"Возвращение в Итаку" - читать интересную книгу автора (Гагарин Станислав Семенович)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Собственно, на что ты надеялся, дружок? Ведь знал: рано или поздно придется глянуть Волкову в глаза. Хорошо хоть молчит он, будто не произошло ничего. А по счету надо платить, ты ведь из честной семьи, Станислав Решевский. А счет большой, порядком ты должен Волкову.

– В молчанку играем, – сказал Волков. – Может, еще по рюмке?

– Давай, – согласился я.

– Куда думаешь пойти работать? – спросила Галка.

– Так уж сразу и на работу… Я два года без отпуска. Вот отдохну, подзубрю науки, потом попрошу какой ни есть пароход.

– В Тралфлоте? – спросил я.

– Пока там. Родная все же контора. Затем погляжу. Слушай, Стас, а может, к тебе на лекции походить? Ты как? Все равно мне к переаттестации готовиться… Так лучше тебя послушать. Согласен, профессор?

– Издеваешься? – сказал я.

– Как можно, – серьезно сказал Волков. – Ты ведь мой друг с детства, Стас.

Когда он сказал это, меня словно ошпарило. Я пригляделся к нему. Нет, не видно и следа иронии…

…Мы сошлись с ним особенно близко в сорок четвертом году. Значит, дружба тянется двадцать с лишним лет. Я прикинул эту цифру и подумал: а кем мы станем теперь: друзьями или врагами?

В детстве Волкову приходилось туго. Помню его худым и взъерошенным волчонком, он постоянно был голоден, но никогда об этом не говорил. Мне не довелось испытывать голод. Нет, не такой, когда не успел пообедать, а постоянное желание заглушить подавляющее разум чувство. «Сытый голодного не разумеет». Но я понял это уже потом, когда стал старше. Тогда, впрочем, и у Волковых жизнь стала получше…

От систематического недоедания оставался Олег малорослым и хилым. По настоянию отца я-то с детства занимался физкультурой и был сильнее Волкова. Но вместе с тем ни за что не стал бы с ним драться. Сам Волков ни разу ни к кому не привязался, драчунов сторонился и старался пойти на мировую. Но стоило задеть его по-серьезному – Волков преображался. Глаза его загорались бешенством, и он в ярости бросался на обидчика. Потом, в училище, Волков занялся гимнастикой; получив второй разряд, перешел к боксу и выступал на первенстве города от нашей мореходки. С годами он подтянулся, но все же выше среднего роста не взял. А отец у него был высокий, я фотографии видел. Все война…

Мать моя Волкова не любила и боялась пускать в дом. Мне стыдно, что плохо защищал друга: уж что-что, а честен был Волков до мелочей.

Еще задолго до возвращения Олега я не раз и не два пытался представить сцену нашей будущей встречи, но мне и в голову не приходило, что все произойдет именно так. Пытаясь разобраться в истории наших отношений с Галкой, я все чаще задавался вопросом, что было главным стимулом моих поступков.

Меня постоянно поражала некая внутренняя сила Волкова, сила его духа, особая жизнестойкость. Он сам выбрал дорогу, и, должен признаться, меня Волков повел за собой.

Я иногда даже чуточку завидовал ему. И сейчас, вот здесь, за столом, он – прежний Волков, как держится, собака, мне бы так не суметь, полез бы в драку или расплакался, а он ничего, сидит… Будто и не было катастрофы, не было необитаемого острова и долгих месяцев заключения… Побелел только весь, но опять-таки выиграл – женщины любят рано поседевших мужчин, опять Волков на коне, а ты был и останешься Решевским…

«Постой, – сказал я себе, – а ведь ты сам виноват, что все сложилось именно так… Помнишь спор в кубрике после танцев? Ведь ты приметил ее, эту девушку, и отступил перед Волковым… Почему отступил и всех троих сделал несчастными? Тебе казалось, что Волков не любит Галку, она не любит его. Пусть так, но они были вместе. Ты же любил эту женщину всю жизнь и оставался в тени, а потом нашел ее или она тебя – это неважно – и потерял друга. Ты бы на месте Волкова мог простить такое?..»

