"Четыре дня Маарьи" - читать интересную книгу автора (Тунгал Леэло Феликсовна)ГЛАВА 11В комнате Рауля был невероятный беспорядок: старомодная мебель, театральные афиши, стопки книг и фотографии. Повсюду — на стенах и даже на потолке — были нарисованы большие миндалевидные глаза. Честно говоря, я ждала, что все здесь будет выглядеть совсем иначе. Не было во дворе овчарки, сам «дворец» оказался обыкновенным деревянным домом с мансардой — только теплицы высились в саду, как стеклянные горы. Рауль усадил нас, принес шесть чайных стаканов и кувшин с каким-то напитком. - Это сима! — с гордостью сказал Рауль. — Старинный напиток, содержит в себе прозрачный сок северных берез и сладкий изюм юга. Рауль задернул окна гардинами и зажег свечи. Сам он присел на корточки около одной из свечей и выглядел довольно сатанински. - Не очень-то заводись, — призвал его к благоразумию Айн. — Послезавтра экзамен, помни. - И есть же люди, которые не в состоянии выключаться из действительности! — Рауль вздохнул. — Ты, Айн, один из них. - Ну да, стипухи тебе все равно не видать. - Мы ведь не живем, чтобы учиться, а учимся, чтобы жить, — ответил Рауль. …Да, Стийна была верной ученицей Рауля, и как только он попросил ее прочесть новые стихи, она послушно достала из сумки свою общую тетрадь в розовой обложке и принялась тихонько декламировать. Рауль поставил перед нею на стол свечу в виде шишки, на полках позади Стийны он поместил две обычных хозяйственных свечки. Когда Стийна кончила читать, Мейер спросил: - Ты что-нибудь уже опубликовала? Стийна не успела ответить, потому что Рауль сказал: - Стийна пишет немного вроде Деборы и немного вроде Минни. Конечно, в ней есть что-то и от Вийви, но в более зрелом, городском периоде. Принялись обсуждать, на чьи стихи больше похожи «вещи» Стийны и кто на нее повлиял. Прошло довольно много времени, прежде чем я догадалась, что тут называют всех знаменитых поэтов и поэтесс по имени. Может быть, они действительно были их близкими знакомыми? Стийна сидела, опустив глаза в пол, и молчала. Я подумала: как Стийна может слушать все это, не возражая? Если она считает, что ее стихи никогда не достигнут уровня стихов Рауля, как же она позволяет сравнивать себя с Вааранди, Нурме, Луйк и Мерилаас? Или это ей льстит? Но, может, над ней просто насмехаются? И тут я неожиданно вспомнила, что, кажется, читала одну повесть Пеэта Мейера. Спросила: - Скажите, Пеэт, "Два барьера" — ваша книга? - Моя, — Мейер улыбнулся. — Читала? - Господи! Но ведь это же совершенно нормальная повесть! Мейер посмотрел на меня, скрестив руки на груди, затем рассмеялся. - Время Пеэта еще не пришло, — уверенно объявил Рауль, и мне жутко захотелось спросить: "А твое время уже пришло?" — Пеэт еще слишком мало страдал. Земные заботы поглощают его. - Какие заботы? - Жена и ребенок. Настоящий творец должен быть свободен от каких бы то ни было земных обуз. Рауль умел говорить красиво — это так. И свои стихи он читал красиво, слова звучали напевно — слушаешь и не вникаешь в смысл. Аэт восторженно вздохнула. Вот так, теперь и она заворожена "удивительными вещами". Я словно попала в замок Спящей красавицы — все спят, лишь я одна бодрствую. Или… Может, только я одна сплю? А может, просто я тупица, которая никогда не сможет понять стихи, удивительные стихи? И тут вдруг я вспомнила, что Рауль поджигал елки, и во мне воспрянула прежняя злость. - По-моему, в них все же очень много от Эдуарда, — нарочно подделалась я под общий тон. Никто ничего не сказал. Затем Аэт стыдливо спросила: - Какого Эдуарда? - Эдуарда? Ну Вильде[14]. Разве же вы еще не проходили "Крестный брат Иоханнес"? Мейер прыснул. - Между прочим, "Единоплеменник Иоханнес", если уж быть точным, — сказал он. По лицам остальных было понятно, что мне удалось величайшее