"Судьба разведчика: Книга воспоминаний" - читать интересную книгу автора (Грушко Виктор Федорович)

Глава 5 Премьер-министр Норвегии Герхардсен и его супруга Верна

Из всех политических знакомств во время моей работы за рубежом одно выделяется как наиболее интересное, значимое и запоминающееся: супружеская чета Эйнар и Верна Герхардсен. Никто не повлиял в такой степени на расширение моих познаний о норвежском обществе, о возможностях социал-демократии, на мое мироощущение в тот период жизни, как они.

Как случилось, что именно мне, новичку в международных делах, по сути практиканту советского посольства в Осло, посчастливилось познакомиться с норвежским премьер-министром и его супругой и установить отношения, которые продолжались почти двадцать лет и переросли чуть ли не в товарищеские. Я стал вхож в их семью, и уже в 1958 году Эйнар Герхардсен сделал памятную надпись на подаренной мне фотографии: «С признательностью за приятную дружбу».

Он был опытнейшим государственным деятелем, «отцом нации», обладавшим необычайным политическим чутьем, неоспоримыми качествами лидера, мужеством и решительностью; она — пламенной социалисткой, активисткой молодежного движения, очаровательной и целеустремленной женщиной, отдававшей себя целиком политической работе. А я? Я был всего лишь 24-летним советским дипломатом, впервые оказавшимся за границей и лишь немного говорившим на норвежском языке.

Последнее обстоятельство, кстати, вполне могло иметь отношение к их симпатиям. Дело в том, что в середине 50-х годов в нашем посольстве было всего два человека, которые использовались в качестве переводчиков с норвежского языка. Одним из них был Юрий Дерябин, ставший впоследствии послом в Финляндии, другим — я, и мы оба старательно совершенствовали свои языковые, знания и навыки. И Эйнар, и Верна не знали ни слова по-русски, а их английский был далек от совершенства. Когда Герхардсен и его супруга посещали советское посольство, мне, как правило, приходилось переводить.

А у посетителя подчас складывается более тесный контакт с переводчиком, нежели с официальным собеседником. Герхардсен, скажем, ведет непринужденную беседу с советским послом и произносит: «Помните, мы говорили о том…» Но посол просто не может помнить, потому что при сем присутствовал вовсе не он, а другой представитель Советского Союза, и нередко возникало странное чувство, будто бы он обращается в первую очередь ко мне. Переводчик-то один и тот же и действительно помнит, о чем речь…

Определенную роль сыграли и другие обстоятельства. Непосредственным поводом для моего более близкого знакомства с мужем и женой Герхардсенами, и в первую очередь с Верной, послужило установление личных контактов между советскими и норвежскими представителями на различных уровнях, которое привело к осуществлению первого официального визита премьер-министра Норвегии в Советский Союз.

Началом в расширении двусторонних контактов стало приглашение делегации руководителей норвежских молодежных организаций — и Верны в том числе — в Советский Союз в 1954 году. Нам, работникам посольства, предстояло создать благоприятную атмосферу до и во время указанной поездки. Делегация была принята на высоком уровне и получила возможность посмотреть страну, в частности побывать в Армении.

Когда норвежские делегаты вернулись домой, мы пригласили их в посольство для подведения итогов визита. Хочу подчеркнуть, что Верна Герхардсен выезжала в Советский Союз как активистка молодежного движения Норвегии. В это время премьер-министром был Оскар Торп, а Герхардсен занимал пост президента стортинга (парламента) и председателя правящей Норвежской рабочей партии (НРП).

Возможность подружиться с Верной и Эйнаром представилась, когда группа советских школьников побывала в молодежном летнем лагере неподалеку от Осло в июле 1956 года. Но это было уже после официального визита Герхардсена в Советский Союз в качестве премьер-министра в ноябре 1955 года. В Норвегию прибыли мальчики и девочки, которые привыкли отдыхать летом у себя на родине в пионерских лагерях, и такая встреча для советских пионеров и норвежских скаутов была в диковинку. В течение двух недель, пока дети отдыхали вместе, Эйнар Герхардсен неоднократно наведывался в лагерь. Однажды он вместе с Верной провел там целое воскресенье и остался на вечерний концерт, организованный норвежскими и советскими ребятишками.

Помогать работникам лагеря от советского посольства было поручено мне. Хлопот, признаюсь, было немало, зато довелось неоднократно встречаться с четой Герхардсенов. Все это закончилось тем, что трех пионервожатых, а также молодых представителей посольства — Евгения Белякова и меня с женами — Герхардсен пригласил к себе на дачу, где мы и провели целый день. Была хорошая погода и отличное настроение.

