"Похищение" - читать интересную книгу автора (Генкин Валерий, Кацура Александр)

глава девятая

В форме СФ с витыми шнурами, кажущийся кавалергардом с картинки, зорким глазом оглядывающим места недавнего жаркого сражения, вышел и угнездился между двумя трапами в торце "Игоря Сикорского" старый навигатор с Андромеды Баккит-Улад.

Пока по левой аппарели скользили вниз и разбегались по складским ангарам кибертележки с транзитным грузом – тюками кирийского табака, мешками желтого сахара с Трай-пийского архипелага, цистернами сгущенки из Кост-ро-Маны и прочим колониальным товаром, по правому трапу такие же автопогрузчики втаскивали в корабельное брюхо и рассовывали по трюмным закоулкам всякий технологический хлам вроде стержней из металлического водорода, слитков сверхчистого арсенида галлия, универсальных киберблоков, паровозных свистков и двутавровых балок.

Подошел белый от волнения экспедитор В'Анья:

– Б-баккит, б-беда. П-пропали две б-бочки б-бусидийской сельди.

– Две?

– Угу.

– Как ты обнаружил пропажу?

– Об-бнаружил тем, что не об-бнаружил б-бочек.

– Вот и хорошо, вот и не ищи.

– Как так не ищи?

– Ты не кричи, В'Анья. Ты займись своим делом.

– Мое дело – об-беспечить сохранность груза.

– Чушь! Твое дело – оформить протокол на исчезнувший груз. Иди и пиши акт. Я подпишусь.

– А селедка?

– В'Анья, ты когда-нибудь пробовал буссидийскую селедку под шубой из перьев молодого орнидила?

– Я не ем острого,- холодно сказал экспедитор.

Лицо Баккита пошло пятнами. Серые усы раздувались. Дыхание сбилось.

– Это буссидийская-то сельдь остра?

– Не знаю, не п-пробовал.

– Так слушай внимательно. Ты замачиваешь тушку в молоке ейлицы, выдерживаешь два часа, вынимаешь хребет и режешь на ломтики. Ломтики укладываешь в селедочницу, покрываешь слоем красного лука, нарезанного кольцами, потом посыпаешь мелко нарубленными перьями орнидала, сверху поливаешь гагуазским соусом и подаешь на стол. Как приготовить гагуазский соус, ты знаешь?

– Заб-был.

– Чем, интересно, набита твоя голова? После погрузки напомни – расскажу. И дам тебе пару селедок. Иди, В'Анья. Встретишь Кристиана, скажи, пусть идет сюда.

– Вон он, сам идет.

Молодой помощник Баккита, блистая серебристым комбинезоном, полубежал к "Сикорскому". За ним катился невысокий толстяк с багровым мокрым лицом.

– Том, это мой шурин, Вуйчич. Он снимает кино.

– Иди, В'Анья,- повторил Баккит.- Тебе про кино не надо. Ты иди на склад.- Баккит хмуро посмотрел на помощника.- Ты где был? Почему посторонние?

– Тут, видишь ли, такое дело,- начал было Кристиан, но Велько вышел вперед и заговорил сам: – Баккит, я знаю, вы идете домой, на Андромеду. Но мне надо, чтобы вы отвезли человека, а вернее, троих, на Землю.

– Шутка?

– Женщина больна. Ее надо срочно отправить отсюда.

– У меня груз.

– Это не ответ, Баккит. Она в тяжелом состоянии.

– Хорошо, я возьму ее на Андромеду. Там ей помогут, хотя я не понимаю, почему ей не могут помочь здесь.

– Баккит, в полете я с радостью расскажу вам об этом со всеми подробностями. Сейчас нет времени. Мы должны стартовать немедленно.

Баккит повел тяжелой головой и с откровенным любопытством оглядел наглого киношника.

– Впрочем, если за час-два вы успеете закончить погрузку, я не возражаю. С Земли вы сможете сразу же лететь по назначению. Не нужно будет возвращаться на Лех. Все-таки экономия.

– Вы идиот?

Вуйчич пожал плечами.

– Вы представляете, сколько все это стоит?

– Земля заплатит.

– Меня выгонят с работы.

– Мы вас восстановим.

– Вы?

– Я и Рервик.

– Андрис Рервик?

– Да, он полетит с нами.

– Что с ним?

– Я же сказал, в тяжелом состоянии женщина.

Рядом опустился птерик. Авсей Год и Андрис вынесли Марью.

Она лежала на спине, неподвижно. Баккит подошел, наклонился над носилками. В белых заведенных глазах Марьи жил ужас.

– Ладно, идите за мной,- сказал капитан и направился к свободному левому трапу.

Так мягко Баккит еще не стартовал. Марья лежала лицом к иллюминатору. От удаляющегося Леха она отвернулась, закрыла глаза. Велько отправился в салон экипажа. Рервик откинулся в кресле, вытянул ноги и задремал.

Усевшись на упругом диване, Велько с удовольствием осмотрелся. Баккит листал истрепанный журнал "Юный кулинар", Кристиан тихо улыбался своим мыслям. В'Анья завел глаза к обзорному экрану и мусолил карандаш – считал утруску товара. Поднял глаза к экрану и Вуйчич. Зеленый Лех уходил. "Сплошь болота!" – подумал Велько. Покосившись на Баккита, он прошелся пальцами по клавиатуре. Лех сгинул. Пошли фрагменты обзора по секторам. Баккит повел бровью и, не отрываясь от журнала, бросил:

– Дисплей – не игрушка. И не кинокамера. Ничего интересного там быть не может – пустая зона.- Он поправил индивидуальную лампочку, перевернул страницу.

