет, тысячу раз нет!» Лечение, массажи, тренировки… И опять лечение… И еще массажи…

Через полтора года себе он скажет: «Могу работать буровиком!»

Тогда уже много было известно о Тюмени, и Ахмадишин послал письмо в Сибирь. На ударной комсомольской ответили быстро: «Приезжайте, будете бурмастером Усть-Балыкской конторы».

Так у Заки появился новый адрес — Нефтюганск.

В бригаду Ахмадишин попал уже пятым по счету мастером. Заросшая грязью, разболтанная буровая. Поджарый и хрупкий Заки казался совсем мальчишкой среди кряжистых, широких в кости рабочих. И те, словно изучая, определяли нового мастера: надолго ли?..

Так тяжело, как здесь вначале, не было никогда. Заработки невысокие, план Усть-Балыкская контора выполняла редко.

Буровая Ахмадишина стояла на самом берегу Юганки. Метрах в ста несет свои ржавые воды река. Сто метров до буровой — жидкая грязь. Только настил плывет над черным жирным месивом. Сколько раз в день с буровой на буровую приходилось отмерять эти метры! Не хватает бурильного раствора, инструмент не весь подвезли… С зимы еще остались недовезенными трубы. Расстояние пустячное — полтораста метров. Трое рабочих прыгнули на трактор и поплыли по месиву. Трубы, как намыленные, соскальзывают, выскакивают из стальной петли, забиваются грязью. Тракторишко попыхтел раз-другой, поскользил гусеницами и стал погружаться в трясину. В кабину хлынула грязь. А буровая простаивает без труб, приостановился спуск колонны. Заки мечется по буровой. Трубоукладчик бы сейчас!.. И вдруг видит: идет этот самый трубоукладчик, крюк вокруг буровой дает. Побежал Заки наперерез. С буровой видно, как машет он руками, показывает, что куда подтащить надо. А парень с трубоукладчика, это тоже видно, выразительно пальцами мусолит: ваше дело — не мое; но если вы мне, то и я вам. Из другой он организации.

Сговорились — и к вечеру все трубы чистенькими лежали на настиле буровой. Побежал Заки в контору, работу оплатить. А там статьи не находится, под которую можно труд «чужих» рабочих оплачивать. Друг и шепчет на ухо: «Вы, мол, меня временно зачислите, рассчитайте и увольте». Вспыхнул Заки, аж скулы побелели, вырвал из своего кармана двадцатку или сороковку и парню сунул. Может, проснется совесть у рвача? Кое-кто посмеивался потом, кто и просто корил. Мол, и руками бы те трубы перетаскали.

Возвращается Заки с буровой, ребятишки его — Рустам и маленькая Кадрия — уже не первый сон видят. Венера, жена, молча подогретый ужин на стол ставит, не спрашивает ни о чем. Помнит, как со свадьбы еще уехал Заки на буровую, так две недели и пропадал там безвылазно. И дальше так же пошло — не столько живет муж дома, сколько гостюет, некогда и словом переброситься. Буровик…

Засыпает Заки; и кажется ему, что тут же ударяет будильник. Утро!..

И снова путь на буровую. Заки мнет в руке снежок. Весенний снег пахнет яблоком. С веток осыпаются бисеринки воды. Скоро все превратится в воду, все насытится ею — и тайга, и таежные проплешины, и топи, и дороги. Тюменская земля… С самолета только и видишь — озера, озерища, озерки, болота, синие жгуты рек и речек. Летом здесь засверкает серебро воды, а спустишься ближе, услышишь тяжелое дыхание топей — и поймешь, что такое комар и гнус. И селения все у большой воды, единственной здесь дороги. Большая вода и сейчас работает. Нефть везут реками. А вот малая вода…

— Понимаешь, Заки, дело это тонкое и рискованное — не мне тебе говорить. — Леонид Григорьевич Савва, главный инженер конторы, сосредоточенно прохаживается по кабинету. — Не мы первые и не мы последние на нем ломали шеи. Опыта по наклонным скважинам нет, а необходимость в них есть!

Да, про необходимость наклонных скважин Заки знает. Особенно здесь, в Тюмени. Не везде можно поставить вышку. Иногда ближе чем за километр-полтора не подступиться к точке — то она под озером, то в болоте. Вот и подбирайся к ней сбоку, бури наклонную.