Почему Герхардсен уделял так много своего расписанного по минутам времени общению с советскими людьми? В чем состоял политический смысл установления контакта, который явно выходил за рамки официальной дипломатии, подчиняющейся строгому протоколу? Для норвежских политиков того времени было крайне необычным поддерживать личные отношения с советскими дипломатами, которых средства массовой информации называли не иначе как «опасными шпионами». Убежден, что Эйнар Герхардсен и его супруга сознательно шли на развитие неформальных отношений, прекрасно зная, что они рискуют толкнуть на ответные действия правые силы в Норвегии, консерваторов в собственной партии и американцев.

Думается, что, решившись на установление таких контактов, Герхардсен преследовал далеко идущие цели. К чисто политическим аспектам такого подхода я вернусь чуть позже в этой главе. Здесь же не могу не рассказать о стиле поведения супругов Герхардсен. Он был полной неожиданностью, а в некоторых случаях вызывал изумление, близкое к шоку у людей, выросших в Советском Союзе.

Вот мы сидим у костра на его даче. Герхардсен варит для всех кофе на живом огне в старой закопченной кастрюльке. Он рассказывает о борьбе с алкоголем в норвежском рабочем движении во времена своей молодости, о необходимости собирать активистов именно у такого костра для бесед за кофе, чтобы не позволить дурным привычкам ослабить историческую борьбу трудящихся. Сам Герхардсен был абсолютным трезвенником.

Беседа переходит на другие темы. Обычный человеческий разговор в непринужденной обстановке. Герхардсен берет на колени моего годовалого сынишку Александра и нянчит его. Саша отвечает пылкой взаимностью и мочится на брюки норвежского премьера. Тот воспринимает происходящее с беспечной улыбкой как нечто вполне естественное. Беседа продолжается.

Мы сидим неподалеку от очень скромной дачи, которую Эйнар унаследовал от своего отца. Достойна ли эта загородная резиденция премьер-министра? Как живут руководители нашего государства, я в то время не знал, но мне с трудом верилось, что нахожусь на даче премьер-министра развитой страны Запада и он сам варит на костре кофе.

В дальнейшем я продолжал встречаться с Эйнаром и Верной, иногда вместе с Беляковым, но чаще один. Пару раз в год помимо участия в обязательных протокольных приемах Герхардсен принимал приглашения на обед в советское посольство. Наши контакты продолжались и во время следующего моего приезда в Норвегию уже в качестве оперативного сотрудника разведки в 1962 году. Герхардсен никогда не давал понять в наших беседах, получал ли он сигналы о моей принадлежности к советской разведке. Думаю, что главное для него состояло не в том, какое ведомство я представлял. Существенней была потребность поддерживать контакты с советскими людьми.

Однажды позвонила Верна и попросила прийти помочь разобраться в инструкциях к радиоприемнику, полученному в подарок в Советском Союзе. В другой раз речь шла о баночке советской икры, которую Герхардсены не смогли открыть общими усилиями. Когда я извлек русский деликатес на свет Божий, супруг заметил: «Я не мог предположить, что для этого потребуются такие усилия!» Однажды они получили ящик армянского коньяка в подарок от Н.А.Булганина. Угощая меня кофе, хозяева предложили рюмочку и мне. «В этом доме, — говорил Эйнар, — откупоренной бутылки хватает надолго».

С Эйнаром и Верной я встречался также время от времени на международных соревнованиях по конькам на стадионе «Бишлет» в Осло. Мы либо сидели рядом, либо встречались за чашкой горячего бульона в перерывах и обменивались мнениями о происходящем.

Верна, так же как и я, очень верила в необходимость расширения культурных обменов между Норвегией и СССР для улучшения двусторонних отношений в целом. Нам доводилось довольно часто общаться, занимаясь этим. Однажды Верна загорелась идеей приглашения русского цирка в Осло, и мы поехали домой к госпоже Берни, директору норвежского цирка, на совет. К сожалению, в то время выступление артистов нашего цирка в Норвегии организовать не удалось, поскольку его представления не были рассчитаны на шапито.

Дочь Евгения Белякова была больна полиомиелитом, который поразил ее ноги. Верна посчитала своим долгом помочь его семье, и мы вместе с ней посетили целый ряд специалистов и клиник, чтобы выяснить, не поможет ли операция. Верна была очень отзывчивым человеком.

Подчас поведение семьи Герхардсен просто поражало. Моя жена Валентина однажды видела, как жена премьер-министра сама моет окна в своей квартире. Я искренне смеялся, когда пришел к ним домой до возвращения Эйнара с работы и услышал, как Верна звонит мужу в офис: «Слушай, Виктор уже пришел. Забеги по дороге домой в булочную и купи яблочный пирог». Через некоторое время появляется премьер-министр с пирогом в руках. Хотел бы я быть свидетелем подобной сцены, скажем, в семействе Горбачева!