– Это что за насекомое?

– А? – очнулся Кристиан.

– Что за таракан висит в пространстве? – спросил Велько.

В свете недалекого солнца стальным блеском отливает полосатое брюшко. Членистыми изломами торчат антенны, усики лазерных пушек.

– Том, а ты говорил, что спейс-корветы давно разоружены. Этот-то видишь, как пляшет.

Спейс-корвет перебирает лапками. Открывает и поворачивает черный ротик.

– А-а! – брызжа слюной, кричит Баккит, обрушивая пудовые кулаки на панель.

"Сикорский" зайцем метнулся в сторону. Кристиан и Вуйчич на полу. В мозгу Велько мелькает мысль о Марье. Хоровод красных огней опасности, на экране – кусок пространства, где только что был грузовик. Там рвутся ракеты. Второй залп почти накрывает "Сикорского". Еще прыжок. Корвет маневрирует, занимая удобную позицию для окончательного удара. Кристиан уже в своем кресле.

Они с Баккитом играют в четыре руки.

– Что может эта лохань против спейс-корвета? – бормочет Кристиан.

– Четвертую! – кричит Баккит.

Кристиан кивает, набирая программу четвертой трассы. Компьютер дает отказ. Корвет, обгоняя "Игоря Сикорского", идет по красивой параболе.

– Эллипс,- говорит Баккит,- надо пройти по эллипсу.

– При чем здесь эллипс? – кричит Кристиан.- Ты спятил?

Том Баккит выдергивает плату ограничителя.

– Том, ты…- Кристиану изменяет голос.

– Отключаю компьютер.

– Зачем?

– Мы пройдем по четвертой трассе. Нужен эллипс.

– Не понимаю.

– Он пойдет за нами. Но у нас масса в пять раз больше.

Судорога проходит по длинному телу грузовика. Балка из хозяйства В'Аньи сорвалась с держателей и, пробив перегородки, пожаловала в кабину пилота. Вуйчич тупо смотрит на бугристый грубо окрашенный торец. Невидимый командир корвета закладывает элегантный вираж…

Сухой, с запавшими щеками, командир корвета впился в клавиши, стараясь не думать о присутствии Болта. Цесариум рядом – это мешало. Командира восхищало искусство навигатора грузовика.

На секунду он пожалел, что должен уничтожить, и сейчас уничтожит, этот неуклюжий корабль, ведомый с таким мастерством.

– Уйдем, Салима,- раздался спокойный, внушительный голос,- не будем мешать Хаджу выполнять свой долг. Мы приглашаем вас к нам в салон, капитан Хадж, когда бой кончится. Выпить бокал за победу, за благополучное путешествие. За Гадес – там нас ждут друзья.

Болт выплыл из рубки, за ним Салима, опираясь на руку Варгеса.

Наргес задержался у кресла пилота.

Траектория грузовика на экране походила на отрезок эллипса.

Два крестика подползали к яркой зеленой точке, обозначавшей местоположение цели.

– Все, конец старику Баккиту и всей компании,- хихикнул Наргес.

– Баккит? – Капитан Хадж вздрогнул.- Это корабль Баккита?

– Да, ты знаешь его?

– Я с ним учился. Мы вместе летали на таких корветах, когда они только появились. Ах, Баккит, Баккит…

– Ну же, бей!

– Сейчас, сейчас. Не суйся не в свое дело, розовая обезьяна! Убирайся отсюда!

– Жалеешь приятеля? Смотри, капитан, Цесариум не любит…

– Убирайся!

Корвет обходил "Сикорского" справа. Мощное уродливое тело грузовика занимало весь экран. Пальцы Хаджа напряглись.

Кристиан бессильно откинулся в кресле. Все. Не уйти. Баккит рычал. Две кривые на экране слились. Вуйчич смотрел в иллюминатор.

Серая с колючим блеском рыба корвета чуть повернулась и начала удаляться. Вправо, все дальше вправо.

– Уходит! – закричал Кристиан.

Баккит мотал головой. Бег корвета ускорялся. Траектория на экране искривилась, линии разделились, просвет между эллипсом и параболой ширился.

– Попался! – загремел Баккит.

– Что с ним, Том? – спросил Кристиан.

– С ним – все,- ответил капитан.- Конец.

– Да объясни ты!

– Ты редко заглядываешь в лоции, малыш. У этого карлика в партнерах черн-ая дыра. Он тоже про нее забыл. И попался.

– А мы?

– Проскочили. Пойди, посмотри, что с пассажирами. В'Анья, проверь груз.

…Хадж остановился на пороге салона. Болт, не вставая с кресла, сделал ему ободряющий знак. Салима протянула бокал с густой желтой жидкостью.

– Я сочувствую вам, капитан. Пассажирский, вернее грузовой, корабль – не лучшая цель для боевого космолетчика.- Болт говорил печально и проникновенно.- Но вы выполняли свой долг. Ответственность перед историей я беру на себя. А теперь выпьем за успешный полет – и возвращайтесь к пульту. А то я уже ощущаю некоторое неудобство. Корабль, видимо, ускоряется, перегрузка становится неприятной.