– Дай-ка спички, Стас, – сказал Волков.

Я протянул ему спички и вытащил из пачки сигарету.

– Много курите, мальчики, – сказала Галка.

Это ее «мальчики», произнесенное материнским тоном и равно обращенное к нам обоим, покоробило меня, нечто похожее на ревность шевельнулось в душе.

Мне всегда казалось, что я искренне любил ее. И только сейчас пришло в голову: не из чувства ли зависти возникла эта страсть, сжигавшая меня долгие годы. А если б женой Волкова была другая?..

До того вечера мы изредка виделись с нею. Приходя из рейса, я часто звонил Галке в школу, иногда забегал к ней на чашку чаю, два или три раза были мы в кино.

Она позвонила мне сама:

– Ты свободен сегодня, Стас?

– Конечно.

– Приезжай ко мне.

Я только вернулся из порта, быстро побрился, переоделся в гражданский костюм и отправился на Северную улицу.

Когда Галка открыла мне дверь, я отступил назад. Она всегда казалась мне красивой, но теперь, в новом платье, с высокой прической, лучащимися глазами, Галка была до безумия хороша.

– Испугался? – сказала она. – Заходи…

Мы пили шампанское, за Волкова, за его возвращение, и весь вечер мы говорили о нем, об Олеге, весь вечер он был с нами за столом… Галка заставляла меня рассказывать про Олега «все-все», я говорил про наше детство, про жизнь в училище, а Галка все пыталась выяснить, что же хорошего мы находим в море и почему нас так тянет туда.

Как мог, я пытался отвечать на эти вопросы, иногда вопросы были нелегкими, но я пытался ответить и на них, и Галка слушала, пристально глядя на меня. Иногда только ставила пластинку – что-нибудь медленное, и мы танцевали и молчали.

Было уже поздно, когда я поднялся из-за стола.

– Я провожу тебя, Стас, – сказала Галка.

Ночь была теплой, уютной. С освещенной улицы мы свернули в сквер и оказались одни.

Звезды Ориона были чуть выше линии горизонта.

Я вел Галку под руку, но в центре сквера она вдруг высвободилась и ухватила меня за локоть.

– У меня к тебе просьба, Стас, – сказала она.

Я засмеялся:

– Давай выкладывай.

– Едем к морю!

Она крепко взяла меня под руку и потащила в сторону площади, на стоянку такси.

Меня не смутило желание Галки, мне не раз самому приходилось так вот срываться и лететь сквозь ночь в Зеленогорск или Отрадное, но на Галку такое было непохоже, ведь знал я ее не один день, и не раз мне приходилось слышать от нее издевки по поводу рыбацкого гусарства.

Тридцать километров до Отрадного мы промолчали.

Шофер подвел машину к пустынному пляжу, днем туда заезжать запрещалось, а сейчас я его упросил. Я вылез из машины и помог выбраться Галке.

– Вот и море, Галка, – сказал я. – Бери его от меня в подарок.

Мне хотелось как-то разрядить обстановку, снять некую неловкость, она возникла в дороге, и ее нужно было убрать, неловкость, и эту фразу я сказал бесшабашным, удалым тоном, и даже руки простер в сторону невидимого моря.

По каменным ступеням набережной Галка сошла на песок пляжа и, оступаясь, подошла к воде. Я шел следом.

У самой воды она постояла, потом носком ударила мелкую волну, приластившуюся к ее ногам.

– И ради этого вы жертвуете всем: здоровьем, жизнью, и даже любовь готовы отдать? – сказала Галка. – А ведь это просто много соленой воды…

Я мог бы поспорить с ней, сказать, что нельзя судить о море, глядя на него с берега, но я молчал. Снова волна подбежала к Галкиным ногам, и снова Галка хотела ударить ее и, потеряв равновесие, пошатнулась. Я стоял рядом и поддержал ее.

– Поехали, Стас, – сказала она.

…Мы были у ее подъезда. Я закурил.

