"Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик" - читать интересную книгу автора (Стотт Джон)

Фарисей и мытарь: контрастный портрет

Мытарей — сборщиков налогов — повсюду презирали как по политическим, так и по нравственным соображениям. Поскольку работали они на ненавистных римлян, их считали предателями своего народа. Ну и, кроме того, они наживались на том, что им удавалось содрать со своих несчастных жертв помимо предписанных налогов и сборов.

Фарисеев же почитали почти так же единодушно, как презирали мытарей. Взгляды фарисеев на религию и этику признавало большинство их сограждан. И с политической, и с нравственной точки зрения они придерживались строгих правил настолько же, насколько мытари игнорировали какие бы то ни было правила. Они отказывались идти на компромисс с римскими оккупантами и решительно ограждали себя от всякой скверны, как они ее понимали. «Примыкая к фарисейскому клану, человек давал два обета… первый обет — давать десятину со всего съеденного, купленного или проданного; второй — никогда не пользоваться гостеприимством 'am–ha'ares (то есть простолюдинов) и соблюдать все законы обрядового очищения»[84]. Они «проповедовали соблюдение Закона и грядущий мир блаженства, даваемого в награду за послушание… Из–за всего этого фарисеи становились все более гордыми, официальными и немилосердными. Они презирали простой народ»[85]. Наглядный пример их уверенности в собственной праведности и непременном спасении можно найти в так называемых Псалмах Соломона: «Совершение правды и неправды — дело рук наших». И снова: «Всякий, делающий праведное, обретает жизнь от Господа»[86].

В притче, рассказанной Иисусом, у обоих героев оказывается много общего. Оба были мужчинами. Оба «пришли в храм помолиться». Оба встали на молитву, как и было принято у иудеев. Оба помолились. Оба начали молитву с одного и того же слова: «Боже!»

Но вот тут–то сходство и заканчивается. Если взглянуть поглубже, можно заметить, что они радикально отличались друг от друга в четырех важных моментах.

Во–первых, они совершенно по–разному думали о самих себе. Это видно из того, как они молились. Фарисей сказал: «Боже! Я… я… я… я… я…». Если бы грамматика русского языка предписывала нам обязательно употреблять местоимение «я» со всяким глаголом первого лица единственного числа (как, например, в английском языке), то в этой короткой молитве мы насчитали бы их целых пять штук. Мытарь тоже упомянул о себе — однажды, — но даже не в именительном падеже. Он не считал себя подлежащим, главным действующим лицом, сделавшим или способным сделать все необходимое для завоевания Божьей благосклонности. Он даже не посчитал себя достойным вообще обращаться к Богу. Скорее, он чувствовал себя нищим просителем, объектом для Божьей милости: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!»

Что наши герои думали о себе, видно и потому, в какую категорию каждый из них выделил себя. Фарисей начинает молитву так: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди». Лука уже в какой–то степени подготовил нас к этому вопиющему высокомерию своим предварительным замечанием: «Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу» (Лк. 18:9). Из Талмуда мы можем заключить, что слова, вложенные Иисусом в уста фарисея, совсем не были преувеличением. Там мы прочтем о некоем раввине Симеоне бен Иехое, который говорил: «Я видел детей грядущего мира, и их немного. Если их всего трое, я и мой сын — в их числе. Если их всего двое — это я и мой сын»[87].

Мытарь тоже считал себя единственным в своем роде — однако не по благочестию, а по греховности. «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» — в греческом Новом Завете перед словом «грешник» стоит определенный артикль. Мытарь настолько явно осознает свои прегрешения, что и не пытается сравнивать себя с другими. Он знает лишь свою великую нужду в милости. Он говорит языком истинного покаяния. Апостол Павел, обратившийся фарисей, в этом похож на него. Павел говорит о себе так: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый… во мне первом показал все долготерпение» (1 Тим. 1:15,16).

Таким образом, фарисей пытался привлечь внимание Бога к своим достижениям, которые представлялись ему несравненными, выдающимися. Мытарь, наоборот, воздержался от подробностей; ему было достаточно назвать себя «грешником».

Во–вторых, их различные мнения о самих себе проявились и в той позе, которую они приняли для молитвы. Действительно, оба они, по еврейскому обычаю, стояли. Но стояли они по–разному. Фарисей стоял прямо, гордо выставляясь напоказ, и хотя словами он взывал к Богу, наделе молился он «сам в себе», или «самому себе» [ pros heauton (ст. 11) — греч.]. Мытарь же молился, «стоя вдали». Может быть, он не осмелился даже войти в храм, так как считал себя недостойным стоять в доме Божьем. Возможно, он остался на одном из дворов храма. И, стоя там, он «не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» Хотя Иисус, рассказывая притчу, был совсем немногословен, Он ясно указывает на то, что даже тело мытаря выражало покаянное смирение. Ноги его не посмели войти в святилище. Подобно Моисею возле горящего куста, он знал, что недостоин приблизиться (Исх. 3:4,5). Мытарь опустил глаза от стыда; он мог бы повторить молитву Ездры: «Боже мой! Стыжусь и боюсь поднять лицо мое к Тебе…» (1 Езд. 9:6). Рукой он скорбно ударял себя в грудь, признавая свою вину, «как евреи делают до сих пор во время самой торжественной части исповеди в День очищения»[88]. А уста его произносили сокрушенные слова глубокого раскаяния.