Посол М.Г. Грибанов, знавший о наших с Беляковым личных контактах с семейством Герхардсена, попросил организовать ему встречу с премьер-министром в неофициальной обстановке. Такая встреча состоялась где-то в 1956 или 1957 году в одном из ресторанов в пригороде Осло, и посол получил в буквальном смысле слова шок. «Как вы провели отпуск?» — вежливо спрашивает посол. «Мы отдыхали в палатках, путешествуя по Италии», — отвечает Эйнар. Посол ничего не понимает и не находит ничего лучшего, как спросить: «А где же размещалась охрана?» «Объясните послу, — обращается ко мне Герхардсен, — что у нас охрана никогда не выставляется во время отпусков. К тому же мы находились в Италии инкогнито. К концу пребывания нас все же узнали и я вынужден был встретиться с итальянским премьер-министром».

Беседы с Герхардсеном далеко не всегда касались политики. Часто затрагивались обычные житейские вопросы. Глава норвежского правительства был живым человеком, а не политическим роботом. С искренней гордостью Верна показывала мне длинную серию статей, написанных ее мужем для журнала «Актуэль» о своей жизни и деятельности. А Эйнар часто с большой теплотой вспоминал о своей встрече уже после войны с узбекским другом, с которым судьба свела его в гитлеровском концлагере Заксенхаузен. Герхардсен и еще один норвежский заключенный спасли узбека, которого звали Акабака, от голодной смерти, делясь с ним своим скудным лагерным пайком. Во время визита Герхардсена в Советский Союз по его просьбе Акаба-аку разыскали в Ташкенте и организовали их встречу. Герхардсен относился к советским людям с симпатией.

Однажды в советском посольстве Эйнар бросил такую реплику: «Посмотрите, как часто я прихожу к вам. У американцев я вообще не бываю».

Неформальный подход проявлялся подчас даже в сугубо дипломатических вопросах. Так, буквально накануне отъезда Герхардсена в Париж в декабре 1957 года на известное совещание НАТО, на котором он удивил всех полным отходом от проекта речи, заготовленной норвежским МИД, М.Г. Грибанов получил послание советского правительства с указанием срочно вручить его Эйнару Герхардсену лично. Насколько мне помнится, речь в нем шла о позиции Советского Союза по ряду ключевых проблем международной безопасности, которые должны были обсуждаться в Париже, и прежде всего о ракетах средней дальности в Европе.

Мы провели полдня над переводом документа на норвежский язык. С учетом большой спешки наверняка это был не лучший перевод, но главное состояло теперь в том, как умудриться передать его по назначению. Я позвонил в офис Герхардсена, где мне было сказано, что на работе в этот день он уже не появится, потому что через несколько часов выезжает во Францию. Звоню ему по домашнему телефону. Трубку берет Верна: «Вы знаете, он сейчас в ванне, а через несколько минут уезжает». Объясняю ей, в чем дело. Через некоторое время она звонит мне, сообщая, что премьер уже в пути на вокзал, но она успела переговорить с ним. Герхардсен готов встретиться на перроне возле такого-то вагона. У Грибанова гора свалилась с плеч. «Так, значит, чтиво в дорогу вы мне обеспечили», — улыбается Герхардсен, стоя возле готового к отправлению поезда.

Прямые человеческие контакты между представителями различных общественных систем и блоков помогали понять политические мотивы тех или иных шагов, выявлять причины разногласий и нащупывать основу для консенсуса. Герхардсен понимал это лучше, чем любой другой норвежский государственный деятель. Я тоже всегда стремился разобраться в непростых вопросах поглубже, поэтому, смею надеяться, не случайно Герхардсен поддерживал контакты со мной в течение многих лет, в том числе и после того, как я стал офицером советской разведки.

Был ли Герхардсен настроен «просоветски»? Такие утверждения можно подчас слышать от поборников холодной войны и шпиономании. Ответ будет один: конечно же, нет! И у КГБ никогда не было намерений поставить его на службу Советскому Союзу. Герхардсен просто-напросто был одним из немногих дальновидных политиков, понимавших, что для Норвегии жизненно необходимо иметь добрые и сбалансированные отношения с могущественным восточным соседом. А для этого требуется взаимопонимание. Однако в 1955 году, когда над миром еще проносились леденящие ветры холодной войны, такой подход вовсе не был само собой разумеющимся. Сама идея официального визита премьер-министра Норвегии — первого после войны визита руководителя одной из стран западного мира в Советский Союз — была неординарной. Думаю, что принятие приглашения советского правительства было сопряжено для Герхардсена с серьезными проблемами.

