"Мартовский ветер" - читать интересную книгу автора (Герасименко Юрий)2. ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОЙ ШИНЕЛИНастало утро, тихое, голубое. Тишина была такой, что Маринка словно опьянела. Щурясь на солнце, медленно поднималась от речки. Костыль то и дело скользил, дужка ведра врезалась в ладонь. Расколыхавшаяся, парящая на морозе вода хлюпала на длиннющий отцовский кожух. Обессиленная, остановилась отдохнуть. Было так ярко, так ослепительно хорошо, что никак не верилось в случившееся прошедшей ночью. И чем все это закончится… Тогда Маринка и отшатнуться не успела: высокий юноша с бледным окровавленным лицом в беспамятстве упал прямо на нее. Раздумывать было некогда, все произошло как-то само собой. Напряглась – откуда и силы появились? – перетащила через два порога. Метнулась назад, двери на засов да еще и на ключ закрыла. Кто он? Ну зачем она его втащила?.. Это уже потом, когда малость отдышалась, подумала: батя бы на ее месте сделал бы то же самое… Паренек не шевелился, только грудь чуть заметно поднималась и опускалась. Подложила под голову старый ватник. расстегнула и стянула шинель: черная, полицайская. Да разве в такую пору полицаи поодиночке ходят?.. Ранка на лице небольшая – ветка, должно быть, оцарапала. А на полу кровь. Уже целая лужа! Боже! Из сапога течет… Осторожно надрезала, распорола голенище – так и хлестнуло. Никогда еще не видела Маринка столько крови… Замутило с непривычки, в горле клубок, но девушка закусила губу, принялась хлопотать возле раненого. Разорвала старое полотенце – чистенькое, вчера только выстирала, – и, едва не теряя сознание, словно не хлопцу, а ей, Маринке, боль жгла огнем ногу, начала бинтовать. Раненый глухо застонал, открыл глаза: – Где я?.. Большими болезненно-блестящими глазами обвел комнату, пол с лужей крови, остановил взгляд на Маринкином лице: – Спасибо… И вдруг заволновался, поднял голову: – Ты одна? – Одна. – Про меня – никому! Слышь, никому! Маринка кивнула, оглянулась почему-то и тихо, еле слышно спросила: – Ты партизан?.. Но хлопец уже не слышал. Бледное, как восковое, лицо потемнело, на виске набухла жилка, вскочил, глаза туманные, невидящие – прямо сквозь Маринку смотрят: – Есть! Есть! Товарищ командир!.. – Рванулся: – Товарищ… – Но силы оставили его – обмяк, на высоком, белом точно мел лбу капли пота… Только перед рассветом пришел в сознание. Такой послушный и вроде виноватый. Помог стянуть с себя гимнастерку. Упираясь руками, с грехом пополам и с Маринкиной помощью дополз до лежанки, затих. Спал и тогда, когда девушка пошла по воду. У Маринки сердце замирало от тревоги: а ну как полиция?! Андрона, начальника их, позавчера опять видела – на санях, куда-то по речке поехал. Ну и тяжелое ведро! Насилу дотащила. Поставила в сенях, веничком обмахнула валенки и – тихонько, не разбудить бы! – открыла дверь. О! Проснулся… Лежит, листает Жюля Верна. Взглянул на нее, улыбнулся: – Доброе утро! Вот какого вам гостя господь послал… – Ничего… – Сняла кожух, села на лавку под окном. Молчание. А хлопец красивый. Маринка опустила глаза: ой, батюшки, пуговка на ватянке оторвалась! Взяла подушечку с иголками, шьет. Шьет и чувствует – глаз с нее не сводит. И чего бы он смотрел… Тьфу! Глупости это! Решительно подняла глаза. А паренек так хорошо, так искренне-весело, по-дружески улыбнулся, что Маринка немного успокоилась. Мысли про полицию и про Андрона отступили, ушли. – Откуда вы? – Сказать? А вы никому не расскажете? Ишь