Хадж медленно выпил вино.

– Он не стал, он не стал стрелять,- высоким резким голосом заговорил Наргес, вошедший следом.- Баккит улизнул, они улизнули…

Болт тяжело посмотрел на Хаджа. Капитан похолодел. И вдруг усмехнулся: он испугался теперь, когда всякий страх бессмыслен.

Болт сделал попытку встать – неудачно.

– Поговорим потом,- сказал он.- Возвращайтесь к себе и погасите перегрузки.

Хадж смотрел на Цесариума с любопытством. Капитан знал нечто, не известное никому – Наргесу, Любимой Дочери, самому Цесариуму. Сказать им? Почему бы нет? Будет время – сколько его осталось, минут пять-шесть, потом ускорение станет непереносимым – будет время посмотреть на их страх, на Era страх. Хадж принял почтительную позу.

– Цесариум, я не в силах погасить перегрузки. Корабль тянет к черной дыре.

– Что ты мелешь!

– Баккит надул меня. Выхода нет. Это не протянется долго, но две-три минуты тяжесть и боль будут чрезмерны. Я советую вам помочь Дочери. Прощайте, Цесариум. Прощайте все. Я не нарушил… Остался…

– Нет! – закричал Наргес.- Ты лжешь, негодяй.

Хадж вынул из кобуры плазмер.

– Нет! – Наргес сорвался на визг.

Капитан с трудом подошел к Болту, опустился на колени и протянул ему оружие.

– Если станет чересчур тяжело…

И впился глазами в лицо Цесариума.

Розовый горбун, всхлипывая, полз к креслу Болта. Но дыра уже вмешалась – его потащило к стене, где стоял на коленях Варгес.

В руке у гвардейца тускло светился ствол.

– Меня,- простонал Наргес. И лег. Варгес кивнул, ткнул плазмер наугад и выстрелил. Наргес застыл. Гвардеец повернул голову к Салиме, сунул ствол в рот и нажал на спуск.

Дочь Цесариума этого не видела. Она смотрела на отца. У нее хватило сил подползти поближе, дотянуться до его колен. Он вытянул правую руку, положил ее на голову Салимы. Губы Цесариума искривились. Что это – улыбка? Гримаса боли? Или просто черная дыра уже лепила лица своих жертв по своему вкусу?

До свидания.

Твой Андрей

Тут был случай необычный. Необычный был и приговор.

Постановили: извлечь его из мраморного склепа, неспешно все ему рассказать, все показать. Унижение и тихо-загадочную смерть его вдовы; растоптанное, убитое крестьянство; звездный час иудыпрокурора – того самого, что охотился за ним летом семнадцатого; показать в подробностях, с костями в колесе, тридцать седьмой; войну, вымерший от боли и голода Питер – блестящую некогда столицу империи; взорванные храмы, разоренные музеи и библиотеки, кастрированное искусство; безумных от страха интеллектуалов – безродных космополитов, ошельмованных врачей; отравителей, отравителей, отравленных, отравленных – и так дальше, дальше, дальше – до геройских звезд социалистического бая Адылова и магазинных прилавков конца восьмидесятых…

Этот человек не стоял в общей группе. Был какое-то время с нею, но и тогда как бы поодаль. Точнее сказать, был в ней одинок. А потом он пошел по кремнистой дороге, отблескивающей лунным оловом, и шел долго, бесконечно долго. Иногда он останавливался, что-то будто бормотал. И когда камера подлетала близко, слышался страстный и гневный, грозный и горький его голос. И еще было видно, что костюм-тройка сидел на нем превосходно, хотя внимательный взор обнаружил бы, что костюм этот изрядно поношен.

– Вы хотите судить меня? – говорил человек.- Пожалуйста. Я никогда не был против. Сейчас тем более. Я казню себя куда страшнее. Я оказался плохим садовником. Я нес щепоть замечательных семян, и мне казалось, что передо мною бескрайнее и доброе поле. Но поле это было беременно сорняками, сорняками страшными. Насилия, низкой зависти, холопского пресмыкания перед хозяином. А я сыпал щепотку нежного зерна и надеялся взрастить невиданный сад доброты и гармонии. И думал, что ради этой высокой цели собственную доброту я могу и даже должен на время урезать. И потому вместе с зернами я сыпал (глаза его гневно сузились) пиретрум, этот яд, дабы вытравить сорняки, извести насекомых. Кого-то этот яд уничтожил, да вслед такие рыла полезли… Чувствительной к яду оказалась именно старая культура. А ее место заняло нечто чудовищное! Сего не предвидел. В этом виноват. Отпустите мое тело. Отдайте его земле. Я не хочу лежать на площади в холодном мраморном доме.

Видимо, я ошибся. Хорошо помню, как Федор Дан говорил страстно, будто творил молитву: "Господи Боже мой, быть может, ты освободишь нас от этого человека, спасешь российскую социалдемократию! Этот человек идет один против всех. И мы бессильны перед ним. Воля его страшна и несгибаема. Прибери его, Господи, иначе вижу впереди ужасные несчастия России!" Глупец – у Бога просить моей смерти. Слабый человек. Хотя кое-что соображавший.

Да, я отказался от союза с образованными людьми. Мне казалось, они идут не туда. Я называл их презрительно: господа буржуазные профессора. Я сделал ставку на людей необразованных, но решительных и преданных идее. Эти люди при надлежащих управлении и дисциплине могли свернуть горы. И свернули. Для этого нужны были жертвы. Я не хотел убивать миллионы для будущего счастья. Но возникла нужда расстрелять тысячу. Ну две. Ну три.