Нам было известно, что правые силы Норвегии намеревались использовать его, как они называли, «заигрывание с противником». Имелась достоверная информация о том, что в международном плане «братание» Герхардсена с коммунистами планировалось использовать для дискредитации его внешнеполитического курса. С другой стороны, приглашение главе норвежского правительства из Москвы явилось результатом общего потепления международного климата, которое в 1955 году лишь едва-едва ощущалось. Мы считали, что соседские отношения с Норвегией могут стать более стабильными и дружескими, чем в первые годы холодной войны, когда Норвегия стала членом НАТО. Нам было известно также, что Герхардсен в свое время весьма скептически отнесся к вступлению Норвегии в Североатлантический альянс. Он был сторонником создания скандинавского оборонительного союза. Только после провала планов создания такого союза Герхардсен нехотя согласился с членством Норвегии в НАТО как единственной реальной альтернативой.

Членство Норвегии в НАТО вызвало конфликт внутри Норвежской рабочей партии и привело к изданию рядом социал-демократов газеты «Ориентеринг», а в 1961 году — к созданию Социалистической народной партии (СНП). В стане норвежской социал-демократии образовалось два противостоящих лагеря. Мы рассматривали тогдашних министра иностранных дел Халварда Ланге и секретаря НРП Хокона Ли как наиболее видных представителей проамериканской и пронатовской линии в норвежской внешней политике.

Герхардсен же проявлял гораздо большее, чем другие члены НРП, понимание того, что Норвегия является соседом великой державы, обладавшей к тому же ядерным потенциалом. Он признавал определенные преимущества членства Норвегии в НАТО, но одновременно отдавал себе отчет в том, что вовлечение страны в любой конфликт между США и Советским Союзом окажется для нее катастрофическим. Эта мысль нашла отражение и в его выступлении на совете глав правительств стран НАТО в Париже, о котором говорилось выше.

Повторяю, принятие приглашения посетить Советский Союз в 1955 году, в самый разгар холодной войны, было для Герхардсена сопряжено с трудными внутриполитическими решениями. В первую очередь Герхардсен поставил вопрос о своей возможной поездке в Советский Союз на правлении Норвежской рабочей партии, в которое входили ключевые члены правительства, влиятельные фигуры партийного аппарата и руководители мощного Центрального объединения профсоюзов Норвегии (ЦОПН). Только после своей победы на этом форуме он смог чувствовать себя относительно уверенно, чтобы ответить согласием на советское приглашение.

Герхардсен был прирожденным политиком и прекрасно знал правила игры. Без согласия центрального правления НРП в таком деликатном вопросе, как поездка в «медвежью берлогу» на Востоке — «логово» главного противника США и НАТО, все дальнейшие действия в этом направлении становились бессмысленными.

Подозрительность была характерной чертой обеих сторон. Герхардсен понимал, что приглашение норвежского премьер-министра в Советский Союз в ноябре 1955 года было и для Хрущева смелым шагом с точки зрения советской внутренней политики. Норвежский лидер был одним из немногих, кто в те годы усмотрел исторический шанс — как для Советского Союза, так и для Запада — в политике мирного сосуществования.

10 ноября 1955 г. Эйнар и Верна Герхардсены в сопровождении министра торговли Арне Скауга с супругой вылетели в Москву. Я оставался в Норвегии, проводив их в аэропорту Осло. Именно там Верна дружески похлопала меня по щеке, что было запечатлено норвежскими фотографами.

Мне известно, что в Москве к взглядам Герхардсена на вопросы международной безопасности относились с большим уважением. Документы, подписанные в ходе визита, по моему мнению, отражают результаты достигнутого сторонами взаимопонимания. Констатировалось, что Норвегия намерена отстаивать интересы своей безопасности в рамках НАТО и ООН, но все же уточнялось, что она не будет в мирное время размещать на своей территории иностранные войска и ядерное оружие. Последнее обязательство было для нас особенно важным, поскольку устраняло опасность внезапного удара по Советскому Союзу с норвежской территории.

Я не исключаю, что у части советского руководства на основании информации из различных источников существовало мнение о Норвегии как о наиболее слабом звене НАТО и о возможности добиться пересмотра членства в этом блоке. Но, думается, такие расчеты все же не были преобладающими.

Возможно, именно для того, чтобы прощупать настроения норвежцев, Хрущев пошел на переговорах на необычный по тем временам шаг. Он предложил установить сотрудничество между КПСС и Норвежской рабочей партией как отрядами международного рабочего движения. Этот вопрос Герхардсен аккуратно снял с повестки дня, отметив, что он находится в Советском Союзе с официальным визитом в качестве премьер-министра, а не председателя партии и не имеет полномочий для обсуждения такого предложения.

Это не помешало тому, что в последующие годы контакты с норвежскими социал-демократами все же были установлены, но не на официальном уровне. Встречи проводились по линии СМИ, общества «Знание» и Рабочего просветительского союза, родственной норвежской организации. С руководителем последнего, Георгом Лиунгом, я близко познакомился, и мы часто вели конструктивные и интересные беседы вплоть до моего окончательного отъезда из Норвегии. Несмотря на то что контакты различных советских организаций с норвежскими социал-демократами были неофициальными, я убежден, что косвенно они стали возможными именно после визита Герхардсена в Советский Союз.