какой! Да чтобы она, Маринка… Да лучше умрет!.. – Будьте спокойны! – Ну ладно, садитесь поближе. Да не опускайте голову. Смотрите на меня. – Зачем? – Затем!.. – Паренек прищурился. – Ведь я… Поверьте мне, умею немного колдовать. Вот взгляну вам в глаза, поворожу и узнаю все ваши мысли… Маринка зарделась, потом густо покраснела, но голову подняла. Да еще как – с вызовом, с задорной улыбкой: – Так уж и узнаете? Ну и узнавайте, пожалуйста! Послушаю, что скажете! И паренек посмотрел ей в глаза. Странно как-то смотрел: лицо у него будто и веселое, а в глазах – в самых зрачках – напряженное, сосредоточенное внимание. Точно так же перед войной разглядывал Маринку в областной больнице какой-то известный, кажется из самой столицы, профессор. Странным это ей тогда показалось: нога, колено у нее болит, а он глаза рассматривает, да еще ассистентам своим показывает. – Ну, как? – улыбнулась пареньку. – Прочли мои мысли в глазах? – Зачем в глазах, они у вас на лице написаны… Нахмурилась, опустила голову: – Так уж и написаны… Хотела встать, но паренек взял ее за руку, придержал, и Маринка, сама себе удивляясь, подчинилась. Вздохнула, подняла взгляд: – Может, все же скажете, кто вы, откуда?.. Паренек развел руками: – Ну что ж, придется, пожалуй, признаться. Маринка торопливо придвинула к лежанке табурет, села: – Говорите! Паренек оглянулся, сложил ладони рупором и, сделав страшное лицо, громко прошептал: – С "Наутилуса"… Маринка хотела рассердиться, но не выдержала и фыркнула. – Не верите? Вот ей-богу, первый помощник самого Немо! – У капитана Немо был не такой помощник. – Разве? Жаль… А вы, случаем, не Мэри из семьи Грантов? – Не-а… – девушка опять засмеялась. – Я Марина… – О! Так это же еще лучше! Бесстрашная и прекрасная Марина – героиня необыкновенно таинственного романа "Ночной гость, или Воскресение из мертвых". Согласны на такую роль? Марина совсем развеселилась: – Выдумали! Нет такого романа… – Нет, так, значит, будет. – Уж не вы ли собираетесь его написать? Паренек хотел приподняться и побледнел от боли. Перевел дыхание, протянул Маринке ослабевшую руку: – Давайте знакомиться. Вот только вы хитрая девушка: я вон сколько рассказал, даже на каком корабле служу, и то выболтал, а про вас мне только известно, что вы Маринка-Хмаринка. – Ой! Откуда вы узнали, что меня так дразнят? – Для чего же я вам в глаза смотрел? Глаза – это, знаете… Это очень много. Это все… Я вам кое-что расскажу… Но только потом. А сейчас скажите лучше, почему вас так дразнят? – Ну… у отца прозвище было – Хмара [туча, облако (укр.)]. – Так что он у вас, хмурый очень? – Нет, песню про хмару он петь любил. – А сейчас где? Живой? – Нету. В позапрошлом году, когда еще наши тут были, пришла похоронка. На второй месяц войны… – А мама? – На заработках. Ходит по селам. Она у меня швея… Парень помрачнел. Помолчали. – Ой и заболталась я с вами. – Маринка вскочила. – Мне еще и дрова рубить, и печку топить… – И, уже надевая кожух, спросила: – А как вас зовут? – Как зовут? – улыбнулся юноша. – Зовите как захочется. Какое имя вам больше нравится? Михайло подойдет? Девушка пожала плечами: подумаешь, задается, что не имеет права себя назвать. Так и подмывало сказать, чтобы не задирал нос. Но сдержалась и совсем серьезно кивнула: – Подойдет. Новые хлопоты заполнили без того встревоженную душу Маринки, заслонили все ее ночные страхи. Еще и дня не прошло, как он в хате, а уже все по-новому. – Послушайте, Маринка-Хмаринка, – обратился Михайло