Оставьте меня. Я устал. Очень устал.

Я давно хочу покоя. Отдайте мне мое тело. Отдайте его вечности.

Столько лет я лежу и смотрю. Лежу и смотрю. Я вижу все. Мне тяжко, больно, страшно. Я устал. Отпустите в вечность. В правовом государстве есть права и у мертвых.

Дорогой Андрей!

В сущности, предложенной тобою главой ты задумал перевести партию в эндшпиль. Не рано ли? Угробив всю компанию, ты, конечно, решил чисто практическую задачу, но похоронил множество более тонких и любопытных литературных решений. Ухнул в дыру тиран с любимой и любящей дочерью, телохранителями, приближенными, обслугой. Ну и что? Наказан порок? Где же вынесенное в заглавие похищение, суд народа, справедливое возмездие – людское, не Божье или осуществленное физическим феноменом?

Я не вижу эндшпиля. Может быть, вижу пат – там, за горами.

А сейчас – один из поворотов середины игры.

Дело сейчас, впрочем, не в Болте. Дело-то в нас. В тебе, во мне, в миллиардах наших современников и сопланетников. В наших душах, в нашей крови. Сгинул Болт, но отравлена наша кровь. Яд вождизма, фанатизма, кровавого утопизма – малой пусть, но жуткой толикой растворен в нашей крови. И низменная его противоположность – отрава холопства, пресмыкания, жалкого неверия в себя, отрава постыдного стяжательства и тупой, дубовой бездуховности. Какова сила и жизнестойкость этих ядов?

Вопрос велик, неподъемен, рассыпается на крупицы. Одна из них – самая, быть может, заметная ныне: откуда болезненный интерес и внимание к палачу? Как будто мы силимся разглядеть огромный сгусток этого яда, явленный в одном человеке. Не в силах мы оторвать от него завороженного взора. И вот опять – о нем.

Пусть Болт, поняв, что его берлога раскрыта, пытается переселиться на тот же Гадес, захватив с собой дочь и приспешников.

В операцию, конечно, вовлечен преданный инспектор службы порядка с четырехугольным лицом (некогда мы могли его видеть в скупой телехронике – всегда позади августейшей особы, хорошо одетый детина с равнодушным и одновременно нервно-зорким взглядом).

Авсей Год, и сам не спускающий с него глаз, догадывается о чем-то.

Он предлагает Андрису и Велько захватить Болта, привезти в столицу и предать суду. Они запугивают детину, выведывают подробности, пытаются схватить Цесариума при посадке в корабль и… сами попадают в плен. Никто не знает об их судьбе – операция похищения готовилась в тайне, даже Марья ни о чем не догадывалась.

Спейс-корвет летит к Гадесу, где у Болта есть единомышленники.

Он лелеет планы вновь стать вождем и когда-нибудь отомстить лехиянам. Но! Корвет терпит крушение. Его разбивает о рифы, то бишь об астероиды. Большая часть экипажа гибнет. Оставшиеся в живых – Болт, Салима, Наргес, Год, Вуйчич и Рервик, уцепившись за обломки (втиснувшись в спасательный катер), оказываются на необитаемом острове. Так и живут вшестером, образуя вполне самодостаточное общество: мужчины и женщина, добрые и злые, честные и мерзавцы. Жизнь скудна. Чтобы уцелеть, нужна взаимопомощь, разделение обязанностей. Надежд на возвращение к людям – никаких. Как они будут жить? Просто досуществуют, если не перебьют друг друга? Вознамерятся продолжить род? Полиандрия, кажется, называется такой союз. Останутся ли людьми?..

Или так: они спасаются. Наткнулся на них какой-то шальной звездолет. Болта оставляют, как Айртона, на необитаемой планетке, пообещав забрать через сколько-то лет. Дабы одиночеством искупил. Салима терзается – остаться с отцом или уехать к людям.

Остается. Нет, в последний момент со стоном – прости, отец! – на корабль. Болт – коротко рукой – езжай, мол, будь счастлива.

Или вот: привозят-таки Болта на Лех, в столицу. А там – толпы восторженных приверженцев. Марширует молодежь: возродим былую славу Леха! Прогресс и порядок! Железной рукой! Долой сатанизм праздников воды и огня! Умников – в болото! Очистить родную планету от пятой категории! Болт! Б-о-о-лт!! Б-о-о-о-о-лт!!!

И тихие старцы-опекуны кивают головами. О, Болт – человек железных принципов, которыми мы поступиться не можем. И так сладко грезится им, что множатся колонны марширующих, и в такт их шагу воздевают они похудевшие кулачки и открывают вялые рты: Болт! Б-о-о-лт! "Горе народу, если рабство не смогло его унизить".

Но теперь уж поздно. Главные негодяи, предводители негодяев,- в черной дыре. А потому, по правилам литературных игр, займемся судьбами других персонажей. В порядке их появления.