осквернение святыни. План моей операции был таков: как можно больше выставлять Рауля в дурацком свете, чтобы Стийна увидела наконец, кто он на самом деле. Теперь этот мой план полностью провалился. Рауль больше ни за что не поверит, что я действительно пишу лунные вещи… Но нашему диспуту был положен мгновенно неожиданный конец. Выкрашенная черной краской дверь распахнулась и осталась настежь раскрытой. В комнату ворвалась крупная немолодая женщина, уперлась руками в бедра и спросила угрожающе: - Ах, вот как выглядит учение в тишине и одиночестве?! Я наслаждалась всеобщим замешательством. Рауль осмелился наконец представить нам женщину: - Вирве, моя тетя. Хозяйка этого дома. Работает в торговле. А они тут… мои коллеги, литераторы… Позволь угостить тебя симой. - Меня угостить?! Да кто, скажи, приготовил эту симу! Если ты хоть немножко мужчина, сейчас же начинай заниматься. Словно нас и не было в комнате! - Я вполне успею! - "Успею, успею"! Запомни, если тебя выгонят из университета, вылетишь из этого дома тоже! - Тетя Вирве, миленькая… - Ну, всего доброго, нам пора. Я встала из-за стола. Остальные тоже поднялись. - Куда вы? — запротестовал Рауль. - Есть куда! — отрезала я. — У моей бабушки тут поблизости два дома. Айн и Мейер, уходя, подмигнули в двери Раулю. - Я хотя бы пойду проводить, — сказал Рауль. - В комнату! — скомандовала тетя. Это прозвучало так, как мой отец говорит гончей: "К ноге!" Я сердито шла впереди всех, хотя и понятия не имела, куда иду. Мейер догнал меня. - Знаешь, Маарья, я хотел сказать тебе: не принимай все эти разговоры всерьез! - Ого! Я и не думала! - Жаль, что ты попала именно в такую компанию. В Тарту много серьезных, разумных и талантливых людей, с которыми ты нашла бы общий язык. Но ты… ты не пытайся жить по их законам, понимаешь? - Небольшой танец над пропастью можно было бы иногда себе позволить, — поддразнила я. - Нет… Видишь ли, есть люди, жизнь которых пуста и… праздна. Они не хотят и не умеют заниматься делом и создают себе подобие настоящей жизни. Понятно я говорю? - Мхм! - Но твои будни ведь не скучны, Маарья, верно? Скажу тебе одно: живи нормальной жизнью нормальной девушки, не играй роль этакой луноведки. - Я ведь шутила. - Я так и подумал. Но если взглянуть с другой стороны — шутить всегда легче, чем относиться к жизни серьезно. Не смейся! Или ты абсолютно уверена, что можешь судить о людях и поэзии безошибочно? У меня подступали слезы к глазам, я судорожно глядела в землю. Конечно же, я была глупой и жестокой. Какое право я имела вмешиваться в отношения Стийны и Рауля — может быть, это настоящая любовь! Лучше бы мне помалкивать… "Не делай другим того, чего ты не хочешь, чтобы сделали тебе!" — всегда учила меня мать. Попыталась представить себе, что испытывает сейчас Стийна, но не смогла. Она потеряла Рауля и, наверное, больше не считает меня своей подругой. - Маарья, да вы не обижайтесь! — Мейер обращался ко мне на «вы», — видимо, хотел подчеркнуть отличие нашего разговора от той болтовни, которая шла за столом. — Вы иногда выглядите наивным ребенком, и тогда хочется уберечь вас от чего-то дурного… Сколько вам лет? В вашем возрасте этот вопрос, пожалуй, еще не звучит невежливо? - Почти шестнадцать… — Странно, что всегда, когда хочется плакать, оказываешься в состоянии только шептать. - Шестнадцать! Господи, какой прекрасный возраст! Наивные и забавные горести, вернее, воображаемые горести… В голове все вперемешку, как винегрет, — только не воспринимайте мои слова неправильно. В винегрете все кислое и пресное, соленое и сладкое, что именно — непонятно, все скрыто розовым соусом… - А сколько же лет вам? - Тридцать, Маарья! Тридцать долгих лет. - Ох, не огорчайтесь, я знаю несколько человек, которые еще старше вас. И тоже живут. С виду совсем крепкие. - Ну