Мои отношения с семьей Герхардсен становились все более личными и доверительными. Я познакомился с сыном премьера — Руне. Однажды на Рождество я передал Руне подарок от советского посла — плюшевого медвежонка. Герхардсену-младшему подарок, видимо, понравился: всякий раз, когда я приходил к ним домой, медвежонка можно было видеть восседающим на диване. Премьер отнесся к подарку с юмором. Он рассказал мне, что медвежонка в честь советского посла окрестили «Аркадьев». Думаю, что это был намек на некую неуклюжесть посла, его замашки «русского медведя», из-за которых, как я уже писал выше, впоследствии его отозвали в Москву.

Наши политические беседы, хотя и были неофициальными, затрагивали серьезные темы. В качестве примера приведу события в Венгрии 1956 года. Мою реакцию на них можно было охарактеризовать как сомнение и разочарование. На своем невысоком посту я стремился содействовать расширению, улучшению человеческих контактов между Советским Союзом и Западом. Я был уверен, что Хрущев и руководство нашей страны в целом проводили именно такую политику. Поэтому события в Венгрии стали для меня подлинным шоком. Происшедшее было настоящей трагедией для всех сторон и крупным поражением советской внешней политики. Так думал я и, видимо, большинство моих соотечественников. Армия — освободительница Европы на этот раз была использована в чем-то, подобном карательной экспедиции. Это ощущение не покидало меня во время совещаний по венгерскому вопросу в посольстве.

Как-то Верна, которая тоже тяжело переживала венгерские события, пригласила меня от имени Эйнара к ним домой. Я поехал вечером. Премьер-министр сидел, как обычно, за столом, обхватив руками чашку кофе. После десятиминутного разговора о том о сем Герхардсен напрямую задал мне вопрос: что думаю я о событиях в Венгрии?

Ну как мне следовало ответить? 26-летний советский дипломат сидит в гостях у главы правительства иностранного государства, и у него спрашивают личную точку зрения. Герхардсен оговорился, что официальная позиция его не интересует. Он может выяснить ее, если захочет, через советского посла. Но я же обязан был придерживаться политической линии своего государства. А как друг семьи — ведь дружба накладывает определенную ответственность — должен ответить откровенно: то, что думаю.

Говорю, что мы в посольстве не информированы детально о случившемся в Венгрии и следим за развитием ситуации по газетам. Считаю, что отношение тех экстремистов, которые собираются возле посольства и забрасывают его камнями, к моему правительству несправедливо. Оскорбления в адрес Хрущева и других советских руководителей, которых называют «жандармами» и «убийцами», нетерпимы. Ведь из всех стран Восточной Европы в годы войны именно в Венгрии — бывшей союзнице Германии — наиболее сильно проявлялись фашистские настроения. Возможно, и сейчас это сказывается на остроте внутреннего конфликта с коммунистическим правительством в Будапеште. Добавляю с максимальной, как мне кажется, дипломатичностью: «Не исключаю, что власти в Венгрии переусердствовали в усилиях по строительству социализма. Наверное, в Советском Союзе так думаю не я один».

Герхардсен не произносит ни слова, никак не комментирует услышанное. Он прекрасно понимает, что любые его высказывания по этому вопросу я обязан буду доложить своему руководству в посольстве. Это не входит в его расчеты. Он задал вопрос не для того, чтобы спорить со мной. Его цель — понять, что думает молодой советский человек по поводу происходящего.

Двенадцать лет спустя Герхардсен беседовал со мной о другой ситуации, также поставившей советскую внешнюю политику перед критическим выбором, — о вводе советских и союзнических войск в Чехословакию в августе 1968 года. Герхардсен, видимо, предполагал, что мои чувства похожи на те, о которых я. поведал ему в 1956 году, и даже попытался меня утешить. Он пояснил, что считает события великой трагедией для Чехословакии, Советского Союза и других социалистических стран. Но, сказал он, шторм уляжется. У Норвегии, несмотря ни на что, сохраняется объективный интерес к поддержанию добрососедских отношений с Советским Союзом, жизнь должна идти вперед и работа по обеспечению мирного сосуществования и разоружению не может прекращаться.

Из всех моих многочисленных бесед с Эйнаром Герхардсеном за чашкой кофе крепче всего засели в памяти два его высказывания. Первое повторялось неоднократно и, думаю, было рассчитано на то, чтобы я запомнил его на всю жизнь. Оно сводилось к тому, что история второй мировой войны была бы иной и жертвы были бы гораздо меньшими, если бы в международном рабочем движении не существовало раскола. Разногласия между коммунистами и социал-демократами в Германии открыли нацистам путь к захвату власти. «Если бы мы, представители рабочего движения разных стран, были достаточно умны и сделали все для объединения, тогда бы мы были действительно сильными и могли влиять на политику и весь ход мирового развития», — подчеркивал он.