(За одним, впрочем, исключением: основные герои – Андрис, Велько, Марья и Год, заслуживающие отдельной главы, перенесены будут в конец.) Поехали. (Стоп. Еще одно замечание для педантичного читателя: позволим себе не писать о судьбах лиц исторических, скажем, Наполеона, или мифологических и мифологизированных, таких как Ясон или Каиафа,- отсылаем заинтересованного читателя к энциклопедиям, справочникам и научным трудам.) Жена Велько Мунира Вуйчич терпеливо дожидалась возвращения мужа, после чего оставила его с двумя младшими дочерьми (Силицией и Домнидой, пяти и семи лет соответственно, обе чернокудрые и пухлые, совершенно в отца) и укатила на Бету Тукана коллекционировать тамошних насекомых. Там она познакомится с Главным энтомологом Туканского кольца Ассенционом, влюбится без памяти, после чего их след затеряется. Старшие сыновья-близнецы, Мелентий и Терентий, обладая несомненным даром комиков-эксцентриков, кончают цирковое училище и являются к Велько с просьбой замолвить за них слово перед Андрисом, у которого мечтают сниматься. Велько выгоняет обнаглевших юнцов, и они уезжают в провинцию с концертами. Живя в среде простых и честных тружеников Приденебья и Заальдебаранщины, они постигают истинную цену заработанного нелегким трудом куска хлеба. Вдохновленные искусством братьев, труженики втрое удваивают съем продукции с единицы при снижении потерь и повышении ответственности.

И молодые Вуйчичи начинают прозревать. Чем было для них искусство? Цель творчества – квартира, дача, а не шумиха, не кадриль, позорно ничего не значить и не иметь автомобиль. Мираж рассеялся.

Съемки у модного режиссера, праздничная сутолока на престижных фестивалях, автографы – все сие тлен. А вот глянет из-за низкого платка краснощекая мастерица больших урожаев, и споткнется юнец о забытый на меже подойник, и заколотится сердце…

Отец Марьи, почтальон Лааксо, как и обещал, поехал к палеоботанику Вересницкому, но того не застал и, будучи этим весьма огорчен, от отчаяния самостоятельно реконструировал фиговую пальму. Вернувшийся Вересницкий увидел Лааксо, хозяйничавшего на ьверенном ему, Вересницкому, поле.

– Что ты тут делаешь? – возмутился великий ученый.- Что рвешь ты с этих ужасных деревьев, скажи на милость?

– Фиг тебе,- ответил бывший почтальон.

Евгений Дамианидис, как стало доподлинно известно, заведует домом культуры, что само по себе не представляет интереса для широкого читателя. Однако пользуюсь случаем, чтобы передать тебе недавно услышанный от него анекдот. Жена посылает мужа к соседке Марье Ивановне за швейной машиной. "Ну что ж,- думает муж,- зайду ж ней, возьму швейную машину, чего ж не взять. Марья Ивановна – баба ничего, не накричит, с лестницы не спустит. Можно и попросить у нее машину швейную. Правда, когда мы с Петром, ее мужем, пришли посуду с балкона брать, ой кричала, как с цепи сорвалась. "Пьянь!" – кричала. "Я тебе этими бутылками",- кричала. "Дружков-алкашей водишь!" Потом, правда, дала посуду. Так что обошлось. А в другой раз мужик позвонил к ней – стакан попросил. Так она его толкушкой по толове. Стакан, однако, дала. И огурец вынесла. А вчера мимо ларька проходила – нехорошо посмотрела и вроде даже плюнула". Подходит с такими-мыслями муж к двери, на звонок открывает Марья Ивановна: "Чего тебе?" А муж и отвечает: "Да ну вас, с вашей швейной машиной!" Торговец браслетами из Мекки, с которым любил беседовать юный Мухаммед, узнав, что двое его сыновей примкнули к пророку и стали мусульманами, явился в Медину просить Мухаммеда вернуть детей, опору старости. К пророку его, однако, не допустили. Два чернобородых воина, обнаружив у торговца кинжал, который тот и не думал скрывать, решили, что христианин злоумышляет против Мухаммеда, и забили его палками.

Миха Льян, блестяще сыграв Генриха VIII, продолжал триумфальное шествие по экранам и подмосткам Земли и других планет, но с Рервиком работать категорически отказался. Окончательный разрыв между великим актером и гениальным режиссером произошел после съемок фильма "Драма с собачкой", где случился такой эпизод. Миха, входя в выгородку, установленную ассистентом, споткнулся о табуретку, раздраженно отпихнул ее ногой и подошел к героине – целовать ручку, – Верните табуретку,- скомандовал Андрис.- Она здесь играет. На ней будет сидеть собака.

– Я здесь играю,- сказал Льян, выходя из грациозного полупоклона.

Был большой шум, Льян отказался сниматься и с горя женился на актрисе, чью ручку целовал в этой драматической сцене. Она, в свою очередь, оказалась той самой пигалицей, которую Велько некогда предлагал на роль Анны Болейн и над чьей фонограммой столь виртуозно поработал Авсей Год.

Сван, передавший письмо Купки Иоскеге, вовсе не погиб, как можно было предположить, зная повадки Болта. Не погиб по той причине, что был усердным, сотрудником куратории обеспечения свободы. Признаюсь, что он и страж в трико и войлочных тапочках, который вел Андриса по переходам пещеры Болта,- одно лицо.

И будто бы не погиб он вместе с Цесариумом в дыре, поскольку был оставлен на Лехе в распоряжении инспектора с четырехугольным лицом.