вот, теперь я опять узнаю вас. — Мейер засмеялся. — В вашем винегрете и перцу достаточно. Будто он собирался отведать этого винегрета! Признаться, я бы сама с удовольствием съела сейчас мисочку домашнего винегрета с селедкой. - Знаете, писатель Мейер, может быть, в шестьдесят лет вы скажете о тридцатилетнем человеке то же самое, что сейчас обо мне: прекрасный возраст, воображаемые горести, голубое детство и так далее. Все старики так причитают — да, да, не надо смеяться! — "Пожалуйся, деточка, мне на свои огорчения, я немножко посмеюсь над ними, а потом скажу, что разделенное горе — это полугоре…" Именно так все вы причитаете, потому что забываете, что вы чувствовали. Помните только события: получил двойку и плакал — какой же я был ребенок! — ведь плохую отметку легко можно было исправить. А я вот ясно помню, что в первом классе моей самой большой заботой было: смогу ли открыть дверь школы? Наша школа была в старой господской усадьбе, наружная дверь закрывалась старинной щеколдой, а я была очень маленького роста. И я помню, что тогдашняя душевная тревога из-за этой двери мучила меня так же, как сейчас… - Сейчас? - Подождем остальных, — сказала я. Не было больше сил заниматься этим самоедством. Аэт и Айн, медленно бредя по тротуару, приближались к нам. Стийна отстала… Нет, Стийна оперлась о столб ограды и беседовала с кем-то… Рауль! Я так обрадовалась этому. - Не все еще пропало! — сказал Мейер, глядя на них. Медленно пошли дальше. Когда я снова обернулась, увидела, что Стийна одна идет за нами. Остановились подождать ее. Стийна шла уверенно, гордая, радостная. Коричневая сумка весело болталась у нее на боку, в руке она держала большой красный цветок, другой рукой прижимала к груди книгу в кожаном переплете. - Знаете, что это за цветок? - Похоже на лилию, — предположил Пеэт Мейер. - Это амариллис, — важно сказала Стийна. — Вообще-то цветет только зимой. - Возможно, в теплице… — начала рассуждать Аэт. - Это должно принести счастье! — крикнула я громко. - Да, — согласилась Стийна. - Где же вы заночуете? — спросила Аэт. - Аэт, но ведь у тебя номер в гостинице. Мы там не поместимся? - Не знаю… — засомневалась Аэт. — Это одноместный номер. Может быть, удастся уговорить… Паспорта у вас с собой? У Стийны паспорта с собой не было, а у меня его вообще еще не было. - Ничего не выйдет, — объявила Аэт. Когда мы опять подошли к Ратуше, упали первые капли дождя. Стийна словно бы проснулась и спрятала книгу в сумку. - Пошли к моей тетушке! — сказала она решительно. Мейер и Айн попрощались и затрусили прочь. Стийна сказала, что ее тетя живет тут поблизости, в Супилинна, на Картофельной улице, что это пожилая дама с литературными наклонностями. Дождь усиливался, подул холодный сырой ветер, и мне казалось, что за теплое сухое пристанище я готова терпеть хоть десять литературных тетушек. Даже Аэт решилась отказаться от своего одноместного «люкса» и сгорала от любопытства и нетерпения побывать в гостях у дамы с литературными наклонностями. Чего бы ей было не сгорать — ведь прошлой ночью она не удирала от «фантома» и не ворочалась на жесткой станционной скамье. Она еще слишком мало настрадалась… Перед тем как свернуть с площади в узкую боковую улочку, мы остановились, чтобы поглядеть назад. По мокрому тротуару шла большая компания парней и девушек — босиком, держа туфли в руках. У парней брючины были закатаны, у девушек мокрые волосы ниспадали, как у русалок. Они пели на два голоса: "По-тому-у что я, как пти-и-чка, по-лететь к те-бе-е хо-чу!" Я почувствовала, как что-то потянуло меня к ним, на миг даже возникло искушение побежать за ними, присоединиться к их пению — мне страшно нравится вторить… Но нас ждала Картофельная улица, и я лелеяла надежду, что там предложат хоть несколько картофелин в мундирах. |
||
|