к девушке, когда та, принеся дрова, возилась возле печки. – А не пора ли нам отбросить все эти испанские церемонии? "Вы" да "вы"… Давайте перейдем на "ты". Маринка улыбнулась: как у него все просто! А впрочем, ей и самой кажется, будто они давным-давно уже знакомы. – Ну так как? Согласна? – Согласна, согласна… Михайло развернул книгу, долго рассматривал какой-то рисунок и вдруг, не отрывая глаз от страницы, произнес тихим, совсем уже не веселым голосом: – Маринка… – А? – Девушка повернула лицо, освещенное отблесками огня. – Вы… Ты… меня звал? – Да, звал. Скажи, Маринка, только не торопись с ответом. Скажи, ты догадываешься, что ждет тебя, если "освободители"… ну, одним словом, дознаются, что я совсем не с "Наутилуса"? Маринка даже плюнула в сердцах: – Дурень ты, вот что я скажу! И давай больше про это не говорить. Не знала, что и среди партизан бывают олухи!.. – О-о!.. Так в романах не разговаривают! И потом, что это ты на старших голос повышаешь? Тебе сколько? Восемнадцать? Ну а мне целых двадцать три. Ишь какая! – Парень повеселел. – И если уж так, давай договоримся: во-первых, обо мне никому ни слова. Во-вторых, без моего согласия никуда не ходить. В-третьих, ты мне расскажешь, кто может к тебе прийти и с кем ты дружишь в селе. И запомни – никакой я не партизан, а твой родственник, ну, скажем, двоюродный брат Михайло Иванович Иваненко. Шел к теще в Теплый Кут да по дороге простудился и вот слег у тебя. Паспорт у меня в порядке, есть даже свидетельство, что служу в полиции, в областном городе, и потому, как это ни печально, а в Германию поехать не могу. Полицейство мое, конечно, целиком научно-фантастическое, но ничего, пока что помогает. Вот такие дела, Маринка-Хмаринка. Ясно? Вопросов нет? – Ясно… – Ну а теперь, Хмаринка, выкладывай ты. Расскажи мне про своих знакомых. В печурке весело трещали, стреляли искрами смолистые ветки. Солнечный голубой мороз заглядывал в окно. Сидит Маринка, вспоминает, рассказывает. Сама удивляется: отчего это на нее такая откровенность нашла? И про школу, и про то, как с Надийкой дружили, и про Андрона – прежде студента-филолога, а ныне начальника Опанасьевской полиции. Это он в позапрошлом году, когда уходил на фронт (еще наши были), вызвал ее из хаты на улицу – "На рандеву, – сказал, – на два слова" – и начал признаваться в любви, и не только словами. Пьяный… Ну и… короче говоря, схлопотал оплеуху. На фронт ушел добровольцем, а в первом же бою к фрицам сбежал. Для того, должно быть, и добровольцем шел, чтобы скорее к "освободителям" попасть – скорее выслужиться, заработать… – Он к тебе приходит? – Куда там ему! После того "рандеву" и на глаза не показывался. – Ну и хорошо. Чтоб ему пусто было. Расскажи лучше про отца. О, об отце Марина может говорить часами – было бы кому слушать. Как он пел! Боже, как пел… До войны по всей Опанасьевке без Данилы Супруна свадьба за свадьбу не считалась. Как затянет: "Ой наступала та чорна хмара…" – все замолкают. А в том месте, где: А кто над нами, братцы, Будет смеяться - Того будем бить! – батя всегда мрачнел, грохал о стол кулаком. И все вокруг тоже хмурились… Какой он красивый становился, когда эту песню пел! И вообще был очень красивый… А лес как любил! Каждую былинку, каждую букашку по имени и отчеству величал: знал и народные названия, и латинские. На все руки был мастером – и бондарем, и слесарем, и садовником. Очень много добра людям делал. Умолкла, задумалась. На плите чайник завел свою песню. |
||
|