Орион поднялся выше, и теперь все семь звезд его испытующе глядели на меня.

– Уже поздно, – сказал я, – пора по домам…

– Зайдешь, может? – тихо спросила Галка. – Сварю кофе…

Я мог ответить: «Нет, поздно уже, как-нибудь после». Мог так ответить; наверное, Волков на моем месте сказал бы именно это, но Галка уже повернулась ко мне спиной, шагнула в подъезд, я не произнес ни слова и вошел следом.

Когда мы поднялись наверх, Галка открыла дверь квартиры и прошла на кухню, бросив мне на ходу:

– Посиди в комнате, Стас, я сейчас.

Включив торшер, я положил на столик сигареты, открыл форточку, уселся в кресло и закурил. В голове тихо звенели нежные колокольцы, сигаретный дым лениво поднимался и, попав в струю воздуха, идущего к форточке, устремлялся вместе с ним за окно. Я следил за дымом сквозь полуопущенные ресницы, меня переполняло то особое чувство, что приходит в ожидании праздника, и состояние это делало меня счастливым, и так хотелось, чтоб оно не исчезало и оставалось навсегда.

– Вот и кофе, – сказала Галка.

В ее тоне явственно угадывался надрыв, и мне отчего-то стало не по себе.

Галка взяла из пачки сигарету, неумело раскурила ее и пристально посмотрела на меня.

Она долго молча смотрела на меня, мне стало от Галкиного взгляда зябко и тревожно. Я попытался выдержать ее взгляд молча, но не смог.

– Ты чего это, Галя?

– Ты любишь меня, Стас? – сказала она вдруг.

Я вздрогнул.

– Не говори ничего, Стас. Помолчим…

Она опять тронула меня за рукав.

– Хочешь жениться на мне? – спросила она вдруг.

– Зачем спрашивать об этом, – вяло ответил я, чувствуя, как толкнулось и застучало сердце.

– Хорошо, – сказала Галка, – но поклянись, что никогда не уйдешь в море.

Я обнял ее за плечи.

Галка отвела мои руки и заглянула в глаза.

– Что ж, может быть, так и должно быть, – сказала она, отвернулась и судорожно вздохнула.

– Иди домой, а завтра приходи. Утром.

Тут я вспомнил историю, рассказанную мне Олегом уже в мореходке.

Летом сорок шестого года его мать устроилась на работу в подсобное хозяйство неподалеку от города. Ей казалось, что там жизнь полегче, детей прокормить, будет проще. Олег целыми днями пропадал в лесу или, в степи – она тянулась от Терека на север до песчаных бурунов Калмыкии.

Однажды с ребятами они поймали большую змею. В наших местах ее называют желтопузом. Змею убили и торжественно понесли на палках в поселок. Олег немного оторвался от ребят и шел впереди. И тогда одному из поселковых мальчишек по кличке Гундосый пришла в голову мысль, иезуитская мысль.

Волков шел, ни о чем таком не подозревая, и вдруг его шею обвило холодное тело мертвой змеи: мальчишки подкрались сзади и набросили змею Олегу на шею…

Когда Волков рассказал мне об этом и я представил, что нахожусь на его месте, меня едва не вывернуло наизнанку. Он рассказывал об этом спокойно, а меня трясло от омерзения и страха.

…Через полтора месяца, когда формальности, связанные с расторжением брака, были позади, мы остались с Галкой вдвоем.

Я воспринимаю нашу новую жизнь как затянувшееся свидание, у меня иногда исчезает ощущение прочности нашего с Галкой союза, и я постоянно жду, когда грянет нечто, разрывающее его. С того самого вечера я ищу аргументы, оправдывающие меня. Чаще всего твержу себе, что мне Галка нужнее, Волков обойдется и без Галкиного плеча, и ей, нашей Галке, такой, как я, наверное больше подходит. У Галки сильная натура, а я доверху набит комплексами.

Незадолго до того как мы узнали об освобождении Волкова из колонии, я случайно открыл Галкин учебник и увидел там письмо. Было видно, что его читали и перечитывали многократно. Понимая, что поступаю недостойно, я развернул письмо и прочитал его. Почерк Олега я узнал сразу, когда раскрыл книгу… Может быть, именно это заставило решиться на такой шаг. Или интуиция какая?..