Второй момент, на который обращал внимание Герхардсен и в наших беседах наедине, и на встречах с послом, состоял в том, что социал-демократы до сих пор паразитируют на Октябрьской революции в России. Она не только дала мощный импульс всей борьбе рабочего класса за свои права, но и поныне помогает социал-демократии занимать сильные позиции в обществе. Одновременно он не раз возвращался к так называемым «московским тезисам» Коминтерна, которые, на его взгляд, были неприменимы к условиям Норвегии и ничего, кроме раскола с Москвой и среди самих норвежцев, не принесли. Он считал, что, избери коммунисты Советского Союза путь классической социал-демократии, сегодня и наша страна, и весь мир были бы иными. В настоящее время эти вопросы всерьез волнуют наше общество, которое еще не может выйти из шока после развала СССР. Но в 50-е годы в руководстве нашей партии исповедовался тезис о том, что социал-демократическая идеология — это злейший враг истинного социализма.

С Верной мы также часто и подчас довольно остро дискутировали по политическим вопросам, и я много вынес из таких споров. Она не выдавала себя за большого знатока международных дел, но в вопросах социальной политики и образования, некоторых других проблемах внутренней политики Норвежской рабочей партии разбиралась прекрасно. Она истово защищала справедливую и человечную, на ее взгляд, партийную линию НРП. Политика социального выравнивания позволяла сгладить классовые противоречия. Наличие частной собственности не нужно отождествлять с капитализмом, поскольку прогрессивная система налогообложения дает возможность делать новые инвестиции и технически совершенствовать производство не за счет простых людей. «Мы перераспределяем национальный доход таким образом, что он идет на пользу слабым и беззащитным членам общества», — подчеркивала Верна.

В то же время супруга премьер-министра живо интересовалась всем происходящим в Советском Союзе. Ее радовали наши успехи в создании системы пионерских лагерей и воспитании подрастающего поколения. Она весьма высоко отзывалась о советской системе образования, уровне научно-технических достижений, особенно когда в Советском Союзе был выведен на орбиту первый искусственный спутник Земли. Верна просила поделиться советским опытом отбора в обычных школах талантливых детей, создания специализированных школ, скажем, с математическим и физическим уклоном, что позволяло готовить высококвалифицированные научные кадры.

Но она не стеснялась и резко критиковать некоторые стороны советской жизни. Прежде всего это касалось демократии. Она была абсолютно убеждена в ее отсутствии у нас. Верна доказывала мне, что даже в самой коммунистической партии у нас нет демократического процесса принятия решений. «Виктор, если бы руководитель НРП забыл о съездах и пленумах, он немедленно подвергся бы остракизму со всех сторон и моментально лишился бы поста. Сталин же не провел ни одного съезда во время войны и в первые послевоенные годы, и никто у вас даже пальцем не пошевелил. И это вы называете демократией?!»

Однопартийная система в нашей стране также была предметом резкой критики со стороны Эйнара и Верны. Я пытался ссылаться на особенности исторического развития, на то, что именно компартия руководила народной революцией и не могла уступить победу контрреволюционным партиям. Мои собеседники подчеркивали, что именно благодаря успешной конкуренции с другими партиями НРП стала мощнейшей политической силой в стране. Сознательный выбор народа, который отдает предпочтение именно твоей партии перед рядом других, вселяет и уверенность в правоте дела. Эйнар сухо заметил, что любые ссылки на исторические особенности не могут делаться вечно. Однопартийная система в Советском Союзе сложилась не навсегда, потому что партия рискует допустить серьезные просчеты при отсутствии оппонентов и критики. История подтвердила правоту моих оппонентов.

Верна постоянно затрагивала в беседах тему концлагерей. Это было еще до XX съезда. Не зная подлинной картины, я отвечал, что, несомненно, в лагерях находятся уголовники, точное количество которых неизвестно. Но она не сдавалась: «Поверьте мне, Виктор, мы знаем правду, поскольку разбирались в этом вопросе основательно. У вас есть концентрационные лагеря для политзаключенных, а это недопустимо».

Все это производило на меня сильное впечатление. В глубине души я соглашался, что во многом критика Советского Союза оправданна, и мои собственные взгляды под влиянием этих бесед претерпевали эволюцию.