Знает Заки, что и опыта пока ноль. Три ствола начинали и ни один не довели. Не идут наклонные скважины по тюменским породам. Чуть что — завалы, авария: все на нервах.

— Да, — Леонид Григорьевич кивает головой, — в Тюмени совсем уже не верят наклонным, ну, и нам тоже.

Думай, думай, Заки! Думай, как в бригаду придешь, что ребятам скажешь. Впрочем, ребята поймут. Ведь последнюю, вертикалку, еще и с большим ускорением прошли — и премию получили и в дело поверили. А думать надо, как ее, наклонную, вести, чтобы не случилось беды на полдороге. Не годятся существующие проекты. Плохо проектанты знали Тюмень. Скважина в тюменских глинах, как в рыхлом песке, не успеваешь до твердых дорог дойти — заваливает.

…Дрожит буровая, началось забуривание. Напевает, постукивая, дизель. Помаргивают лампочки на вышке, и вся она издали — как нарядная елочка. Глубоко уходит ее корень — скважина. Попробуй угадай, что там, под многими сотнями метров земной толщи. Пока все спокойно. Пока, а дальше что?

Мастер отходит от установки, тянет за рукав бурильщика в сторону — говорить легче, не так шумно. Все, кажется, нормально. Бурильщик даже закуривает. Достает сигарету и заправляет ее в мундштук. Мундштук и в скважине есть. Трубка — кондуктор, а в ней труба поменьше, рабочая, вроде как сигарета в мундштуке. Забавно…

— Забавно, забавно, — над столом, заваленным бумагами и синьками, спины Саввы и Ахмадишина. — А что, если все дело в кондукторе? Представляешь, Заки, все бурение будем вести вот в таком мундштуке? Пока до твердых пород не дойдем? Не на двухстах — двухстах пятидесяти метрах обрывать кондуктор, как это бывает всегда, а продлить его, скажем, до четырехсот? — Леонид Григорьевич поднимается от разрисованного листа и выжидающе смотрит на Заки: понимает ли он, понимает ли, что эта простота — тьфу, тьфу, тьфу! — грозит быть гениальной?

Скважину прошли успешно. Сколько малиновых зорь и холодных утренних туманов было встречено у буровой!

— Ночь отстоишь, а как первую птицу услышишь, будто в речке искупаешься. Легко тебе, и самому петь хочется.

Не смолкли еще поздравления и слова благодарности за 530-ю наклонную, первенец Сибири, как Ахмадишину последовало — предупреждение врачей — беречься. От переутомления и нервного напряжения.

Так зачем же едут сюда, в Сибирь? Зачем спешат сюда, пять тысяч таких, как Заки: из Молдавии и Башкирии, из Воронежской области и нефтяной «Мекки» — Баку?

Тюменская тайга… Она, подобно старателю, пропускает сквозь сито своих испытаний и трудностей человеческие характеры, безжалостно отбрасывая шелуху, оставляя золотые россыпи душ героев — сильных, гордых, закаленных.

И те, кто приехал сюда навсегда, живут иногда во времянках, но мечтают о голубых городах и поющих фонтанах нефти…

…Далеко в ночи виден свет буровых вышек. Широко шагают они. На тысячи километров ушли, к самому Ледовитому океану, на двадцати шести газовых и тридцати трех нефтяных месторождениях светят эти маяки. А сколько их разбросано по еще не названным месторождениям, где только-только проложен первый санный след, сделан первый забой?!

О чем думает сейчас Заки?

Может, о последнем мужском разговоре с Павлом Петровичем Коровиным — заместителем директора конторы? Его теперь направили в Игрим, и он зовет Ахмадишина с собой.

— Контора, конечно, не легкая. С 1963 года, с основания плана она пока еще ни разу не выполнила. Директоров и главных инженеров до нас она видела не одного и не двух…

Нелегким всегда бывает разговор с женой. В глазах у нее тревога снова переезды, снова все с самого начала, снова бессонные ночи Заки, нервотрепка, все с первого колышка. Со имя чего? Карьеры ради? Да, на новом месте, таком, как Тюмень, каждый растет втрое, если не вдесятеро, быстрее. Давно ли Заки начинал мастером, работал главным технологом, а теперь главный инженер конторы? Не закружилась ли голова? А может, так и должно быть, каждый должен быть там, где нужен, брать то, что по плечу?