Судьбы всех ценителей канто хонде трагичны – видно, время было такое. Торговец быками застукал свою дочь с фалангистом, избил парня и выгнал девушку из дому. Той же ночью дружки фалангиста перестреляли в коррале всех быков, а когда торговец прибежал спасать животных, связали его и повесили вниз головой. Его нашли уже мертвым. Дочь сошла с ума и потерялась на дорогах Испании.

Отказавшая Ротшильду проститутка и весельчак из Кадиса покинули кабачок вместе. Два-три года эта пара бродила из селенья в селенье, пробавляясь случайными заработками. Потом женщина умерла от родовой горячки, ребенок появился на свет уродом и, когда отец его окончательно спился, был подброшен добрыми людьми в приют.

Певица вышла замуж за бойца-республиканца и погибла вместе с ним в Пиренеях при отступлении 1939 года.

Признаюсь, мне не удалось проследить судьбу лехиянской девочки, облившей Рервика водой у дверей таверны "Сигнал Им". А в жизни Иокла произошли изменения. По слухам, на Лехе восстановлены охотничьи угодья на болотах. Туристы прут туда, как лосось на нерест. Рублары текут, рекой в казну обновленного Леха. И старый смотритель вновь поселился в домике на болотном островке. Ему положили приличное жалованье. Так что старик при деле и могила дочери ухожена.

Егеря, косовцы, верные – кто не умер, тихо живут, перемешавшись с участниками бега на коленях и прыжков через кольца, забывают о прошлом и по мере сил помогают возрождать планету. О двух скажу отдельно. Пухлый мальчик, пришедший вторым в соревнованиях по бегу на коленях на празднике огня, сильно расстроился и в порядке мести обогнавшему его худому мужчине спрятал в раздевалке его брюки. Это, конечно, отравило радость победы, тем более что мужчина оказался строгих правил и счел неприличным идти через весь город в спортивных трусах. Дома же никого не было, так как жена и сын гуляли по праздничным улицам, но, к сожалению, бег не смотрели и не могли знать ни о триумфе, ни о беде, постигшей главу семьи. Так, озлобленный, и просидел победитель в раздевалке до рассвета, а потом уж, позвонив домой, попросил принести ему брюки. Насилу успокоили его домочадцы.

Окружной попечитель, выдавший отцу Иокла сапоги, и старик Ухлакан, смотритель соседнего участка, породнились – дети их поженились сразу же после появления.фотографии старика в газетах. Вскоре они переехали в столицу, где мирно жили, пока не померли.

Отец Андриса по-прежнему живет на своей ферме. Он часто видится с соседом Филиппом и дочерью последнего Анной. Анна приучила его к поэзии до такой степени, что тот и сам стал пописывать стишки. Вот одно из его последних произведений (Анне понравилось):

Пар от реки удушлив, Сыро, серо.

Кровью залив верхушки, Солнце село.

Тучи готовят к бою Молний жала,

Мглу принося с собою, Ночь настала.

Жалобный крик кукушки Стих уныло,

Пар от реки удушлив, Серо, сыро.

Они часто гуляют вместе, и

Бог знает, что из этого получится.

Филипп между тем от теоретической генной архитектуры перешел к коневодству и пытается вывести кентавра.

Марго, жена Кристиана, очень взволновалась, узнав о нападении на "Сикорского", и немедленно потребовала, чтобы муж ушел из космофлота, что тот с удовольствием и сделал. Сейчас Кристиан ничем не занят, болтается, изображая художника, продающего картины возле краковского Барбакана. Что с ним будет дальше – понятия не имею. Подруга Марго благополучно потеряла вкус к поэзии.

Изменился и ее муж. Он любит ее по-прежнему, но стихи из своего обихода исключил совершенно. "А ты прекрасна без извилин" – вот единственная поэтическая строчка, которую он запомнил и часто повторяет своей жене.

Эвлега так и не сможет преодолеть в себе вялость. Она тихо угаснет – не от болезни, нет. От отсутствия желания жить. Осгар, напротив, полон энергии. Книги его пользуются большим успехом.

Главная их тема – ужасы тирании Болта и противостояние сильных мужчин мерзостям ушедшей в прошлое эпохи. "Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день…" И так далее. Такой вот мужественный человек, Осгар Одульф.

Офицер, допрашивавший Эву, и женщина, кормившая Хари соленым паштетом, работают в управлении охраны порядка под началом четырехугольного инспектора. Начальство ими довольно.

Портье гостиницы "Земля" ушел на покой – сам попросился, чувствуя, что не справляется с оживлением гостиничной жизни, вызванным туристским бумом. Его место занял рассыльный в красной кепке, некогда сопровождавший Андриса. Молодая кровь вливается в сферу обслуживания.

Увы, ничего не известно о гостиничной кошке.

Инспектор управления службы порядка, оставшись на старом посту, получил тем не менее повышение по другому ведомству. Будучи раньше рядовым подпольной армии Цесариума, с отлетом последнего он стал руководителем всей оставшейся внутренней эмиграции. Подчиненных держал в узде, пас жезлом железным. В ожидании указаний исправно проводил встречи и тренировки боевиков, вербовал новых энтузиастов сильного Леха. Но от Болта не поступало никаких сигналов, эмиссары не приезжали, и инспектор стал проявлять все больше самостоятельности. Опираясь на крепкое и верное ядро (следователь Эвы, Сван, кое-кто из бывших косовцев), инспектор расширял сеть своих людей во всех сферах… Дальнейшая его деятельность, я думаю, сможет стать темой отдельного повествования. Догадываюсь, впрочем, что конец его связан с крупной ссорой с Маленьким Джоем, исполнявшим обязанности его телохранителя и не стерпевшим унижения: Джоя, которого жаловала сама Любимая Дочь, инспектор посмел назвать болваном за то, что. он не углядел, упустил Друза – помнишь юношу у выхода из пещеры? Джой пришил инспектора и поступил в распоряжение доктора Геле – очередного вождя движения.