При обсуждении чисто норвежских проблем аргументы супруги премьера также были откровенны и остры. Так, вскоре после раскола в НРП и создания на базе левой фракции «Ориентеринг» новой Социалистической народной партии во главе с Финном Густавсеном Верна поинтересовалась, что я думаю об этом. Я ответил, что с удовлетворением отмечаю близость внешнеполитических взглядов Густавсена советским подходам. Верна ответила необычно резко, поскольку, видимо, она не могла примириться с расколом в рядах ее партии: «Запомни одну вещь, Виктор. Тот, кто стал ренегатом, останется им навсегда. Густавсен встал на путь перебежчика, и это не последнее его предательство».

Читая сегодня то, что пишется в норвежских газетах о моих контактах с Эйнаром и Верной, особенно с последней, я могу только недоумевать, когда авторы статей пытаются бросить тень на наши отношения, намекая на их конспиративный характер. Ссылаясь на то, что я был «опасным для Норвегии человеком», газетчики с издевкой замечают, что надо бы поглубже разобраться, к чему сводился наш контакт.

Правда же состоит в том, что мои контакты с семейством Герхардсен были совершенно открытыми. Скрывать было нечего, но и сообщать каждому встречному-поперечному о своей необычной и высоко ценимой дружбе я не собирался. У норвежской контрразведки была полная возможность следить за тем, что происходило. Все встречи с Верной и Эйнаром оговаривались по телефону из посольства или моей квартиры. Ни для кого не секрет, что телефоны советских дипломатов прослушивались. Мы и не пытались скрывать наши отношения.

Однажды я встретился с Верной в одном из центральных столичных ресторанов, чтобы поговорить о возможности организации гастролей советского цирка. Она обратила мое внимание на то, что там же обедает один из известных ей высокопоставленных сотрудников полиции. «Ну и пусть себе обедает», — ответил я. Верна поприветствовала полицейского кивком. В 1960 году, когда я прибыл в Норвегию на двухмесячную стажировку в связи с переходом с чисто дипломатической работы на службу в разведку, я позвонил ей и сообщил, что нахожусь в Осло. Меня тут же пригласили на ужин домой к супругам Герхардсен. Эйнар послал за мной машину, и по пути я заметил, что за ней следует машина службы наблюдения норвежской контрразведки.

Самым грязным во всей нынешней газетной кампании является распространение слухов о том, что у Верны якобы были «интимные отношения» с моим коллегой по посольству Евгением Беляковым. Верна была общительной личностью, которая никогда не скрывала своих взглядов и чувств, в том числе и встречаясь с иностранными представителями. Она доброжелательно относилась к своему окружению, не разделяя людей по каким-либо категориям. Со всеми, включая и нас, советских людей, она была ровна, вежлива. Ей был чужд снобизм. Врожденное чувство собственного достоинства Верны неизменно вызывало глубокое уважение у всех, кто ее знал. Верна намного опережала свое время. Она была решительной сторонницей улучшения отношений между Норвегией и Советским Союзом. Именно она в самые мрачные, тяжелые периоды холодной войны способствовала пониманию и диалогу между нашими странами. Эта миссия заслуживает уважения, а не осуждения.

Распространяемые сегодня в Норвегии слухи отталкиваются от упомянутой раньше поездки норвежской молодежной делегации во главе с Верной в Советский Союз в 1954 году. Беляков сопровождал эту делегацию. Когда он позже прибыл на работу в Осло, было совершенно естественным поприветствовать своих знакомых, включая и Верну Герхардсен. Когда Беляков встречался с семьей Герхардсен, я всегда был вместе с ним: Беляков не говорил по-норвежски да и в английском был не очень-то силен. Герхардсены тоже, как я уже говорил, владели английским слабо. В результате каких-либо встреч Белякова наедине с ними не было. А если даже и предположить, что они могли быть, вездесущая норвежская контрразведка, поверьте мне, их бы не пропустила.

Задаюсь вопросом: кому в Норвегии сегодня выгодно распространять эти злонамеренные слухи? Ответа пока не нахожу. Но в 50-е годы в определенных норвежских политических кругах считалось признаком дурного тона вообще поддерживать какие-либо контакты с советскими людьми. Может, поэтому у меня не появилось друзей среди представителей буржуазных партий. Но и среди социал-демократов было предостаточно фигур, которые косо смотрели на «братание» семьи премьера с «русскими», подозревая его в нестойкости перед «заигрыванием коммунистов». Все это ерунда. Сначала нас, советских представителей, упрекали за враждебность и закрытость, нежелание устанавливать человеческие контакты с Западом, а потом нас же, вступивших на путь мирного сосуществования и протянувших руку дружбы соседним странам, стали обвинять в «заигрывании» и делать недостойные намеки.

Не знаю, что в действительности имел в виду махровый проамериканский политик Хокон Ли, в то время генеральный секретарь НРП, на пленуме партии в 1967 году, когда заявил Эйнару Герхардсену, что «раздавит его, как вошь». Какие козыри были у него в руках: американские или норвежские? Во всяком случае, этот эпизод по своей наглости был неслыханным и должен был бы стоить Ли партийного поста.