В–третьих, ввиду их различного мнения о самих себе, совсем неудивительно то, что они оказались в неодинаковом положении перед Богом. «Сказываю вам, — сказал Иисус, намеренно подчеркивая Свои заключительные слова, — что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот». Фарисей был осужден, а мытарь оправдан. Теперешнее положение и вечная судьба одного и другого отличаются так же, как различны небеса и ад.

И в–четвертых, все это из–за одного фундаментального различия между этими людьми: они возлагали свои надежды на спасение на совершенно разные объекты.

Чтобы по–настоящему это осознать, нам важно понять, что и фарисей и мытарь оценили себя (фарисей, по крайней мере, оценил свое внешнее поведение) совершенно справедливо. В их словах не было ни лжи, ни преувеличения. Фарисей был точно таким, каким себя описал: религиозным и праведным. Что касается религии, он ходил в храм молиться, постился и отдавал десятину. А эти три религиозные обязанности — молитва, пост и десятина — повсеместно считались тогда самыми главными. Сам Иисус в Нагорной проповеди ясно дал понять Своим ученикам, что они должны молиться, поститься и быть щедрыми (Мф. 6:1–18).

Фарисей делал даже больше, чем от него требовалось. Согласно закону, евреи обязаны были поститься два раза в год (в День Очищения и в День памяти о разрушении храма Соломона). Наш фарисей постился «два раза в неделю». Согласно закону, иудеи должны были давать десятину от всего, что получали своим трудом, го есть от своего урожая и скота. Фарисей же мог похвастаться, что отдает десятую часть «от всего, что приобретает». Поступая таким образом, он исполнял один из своих обетов, ибо в Мишне о фарисеях сказано, что они «дают десятину от всего, что едят, всего, что продают, и всего, что покупают»[89].

Мытарь же был жалок. Он назвал себя «грешником», вернее, «Грешником». И нет никаких причин сомневаться в том, что он был именно таким, каким себя называл. Он был отверженным — и с политической, и с нравственной точки зрения.

Так как же тогда Иисус мог объявить праведного фарисея осужденным, а нечестивого мытаря — праведным? Где же справедливость?!

Мы получим ответ на этот вопрос, когда заметим следующее: фарисей был осужден не потому, что был праведным, а потому, что искал праведность в самом себе. В любом случае, вся его праведность была чисто внешней. «Бог знает сердца ваши» (Лк. 16:15). Сумей Фарисей заглянуть себе в сердце, он немедленно убедился бы в том, что его уверенность в собственной безукоризненности весьма и весьма шатка.

Точно также и с мытарем. Он был оправдан не потому, что был грешником, но потому, что, признав себя грешником, виновным и заслуживающим осуждения, он воззвал к Богу о милости.

Одним словом, оба они были грешниками и заслуживали осуждения. Но лишь один из них признался в этом и умолял Бога помиловать его. Именно поэтому Иисус мог сказать фарисеям еще более поразительную вещь: «Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф. 21:31). И это не потому, что они были мытарями и блудницами (сам по себе грех не служит пропуском в Божье Царство), но потому, что смирились, признав свой грех, покаялись и уверовали.

Итак, это четвертое различие между фарисеем и мытарем наделе оказывается самым главным. Речь идет о том, на кого они возлагали свои надежды на спасение. Фарисей «уверен был о себе, что он праведен, и уничижал других» (Лк. 18:9). Мытарь и вовсе забыл о других — настолько глубоко он переживал свою вину — и уповал исключительно на милость Божью.

Вообще, чем больше размышляешь об этих двоих, тем яснее становится то, что они совершенно противоположно представляли себе положение человека перед Богом. Фарисей настолько упивался своей преувеличенной праведностью, что он считал себя вполне достойным не то, что для молитвы — и, конечно же, не для покаяния, — но для благодарения! «Боже! Благодарю Тебя…», — начал он. Вне своего контекста, отдельно, эти слова являют собой вполне обнадеживающее начало для любой молитвы. Если бы только дальше он сказал так: «Благодарю Тебя, ибо Ты — великий Бог» или «…зато, что Ты обильно благословил меня всем», — все было бы хорошо. Вместо этого он благодарил Бога за свои дела и достижения. Как сказал об этом Эдершайм: «Он благодарил не за то, что принял от Бога, но за грехи других людей, которыми те были от него отделены; а также за свои благочестивые дела, которыми он был отделен от всех других»[90]. Похожая уверенность в собственном благочестии видна и в словах раввина Симеона, который утверждал даже, что если авраамова праведность и искупила все предыдущие поколения, он, Симеон, своими делами сам искупит все последующие поколения до конца мира![91]

А на что надеялся мытарь? Он, без сомнения, стыдился своего прошлого и искренне желал сделаться лучше. Но ему и в голову не пришло, что его молитва, или покаяние, или решимость стать достойным человеком, или искренность уже обеспечивают ему Божью благосклонность. Он и не думал на них надеяться. Нет! Он согрешил перед Богом. Он оскорбил Бога. Только Божья милость могла спасти его от наказания, от осуждения, которое он, несомненно, заслуживал. И на эту милость Божью он возложил свое упование, зная из Ветхого Завета, что Господь есть «Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый» (Исх. 34:6; Пс. 102:8–13).

Бот в чем они различались: фарисей взывал к справедливости на основании своего предполагавшегося благочестия; мытарь же признал, что не совершил ничего достойного, и умолял лишь о милости. Иисус подытожил ситуацию одним из Своих любимых изречений: «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 18:14).