Как я понял из содержания письма, оно было первым оттуда. Олег сообщал свой адрес, коротко писал о новом житье-бытье. Послание было выдержано в бодрых, оптимистических тонах, мол, не так страшен черт, как его малюют… А затем шли такие строки:

«Я понимаю, что восемь лет – большой срок. Наказали меня, Олега Волкова, хоть и за несуществующую вину. Так почему же ты должна разделять вместе со мной это наказание? Пойми меня правильно, Галка, но я считаю своим долгом повторить слова, сказанные мною во время нашей последней встречи: ты свободна ото всех обязательств передо мной… Как бы ты ни поступила – ты всегда останешься правой. Помни об этом, и если будет надо – забудь обо мне. Так будет справедливо…»

Я прочитал это письмо и никогда не говорил и не скажу, конечно, о нем ни Галке, ни Олегу. Но теперь я понимаю ее слова в тот вечер: «А ведь ты сам этого хотел, сам хотел…» Да, я понимаю, к кому они, слова эти, были обращены, и от понимания этого мне становится ой как неуютно. Все новые и новые сомнения одолевают меня, приходит неуверенность в самом себе, но что поделаешь: я всегда был таким…

Мой отец загораживал от меня мир. С тех пор как я стал хоть что-нибудь понимать, я был «сыном профессора Решевского».

В конце концов я возненавидел себя за то, что был не сам по себе, а только сыном своего отца. И это было несправедливо по отношению к отцу. Все знали его как доброго человека, который спас от смерти, от тяжелых недугов сотни людей. Его положение обеспечило мне в трудные военные годы детство без обычных для большинства моих сверстников лишений.

Но с тех пор и на всю жизнь осталось ощущение неуверенности в себе, чувство необъяснимого страха перед неведомыми силами, могущими в любое мгновение причинить зло мне и моим близким. Я постоянно ждал неприятностей со стороны, вернее, со всех сторон, с трудом унимал волнение, когда мне сообщали, что вызывает начальство, хотя и твердо знал, что за мной нет никакой вины…

Да, я был таким. Нелегкая рыбацкая жизнь сумела сформировать мой внешний облик, но сердцевина моего существа организована была много лет назад.

Только Галка и смогла увидеть все до конца. Я понимаю, все понимаю… Самое страшное – видеть себя со стороны, понимать и не иметь сил изменить что-либо… Ей нужен был такой, как я. Она и нашла его…

«Не распускай нюни, Стас, – сказал я себе. – На мостике ты умел показать класс и рыбу ловить научился. А швартовал свой «корвет» не хуже Волкова». Но все это – от чувства отчаяния, что находило на меня, когда махал на все и лез на рожон. Со стороны же смотреть – смельчак, рубаха-парень… Я знал, что никому нет дела до моей надежно упрятанной сути, а лихих уважают, так буду лихим наперекор всем своим комплексам, вместе взятым…

Тогда, в шторм, на «Волховстрое», я первым вызвался укрепить сорвавшуюся с крепления тяжеленную машину. Вроде бы в герои захотел, хотя это было служебным долгом всей палубной команды. Полез в герои, а получилось, что Волков спас и мне и Женьке Наседкину жизнь, и именно он рисковал собой, чтоб защитить нас, а ведь лезть в герои Волков отнюдь не собирался.

Как сейчас вижу квадратный кузов машины, неотвратимо надвигающейся на нас с Женькой, беспомощных, прижатых к стальному фальшборту. В принципе и не боюсь смерти, всякое приходилось повидать, и тонул однажды вместе с судном, а вот увижу зеленый кузов – и мурашки по телу…

Я вспоминал о той мучительной дрожи, что не покидала меня еще долго после того, как обуздали наконец ополоумевшую в шторм машину на палубе, и неожиданно ощутил боль в сердце. Прикусил губу и посмотрел на Олегову изувеченную руку.