Однажды я встретился с Ли лицом к лицу. Я был вместе с Верной в общественно-политическом центре Осло «Фолкетс Хюс» в связи с визитом одной из советских делегаций. Мы оказались в одном лифте с Ли, и Верна представила меня ему. Он многозначительно посмотрел на меня, но что это означало, остается только догадываться.

Последний раз я встретился с Верной в 1970 году. Я поговорил с нашим послом С.К. Романовским об организации неофициального обеда с теперь уже бывшим премьер-министром Норвегии и его супругой не в зале приемов, а в личной резиденции посла. Такой обед состоялся. На этот раз о политике практически не говорилось. Разговор шел о личных делах, об обыденном. Герхардсен был раскован и чувствовал себя как дома, поскольку он более не был облечен властью.

Я знал, что Берне в последнее время нездоровилось, но она пыталась как могла скрыть болезнь. Как говорили, у нее был рак. Мы с Валентиной обратили внимание на то, что Верна не могла сидеть спокойно. Очевидно, ее мучили сильные боли. Мы заметили также, что она практически ничего не ела.

Обладая огромным самообладанием, она попробовала преуменьшить серьезность своего положения, рассказав, что упала на трамвайных путях, сильно ушиблась и угодила в больницу. Там Верна все время думала о детях — Торгунн, Руне (сейчас он, кстати, является мэром Осло) и Трульсе. С невеселой улыбкой она сказала, что с годами материнский инстинкт усиливается.

Всего через несколько недель мы получили скорбное сообщение о кончине Верны. На похоронах были наш посол и я как советник посольства. С кладбища все поехали в «Фолкетс Хюс», где состоялась траурная церемония. После речей я подошел к Герхардсену и выразил ему мои личные соболезнования. Поблагодарив, Герхардсен сказал: «Спасибо, что вы сочли своим долгом проводить ее. Вы играли очень важную, даже не можете представить, насколько значительную роль в ее и моей жизни».

То же самое я могу сказать и о них. Политическая дальновидность и ум государственного деятеля Эйнара, искреннее желание улучшить условия жизни народа, поставить человеческую личность в центр политики не могли не оказать на меня глубокого влияния. Большинство государственных деятелей, долго находящихся у власти, со временем, к сожалению, утрачивают способность слушать и слышать других. Эйнар Герхардсен был не из их числа. Его кредо состояло в том, чтобы попытаться понять других, вникнуть в ход их мыслей, даже если, как в случае со мной, это были доводы молодого, неопытного и даже, как писали тогда газеты, «опасного для Норвегии человека».

К вопросу об «опасности». В Норвегии и сейчас задаются вопросом не нанесли ли мои отношения с премьер-министром ущерба их стране но логично, на мой взгляд, задуматься и об «опасности», которой могла подвергаться другая сторона. Поясню на таком примере В первые послевоенные годы в нашей идеологии господствовала сталинская доктрина социал-демократии. Согласно ей, социал-демократы представляли собой наиболее реакционную силу, более опасную для рабочего класса, чем капитализм как система. Сталин объявил западноевропейских социал-демократов главными врагами социализма. Это идейное наследие оказывало влияние на советские партийные и властные структуры еще очень долго, много лет спустя после поворота к более примирительной политике. Моя же работа в Норвегии руководство политической разведкой во всей Европе, но главное — личное общение с Герхардсеном и его супругой заставили занять гораздо более лояльную позицию в отношении к европейской социал-демократии, чем было принято в Советском Союзе.

Как-то в 70-е годы председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов должен был выступать с большим докладом на одном из торжественных собраний. В соответствии с существовавшей тогда практикой различные подразделения заблаговременно получили проект доклада для замечаний и предложений.

Было известно, что Ю.В.Андропов проявлял огромный интерес к социал-демократическим партиям и их взглядам на решение общественных проблем. Проект доклада содержал довольно благожелательные характеристики западной социал-демократии, особенно в части внешней политики. Я предложил некоторые идеи и формулировки, которые шли еще дальше в этом направлении.

Мои предложения не прошли. Я оказался большим «социал-демократом», чем Андропов.

Политическое чутье и авторитет Герхардсена на Западе и Востоке сделали неоценимой его роль в «наведении мостов» и поиске компромиссов между великими державами в мире, который балансировал на грани третьей мировой войны. Это сегодня можно говорить, что такая угроза существенно уменьшилась. В прежние же времена это было не столь однозначно. Если мне своей политической работой удалось в какой-то степени способствовать улучшению информированности советского руководства о Западе и пониманию различных тенденций и подходов к решению важных международных проблем, то думаю, я выполнил свой долг не только перед Родиной, но и перед светлой памятью Эйнара и Верны Герхардсен.