Заслуженный вилосуй Кимон Стах вскоре спился и часто обходил таверны, пользуясь бесплатным угощением. О смещении Болта он узнал только по одному – важному, впрочем, для него – признаку: его стали гнать от питейных заведений. Как-то в темноте, глухой ночью, пытаясь найти путь домой, он свалился в яму, вырытую под фундамент строящегося тогда здания гостиницы "Земля", и сломал шею.

Квала Палех оставила игольный завод и стала писать стихи.

Их охотно печатают раскрепощенные журналы.

Цилеский и Кеворгян, космические завоеватели, упомянутые в ряду с Александром Филипповичем Македонским и Петром Алексеевичем Романовым, еще при жизни стали легендарными. Подробности их частной жизни, как это бывает с великими, столь одиозны, что приводить их здесь просто неловко. Скажу только, что при всей противоречивости скудного исторического материала, имеющегося в нашем распоряжении, мы вынуждены отклонить бытующую в ученых кругах версию, будто эти двое суть ипостаси одного исторического лица. Доводы сторонников этой версии сводятся, по размышлении, к двум: сходство военно-стратегических принципов, исповедуемых обоими, и близость литературных стилей, обнаруженная на основе изучения письменных памятников. Оба довода, однако, представляются неубедительными. Начнем с первого.

Модифицированный клин, асимметричная свинья, известная по школьным учебникам, но более по кадрам Эйзенштейна, в своем первозданном, равнобоком облике действительно была применена как при атаке на ниртианский оборонительный вал, так и при прорыве блокады в секторе Малой Итайки. Оба сражения разделены небольшим промежутком времени – менее года. Главная мысль историков, не желающих признать существование двух самобытных флотоводцев, заключается в том, что Кеворгян, будь он лицом отличным от Цилеского, не мог знать подробностей захвата Нирты, так как действовал в другом районе Галактики и связь с ним была потеряна лет за пять до описываемых событий. Это обстоятельство, наряду с трагическим исчезновением сведений о прошлом нескольких миллионов людей (в том числе Цилеского и Кеворгяна) во время третьего – самого крупного – антикомпьютерного бунта, вызванного страстями вокруг компьютерного вируса и повлекшего взрыв информатория космофлота, привело историка к мысли, что некий Цилеский-Кеворгян, разгромив ниртианцев, сломя голову бросился к Малой Итайке, тем же свиным рылом построил свою армаду, прорвал линию тяжелых платформ дальней защиты и принудил изоляционистов к капитуляции. Последним же гвоздем своей теории автор избрал цифру. Этот аргумент он извлекает торжественно, как фокусник – зайца из шляпы, подготовив к нему читателя длинными эмоциональными периодами, типа: "Нужно ли нам, серьезным исследователям, множить необязательные сущности – практика, осужденная еще на заре цивилизации средневековыми схоластами,- и там, где один доблестный землянин совершает серию героических деяний, выказывая себя гениальным стратегом, храбрым воином, а к тому же человеком безусловного дарования в философии, поэзии и живописи, растаскивать наследие мыслителя – воина – художника на части, приписывая его свершения двум, а то и – кто знает, как повернется в будущем историческая мысль – большему числу людей". Так вот, достает он этого зайца и называет его числом "сорок". Ровно сорок кораблей потерял Цилеский под Ниртой. Ровно на сорок кораблей меньше содержал малоитакийский клин по сравнению с ниртианским. Все ясно?

Гвоздь вбит. Конец спорам.

Но остались торчать уши. За них мы и потянем, чтобы поколебать уверенность читателя в правоте историка.

Мог ли разумный военачальник увести с только что покоренной территории все свои силы, все двести тридцать четыре уцелевших корабля из двухсот семидесяти четырех, вступивших в бой при Нирте? Совершенно очевидно, что им был оставлен оккупационный гарнизон, чтобы удерживать контроль над завоеванным участком пространства до его колонизации или освоения другим способом.

Вот и вытянули одну несуразность за торчащее ухо. Не могла разница в количестве кораблей под Итайкой и Ниртой составлять 40 единиц, если это был один и тот же флот. Она неминуемо была бы больше, Вынув же гвоздь, мы обрекаем все здание на разрушение. Ничего не доказано. Мог Цилеский прилететь к Малой Итайке? Мог. Но мог и не прилететь. Нет биографических подробностей – снимков, других данных, подтверждающих, что Цилеский и Кеворгян – разные люди? Нет. Но нет и данных, подтверждающих, что они суть одно лицо. Нельзя же всерьез считать, что два генерала, использовавшие сходный боевой порядок в сходных, кстати, боевых обстоятельствах, непременно сливаются в одно физическое существо. Так мы и Суворова с Наполеоном превратим в заурядного вояку, который по Чертову мосту прошел в Египет.

Второй аргумент, или гвоздь, на который сторонники концепции Кеворлеского вешают свою теорию, заключается в компьютерном лингвостатистическом анализе четырех уцелевших текстов: "Устава космослужбы" и "Письма к другу" Цилеского и двух отрывков из одной поэмы Кеворгяна. Установив тождественность некоторых статистических характеристик этих текстов, бойкие лингвисты делают вывод о принадлежности их одному автору.

Между тем совершенно очевидно, что ученые языковеды попались на розыгрыш. Иначе откуда бы взялась идентичность статистических характеристик воинского устава, частного письма и философской поэмы? Эти два шутника, вместе прошедшие жизненный путь от детского сада для одаренных до коллегии космоэкспертов, конечно же, умышленно написали устав в духе античной рассудочной поэзии, используя свою модификацию гекзаметра, что бросается в глаза любому непредвзятому исследователю: "В случае контратаки, буде в количестве том же вражеский флот пребывает, следует сомкнутым строем все отражать нападенья…"

Переписка их также носила исключительно шутливый характер, являясь, по сути, автопародией. Судите сами, до какой степени она приближена к языку уставов и прочих регламентов: "В случае моего отсутствия в означенном месте в означенное же время надлежит тебе принять самостоятельные меры по: 1) установлению причин сложившегося положения, 2) сообщению таковых всем заинтересованным инстанциям в соответствии с установленными требованиями, 3) ликвидации последствий, а в случае отсутствия таковых предотвращению причин, могущих эти последствия повлечь…"

Наконец, так называемая поэма при ближайшем рассмотрении оказывается переводом древнего текста инструкции к пользованию переносной газовой плитой. В этом легко убедиться по первым двум строфам: "Когда пред собою поставишь баллон, то убедись заранее: он левой, не правой, резьбою снабжен, на что обращаем внимание.

Заглушку с баллона сначала сними, сними ее на фиг совсем, редуктор с прокладкой к нему приверни ключом на двадцать семь…" И так далее – восемьсот строк.

Имея в своем распоряжении подобные тексты, наш мудрец и пришел к заключению о тождественности их авторов. И в известном смысле был прав: это, безусловно, коллективное творчество двух старых друзей.

Однако мы задержались, а нас ждут другие персонажи. В их числе два гвардейца и церемониймейстер, которые сопровождали Андриса, когда тот явился в пещеру Цесариума выручать Марью.

Актерами они, в сущности, не были. Так, болтались без дела и решили подработать статистами. Случилось, однако, что опытный глаз Вуйчича обнаружил в них природное пластическое дарование, развил его, и ребята эти позже, на Земле, организовали бродячую труппу, работавшую в популярном жанре историко-политического балета. Любимым спектаклем публики была цепочка пантомимических сцен, изображавших заседания всякого рода правительственных и законодательных органов в разные времена и на разных планетах. Особенным успехом пользовались сюжеты "Депутат кнессета, забывший дома очки, хочет узнать, который час, чтобы не опоздать к ужину по случаю дня рождения супруги" и "Ловля кота, проникшего на заседание Палаты лордов английского парламента". Лишь немногим уступали этим перлам живые картины "Единодушное одобрение повестки дня юбилейной сессии Верховного Совета", "Мэр столицы Малой Итайки открывает городской фонтан" и "Научно-практическая конференция общества "Память", посвященная 300-летию со дня рождения Владимира Митрофановича Пуришкевича".

Баккит вскоре после описанных событий ушел на покой. Он не пожелал возвращаться на высокоиндустриализованную Андромеду и поселился на Земле в уютном местечке Хотьково, где свел знакомство с соседом – Евгением Дамианидисом-Цодоковым [Вторую фамилию Евгений Дамианидис (о нем мы уже писали) присовокупил, как только узнал, что среди его предков по материнской линии был некто Мирон Цодоков, сын цадика Витебской синагоги. Этот Мирон оказался единственным человеком, поддержавшим юного Шагала, когда тот порвал с семьей, отказавшись сделаться почтенным торговцем, и избрал судьбу бродяги-художника. Мирон приютил его на чердаке, где Марк, посвистывая и порисовывая, весело прожил полгода]. Вместе они немало и плодотворно экспериментировали и в результате самоотверженной многолетней работы выпустили непревзойденный сборник кулинарных рецептов в двух томах. В первом томе, озаглавленном "Цодоков для едоков", как раз впервые и был опубликован ставший позднее всемирно известным рецепт торта "Айрини", сочетающего изысканность букета, нежную консистенцию и нулевую калорийность. Второй же том – "Кит в баке" – является уникальной коллекцией сведений и рекомендаций по речной, морской и океанической кухне. Воистину, жемчужиной этой коллекции является моржовый… (Только что пришло мне в голову, что даже жемчужина, которой я уподобляю это блюдо, есть также дар моря!) Так вот, моржовый хвост под хреном – это я вам доложу!

Два друга легко утешили огорченного В'Анью, который нашел их, когда его уволили по сокращению штатов (на должность экспедитора взяли робота, имевшего неосторожность обыграть начальника Управления шахмат и с позором изгнанного из Спорткомитета).

В'Анья испробовал профессии парикмахера, генного конструктора и егеря-натасчика и, наконец, успокоился в мирной кулинарной заводи, под сенью соусников, сотейников, дуршлагов и шумовок, по мере сил помогая Тому и Евгению в их напряженных трудах.

Теперь приспело время коснуться дальнейшей судьбы наших главных героев. С этой целью открывается очередная – и, видимо, последняя -